Стрельцы. Глава третья. Поход

Глава третья. Поход.

       Русское царство уже более полугода скрыто вело подготовку к возобновлению военных действий на южных рубежах против Высокой  Порты  и Крымского ханства. Принципиальное решение о подготовке к войне  было принято на всех уровнях: Первым  Царём Иваном Алексеевичем, Вторым Царём Петром Алексеевичем и Боярской думой.
С осени дьяками Разрядного приказ рассылались грамоты всем разрядным и городским воеводам о проведении сбора ратных людей и готовности к выступлению в поход.
     27 января 1695 года Большой воевода Белгородского приказа боярин Шереметьев Борис Петрович встретил  в дороге, надеясь к обеду быть дома, в Белгороде.
Воевода Шереметев с удовлетворением наблюдал слаженную работу ямских станций,  и  ему отрадно было видеть, как ямские тройки с вихрем проносятся по дорогам, как отчаянно и задорно свистят ямщики.
Проводимые реформы в стране коснулись и Ямского приказа, он был ликвидирован, а его функции отошли Стрелецкому приказу.  Но это не отразилось на работе ямщиков: их всё также тщательно отбирали, принимали сильных, выносливых, трезвых и ответственных, давали им льготы по уплате государственных податей, выделяли землю под строительство домов, выдавали жалование. Поступая на службу, ямщики обещали в кабаках не пропиваться, не воровать, не сбегать с работы, беречь лошадей и имущество; за нерасторопность  и другие провинности им грозило наказание кнутом. Вся страна под кнутом!
        Борис Петрович улыбнулся, который раз вспоминая уважительное обращение царя Петра Алексеевича, перекрестился: «Слава Богу, сильный государь пришёл! С ним можно и в огонь и в воду. Всё сделаю, что смогу, живота не пожалею для него!»
Всю дорогу он размышлял о предстоящем походе, вспоминал предыдущие, намечал первоочередные дела, которые необходимо исполнить по прибытию в Белгород. 
От размышлений его отвлекли замедление хода и шум на дороге. Через минуту карета остановилась: лошади сбились с шага, фыркали, ямщики ругались.
Боярин попытался протереть оконце кареты, чтобы посмотреть на местность, но бросил эту затею и требовательно стукнул в дверь: служивый  распахнул её и воевода по ступеньке шагнул наружу, огляделся.
На спуске с холма, перед небольшой дубовой рощей, которая сжала санный путь, двое саней перекрыли дорогу; вокруг суетилось несколько человек, заменяя  сломанную пополам оглоблю, а возможности объехать это место никакой не было.
Служивые воеводы кинулись расчищать дорогу, а Борис Петрович использовал  нежданную остановку для отдыха от езды.
Ему были знакомы  эти  места, а впереди  уже  просматривался его городок: на правом высоком берегу Северского Донца, светлым островом выделялась Белая  гора  с остатками  старой Белгородской  крепости.
Муравский  шлях, по  которому  двигался  воевода, уже закончился  и ушел далеко вправо, устремляясь на юг, в Крымское ханство. Вдали, вокруг городка рассыпались   починки: Стрелецкое, Драгунское, Пушкарное, Казацкое; с запада и северо-запада город подковой охватывал лес, с востока – болота; справа – тонкой ниткой вдоль городка протянулась река Везелица. 
Воевода пробежался взглядом, рассмотрел Свято-Троицкий собор и перекрестился: «Вот я и дома». И через некоторое время обоз миновал главную проезжую башню крепости  Московскую.
          Ранней весной 1695 г. формирование Крымской большой рати под началом Большого воеводы Боярина Шереметева было закончено, полки и соединения сосредоточились на территориях Севского и Белгородского разрядов, а начальники занимались обучением личного состава.
Позднее, в мае, войска соединились в более чем стотысячную армию, которая в начале июня выдвинулась из Белгорода, сопровождаемая длинными обозами с припасами для войск и кормами для лошадей, переправилась через Днепр, двинулась по его правому побережью в низовья реки, к устью, для взятия османских крепостей и исполнения царской воли. Всё шло по плану; всё, как указывал царь; всё, как ожидали турки и татары.
        1 марта государь, Петр Алексеевич проводил Военный Совет, присутствовали близкие бояре, генералы Гордон, Головин и Лефорт; в комнате находился и Меньшиков, незаменимый царёв помощник, его глаза и уши, готовый исполнить любое  указание. В строжайшей тайне обсуждались вопросы, связанные с передвижением к устью Дона Азовской тридцатитысячной армии для штурма и взятия Азовской крепости. В укомплектованную армию входили регулярные полки нового строя, в том числе полки  московских стрельцов, из которых были созданы три отряда, во главе с генералами Гордоном, Головиным и Лефортом. Главнокомандующий не назначался, а армией руководил военный совет в составе этих генералов: решения военного совета могли быть исполнены только после утверждения их Петром Алексеевичем, который участвовал в походе в качестве бомбардира бомбардирской роты Преображенского полка.
В первый весенний месяц, 7 марта из Москвы через Тамбов выступил авангард, сводное соединение с двумя солдатскими и четырьмя стрелецкими полками под командованием  генерала Гордона, всего около десяти тысяч человек с орудиями и повозками. Они надеялись скрытно достичь низовья реки Дона, обеспечить там прием основной части Азовской армии и, используя эффект неожиданности, обложить   и захватить турецкую крепость Азов.
Генерал Гордон рассчитывал через месяц уже быть в Черкасске, но весенняя распутица вносила в планы свои коррективы. 
9 марта 1695 года иностранный купец, грек Никон в вечернее время возвращался домой со второго повытья Посольского приказа и Стрелецкого приказа, где  оформлял  дорожные документы на свой срочный отъезд в родную Грецию; торговлю оставлял на молодого помощника Агафона.
Сегодня утром Никон получил от прибывшего земляка, грека Никоса, весть о тяжелой болезни матери с просьбой приехать домой и попрощаться. Он сразу же кинулся с подарком к своему знакомому, подьячему Белоухову и тот пообещал к вечеру выписать ему дорожную грамоту.
Никон уже десяток лет вёл оптовую  торговлю в Москве, обрусел, прижился у молодой вдовы стрелецкого пятидесятника Ольги, многие знали и доверяли ему и его товарам.
-«Странно, что раньше я ничего не слышал об этом Никосе и не встречался с ним, -подумал Никон.  Но, как и все живущие на чужбине, был рад земляку и отнёсся к нему с доверием. Приняв его в  доме ранним утром и получив нерадостную весть Никон, соблюдая законы гостеприимства, завел разговор о многострадальной Греции и об османах, наводнивших её, но Никос не поддержал его, а на вопрос о сфере его деловых интересов – отмолчался. Общих знакомых у них не нашлось, а письмо  о тяжёлом состоянии матери, как сказал Никос, он  получил в пути, через третьи руки, от земляка, с которым пути разошлись в Речи Посполитой – тот направлялся в Псков. На этом разговор между ними как-то незаметно скатился к паузам, а вскоре, гость попрощался и, торопясь, покинул их дом, отказавшись отобедать.
Темнело быстро, сумрак вперемешку с туманом заполнил город, где-то уже стучали молотки и трещотки сторожей.  Никон задумчиво шёл по улице. Мысленно он был уже в дороге: решил ехать пусть по опасному, но наиболее  короткому пути: через Воронеж и далее до турецкого Азова, а там морем до Стамбула и Афин.
Никон  рассчитывал, что пока доберётся до Воронежа, ледоход  пройдет, реки очистятся ото льда, он найдет попутчиков и с ними  рекой спустится к Азову.
В Стрелецком приказе он успешно оплатил  подорожную до Воронежа – специальный документ на пользование казенными лошадями и повозкой на ямских станциях. Все  проблемы по проезду им разрешены, осталось только на станциях оплачивать ямщикам  за прогоны. А там, как Бог даст!
-«Хороший человек этот подьячий Белоухов, вошёл в положение, быстро подготовил документы. Конечно, помог отрезок материи, но как  без этого»,- озабочено размышлял Никон, ощупывая завёрнутые в тряпицу письмо от матери, выписанные дорожную грамоту и подорожную, свернул в проулок стрелецкой слободы: до угла дома вдовы Ольги оставалось пройти ещё три дома. Краем глаз он заметил мелькнувшую тень справа, хотел повернуться, но удар в голову опрокинул его наземь.
 Ольга  заждалась: ужин – запечённые в горшке кусочки рыбы, остыл; несколько  раз выглядывала в окно и выходила из избы, ребятишки не дождались, уснули, а Никона всё не было. Прождала ночь, лежала без сна, ворочалась, а утром  чуть свет поднялась и решила: пока дети спят, сбегать в лавку Никона и узнать, что с ним произошло.
Выскочила  из избы, набросив на двери сверху щеколду. Туманное, раннее мартовское утро хозяйничало на улице, съедая снежный покров и скрывая окружающие предметы; даже поверхность проезжей дорога и пешеходной тропы по обочине можно было  увидеть с трудом.
Ольга  быстро пошла по тропке в сторону главной дороги, но перед выходом из проулка встала, как вкопанная перед неясным, темным, расплывчатым очертанием  человеческого тела с откинутой ногой, перекрывающей поперёк половину тропинки.
Она  сразу поняла – это Никон, боязливо подошла к лежащему на боку телу, правая сторона которого опиралась на забор. Наклонилась, заглянула под шапку: запёкшаяся струйка крови из-под волос, с виска, пересекала бледное тонкое лицо поперёк, по векам глаз; рука была подвёрнута, белая кисть ладонью вверх выставлялась из-под тела.
Ольга протянула свою руку и осторожно, пальцем дотронулась до лба Никона – лоб был холодным, провела ладонью по щеке и почувствовала, что жизнь  ещё не  покинула это тело. Она быстро выпрямилась и кинулась стучать в двери соседям: выскочили мужики, стрельцы,  убедились, что Никон жив  и занесли  его в избу Ольги, положили на скамью, раздели.
Через час прибежал ярыжка,  потом целовальник, расспрашивали, выясняли; вызванный лекарь  обработал рану на голове, сделал перевязку, сказав, что Никон не жилец и в избе наступила тишина.
Ольга несколько дней не отходила от Никона: протирала его, смачивала губы, пыталась ложкой вливать в него тёпленький куриный отвар, ещё раз вызывала лекаря, помогала и смотрела, как он меняет повязку на голове, чтобы потом самой менять её. Малолетние детишки, мальчик и девочка, притихли и часами жалостливо смотрели на Никона, подходили и ласково гладили по руке: они любили его и считали своим отцом.
Через пять дней заботливого семейного ухода Никон зашевелился, пришёл в себя, сначала непонимающе смотрел на окружающих, но на следующий день, когда  память вернулась, попросил пригласить подьячего Посольского приказа Белоухова, а следом и целовальника.  Он рассказал им о Никосе, об исчезнувших письме от матери, дорожной грамоте и подорожной для проезда, а также  о своих подозрениях:  гонец не является тем человеком, за которого  выдавал себя: он ни разу не перекрестился, носит особым образом усы и бритую бороду и меньше всего похож на купца. Грек ли он?
К делу подключился Тайный приказ. Установили, что в Москву Никос приехал две недели назад с юга  Речи Посполитой, представлялся купцом, жил  в заезжей избе, но никто из греков знаком с ним не был.