Абакумыч, ты правда или нет?

У всех учителей были клички, а у него не было. Зачем кличка учителю с таким отчеством - Абакумыч? Так на украинский манер произносится Аввакумович. Школа-то у нас была украинская.
Не иначе был Константин Аввакумович из потомков тех староверов, которые бежали от петровских гонений в древлянское и радимичское Полесье. Кроткий нравом, смиренный сердцем, он состоял в коммунистической партии и даже, кажется, был одно время парторгом школы. Но я не помню, чтобы он проявлял партийное рвение. Был он тишайшим из всех коммунистов, которых я в жизни знавал.
 
Он пришёл к нам в школу после десятилетий странствий в пустыне Гоби, где изучал пауков и гадов. Заработав на научном поприще инвалидность, он вернулся на родину доживать свои годы вдали от нежно любимых тарантулов и гремучих змей.
В нашей дикой по нравам школе он сразу стал всеобщим посмешищем. Ему мазали мелом и пачкали пластилином стулья и стол; пока он что-то писал на доске, переворачивали страницы журнала – и он, подслеповатый, бывало ставил оценки по биологии  на страницах по математике или украинскому языку. Он сокрушался, хватался за голову, но никогда никого не наказывал.
Меня он выделял. Я постоянно чувствовал его благосклонность. Я же на его уроках вёл себя безобразно. Я вообще боялся выделиться среди своих одноклассников. Прыскал, когда Абакумыч, встав из-за стола, не замечал, что у него колени испачканы мелом и сзади штаны лоснятся от пластилина. Ржал вместе со всеми, когда над ним ёрничал циник и фанфарон Олег Г-ко.
- В свете концепции элитного свиноводства, разработанной на основе марксистско-ленинской диалектики, йоркширские свиноматки подвергались скрещиванию с херсонскими хряками, обеспечивая совершенствование породы до уровня требований, предъявляемых директивами центрального комитета коммунистической партии.
По контингенту школа наша была преимущественно рабоче-крестьянская, и всем казалось, что Олег, переведшийся к нам из Киева, большой интеллектуал. Абакумыч, конечно же, понимал, что он над ним издевается, но форме ответа никакого значения не придавал, оценивал исключительно содержание. Йоркширско-херсонский гибрид действительно был достижением советского свиноводства, поэтому он кивал одобрительно. «Садись, Горовенко, ставлю тебе четвёрку».
После окончания школы я совсем забыл об Абакумыче. Как будто и не было его в моей жизни. Но однажды, когда уже сам был университетским преподавателем, анализируя со студентами на семинаре рассказ Андрея Платонова «Юшка», я вдруг почувствовал, что образ юродивого меня по-особому взволновал. Как будто я знал его лично. Я напряг память – и увидел перед собой... Абакумыча. У него были точно такие же выцветшие глаза и жиденькая бородка, но поразительным показалось сходство не только внешнее.

«А малые дети и даже те, которые стали подростками, они, увидя тихо бредущего старого Юшку, переставали играть на улице, бежали за Юшкой и кричали:
— Вон Юшка идет! Вон Юшка!
Дети поднимали с земли сухие ветки, камешки, сор горстями и бросали в Юшку.
— Юшка! — кричали дети. — Ты правда Юшка?
Старик ничего не отвечал детям и не обижался на них; он шёл так же тихо, как прежде, и не закрывал своего лица, в которое попадали камешки и земляной сор.
Дети удивлялись Юшке, что он живой, а сам не серчает на них. И они снова окликали старика:
— Юшка, ты правда или нет?
Затем дети снова бросали в него предметы с земли, подбегали к нему, трогали его и толкали, не понимая, почему он не поругает их, не возьмет хворостину и не погонится за ними, как все большие люди делают. Дети не знали другого такого человека, и они думали — вправду ли Юшка живой? Потрогав Юшку руками или ударив его, они видели, что он твердый и живой.
Тогда дети опять толкали Юшку и кидали в него комья земли, — пусть он лучше злится, раз он вправду живет на свете. Но Юшка шел и молчал. Тогда сами дети начинали серчать на Юшку. Им было скучно и нехорошо играть, если Юшка всегда молчит, не пугает их и не гонится за ними. И они еще сильнее толкали старика и кричали вкруг него, чтоб он отозвался им злом и развеселил их. Тогда бы они отбежали от него и в испуге, в радости снова бы дразнили его издали и звали к себе, убегая затем прятаться в сумрак вечера, в сени домов, в заросли садов и огородов. Но Юшка не трогал их и не отвечал им. Когда же дети вовсе останавливали Юшку или делали ему слишком больно, он говорил им:
— Чего вы, родные мои, чего вы, маленькие!.. Вы, должно быть, любите меня!.. Отчего я вам всем нужен?.. Обождите, не надо меня трогать, вы мне в глаза землей попали, я не вижу.
Дети не слышали и не понимали его. Они по-прежнему толкали Юшку и смеялись над ним. Они радовались тому, что с ним можно все делать, что хочешь, а он им ничего не делает.
Юшка тоже радовался. Он знал, отчего дети смеются над ним и мучают его. Он верил, что дети любят его, что он нужен им, только они не умеют любить человека и не знают, что делать для любви, и поэтому терзают его».

Я вдруг понял: Абакумыч так же, как Юшка, верил, что мы любим его и что он нужен нам, и ответно любил нас, потому что и мы были нужны ему. Но мы стеснялись любить и - терзали его.
Поехав через какое-то время в Фастов навестить родственников, я специально зашёл в свою школу, чтобы увидеться с Абакумычем или узнать его адрес, если он уже вышел на пенсию. Оказалось, что Абакумыча давно нет в живых. Год нашего выпуска был его последним годом работы в школе. Дружившая с его женой математичка Ольга Ивановна мне сообщила, что, уже прикованный к койке смертельной болезнью, он спрашивал обо мне и сокрушался, что я поступил не на биологический факультет. 
Да, иногда надо дожить до зрелых лет, чтобы понять, что в твоей юности у тебя был идеальный учитель. Правда, я почти ничего не запомнил про йоркширских кабанов, дрозофилу не отличу от обычной мошки и всякие разговоры о генах и хромосомах вызывают у меня оскомину, но это не важно, что Пушкина я полюбил больше, чем академика Цицкина. Важнее то, что он, биолог, учил нас совсем не дарвиновской, а христианской любви, и вёл себя с нами, ядовитой хамской шпаной, со смиренным мужеством христианского праведника.