Страшный сон под бой курантов

"Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!"
А. С. Пушкин.




Вслед за Рождеством наступила оттепель. Лёгкая снежная накидка Города намокла под мелким дождём и без остатка растворилась в мутных лужах.

Слякоть.

Теперь прохожих на улицах встречала жидкая холодная грязь. Истоптанная сотнями подошв, она пачкала обувь,  брызгала из-под шин на одежду.

Искристая мишура минувшего праздника потускнела и истончилась. Сквозь неё всё отчётливее проступала будничность.

Близился полдень, и сторож склада векторных вакцин дед Василий направлялся куда-то по своим делам. Он шлепал по неглубокому тротуару в сторону рынка,  пока не столкнулся с рыжебородым проходимцем в рясе с чужого плеча.

Нет, ни нужда заставила жулика примерить на себя рясу, а необузданная надобность. Та самая надобность, что втискивает разбойника в мундир полицейского, всё та же надобность, прикрываясь которой, мошенник берёт под мышку чиновничий портфель. Она же, необузданная, вслед за этим неминуемо переодевает всех прочих в рубище.

Пожалуй, любой более-менее внимательный человек, по воскресеньям посещающий церковь, заподозрил бы, что этот священник – ненастоящий. Но дед Василий ни разу в церкви не бывал. А эту случайную встречу, принял за волю Всевышнего.

Он ухватил рыжебородого жулика за скользкую руку и, мысленно благодаря судьбу, воскликнул:

– Тебя мне Бог послал! Помоги мне батюшка! Кошмар меня замучил, каждую ночь снится, ну его к шуту. И ни отделаться от него, ни проснуться.

Жулик ухмыльнулся в рыжую бороду, радуясь отчетливому запаху наживы.
 
– Скверно это, – через «о» и нараспев прогудел он. – Грех на тебе. Пожертвовать надо и покаяться.

– За этим дело не станет. Тысячи хватит?

– Сколько не жалко, – с готовностью закивал рыжебородый. – Жертвуй и кайся. Жертвуй и кайся!

А у самого даже брови приподнялись: «Одет вроде не богато, а готов жертвовать тысячу. Вдобавок идёт на рынок – с деньгами значит. Надо бы его приобнять, пощупать.»

И рыжебородый стал припоминать есть ли в православии ритуал, облегчающий доступ к карманам прихожан.

– Да что тут каяться, снится мне всё время, будто я новогоднее выступление нашего президента пропустил. Проспал самым наглым образом.
 
– Ой, грешно, грешно! Плохой сон, постыдный! – качал головой рыжебородый, поглаживая крашеный крест. – Тут пожертвовать надо, без этого никак! Жертвуй, раб Божий, и простится тебе.

Рыжебородый чуть подшагнул, пытаясь сократить расстояние между своими ладонями и карманами Василия.

Василий покосился на белые кроссовки, виднеющиеся из-под коротковатой рясы. Отступил на полшага, и, улыбнувшись, сверкнул на солнышке железными коронками в два ряда:

– Вот ты, батюшка, заладил: жертвуй да жертвуй! Прямо хамство какое-то. Боишься, что обману? Не такой человек Василий Фёдорович! Тут в другом тонкость. Дело у меня уж очень серьёзное, но сам я не крещёный, и хотел бы вроде к Богу за помощью обратится, да формы не знаю. А если не по форме это уже не обращение, это хамство какое-то. Так вот, я тебе сейчас всё расскажу и денег дам, а ты помолись за меня, или сделай, что там нужно, только чтоб всё ладом было, как полагается.

Рыжебородый дёрнул усом: «Хе-ге! Зубастый значит. Ничего, и не таких щипали!» – и глянул на закуток, где стояли огороженные забором мусорные баки: «Вот там тебя и сработаю». А вслух старательно нажимая на «о» сказал:

– Пойдём в сторонку-то, там и поговорим.
 
Купился дед Василий на природный талант  притворщика, не ждал он подвоха от человека в православном облачении...

– Так вот, снится мне, что подскакиваю я с кровати, да поздно. Проспал я уже и куранты, и выступление президента. Даже сейчас в жар бросает, – дед провёл ладонью по лбу и расстегнул бушлат шире. – Особенно за президента обидно, это же гордость наша. Ну включу, думаю, телевизор: «Мало ли, вдруг повтор будет.»
Только никакого повтора нет, там уже первые новости начались: рассказывают как россияне Новый Год отпраздновали и как им после этого жить дальше.
 
А у меня и без них на сердце муторно, во рту кисло, в душе могильная яма. Я тогда – Библию в руки. Помню, даже во сне, что там тысяча в заначке. Открываю, на «Благой вести» – лежит моя бумажонка!

– Ой-ой-ой! – пробасил рыжебородый, заглушив рассказ Василия. – Деньги в Библии – тфу! Грешно-то как! Тебе ещё и в квартире придётся почистить!

– Как это «почистить»?

– Ну освятить там, молитвы почитать! Без этого никак.

– Квартира уже потом будет, ты дальше слушай. Смотрю я, значит, в книгу, а деньга-то вроде та, а вроде и нет! Кажется мне будто не тысяча там, а десять тысяч. И что характерно: одной бумажкой десять тысяч, как будто кто-то просто нолик пририсовал. Я аж перекрестился с перепугу!
 
Рядом жена храпит, я её в бок – толк. Деньгу ей показываю и осторожненько
так говорю:

– Лен, ты видала?

А она мне:

– Эх, Вася, Вася, всё ты проспал! Зарплату-то с нового года всем в десять раз подняли, теперь все деньги такие. Говорят работники банка всю ночь нолики дорисовывали. Я и думаю: «Как же можно к старым деньгам новые нолики пририсовывать, это же хамство какое-то!» – А в слух говорю:

– Ну, ладно, – говорю. – А цены-то, цены прежние, или тоже с ноликом?

– Не знаю, – отвечает, – про цены на референдуме ничего не говорили.

«Да ты что, – думаю. – Референдум?»

И тут же начинаю припоминать, что на днях вроде как объявляли, мол, в экономике назрел кризис, Нужно, мол, голосование, потому что правительство хочет, чтобы народ определился нужны нам реформы или нет. С другой стороны какой, мол, референдум, когда вирус так давит?

Ведь подумать страшно, у меня за смену больше десятка машин со склада уходит – и это только «Спутник»!

Получается выход один: дистанционный референдум, как говорится, на удалёнке… Думаю: «С одной стороны хамство какое-то, с другой – и не такое бывало.» Я хоть во сне, а головой-то соображаю и сам с собой будто спорю: «Чтобы из-за одного ноля целый референдум устраивать, ещё и так, впопыхах. Ну не мог наш президент такой горячки допустить. Он ведь у нас – специалист.»
 
Другим-то странам, глянь, не так повезло, у них через одного – не пойми кто, только разодеты как президенты, а чуть копнуть – коммерсанты да жулики. Зато изображают из себя – что ты! Артисты словом, и как наш с ними уживается, ума не приложу.

– Ох грешно, ох грешно! – выдохнул рыжебородый.  – Точно в квартире посвятить придется!
 
– Посветим, посветим. У нас с бабкой там две комнаты. Как ипотеку выплатим – сразу же разменяем, – будто извиняясь проговорил Василий. – Сколько будет в двух комнатах посветить?

 «Ты меня только внутрь пусти»,– чуть не сорвалось с языка рыжебородого, да спохватился он:

– Сколько не жалко. За сон, как договаривались – тысячу, а квартиру, раз так пошло, можно и в подарок.
 
– Ох, какой же ты, батюшка, хороший человек, повезло мне, что я тебя повстречал. Сейчас же повсюду мошенники! Особенно в чиновниках много, говорят, тамошних специалистов совсем затерли, до поножовщины доходит.

«Угу, затрешь ваших «специалистов», – в сердцах подумалось рыжебородому, – сидят себе по бункерам. Вчера, вон, один вылез, газ венграм продал, попа поздравил и снова в бункер…»

– Ты дед лучше дальше сон свой рассказывай, а политику не трожь, грех это.

– А я о чём говорю? Ну если вы, к примеру, спекулянты, то и шут с вами, спекулируйте себе помаленьку! Нет они в политику лезут как подсвинки в хозяйский огород. Где же президенту за всеми успеть? Ну и, всё это имея в виду, я смекаю, что как раз такие крохоборы и могли на скорую руку референдум провернуть, для какой-нибудь своей выгоды.
 
А моя, будто поддакивает:

– Поздно ты Вася проснулся. До курантов нужно было эсэмэски отсылать. Там не дорого стоило, только комиссия связи. У тебя, вон, деньги-то были оказывается, могли бы жить как раньше.

И тут до меня доходит – да это же сон! Разве может на яву случиться такое, чтоб от одного меня результат голосования зависел?! Выходит я просто сплю, и всё это хамство мне только снится! Но, вот ведь штука: как проснутся? Шут его знает.
 
– Ох, безбожно живёшь, ох, безбожно… – протянул человек в рясе и покачал головой.

– Не то слово! Так это не всё: оказалось, что после реформ ещё и пенсии отменили.

Я как узнал, чуть не запричитал, мне же до пенсии четыре года осталось и три месяца ещё. А жена мне:

–  Уймись ты старый, всё, мол, как раньше, только название поменяли. Теперь вместо пенсии – пожертвования. У нас так и было устроено: молодые, те кто мог работать, платили старым, тем кто для работы уже не годился.  И тут же добавляет:

– Ты, кстати, не забыл пожертвования внести? А то там санкции какие-то…

– И здесь санкции!

Я так и сёл на место.

И главное дело, я вроде понимаю уже, что это сон, но от этого не легче. Наваждение всё продолжается и продолжается, а как мне очнуться я не знаю! Обидно, понимаешь, знать бы кто меня в этом сне удерживает – прижал бы вражину к земле так, чтоб он из-за под меня уже не вылез. А тут вроде я сам себе такой сон выбрал! Ничего понять не могу. Что делать – шут его знает.

Только ты, батюшка, если Богу мои слова передавать будешь, вот это – про вражину, не говори, грех наверное, не надо.

Рыжебородый кивнул:

– Будь спокоен, как полагается будет.

– Так вот, думаю я: «А ну-ка, сделаю телевизор погромче. Он меня и разбудит!» Хвать пульт, добавляю, только вместо громкости сам телевизор увеличиваться начал. Растёт и растёт, будто всё заполонить решил. Уже над нашим праздничным столом нависает. Я гляжу – нам для жизни пространства вообще не осталось. Я пульт бросил – телевизор вроде утихомирился, но тут новая напасть – реклама началась. И главное, что все вещи, которые там рекламируют, из экрана прямо к нам в квартиру вываливаются, только успевают на телефоне пиликать сообщения о покупках с кредитки. Это хорошо ещё, что мелочёвку всякую рекламировали, ну там прокладки, свечи от геморроя. Вещи вроде бы незаменимые, но столько-то нам зачем? К тому же они вываливаются прям нам на стол, в остатки салата. И пока я соображал, как нам со всем этим хамством жить дальше, реклама закончилась. Слава тебе в лапти!
 
Появляется на экране диктор. Он мне сразу не понравился – рожа лощёная, припомаженный, напудренный. Похоже из этих, как их называют-то… ну, модные, они ещё сейчас как плесень – в каждом углу. Трансформеры что-ли! Да шут с ними, вот этот холеный евнух слащаво так объявляет:

«Напоминаем вам, что сегодня первое января, не забудьте проявить свою заботу о престарелых и немощных людях. Возьмите в руки своё устройство связи, наберите короткий номер шесть-семь шесть-восемь и отправьте, – говорит, – СМС, а в тексте укажите сумму пожертвования в Единый Некоммерческий Фонд Помощи Престарелым и Больным. И не стыдитесь, если вы не богаты – они будут рады любой сумме!..»
 
Я за телефон – в «Госуслуги», а за вход с меня комиссия списывается, уже с новым нолём, шут с ней. Зашёл! Вижу – у меня уже два месячных пожертвования просрочены, пеня идёт. «Как я так, – думаю, – прошляпил! Плакала моя льготная ставка по ипотеке!»

Пытаюсь взять себя в руки, мол, это ведь только сон. Наваждение! Вот знать бы ещё почему нельзя проснуться. Почему этот проклятый кошмар продолжается?

И тут снится, будто в дверь звонят. Будто внучка наша передумала на свою заграницу лететь и к нам вернулась погостить, по хозяйству похлопотать! Вот я её обнял и так расчувствовался, что, вроде от этого, тут же проснулся.

И первым делом глядь на часы – полчаса до Нового Года. «Ура! – думаю, – не проспал! Слава в лапти проснулся! А с другой стороны: если всё по правде было?» И за Библию дрожащей рукой. После такого сна, оно верно, и помолиться не грех бы. Да шут с ним, я-то вере в Бога не обучен. Я-то ещё коммунистами воспитан, чуть партийным не стал. Мне, батюшка, сам понимаешь, молиться – сплошное богохульство! Так что я с другим интересом к Библии потянулся. Проверил – на месте моя тысчонка. Жене на полотенце к Новому Году лежала, слава богу заранее купить забыл. И не зря, оказалось, супружница моя таблетками не запаслась – форменная девчушка, беззаботная как октябрёнок. «Ну раз так, – думаю, – то заначка моя на лекарства пойдёт.» Видел я объявление: на Рождество в аптеке скидки начнутся – тогда моей тысчонки как раз и хватит на пузырёк.

Глянул – посапывает горюшко моё рядом. Я её в щёчку – чмок.

А она с спросонья:

– Ты чего, старый, тут надумал?

– Сама ты старая! Вставай давай, мы президента чуть не проспали!

Я не пью – мне на смену в пять.  Чуть ещё и пенсия, а жена на таблетках – тоже не рекомендуется. Так я хоть газировки оформил, по традиции, так сказать. Жена холодец принесла, хлеб на кухне нарезает.

Включаю я осторожненько телевизор, а сам думаю, а если сон вещий? Что как сейчас из него чего-нибудь полезет, или вправду референдум начнётся. «Да ну, – думаю, а мысли-то гложут. – По нашей жизни не угадаешь чего ждать.»

Ну, решил так: «Если начнётся референдум – шут с ними с лекарствами, буду голосовать против, на все деньги! И была не была!»

А по телевизору тем временем уже все советские фильмы показали – скоро будет президента очередь.

Кричу своей:

– Иди скорей, сейчас наш выступать будет!

Пришла таки, все крошки с подноса рассыпала, но успела.

Не знаю я, как Библия у меня в руках оказалась, но я прижал ее к сердцу, как ребёнка и простоял с ней так, пока обращение президента ни закончилось. А говорил он много, умно и до того красиво, что я стоял как болванчик, с распахнутыми глазами и открытым ртом, и только сердце замирало.

Да что там я, уверен, и завистники его – слушали, да через слово к себе в блокнот записывали.

И только, он закончил, только мы чокаться собрались – звонок в дверь...
Внучка! У неё оказывается самолёт отменили и она – к нам, уже прям под куранты!..

Рыжебородый кашлянул, окинул Деда Василия взглядом так, словно только что повстречал впервые:

– Василий, сон-то твой уже кончился – пора и пожертвовать!
 
– Какой там кончился! Только я внучку обнимаю – снова будто просыпаюсь! Опять я от жара задыхаюсь – ведь я куранты проспал! И президента проспал! И снова в душе могильная яма, и снова кто-то тайком рисует новый ноль на старых деньгах! И опять мне говорят как жить дальше, и жутко мне, что застрял я в этом сне навечно.

Вторую ночь я не сплю. Пойми, если я там увязну – жена тут одна останется. Страшно мне глаза сомкнуть. – дед Василий глубоко вздохнул и добавил:

– То, что в жизни от этих крохоборов одно хамство, это ладно, это мы привычные. Нам, старикам, хоть бы во сне покоя, да наверное, только Бог и может тут помочь. Ты уж замолви там словечко, только чтоб всё ладом было, по форме. Вот, бери, ты говорил, что тысячи хватит. – и дед Василий протянул купюру тёртую, но удивительно ровную, точно отутюженную.

Рыжебородый, казалось, только того и ждал. С ловкостью карманника завладел он купюрой и как мог перекрестил деда Василия.

– Спи спокойно, раб Божий! Простится тебе!

Жулик обнял Василия, как и собирался. Но карманы старика были пусты. Ёкнуло тут сердце проходимца – пропала охота квартиру деда чистить: «И послал же мне Бог бедолагу!»

– Хороший ты мужик, раб Василий! – на прощанье сказал рыжебородый, похлопал деда по плечу, и был таков, только «Найки» из-под рясы сверкнули.

 А Василий поглядел на аптеку до которой не дошёл несколько шагов, снял шапку да почесал голову.

Когда же он запустил озябшие пальцы в тёплые карманы, то обнаружил, что тысяча удивительным образом возвратилась к нему. Тёртая, но как прежде ровная – проходимец и загиба не посмел оставить на ней.