Рубашка

Наступила осень. Холодные ветры приносили с Оби сы-рость и прохладу, в деревне разносился запах топящихся печей в домах, сваренной ухи и хлеба из пекарни. А с болота и Соусланского сора шёл запах разнотравья, и были слышны крики глухарей и сбивающихся в стаи уток, собиравшихся лететь на юг.
Соуслан – это маленькая хантыйская деревня, расположенная на высоком берегу Соусланской протоки, с покосившимися хантыйскими домиками и скотными дворами, где содержали коров и лошадей. Изредка доносилось ворчание охотничьих собак, которые в межсезонье находились на привязи и поэтому ворчали, разминая затёкшие лапы тем, что рыли ямы.
В этой маленькой деревне проживала семья Киркория , потомственного рыбака-охотника. Волею судьбы Киркорий стал председателем колхоза в двадцать пять с небольшим лет, затем работал бригадиром лова и опять председателем. Киркорий высокий мужчина средних лет с широкими заскорузлыми ладонями всегда ходил в потёртой малице  и болотных сапогах с высоким голенищем, аккуратно завёрнутым на икрах. На лице Киркория была ясно выражена вся мудрость и тягость жизни человека, принявшего и порядок советской власти, и в тоже время, соблюдая традиции переданные предками, но тщательно скрывая знания об этих традициях.  Жена Киркория Лисапета  – маленькая худенькая женщина с двумя тонкими косичками работала дояркой в колхозе, а летом, как и остальные женщины, работала в рыболовной артели. Родила Киркорию двух дочерей Еню  стройную девушку 19 лет и Петощь  15 лет, а также продолжателя рода сына Юру, у Лисапеты с Киркорием были ещё дети, но во время войны они не выжили из-за болезней.
Семья Киркория жила в небольшом хантыйском доме с выносным фронтоном, маленькой входной дверью с высоким порогом, днём свет в дом попадал через два небольших окна, вечером освещали керосиновой лампой. У одного окошка справа от входа на стене висели металлические крючки для вещей, в углу был приделан умывальник, с ведром, куда стекала вода. Дальше стоял стол с лавками на русский манер, на стене висели хозяйственные полки, вдоль задней стены располагались нары с пологами и перинами, слева на высокой земляной тумбе стояла старенькая печка буржуйка. Стенки печки от времени прогорели, и сквозь щели иногда вырывались язычки пламени. Раньше на её месте располагался добротный чувал, как и во всех домах народа ханты. Но с чувалом тепло пока его топишь, и Киркорий заменил его, на железную печь. Между стеной и печкой стояли расколотые дрова для просушки, рядом стояла лавка с котлами и вёдрами для воды.
Юра – пятилетний мальчуган, взбитый, коренастый с темными густыми волосами и торчащими в стороны ушами, живой и непоседливый. Всё время чем-нибудь занимался, то смастерит лук и гоняет соседских кур, то натянет на палку брезент, установит её на калданке  и катается по Соусланской протоке под парусом, а то дерётся с Ларываном  – двоюродным братом. В это утро Юре не хотелось вставать рано, но пришла старшая сестра Еня и сказала:
«Вставай, соня! Я тебе обновку сшила, померяй».
В послевоенные годы новая одежда была дефицитом, а Еня летом ездила с отцом в Казым-Мыс и там купила ткань себе на платье с халатом и ещё братику на рубашку осталось. Юра всегда любовался сестрой:
«Какая она у нас красавица» – говорил он маме – и наряды у неё самые красивые. На что Лисапета молча соглашалась. Юра соскочил с нар и хотел примерить рубашку, но мама отправила умываться, возмущаясь, Юра пошёл к умывальнику.
- Ангки , ну зачем мне умываться каждый день, только воду переводить, я же не кот намываться.
Лисапета только развела руками:
- Как умоешься, чай попей, а потом будешь обновы примерять.
Еня, глядя на всю картину, смеясь, взяла с печки-буржуйки чайник и стала наливать чай себе и Юре. Юра умылся, сел за стол и спросил:
- А Ащи  где?
На что Лисапета ответила:
-  С утра взял Тумрана и пошёл путики настраивать, сезон скоро начнётся.
Тумран  это охотничий пёс, который умел изда¬вать разные звуки, привлекая внимание глухарей, они с удивлением смотрели на странное животное, которое валялось, ходило на задних лапах и кувыркалось через себя, а в это время Киркорий подходил с подветренной стороны и стрелял в глухаря. Юра любил Тумрана и часто играл с ним на улице. Попив чай, он стал примерять рубашку, сшитую из прочной хлопчатобумажной ткани синего цвета, по вороту, подолу и рукавам нашиты орнаменты из белой и красной материи, зубчики, заячьи уши и берёзовая ветвь. Юра смотрел в маленькое зеркало, которое держала сестра, и поверить не мог, что у него появилась новая рубашка.
- Ну как тебе рубашка? - спросила Еня.
- Вот мальчишки обзавидуются! - сказал Юра и выскочил на улицу, Лисапета только успела крикнуть:
- Куда ты раздетый…, - но Юра уже бежал по улице, ни чего не слышал. По дороге ему попал отцовский друг Юван .
- Куда побежал Киркорьевич?
- К Ларывану, видишь мне Еня, какую рубашку сшила, хочу ребятам показать.
- Да, Еня у вас знатная мастерица, ну смотри не замёрзни, - сказал Юван и пошёл дальше.
Юра нашел ребят на берегу. Ларыван длинный, худой парнишка со светлыми волосами и такими же ушами как у Юры, приходился ему двоюродным братом. Они всегда играли вместе, и всегда их игра заканчивалась ссорой и разбитыми носами, но на следующий день с утра они опять были друзьями, не разлей вода, а к вечеру всё повторялось вновь. Рядом с Ларываном стоял его родной брат Терантий  младше его на три года, и только начинавший говорить, он всегда был молчаливым свидетелем всех игр ребят и хвостом, уцепившись за штанину брата, бежал за ними по пятам. Одеты ребята были в суконные штаны, ватные фуфайки и стоптанные кирзовые сапоги, на головах надеты шапки-ушанки.
- Ларька смотри, какая у меня рубаха, мне её Еня сшила, - похвастался Юра.
- Угу, - буркнул Ларыван, - красивая. А вы, куда так вынарядились, ехать куда-то собрались что ли? - спросил Юра.
- Мы деда Никипора  ждём, крысы начали переплывать через реку, он хочет их побольше набить, вот нас и позвал. Юра весной ходил с дедом бить водяных крыс с красивым черным мехом, зверьки переплывали через протоку, а дед и внуки били их палками и сбрасывали в кучу. После дед тут же обдирал тушки, которые после выделки сдавал в ПОХ  по три копейки за шкурку. Пока ребята разговаривали, с яра спустился дед Никипор, высокий мужчина в старой малице без пояса, с седыми волосами серо-голубыми глазами, являющимися отличительной чертой всех Кондиных его рода, рыжей с проседью бородой и изрезанным морщинами лицом, уголки глаз, как и у всех его потомков, улыбались. На ногах были одеты «совья вай», летняя обувь, изготовленная из оленьей кожи «ровдуги» и местами окрашенная охрой .
- Ты что это без одежды в одной рубахе? -  обратился дед к Юре, - быстро беги домой греться, потом придёшь помогать.
Действительно Юра так сильно замёрз, что зубы выбивали мелкую дробь, а руки дрожали.
- Я просто хотел показать ребятам рубашку, - сказал Юра.
- Давай беги домой, потом похвастаешь, - сказал дед и подтолкнул мальчика в направлении дома. Дед у ребят был строгий, но справедливый и никогда попусту не ругал внуков, он их любил той любовью, на которую способен только дед, которую он не успел по молодости подарить своим детям, и теперь в старости с лихвой окутывал ею внуков.
Юра со всех ног бросился бежать домой, холод прино-симый ветром с Оби пробирал до костей, и Юра мысленно представлял, как прибежит домой, сядет у тёплой печки, а Ангки нальет ему чаю. С такими мыслями Юра забежал в дом, Лисапета хлопотала у печки, укладывая дрова в топку сказала, садись быстрей на стул грейся, я сейчас чаю налью. Стул стоял в метре от печки, а Юра так сильно замёрз, что решил сесть на земляную тумбу, на которой стояла печка. Сел прислонился спиной к стенке печи, рубашка зацепилась за острый край обгоревшего железа. Пока Лисапета делала чай, дрова в печке вспыхнули, и язычки пламени воспламенили рубашку. В считаные секунды Юра превратился в пылающий факел, хотел отпрыгнуть от печки, но железо, зацепившись за рубашку, крепко держало его. Лисапета увидела, что её сын горит, быстро подбежала и стала рвать рубаху на сыне, но новая ткань плохо поддавалась и не хотела рваться, у Юры уже начали гореть волосы, и Ангки руками тушила огонь в панике, не найдя другого способа спасти пылающего сына. У обоих слёзы застилали глаза, Юра ревел от боли, Лисапета кричала, вопрошая к Богам, за что её ребёнок получил такое мучение, им казалось, что прошла вечность, прежде чем Лисапета потушила своего последыша, как она ласково его называла. Когда сняли обгорелую рубашку, вся спина Юры была в ожогах, волосы наполовину обгорели, обожгло и кончики ушей, у Лисапеты все ладони были в волдырях, но своих ран она не замечала.
Юра, отойдя от шока, лежал на нарах, сёстры придя домой увидели, что произошло, помогли Ангки обработать ожоги у брата и наложить целебные мази, забинтовали спину и уложили спать. Лисапета перебинтовала себе руки, сказала дочерям накрыть стол, достать самые вкусные угощения, а сама принесла куски красной и жёлтой ткани и стала проводить обряд огню. Она долго молилась Най Ангки, чтобы подобного не повторилось, и чтобы она сама себя оберегала. То есть не выходила за пределы очага или печи. Вечером вернулся Киркорий и долго сидел возле сына.
– Ащи, я ведь поправлюсь? - спросил Юра.
- Конечно, поправишься, - сказал Киркорий. Он уже позвонил в Полноват. Там пообещали с первым катером направить фельдшера. А назавтра он договорился с отцом Никипором и братом Мишкой отправиться на святое место, принести жертву покровителям рода, просить о скором выздоровлении сына.
К началу зимы все ожоги у Юры зажили, благо, что Лисапета умела правильно лечить по-хантыйски. После у него было много рубашек, но эту он запомнил на всю жизнь.      

;