История жизни, каких, наверно, много... Часть 1

                ВСТУПЛЕНИЕ
 
      В чём сила людей?  Думается, что в нашей памяти… Память - универсальное свойство всего, что существует; только память сохраняет сущностные свойства любого предмета или явления. Любая упорядоченность в природе существует благодаря своей внутренней памяти. Память - это то, что позволяет всему на свете оставаться собой.
      Мы - люди - не исключение… Чем сильнее наша память - тем сильнее мы, сильнее - как личности, сильнее - как общность, сильнее - как народ…   
      Наша память о своих предках, о своём Роде… Только она позволяет понять, что за тризной не кончается жизнь наша, что мы навсегда остаёмся в «круге» прошедших и будущих поколений Рода.
      Это - как на войне; истинным воином, преодолевающим страх смерти, становится лишь тот, для кого дух воинского братства - величайшая ценность.
      Ещё большая ценность - «братство» своего Рода, и как итог - великое «братство» своего народа. Вряд ли есть сила, способная победить народ, который бережно и с достоинством хранит свою память и как святыню передаёт её своим потомкам. 
      Самое первое и, пожалуй, главное звено в «передаче» этой памяти поколений - это знать и помнить своих кровных родственников!
      Их жизни, их судьбы - главные учителя последующих поколений…
      Хорошо, если традиция эта сильна и закладывается в сознание и мировосприятие поколений с младенческих лет…

      Мне хотелось хотя бы чуть-чуть «прикоснуться» к жизни людей, в чьих жилах текла кровь, которая сейчас и во мне… К сожалению, большинство из них давно окончило путь земной жизни, часто совсем непростой и нелёгкий.
      И хотя я давно уже взрослый человек - как же мне не хватает разумной и спокойной мудрости этих людей, их стойкости, их веры… На фоне их я почему-то кажусь себе юнцом, хотя у меня уже внуки… Особенно ясно я осознаю это, когда вспоминаю тех из них, кто погиб; они - часто совсем молодые - знают, кажется, что-то, до чего мне никогда не додуматься и не «дорасти»…
      Знайте, я помню о вас, и я горжусь вами, мои дорогие предки!

      Хочу рассказать о немногих из них, о ком я смог что-то найти, узнать, расспросить…
      Ведь они жили и ради меня, хоть и не задумывались об этом…
      Я хочу исполнить свой долг в отношении близких мне по крови людей…


                ПРЕДИСЛОВИЕ
               
     В 1972-1973 годах (в то время я учился в10 классе) в «Литературной газете» развернулась дискуссия; речь шла об обычных людях и так называемых «замечательных», которые, благодаря своему таланту или неординарной деятельности, навсегда вписали свои имена в историю человечества. Я помню, что дискуссия, развёрнутая на страницах газеты, привлекла многих читателей и судя по живым, заинтересованным откликам на неё, была «жаркой» и неравнодушной.
     Одним из острых вопросов, поднятых на страницах газеты, был следующий - интересна ли жизнь обычного, рядового человека или она скучна, невыразительна и не может идти ни в какое сравнение с жизнью «знаменитости». И кто-то из участников - на утверждение о том, что, если даже с конца 19 века издаются книги специальной серии «ЖЗЛ» (жизнь замечательных людей) и уже одно это говорит об однозначности решения - очень грамотно и логично парировал, сказав, что жизнь любого человека (он подчеркнул «любого»), кого мы называем «обыкновенным», часто не менее интересна и любопытна. Что жизнь такого человека также может быть насыщена немалым количеством событий и перипетий самого разного рода.
     Просто всё дело в том, что жизнь тех людей, кого мы привыкли считать «обычными», очень редко становится достоянием широких людских масс, ещё реже - она обсуждается (разве, что в узком кругу родных и знакомых). Но если бы кто-то захотел описать жизнь такого «незамечательного» человека - это повествование, возможно, читалось бы с не меньшим интересом, чем книги серии «ЖЗЛ». Конечно, при условии, что такую книгу написал бы человек талантливый, неравнодушный и заинтересованный, которого, разумеется, впечатлила и заинтриговала жизнь его героя…
      На примере жизни отца мне хотелось показать, что и обычная жизнь, казалось бы, совсем простого человека может быть завораживающе интересна. Причём, интересна не только его близким и знакомым, но таким же, как он, «обычным», «простым» людям, жизнь которых во многом созвучна жизни отца…
     Я постарался записать всё, о чём рассказал мне отец; а поведал он о многом, о чём я даже не имел представления и не догадывался. После его многочисленных рассказов жизнь «бати» предстала передо мной совсем в другом ракурсе, мне даже казалось, что это была жизнь другого человека, кого-то, кого я совсем не знал. Но я не был огорчён, наоборот, я был заворожен развернувшейся передо мной картиной жизни…
     Отец был неплохим рассказчиком и слушать его было интересно, особенно, когда он увлекался, вспоминая те или иные моменты своей жизни (в такие минуты он преображался даже внешне; было видно, что он проживает эти события как будто заново)…
     Язык его повествований был достаточно своеобразным и отличался красочностью и эмоциональностью.
     Отец никогда не думал, что его рассказы могут быть интересны кому-то; он не был человеком, который мечтал быть известным или жаждал славы. Он просто любил жизнь, любил её такой, какая она есть. Отцу очень нравилось заниматься своим делом, заниматься тем, что ему было «по душе», особенно он любил мастерить и делать что-то своими руками…
     К сожалению, жизнь его шла каким-то достаточно своеобразным и весьма интересным образом и шла так, что то, что ему нравилось и что он уже начинал делать - через какое-то время приходилось оставлять и заниматься (в который уже раз) ремеслом, позволявшим заработать лишь «кусок хлеба»… И это при том, что душа его жаждала другого, того, в чём он мог бы в полной мере «раскрыться» и реализовать себя… Причин этому, я думаю, было немало и, конечно, прежде всего, не было твёрдого и ясного понимания своей цели в жизни и настойчивого и необоримого стремления к ней. Вполне вероятно, что отец просто не понимал, что такое возможно в жизни, и у него не было достойного и понятного примера… Но всю жизнь бессознательно душа его тянулась к «судьбы предназначенью», это отчётливо понималось из его разговоров о своей жизни.
     Как я понимаю сейчас, «замечательный человек» - это тот, кто смог реализовать себя в процессе жизни благодаря колоссальной силе своего духа, упорства и стремления несмотря ни на что добиться поставленной цели; это могли быть и внешние обстоятельства, сложившиеся крайне благоприятно для неординарной натуры…
     Когда я перечитываю то, что написал об отце - понимаю, что мне нравится как он жил, нравится то, что его жизнь не была статична, она была, по-моему, до краёв наполнена «жизнью». В его случае, это: его работа, техника, родственники, друзья, его увлечения: музыка, охота, рыбалка и ещё много-много чего, чем жил и живёт человек…
     Как и подавляющее большинство людей, живших тогда в СССР, отец внёс в «общую копилку» и частичку своего труда. Он работал, как и все в то время, работал достойно, его уважали за то, как он относился к делу и к людям, с которыми трудился и жил…
     Была и ещё одна «проблема», точнее то, что часто случается в отношениях полов - развод супругов. Наши родители развелись, когда я учился в шестом классе, а мой младший брат, Сергей, в первом. Помню, что обида на отца, поступавшего не красиво и не по-мужски по отношению к маме и нам, очень долго «жила» во мне (несмотря даже на то, что я не прекращал отношений с отцом). Наши родители были хорошими людьми (так считали многие родные и знакомые нашей семьи). Поэтому я долго не мог понять, что им не «хватало», почему им не «жилось», и что лежало в основе этой трагедии…  Это, я считаю, была именно трагедия, трагедия всей нашей семьи, но, прежде всего, трагедия для мамы, для нас, детей (хотя в то время мы не осознавали в полной мере всего трагизма происшедшего); мы - мальчики - в одночасье оказались лишены того «мужского», что привносил в наше воспитание отец.  Особенно это коснулось моего младшего брата, и в значительной мере повлияло на его дальнейшую судьбу…
     И мне, уже взрослому и самому пережившему подобную драму, очень хотелось «докопаться» до факторов, послуживших причиной их семейной трагедии. Я хотел понять это не затем, чтобы сделать одну сторону более «виноватой» или «навесить ярлык». Поступить так - проще всего, гораздо труднее - «добраться» до первопричин этого, понять - почему это всё-таки произошло, что предшествовало такому поступку родителей. Особенно это касалось отца, ведь именно он «запустил» весь механизм этого сложного и трагичного процесса. Именно поэтому мне было важно знать - что заставило его так поступить с семьёй, с женщиной, родившей ему сыновей - продолжателей его Рода; почему в его отношении к маме зачастую отсутствовало не только мужское уважение, но часто и человеческое…
     Мне хотелось разобраться - почему такое стало возможным. Только ли в силу характера отца (то, что принято считать наследственностью), его воспитания, образования…, или же в силу и каких-то иных причин или событий, имевших место в его жизни… Именно это я и хотел понять, слушая и анализируя его многочисленные рассказы о жизни (особенно те, которые имели отношение к нему, ещё совсем молодому человеку, когда происходило становление и формирование его личности, когда он ещё только начинал «выходить» на «широкую дорогу жизни»).
     Я благодарен отцу за его рассказы; пусть о многим он не упомянул (это понятно и оправданно; у каждого из нас есть что-то «своё», и это настолько личное, что мы вряд ли поделимся этим с кем-то), но даже то, о чём он рассказал в многочисленных беседах со мной, заставило меня по-иному судить о прошлом, из чего я смог сделать, как мне кажется, верные выводы…
     И, конечно, основная и главная цель нашей работы - собрать, зафиксировать и сохранить воспоминания о своих предках и родственниках и о времени (их времени), в которое им довелось жить… Мы - живущие в настоящее время - должны помнить своих предков, должны интересоваться жизнью тех, в чьих жилах текла кровь, которая сейчас в нас - их потомках, продолжателях Рода. И, дай Бог, чтобы этот поток жизни и «памяти рода» никогда не прерывался. Неважно, что потомки наших Родов могут быть «разбросаны» по всей планете, неважно кто мы и чем живём; важно одно - мы - потомки своих предков, потомки тех, кто наградил нас самым бесценным - жизнью…
     По-моему глубокому убеждению - тот, кто забывает свои корни, - обрекает себя на беспамятство и деградацию… Я бы сравнил человеческий Род с могучим деревом, имеющим крепкие корни и ствол со множеством ветвей и мириадами листьев. «Листья» -это люди, жившие когда-то и живущие сейчас на земле, которые в свой срок «облетят», чтобы на дереве Рода смогло нарасти следующее поколение «листьев». Процесс этот неостановим и бесконечен, и будет продолжаться, пока живо наше родовое древо, пока живительные соки будут наполнять и питать его. Соки же эти - и есть наша земная память о своих предках...
     Память Рода - не абстрактное понятие и не пустой звук; человек, «вооружённый» памятью своих многочисленных предков, обретает мужество и стойкость, чтобы «двигаться» по земному «пути» уверенно и спокойно; он знает, что за его «спиной» сила, более могучая, чем даже вера людская…
     Когда-нибудь и он станет «памятью» Рода, оставив память о себе в земной жизни…
     Память Рода даст силы в минуты, когда опустятся руки, подведёт воля, ослабнет усталое тело…
     Только память даст «иммунитет» ослабшему древу Рода и наполнит его новой энергией…
     Все мы живём для своего Рода, хотя редко кто понимает и осознаёт это (видимо, в этом есть какая-то целесообразность, не до конца понятная нам). Вот почему те (для кого восстановление жизни своих предков, а через это и памяти Рода) - в ком возгорелась искра «летописцев» своего Рода - всегда будут поддерживать этот огонь…
     Я счастлив, что и в моей душе смогла «зажечься», пусть пока ещё крохотная, искорка искреннего интереса к истории своих родственников, к истории предков нашего Рода…
    

     И, пожалуй, есть ещё одна цель, близкая мне, как человеку, которому небезынтересно всё, что связано с прошлым нашей Земли. Моя профессиональная деятельность была связана с изучением древнейших ископаемых животных. Прошлое для меня - не исчезнувшая и сгинувшая реальность. Прошлое всегда было частью моего настоящего, частью моей сегодняшней жизни. Я с глубочайшим уважением отношусь к останкам и древнейшей жизни, и артефактам новейшей истории…
      И конечно, меня, как и многих моих земляков, интересует история нашего края и нашего родного города.
     Из своих многочисленных бесед с родными и знакомыми (а также изучая и просматривая справочную литературу) я почерпнул немало сведений о жизни не одного поколения Иркутска и земли иркутской. И мне хотелось поделиться с вами, дорогие мои читатели-земляки, этой интереснейшей на мой взгляд информацией…

     Очень хотелось бы благодаря этой книге «подсобрать» круг близких и дальних родственников, разбросанных по всему свету необоримой волной жизни…

     Ну, и какая же книга, пусть и документальная, без своей загадки, в виде драгоценного «клада», да ещё с и попыткой её разгадать, в надежде найти утерянные «сокровища»…
     «Отыскалась» такая загадка и в клане нашего Рода, и загадке этой уже более ста лет… 
     Ценностей (о которых пойдёт речь) было совсем немного, но это были настоящие золотые и серебряные монеты царской чеканки. Любопытным (на наш взгляд) оказался факт их «происхождения»; но самым интересным и загадочным в этой истории получился тернистый и во многом своеобразный «путь» этих монет, неразрывно переплетённый с жизнью тех людей, кто так или иначе, имел к ним отношение или что-то знал о них…
     Загадка эта так и не нашла своей отгадки, монетки не найдены до сих пор, но это, на мой взгляд, и является самым интересным и интригующим в этой истории… Любой новый появляющийся факт или сообщение часто «рушат» вроде бы устоявшуюся и кажущуюся логичной предыдущую «гипотезу» о том, что же всё-таки произошло с этим нашим семейным «кладом»…






      Это повествование построено, преимущественно, на воспоминаниях моего отца - Скуратова Виктора Афанасьевича (прожившего 92 года), моей любимой матушки - Скуратовой (Трофимовой) Эмилии Сергеевны (прожившей 88 лет), дорогого моему сердцу дяди Васи (Скуратова Василия Афанасьевича), которого нет с нами уже четверть века, моей славной сестрицы (двоюродной) - Марии Васильевны Целуйко (Скуратовой), поэтессы и на сегодняшний день - самого вдохновенного «собирателя и хранителя» памяти о Роде Скуратовых. Многие строки её искренних и проникновенных стихов посвящены этому. Об этом же два её сборника (в прозе и стихах) - «Казаки Скуратовы» и «Цепочка жизни» и, конечно, замечательное исследование нашего древа в родословной книге «Сила Рода».
     Мария в своё время работала с архивами, переписывалась с организациями и частными лицами и, конечно, вела доверительные многочасовые беседы с представителями своего Рода: бабой Шурой - Александрой Ефимовной Самойловой (Скуратовой), своим отцом - Василием Афанасьевичем Скуратовым, своей матерью - Верой Ивановной Скуратовой (Казадаевой), моим отцом…
     В 2014 году во время посещения села Бури («гнезда» нашего Рода по линии отца) Марии удалось пообщаться с его жителями; некоторые из них вспоминали, что их родные (к глубокому сожалению - почти все они уже умерли) с уважением отзывались о Скуратовых, составлявших когда-то на селе его исконный стародавний «костяк»…

     Очень помогли воспоминания Раисы Николаевны Скуратовой и её дочери - Надежды Егоровны Скуратовой - наших родственников и старожилов Бури. Прекрасная память Раисы Николаевны (несмотря на её почтенный возраст, ей - 92 года), ещё крепко удерживающая многие события прошлого, помогла восстановить объективную картину родства как наших (близких и дальних) родственников, так и немалого числа буринцев.

     Я очень благодарен Татьяне Ивановне Прохоровой (Скуратовой) - дочери бабы Шуры (Александры Ефимовны Самойловой (Скуратовой) - за наши многочасовые общения лично и по телефону, совместные поиски могилок наших родственников; и кроме того - за наши встречи и беседы с её родственницей -Тамарой Георгиевной Сахаровской (Шашкиной), рассказы (и сохранённые фотографии) которой дали возможность Татьяне многое узнать о своём биологическом отце, что позволило «стереть» ещё одно «чёрное» пятно на генеалогическом древе наших родственников…   








      Из Бури (село Буря Зиминского района Восточно-Сибирского края) в Иркутск семья моего деда по отцу, Скуратова Афанасия Ефимовича, перебралась в 1930 году. В семье, кроме самого деда, было ещё пять человек: его жена - Мария Афанасьевна и сыновья: Василий, Иван, Женя и Виктор.
     Мой отец - Виктор - был самым младшим в семье. Он вспоминал, что его мать и родная тётка матери (Павла Васильевна Скуратова) впоследствии не раз говорили, что в город (Иркутск) они переехали, когда ему (Виктору) было два года; по документам родился отец 28 марта 1928 года (настоящая же дата его рождения - 24 марта 1928 года).

     Интересно, что отец, будучи ещё совсем маленьким, всё же запомнил отдельные моменты этого переезда. Он помнил, что до Иркутска они ехали на поезде, помнил, что с железнодорожного вокзала вся семья шла пешком и только его, как самого маленького, нёс на руках отец - Афанасий Ефимович. Ещё ему запомнились «ступеньки» и вода (много воды) которая окружала их, когда они шли... Тогда, в 1930 году, капитальный мост через Ангару ещё не был построен, существовала только понтонная переправа; видимо, отец и запомнил деревянное покрытие этого понтона и эту «громаду» ангарских вод.
     Отец вспоминал, что это событие (когда Афанасий Ефимович нёс его через понтонную переправу) сильно врезалось ему в память и он, несмотря на то, что ему было тогда всего два года, запомнил его на всю жизнь…
                «Когда переезжали - два года мне было, на руках он тащил меня, как-то вот в мозги «залезло» мне это; я вот помню, что мы шли, а вот тут вода и тут вода плещется…»
                «Это, видимо, когда вы по парому этому шли…»
                «По парому… Потом может по мосту ещё шли, по Ушаковскому…»

     Я спрашивал его, а почему они добирались до места не на телеге, ведь у них же должно было быть с собой немало домашней утвари и одежды… Он не знал этого, но помнил, что всю дорогу отец так и пронёс его на руках; значит, шли налегке…Вероятно, Афанасий Ефимович заранее (ещё до переезда всей семьи) нашёл в Иркутске жильё для своей семьи и перевёз весь скарб»
                «Видимо, отец ваш раньше нашёл это жильё?»
                «Да, мы сразу приехали в этот дом…»

      В эти несколько лет село Буря покинуло немало семей. Отец рассказывал (со слов матери и бабушки Павлы), что Скуратовых в Буре проживало едва ли не полдеревни. И когда в конце 20-х, начале 30-х годов у многих семей, которые новая власть сочла зажиточными, начали «всё отбирать» (а это был не только скот и сельхозинвентарь, но, иногда, постройки и даже жилые избы), пострадало немало и Скуратовых. Побросав многое, в том числе и дома, люди спешно оставляли родные места, обжитые и обустроенные многими поколениями…

     (Как это соотносилось с материалами Марии о том, что наши родные обязаны жизнью служителю церкви Скуратову Трофиму Павловичу, который, возможно, и уничтожил материалы Метрических книг Архангельской церкви, где упоминались наши родственники? Может корреспондент или следователь выезжали в Бурю?)


      Уезжали в разные уголки страны, но большинство «оседало» в пределах Восточно-Сибирского края (Иркутская область). Предпочтение, видимо, отдавалось крупным городам, так как в них было проще «раствориться» и - приспосабливаясь к изменившимся социальным условиям - постепенно строить новую жизнь…      
      По воспоминаниям отца (опять же со слов его матери и бабушки), много наших родственников тогда осело в городах (особенно, в близлежащих): Зиме, Черемхово, Усолье-Сибирском, Нижнеудинске, Иркутске…, кое-кто уехал на север края (в Бодайбо), а кто-то навсегда покинул Сибирь и обосновался в западных и южных территориях уже нового государственного образования - СССР…
      Иркутск стал новой «малой» Родиной для многих семей Скуратовых. Это были как семьи самых близких родственников, так и дальних (родственных линий и моего деда - Афанасия Ефимовича и бабушки - Марии Афанасьевны).
     Перебрался в Иркутск и отец Афанасия Ефимовича (мой прадед) - старенький уже Ефим Яковлевич вместе с младшей дочерью - Александрой (Шурой). Они, по рассказам отца, снимали небольшой домишко-флигель по левой стороне реки Ушаковки, в Сталинском районе (усадьба их хозяев находилась недалеко от пересечения улиц Советской и Красноярской).
     Родственница со стороны бабушки (видимо, её двоюродная сестра) Авдотья (Дуня, Дуся) вместе с мужем и 3-мя дочерями обосновались в бараке в «Радищево» (улица Радищева, Нагорный район).
     Одна наша родственница, но уже со стороны деда (двоюродная или троюродная сестра) Полина (Поля), которая покинула Бурю (в конце войны или сразу после неё) вдвоём с сыном Николаем, устроились в барачной комнате в «Маратово» «предместье Марата, Нагорный район).
     Ещё одни наши родственники - Ступины, как рассказывал отец, проживали в Жилкино.
     Было и немало родственников, с которыми до войны (Великой Отечественной Войны) и после общались домочадцы отца.
     Отец помнил, что приходило к ним тогда (и на Ремесленную и на Потанина, и на Писарева) немало родственников (так представляли их отцу и другим братьям Мария Афанасьевна и тётка Павла).
     Бывало, что какие-то родственники, приезжавшие в Иркутск по своим делам из родной Бури, а также из Зимы (в меньшей степени из других деревень и городов), даже и ночевали у них (стелили им обычно на полу); у взрослых разговоры и воспоминания часто затягивались за полночь (сильна была у домашних ностальгия по родным местам). Для отца и его братьев такие приезды кого-то из родни (особенно издалека) всегда вызывали интерес; часто это были люди весьма колоритные и заметно отличавшиеся (одеждой, внешностью, даже говором) от своих, местных. Нередко ребятишкам вручался и какой-нибудь простецкий деревенский гостинец...
……………………………………………………………………………………………………...
     У матери отца, Марии Афанасьевны, была ещё родная сестра - Ольга Афанасьевна, которая была значительно старше её…»
                «А у твоей матери были ещё сёстры или братья?»
               «Одна она, наверно, была, потому что я ничего больше не слышал, чтобы у неё ещё кто-нибудь был…»
     Ольга была замужем за жителем Бури Ильёй (?) Ступиным. У них с Ильёй было трое детей: старшая дочь Паша, сын Василий и младшая дочь Дуся.
     Ольга Афанасьевна рано умерла и была похоронена в Буре. Вторично Илья не женился. А через какое-то время семья Ступиных, как и немало других семей, вынуждена была покинуть родную деревню, родную Бурю…
     Уехали они в Забайкалье, в Шилку…
     Возможно, что именно из этих мест Забайкалья в своё время (скорее всего, во второй половине 19-го века) перебрались в Бурю родители и родственники Марии Афанасьевны Скуратовой (моей бабушки) и её родной сестры Ольги Афанасьевны…

     Илья Ступин с сыном Василием так и прожили в Шилке всю жизнь. Василий там и женился, там же у него родилась и дочь.
                «А Паша была замужем?»   
                «Официально нет… Поживёт - разойдётся чего-то… Но детей у неё не было ни от кого…
      Пожалуй, только Дуська смогла круто поменять свою жизнь… Она решила стать врачом, для чего приехала в Иркутск и поступила в медицинский институт. Полгода где-то, я помню, она жила у нас, на Ремесленной, но потом перебралась в общежитие. Дуся закончила институт, получила диплом врача-педиатра …
     Ещё учась в институте она познакомилась с одним «иватушником» (курсантом ИВВАТУ), а после окончания вышла за него замуж и родила дочь, которую они назвали Ольгой, в честь Дусиной матери - Ольги Афанасьевны.
     Через какое-то время они уехали к матери мужа в Кисловодск. Туда же со временем Дуся «перетащила» и свою старшую сестру Пашу...»
                «А ещё у Дуси были дети?»
                «Нет, не было. Они решили пожить «для себя» и Дуся не стала больше рожать («перевязала трубы»)…
    Спустя много лет мы узнали, что в семье нашей двоюродной сестры произошла беда… У Ольги, их дочери, обнаружили рак крови (лейкемию) и в 19 лет она умерла…
    Дуся же не могла больше рожать…»
                «А вы переписывались?»
                «После переезда в Кисловодск Дуська писала моей матери, что, мол, приехали, устроились, всё хорошо… Переписывались какое-то время. А потом как-то «заглохло» всё…»
                «А Дуся старше тебя была?»
                «Нет, чуть младше…»
                «Она интересная была?»
                «Славная такая, весёлая, но «палец в рот не клади», вся в Пашу, свою старшую сестру…»







      В те тяжёлые годы (1920-30 гг.) родная тётка Марии Афанасьевны (по материнской линии) - Павла Васильевна Скуратова уехала из Бури вместе со своим младшим братом Елизаром в Ташкент, где они и обосновались.
      В это время Елизар не был женат (?), несмотря на то, что ему было уже немало лет.
      Кем и где сначала работал Елизар Васильевич, отец не знал; хорошо он помнил лишь (со слов своей матери), что позднее тот писал, что работает на одной из местных шахт врачом (фельдшером). Видимо, уже в Ташкенте Елизар закончил фельдшерские курсы. Отец полагает, что получить образование Елизару, да и устроиться в городе им помогло золотишко (царские «пяти» - и «десятирублёвики»), которое они сумели захватить с собой из Бури.
      Забегая вперёд, отмечу - когда бабушка Павла переехала из Ташкента в Иркутск, то сколько-то таких монет она привезла с собой. Возможно, что это золото (скорее всего, небольшая его часть) сильно выручило семью в тяжёлые и голодные предвоенные годы и в месяцы советско-финской компании, но особенно - в годы страшнейшей войны с германскими захватчиками. Как маленький Виктор смог запомнить тогда эти моменты - для меня загадка, ведь взрослые должны были очень осторожничать, обсуждая такие темы. Думается, что про золото отец узнал всё же позже, будучи уже взрослым, от своей матери (он сам, кстати, склоняется к такому же мнению).

      Мария Афанасьевна и Елизар Васильевич время от времени переписывались, обмениваясь друг с другом немудрёными новостями о своём житье-бытье на новых местах. Павла Васильевна была неграмотной, читать и писать не умела, поэтому читал приходящие из Иркутска «весточки» Елизар, он же и писал родным из Сибири их общие с сестрой письма…      

      Возможно, что Павла Васильевна так и жила бы (и прижилась) в Ташкенте, но (ещё раз забегая вперёд) отмечу, что после того, как Афанасия Ефимовича обвинили в халатности и ненадлежащем исполнении своих прямых обязанностей и «посадили», Мария Афанасьевна оказалась в очень тяжёлом положении. По сути она осталась одна с четырьмя ребятишками, которых нужно было не только одеть и накормить; самое главное, в это сложное время, за ними нужен был «глаз да глаз» …
      Вот почему, Мария Афанасьевна, замотанная домашней работой и многочисленными заботами о семье, упросила (в письме) тётку Павлу перебраться  к ним, чтобы помочь ей с таким непростым «хозяйством». И Павла Васильевна переехала в Иркутск и прожила в их семье всю свою жизнь, помогая и по дому и по хозяйству и, конечно, в «присмотре» и воспитании четверых сыновей.
      Со временем она стала не просто полноправным членом их семьи, но взяла на себя и непростое дело в решении многих житейских проблем, которые, как и в любой семье, возникали постоянно. Получилось так, конечно, вынужденно, из-за длительных, многолетних, отсутствий дома главы семьи - Афанасия Ефимовича. Кроме того, характер матери отца, Марии Афанасьевны, был всё-таки недостаточно твёрдым и последовательным в деле управления семьёй, принятие решений давалось ей нелегко, намного охотнее она делала что-то, прислушиваясь к советам своей тётки - Павлы Васильевны…
    
     Вполне вероятно, что к тому времени, когда в семье Марии Афанасьевны сложилась такая непростая ситуация, Елизар Васильевич всё же женился (они с сестрой к тому времени прожили в Ташкенте уже несколько лет). Поэтому Павла Васильевна и могла переехать в Иркутск со спокойной совестью, оставив брата на «попечение» супруги… Но вот интуиция почему-то подсказывает, что Павле Васильевне не просто дался этот шаг, очень крепки были родственные узы брата и сестры, да и по жизни многое связывало этих двух немолодых уже, но таких близких и родных, людей. На семейном совете всё же решили - ехать в Иркутск надо, положение в семье Марии Афанасьевны сложилось по-настоящему трудное и тяжёлое, и без помощи близких родственников могло стать  критическим…

      Отец вспоминал, что когда бабушка Павла приехала из Ташкента, то (кроме швейной машины) привезла с собой и большой сундук. Когда Павла Васильевна открывала ключом внутренний замочек этого сундука - раздавалось несколько музыкальных звуков…. (Сундук этот «жив» и сейчас, правда, замочек давно уже сломался…). Кроме вещей, она привезла ещё яблоки, аромат которых настолько пропитал весь сундук, что даже и после того, как яблоки были съедены, отец часто просил открыть сундук, чтобы снова почувствовать их аромат…


                (ФОТО СУНДУКА БАБУШКИ ПАВЛЫ)


       Была у бабушки Павлы ещё и фотография, которую она очень берегла; эту фотографию она привезла с собой также из Ташкента. На фотографической карточке был снят её родной брат - Елизар Васильевич в характерном шахтёрском обмундировании, в руках у него была сумка (вроде чемоданчика) с красным крестом. Сфотографировали его, видимо, во время смены, на шахте, когда он вместе с шахтёрами спускался в забой (среди работающих в забое шахтёров наличие медика было обязательным). Бабушка Павла очень дорожила этой фотографией, бережно относилась к ней; время от времени она доставала этот небольшой «квадратик», чтобы вглядеться в лицо самого родного для неё человека и осенив крестным знамением мысленно послать ему своё благословение…
     После смерти бабушки Павлы фотографию эту вставили в нижний уголок бумажной рамки, в которой уже был большой, немного отретушированный портрет Павлы Васильевны. До нашего времени фотография Елизара (возможно, единственная в семье), к сожалению, не «дожила», она пропала; как это получилось - отец уже не помнил…


                (ФОТО ПАВЛЫ ВАСИЛЬЕВНЫ СКУРАТОВОЙ В РАМКЕ)


     В Иркутск, к своим родным, Елизар Васильевич не приезжал ни разу и «вживую» отец так его и не увидел…

     Бабушка Павла, по словам отца, «…замужем не была, «просидела» в девках…, потом с нами, с ребятишками…;  была некрасивой и… злой».  Я его переспросил ещё тогда: «А почему злой?» «Лупила она нас по молодости часто…»
             «Так может, за дело?»
             «Ну, конечно, за дело…»
      Но я знал, что отец, несмотря ни на что, уважал бабушку Павлу, считал, что она правильно делала, что держала их в строгости, заставляла работать. Отец не раз повторял: «Почему вот я вырос не лентяем, а трудолюбивым и уважающим взрослых? Потому, что она такую линию воспитательную вела, не «бандита» какого-то воспитала, а человека…»

      Как и многие пожилые того времени - была очень набожной; отец вспоминал, что на Пасху бабушка Павла заставляла их (его и братьев) молиться; в доме было несколько икон (одна из этих семейных икон сохранилась, несколько лет назад отец передал её мне…).

    
                (ФОТО ИКОНЫ БАБУШКИ ПАВЛЫ)


       Когда семья Афанасия Ефимовича перебралась в Иркутск, то поселилась в «Рабочем» (предместье Рабочее) в усадьбе по улице Ремесленная 23, где ещё был конный двор. На территории усадьбы размещалась конюшня, в которую и загоняли распряжённых после работы лошадей. Телеги и повозки, в которые утрами запрягали лошадей, также стояли в усадьбе. Отец вспоминал, что Литвинов (впоследствии их сосед по этажу) как раз и работал на одной из таких телег. На его телеге была установлена большая бочка для сбора отходов и нечистот, к ней был привязан объёмный черпак, которым и выгребалось содержимое «помойных» ям и туалетов…
      Но уже скоро конный парк, размещавшийся в усадьбе, сменил расположение и был оборудован на новом месте…
      Через какое-то время поменялся и адрес усадьбы (видимо, какие-то дома снесли и нумерация домов сдвинулась), теперь адрес усадьбы значился как Ремесленная 19.
      На территории бывшего конного двора стояло тогда немало построек: капитальный  двухэтажный бревенчатый дом с жилыми помещениями, добротная конюшня с высоким сеновалом (ещё недавно внизу размещали лошадей и вся его  верхняя часть была забита сеном; отец вспоминал, что пока его не снесли, они с пацанами постоянно «лазили» на этот сеновал и там играли), каменная «поварня», в которой варили еду для лошадей (отец говорил, что её впоследствии «разобрали» раньше всех построек) и небольшой низенький одноэтажный домишко, «дряхленький» и старенький, больше похожий на времянку… 
     Именно в него вначале и вселилась семья Скуратовых, так как двухэтажный дом, расположенный фасадом к улице Ремесленной, был заселён. 
     Однако, прошло совсем немного и семья Скуратовых переселилась на первый этаж этого дома, в одну из освободившихся квартир.
     А произошло вот что… Одна из семей дома - семья Сотниковых - в одночасье осиротела, потеряв мужа и отца; он повесился… Вдова не захотела жить в помещении, где произошло такое и её с детьми переселили в другую квартиру этого же дома (освободившуюся, видимо, совсем недавно, что называется «на днях»…).
     А семью Скуратовых поселили в бывшую квартиру семьи Сотниковых. Как описывал отец, это была квартира на первом этаже, состоящая из одной, правда большой, комнаты и большого (не меньше, чем сама комната) коридора…

     Про этот дом, в одной из квартир которого семья Скуратовых прожила больше двадцати лет, отец рассказывал мне не один раз. Я и сам, будучи подростком и уже взрослым, очень часто проходил и проезжал мимо этого дома, тогда ещё не снесённого… Внутри, правда, мне не доводилось быть, хотя в самой ограде я бывал...
    Отец говорил, что ещё до революции усадьба эта принадлежала Горшечникову, видимо, тогдашнему иркутскому предпринимателю, который и построил это здание и все дополнительные постройки с целью коммерции. Скорее всего, что это был постоялый двор гостиничного типа, где останавливались приезжие, получая всё необходимое для себя и лошадей.
    То, что комнаты в доме сдавались, сомнения не вызывало; каждая квартира дома, состоящая из одной или двух комнат, имела свою печь - «голландку», топка которой всегда была в коридоре или находилась между комнатами, а не в жилом помещении. Да и помещения под кухни на двух этажах были достаточно большими.   
    По воспоминаниям отца, дом этот (его так и звали - дом «Горшечникова») был высоким, сложенным из крепких брёвен, обшитый «доской» и «отороченный» снаружи деревянными «росписнушками»… Внутренние стены дома были оштукатурены; потолки были высокими, с круглой лепниной в центре комнат…
         
          «А подвал был в вашем доме?»
          «Подвала не было, были подполья у тех, кто жил на первом этаже. У нас глубокое было подполье…»
          «А остальные как обходились, наверное, договаривались с соседями, жившими на первом этаже?»
          «Нет. У нас во дворе за домом стояли ещё кладовки, точнее один большой сарай, расположенный буквой «Г», который делился на кладовки (стайки) для каждой семьи нашего дома. И те, кто не имел подполья в доме, выкапывали его в этой своей кладовке…»            
             «Стайки большие, видимо, были?»
              «Да, они большие такие стайки то были, большие…»
              «А стайки кто делал? Вы сами или домоуправление?»
               «Домоуправление делало…

  В самих кладовках дрова хранили, шмутки кой-какие. Наша кладовка была примерно в середине этого сарая… Многие ещё держали свиней прямо вот в этих кладовках…»
           «Так их же только летом можно было держать…»
           «А свиней и держали только лето и осень; весной на рынке покупали поросят и потом поздней осенью забивали и всё…»
           «Но во время войны то, свиней, наверное, не держали?»
           «Нет, не держали, кормить то чем было? Сами голодные, какие там свиньи…»
           «А ваша семья держала свиней?»
           «Держали…  и мы держали в какие-то годы…»
           «А чем кормили? Хлеб же дорогой был…»
           «А бардой, в основном… На пивзаводе от производства пива оставались остатки, которые были похожи на густую кашу чёрного цвета и имели характерный специфический запах (в том числе и пива). Это и была барда. Со второго этажа пивзавода шла специальная «труба» из досок (диаметром с полметра где-то), по которой эту барду и ссыпали в (находившееся уже за территорией предприятия) большое деревянное корыто.
    Барда редко в нём задерживалась, так как многие «рабочедомские», кто жил не очень далеко от пивзавода, набирали её, чтобы откармливать свиней. Она состояла из остатков зерна и солода и была очень питательная… Ну, ещё, конечно, подмешивали в неё что у кого было… Мы, например, часто рвали траву, запаривали её и добавляли в барду, которую скармливали свиньям; иногда бабушка добавляла в барду немного комбикорма… Помню, что свиньям очень по вкусу была эта барда, в момент «уминали» её…»
              «Животные тоже не прочь «пропустить» по маленькой… А вы не хмелели потом от такого мяса?»
              «Нет, всё нормально было, уплетали за «милую душу»…»
              «Наверное, если бы не было этой барды - многие не держали бы свиней?»
              «Конечно, очень она помогала…»
              «А когда забивали свиней? Когда холодно уже было?»
                « В холода все забивали, в ноябре или в начале декабря даже…»
                «А что делали со свининой?
                «Одного поросёнка забивали на продажу (мясо продавали), второго - себе оставляли… И как и многие тогда: сало солили, а мясо замораживали и всё…»

                «А что обычно покупали на вырученные от мяса деньги?»
                «Ну, чё покупали? Одежду покупали…, да всяко…

     Часто по очереди мы пасли своих свиней…»
                «Вы в вашей ограде их пасли?»
                «Ну, да, в ограде…»
                «А на Ремесленную не выгоняли? Там не пасли?»
                «Нет, пасли во дворе только и по очереди… Если вот, допустим, кто-то выгнал, пасёт - другой уже не выгоняет своих свиней; тот загонит - потом этот выгоняет…»
                «А по сколько свиней вы обычно держали?»
                «По две, по три…»
                «Так это много корма надо было?»
                «Ну, да, конечно много…»


                «А другой скот не держали?»
                «Нет, у нас не держали во дворе. Кроликов мы держали, наша семья…, Вася занимался…»
                «А птицу, куриц…, держал кто-нибудь?»
                «Курей все держали, кто не ленился… Мы тоже несколько куриц всегда держали…, из-за яиц, в основном…


      Перед домом было большое деревянное крыльцо, от которого был вход к нам (на первый этаж) и на второй этаж; была калитка, во двор заходить, ворота были, во двор заезжать и ещё стояла скамейка, большая такая, «семейная», человек десять входило… Она никогда не пустовала, то на ней взрослые, то подростки, то мы, пацанва…»
                «Там и распивали иногда, наверно?»
                «Ну, взрослые то распивали, а мы то играли…»

     Недалеко от этого двухэтажного дома стоял ещё один бревенчатый дом, поменьше их дома и одноэтажный… В нём проживала семья Горшечниковых, видимо, бывших хозяев усадьбы или их родственников. Когда после революции их «раскулачили», то им и оставили этот дом. Хотя, как поговаривали, возможно, что семья Горшечниковых жила в нём и до революции.
     Отец вспоминал такой интересный факт, видимо, непосредственно касавшийся бывших владельцев усадьбы. Когда один раз они перекапывали в огороде землю, то нашли мешочек с деньгами, «…такие лохматые бумажные деньги, ещё царские…» Мешочек этот был завёрнут в пакет. Отец говорил, что они (ребятня) «…посмотрели на них, поиграли и всё…,  кому они нужны...»
                «А если бы это металлические деньги были?»
                «Ну, если бы металлические, мы бы забрали…»

      На территории усадьбы имелся и колодец, с которого и брали воду жильцы дома. У колодца был ещё крепкий бревенчатый сруб, который закрывался деревянной крышкой. Возле сруба на деревянном приступке стояло ведро с привязанной к нему верёвкой. Ни «журавля», ни колодезного вОрота над нашим колодцем не было (вода была близко от поверхности) и наверх ведро с водой поднимали руками…
    

     На тот период, по воспоминаниям отца, в их доме жило одиннадцать семей, шесть - на первом этаже и пять - на втором. Прошло уже больше 70-ти лет с тех событий и мне, как я ни пытался, не удалось в полной мере «растормошить» память отца; он так и не смог вспомнить всех, проживавших тогда вместе с ними в этом доме.  Кого вспомнил отец, так это семьи:  Сотниковых, Литвиновых, Петровых, Дубовых, Ковалевских, Юматовых, Басурмановых, Янковских…
     На первом этаже жили: Басурмановы, Скуратовы, Литвиновы, Янковские, Юматовы и ещё одна семья, фамилию которой отец уже и не помнил.
     На втором этаже: Дубовы, Петровы, Сотниковы, Ковалевские и семья, фамилию которой отец также не смог вспомнить.
     Постараюсь (основываясь на воспоминаниях отца, на том, что он запомнил) кратко охарактеризовать тогдашних соседей семьи Скуратовых.

     Янковские (дядя Серёжа, жена его - тётя Лиза и Мишка - их приёмный сын, по возрасту - сверстник старшего брата отца - Василия).

     Юматовы (дедушка Юматов, бабушка Юматова, дядя Коля - их сын, тётя Ира - дяди Колина жена и их дочь Райка, по возрасту значительно младше отца. Дядя Коля служил офицером в соседней воинской части во внутренних войсках; он погиб во время Отечественной войны).

     Басурмановы (дядя Миша, тётя Наташа - его жена и их сын Женька - одногодок отца. Дядя Миша работал на тяжёлой работе, был землекопом; тётя Наташа трудилась на заводе им. Куйбышева. Её работа была связана с нефтепродуктами (топливными жидкостями); отец рассказывал, что она приходила с работы в грязной, замасленной одежде, которая сильно пахла керосином и соляркой.

     Литвиновы (дядя…, тётя… - его жена, домохозяйка; у них было три дочери: старшая Анна, имя средней дочери отец не помнил и младшая - Шурка - ровесница отца. Четвёртым ребёнком в семье был мальчик, который, как вспоминал отец, был намного младше их). Дядя… Литвинов работал в конном парке.
     Позднее, Шуркин брат, став уже взрослым, закончил в Иркутске курсы бульдозеристов и уехал работать в посёлок Култук (на Байкале), где и остался.

     Семья, фамилию которой отец не смог вспомнить. Их было трое: муж, жена и их ребёнок, парнишка… Мужчина этот погиб во время войны. Жена же его сразу после войны вышла замуж, вышла за соседа с их же улицы, фронтовика, у которого во время войны умерла жена. После замужества она вместе с сыном переехала к нему в частный дом. 

     Дубовы (старик Дубов, который, по воспоминаниям отца, умер ещё до войны, когда они были ещё совсем пацаньё, старуха - его жена, которая ещё долго жила и после войны, дядя Серёжа - сын этих стариков, его супруга (?) и сестра дяди Серёжи (?). Детей у них не было.  Дядя Серёжа и его жена работали на машинах: он - на грузовой, она - на легковой «эмке»).

     Петровы (муж (?), жена (?), два сына и дочь. Их старший сын - Митя, был старше Васи - старшего брата отца, младший же - Ванька - был возраста Ивана - среднего брата отца. Сестра (?) же, была видимо, самая старшая из детей, она ещё до войны вышла замуж и куда-то уехала с мужем). Работа?

     Сотниковы (мать (?), две дочери и сын Витька. С одной из сестёр, Галей, отец учился вместе в одном классе. Отец рассказывал, что Витька Сотников трагически погиб, будучи ещё молодым. Они вместе с его братом Женькой поехали работать в Усть-Орду и там в драке его зарезали, «ножом ткнули…»).

     Ковалевские (две сестры. Как рассказывал отец - они были уже в возрасте, было им лет под сорок и главное - они были не замужем. Потом одна из сестёр «нагуляла» и родила дочь, которую сёстры вдвоём и воспитывали. Девочка выросла и впоследствии закончила мединститут. По воспоминанию отца сёстры были какие-то «отчуждённые»,  «…с нашими бабами не связывались».

     Семья, фамилию которой отец также не смог вспомнить.


     Со временем в усадьбе снесли и «поварню» и конюшню с сеновалом и одноэтажный домик; пустой земельный участок разрешили использовать под огороды и его поделили на количество семей, живущих в двухэтажном доме. Получилось где-то по две-три грядки на семью. Отец вспоминал, что бабка Павла была хорошей огородницей и садила на грядках огурцы, морковь, свеклу, капусту, редиску, редьку, укроп…

     Ещё Павла Васильевна хорошо шила, у неё была своя швейная машина «Зингер». Эту машинку они с братом Елизаром увезли с собой из Бури, когда уезжали в Ташкент. Потом Павла Васильевна привезёт её уже в Иркутск…
     В Буре, в своё время, бабушка Павла шила на этой машинке даже шубы. В 
Иркутске, правда, шуб она уже не шила (как вспоминал отец: «…народ то жил бедно в основном, кто там будет их шить…»), но «обшивала» членов своей многочисленной семьи, да и на заказ шила немало. Отец часто видел бабушку Павлу, склонившуюся над швейной машинкой; чаще всего (по его воспоминаниям) она шила платья девчонкам, штаны и трусы ребятам. Это её умение шить очень помогало семье, особенно во время войны…
    Машинка эта сохранилась и находится в семье отца; она - в хорошем состоянии и так же хорошо работает, несмотря на свой солидный, более чем столетний, «возраст»…


                (ФОТО ШВЕЙНОЙ МАШИНКИ БАБУШКИ ПАВЛЫ)


     Был у семьи Скуратовых ещё один небольшой (меньше четырёх соток) участок
земли на крутом склоне Радищевской горы. Там у многих семей были участки, на
которых сажали картошку. Отец говорил, что не помнил случая (даже в войну),
чтобы кто-то выкапывал чужую… Осенью, отец, выкопанную на их участке картошку, по тропинке (она, петляя, полого спускалась к основной дороге, соединяясь с ней недалеко от тюрьмы) осторожно по одному кулю свозил на велосипеде вниз; потом уже по ровной дороге вёз на Ремесленную, домой...
            «А сколько вы обычно накапывали кулей картошки с этого участка?»
            «Да, я точно не помню, но хорошо накапывали, хватало на зиму и ещё на семена оставляли специально; наверное, больше десяти кулей…»
      Под горой, ниже их участка, до войны работал цех по обработке и копчению рыбы, как своей, местной - омуля, сига, так и привезённой - кеты, горбуши. Во время войны, как помнил отец, цех не работал, видимо, не было рыбы… (В шестидесятые годы на месте этого цеха, в зданиях, где когда-то коптили рыбу (и во вновь построенных), стал работать завод по переработке и розливу вин - «Азервино»).
     Недалеко от этого цеха (от улицы Писарева и до улицы Лесной) под горой был пустырь, домов там до войны не было и по рассказам отца: «…мы с пацанами зимой приходили сюда и катались с горы на лыжах. После войны этот пустырь стали застраивать частными домами, а гору занимать под огороды; так мы лишились своего земельного участка…»



      После переезда в Иркутск мой дед, Афанасий Ефимович, какое-то время работал плотником…
     В это же время (в первые после переезда годы) он сумел выучиться и на ветеринара (скорее всего - закончил курсы ветеринаров) и по этой специальности после окончания учёбы и работал. «Пациентами» Афанасия Ефимовича был, в основном, крупный рогатый скот - быки и коровы и ещё, видимо, лошади. Работа ветеринара - несмотря на то, что была хлопотной и ответственной - нравилась деду. Мне кажется, что он, «возясь» со своими подопечными, мысленно переносился и в своё беззаботное счастливое детство…
     В 1933 (?) году случился падёж скота (скорее всего, от какого-то инфекционного заболевания), но погибших животных не уничтожили (что предписывали существующие санитарные нормы), а просто вывезли недалеко за город и закопали (закопали, видимо, неглубоко). Время же было тяжёлое, голодное и, видимо, скотомогильник этот разрыли и заражённое мясо употребили в пищу. Возможно, что это даже стало причиной заражения кого-то из населения.  И, конечно, те, кто был причастен к этому (по заключению соответствующих органов) должны были понести уголовную ответственность и наказание. 
     Ветеринару Афанасию Ефимовичу, (скорее всего, что не ему одному) вменили это в вину и осудили…»
                «Сколько тебе годиков было тогда?»               
               «Не учился я ещё, лет пять было, может шестой шёл…»
                «Сколько Афанасию Ефимовичу тогда «дали», не помнишь?»
                «Говорили, что три года «дали»…»
                «Получается, что освободился он где-то в 1937 году?»
                «Видимо, так…»

     Была ли в этой трагедии вина деда - сейчас уже не узнаешь, не установишь и истинные причины этого падежа скота, хотя, возможно, что в архивах следственных органов это дело и сохранилось. Неизвестно и то, по каким статьям было вынесено обвинение. Скорее всего - Афанасия Ефимовича (как и других фигурантов этого дела) обвинили в халатности и недосмотре…
      Что отец хорошо запомнил в том возрасте, так это то, что заключённых (в том числе и Афанасия Ефимовича) часто «гоняли» на берег реки Ушаковки, где они через сита просеивали речной гравий. Отец вспоминал: «Когда на Ушаковку то мы с матерью ходили - отца проведать - я совсем ещё пацанёнок был…»
      Мария Афанасьевна (жена Афанасия Ефимовича) приходила на реку вместе сыном, маленьким Витей, и приносила мужу съестное. Охранник иногда разрешал семье недолго пообщаться. Как часто проходили такие «свидания» супругов на берегу Ушаковки, отец не помнил…
      Судя по этим воспоминаниям отца, свой срок (или какую-то его часть) Афанасий Ефимович отбывал в тюрьме, которая располагалась не очень недалеко от их дома; улица Ремесленная и брала своё начало от одной из тюремных стен…

      После освобождения Афанасий Ефимович уже не работал ветеринаром; возможно, что ему запретили на какое-то время работать по этой специальности, а может и сам не хотел возвращаться к этой работе…»
                «Видимо, твой отец понял, что не для его натуры такая работа…»
                «Да, скорее всего…, он спокойный такой был, незлобивый; Вася наш на него сильно походил по характеру…


     Потом отец плотником устроился, помню, что барак они большой «рубили» в Марата на «горе»…»

     Сколько (видимо, месяцев) Афанасий Ефимович проработал плотником - мой отец не помнил…


     После этого Афанасий Ефимович работал хлебовозом, развозил хлеб с Иркутского хлебозавода № 1 по магазинам. На хлебозавод он устроился, скорее всего, не без «наводки» соседа…

      На улице Ремесленной, через дорогу от их дома, немного наискосок (рядом с домом, где проживала семья Чекотовых) жила семья Бельковых. Главу семьи многие на Ремесленной считали пронырливым и «хитрожопым». В их семье было шесть человек: отец, мать и четверо детей; дочь - старшая, а остальные - парни… Бельков работал хлебовозом, развозил с хлебозавода по магазинам лотки с хлебом. В конце улицы Ремесленной (там, где сейчас трамвай № 4 заворачивает от остановки «Динамо» к остановке «Писарева») был конный парк, который раньше располагался на территории их усадьбы по Ремесленной 23.
      Все тогдашние грузоперевозки осуществлялись гужевым транспортом (лошадьми), автомобилей было мало ещё. Лотки с хлебом также развозились на телегах, на которые были установлены деревянные будки (зимой эти будки устанавливались на конные сани). Вот в эти будки и загружались лотки с хлебом. Загружались на хлебозаводе, который тогда (как и сейчас) располагался на Нижней набережной Ангары возле Богоявленского собора (в самом соборе в то время располагался кондитерский цех этого хлебозавода).
     Видимо, Афанасий и Бельков-старший общались по-соседски и, скорее всего, именно Бельков и присоветовал Афанасию Ефимовичу устроиться работать хлебовозом. В то тяжёлое и голодное время многие старались найти работу или «поденежнее» или как-то связанную со съестным. Это помогало, как вспоминал отец, хотя бы накормить семью…
      И, возможно, не сразу, возможно и благодаря «протекции» своего соседа, но Афанасий Ефимович стал работать хлебовозом (скорее всего, с 1938 года), совмещая в одном лице и возницу и грузчика и - как бы сейчас назвали - экспедитора. В то время отец часто видел телегу (зимой - сани) с будкой Афанасия Ефимовича, ведь конный парк, где и «стояли» лошади, был совсем рядом. Да и днём он нет - нет, да и завернёт ненадолго к дому...


      В 1939 году Афанасия Ефимовича опять «посадили»…      
      Что случилось, почему отец снова исчез из их жизни, молодой тогда ещё Виктор толком не понимал, взрослые не делились разговорами с малолетними, мало ли что те могли сболтнуть ненароком в незнакомой компании; очень тяжёлая и непростая жизнь приучала к недоверчивости и осторожности… Помнил лишь, что говорили будто бы о краже возка с хлебом, в которой был замешан и Афанасий Ефимович…
     Что было тогда на самом деле, отец узнал уже после войны, да и то в самых общих чертах (в основном, со слов матери; Афанасий Ефимович практически не рассказывал о своей жизни)…
      Оказалось, что украли тогда не один возок с хлебом; ряд лет на хлебозаводе (и не только) действовала целая группа расхитителей хлебопродуктов. Кто-то подделывал «бумаги» на хлеб, кто-то вывозил, кто-то сбывал… Афанасий Ефимович тоже был каким-то «винтиком» в этом механизме…

      Отец рассказывал, что тогда же, в 1939 году взрослые (мать и бабушка Павла) всё говорили о какой-то статье в газете, почему-то она сильно их напугала. Что было напечатано в этой статье он узнал лишь после войны опять же от матери, Марии Афанасьевны…
     По его рассказу (со слов матери), статья была напечатана в краевой газете «Восточно-Сибирская правда» и была посвящена как раз этому «делу» о краже хлеба.
     Но испугало женщин не только то, что там, среди прочих, упоминался и Афанасий Ефимович и даже не то, что до революции семья была очень зажиточной (как тогда именовали - «кулацкой»). Автор статьи «раскопал» кое-что из его прошлой жизни (в частности, службу молодого Афанасия Скуратова у колчаковцев). Вот именно это сильно встревожило тогда Марию Афанасьевну и тётку Павлу...
     Действительно, семья из Бури и перебралась то в Иркутск, чтобы забыть горечь от несправедливостей, чинимых новой властью (отобранного «заезжего» двора, якобы незаконно нажитого семьёй, и немалого числа голов скота)… 
     Опасались мои предки, серьёзно опасались возможных репрессий, которые могли «свалиться» на их головы в любой момент. Потому и решено было уехать из Бури в большой город, что называется, «от греха подальше», чтобы наладить жизнь уже на новом месте…
     Поступили так не они одни, а многие из их родни и те из деревни, кого новая власть лишила нажитого имущества и наделов земли, а то попросту и повыгоняла с их домов… Так создавалось в Буре новое деревенское коллективное хозяйство (колхоз). Кстати, правление колхоза располагалось в конфискованном у их семьи доме, который и был когда-то тем самым «заезжим» двором, где принимали проезжавшие конные упряжи и предоставляли проезжающим людям (и их лошадям) отдых, кров и еду…

     Вот почему статья эта тогда так сильно испугала и обеспокоила взрослых
Скуратовых, хорошо понимавших, чем всё может закончиться для них, попади они в какой-нибудь список, как «раскулаченные» и затем в «жернова» очередного, безжалостного к человеческим судьбам, политического процесса…
     Был страх, и боялись, конечно, же не за себя, в такое страшное время боязно было, прежде всего, за детей…
     А бояться было что; недавний «живой» пример был у всех ещё «перед глазами», когда непонятно за что арестовали и через какое-то время расстреляли (?) Толмачёва - отца семерых детей; он работал на заводе и был обычным работягой. Семья Толмачёвых жила на противоположной стороне их улицы (через несколько домов от их усадьбы) в своём небольшом доме. Мой отец хорошо запомнил, как непросто и несладко жилось этим ребятам после расстрела их отца… Меньше, чем через полгода, умерла их больная мать. И тогда, самому старшему из детей - Василию (худому долговязому подростку) пришлось взвалить всю заботу о братьях и сёстрах на свои плечи. Он пошёл работать на гвоздевой завод, где штамповали гвозди (этот небольшой заводик находился тогда на улице Урицкого).
     Очень рано Василию Толмачёву пришлось стать «взрослым»; многие подростки с их улицы, будучи ненамного младше, называли его «дядя» Вася…
     Но всё равно (как вспоминал отец), если бы сирот не «подкармливала» вся улица (Ремесленная), вряд ли бы все из них выжили…

     Отец хорошо запомнил, что тогда, в конце 1939 года, взрослые часто повторяли, что: «…батю на «финскую», на «финскую» взяли…» «Делалось это потому, видимо, чтобы мы, пацаны, не болтали лишнего и не привлекали внимания к этим событиям, да, и чтобы нашу психику меньше травмировать. Старшие то братья, Вася и Иван, всё знали, конечно, но помалкивали…»
     Действительно, такие нарочитые разговоры взрослых, как мне кажется, предназначались для «ушей» младших сыновей, чтобы те, в общении со сверстниками в школе и на «улице» меньше говорили о своих близких… («…забрали батю на «финскую» и всё…»).

                «Видимо, много ему «припаяли» в тот раз, вполне мог и всю войну  «просидеть»…»
                «Вроде шесть лет ему дали… Чё-то вот эта цифра вертится в памяти…»

                «Афанасий Ефимович, возможно, просто рядовой исполнитель был в этой шайке?»
                «Скорее всего, что исполнитель…»
                «Денег побольше стало - это уже для семьи хорошо, правильно? Особенно в такое голодное время…»
                «Больше денег - одно, а потом он же хлеб привозил… И хлеб приносил и так чё-то приносил. Нет, мы тогда жили хорошо, жратва то была у нас…»
                «А его будку одна лошадь тащила?»
                «Одна лошадь была, помню… И кошовку (будку под хлеб) эту помню… Впереди у отца сиденье было. Когда он подъезжал домой - ноги на оглобли…»
                «В эту кошовку много хлеба входило?»
                «Ну, подходяще…»
                «А хлеб одного сорта был?»
                «Не помню… Но вроде одного сорта стряпали…»
                «Вкусный, наверное, хлеб был?
                «Да, хлеб хороший был…»
                «А Афанасий Ефимович долго проработал хлебовозом, не помнишь?»
                «Нет, он долго не работал, может с год, но не больше, потом посадили, «заигрались», короче говоря… Они там подпивали ещё, видимо…, домой он приходил иногда такой пьяный-пьяный…»
                «А так он, что, не пил?»
                «Почему, подпивал, как все… Подпивал с мужиками нашими…»
                «А петь он любил?»
                «Нет, не пел… Плясать - плясал, особенно старался кавказское такое…»
                «А на каком-нибудь музыкальном инструменте играл Афанасий Ефимович?»
                «Нет, не играл, ни на чём не играл…»
     Афанасий Ефимович после работы частенько подпитый приезжал…»
                «А когда плотником работал - не было такого?»
                «Тогда не было такого, ага… А вот на хлебозаводе когда стал работать - видимо, хлебом торговали, водочку подпивали, денежки были…»
                «Он поздно приходил?»
                «Ну, конечно, после смены то…»
                «Он приходил или приезжал на лошади?»
                «А конный парк же рядом был, он туда лошадь ставил, а потом домой…»
                «Это где сейчас трамвай поворачивает на Напольную?»
                «Да, в этом месте…»
                «А утром шёл туда, брал лошадь с повозкой и ехал на хлебозавод?»
                «Ну, да…»
                «А тебя он не брал с собой прокатиться?»
                «Нет, ни брал никого из нас…»
                «А почему?»
                «Не знаю, может быть мешали бы ему…»
                «А прокатиться недалеко, до тюрьмы той же?»
                «Тут то пожалуйста, катайся, только мы не хотели…»
               
                «А кроме лошадей машины развозили хлеб?»
                «Нет, в то время только на лошадях с повозками возили хлеб по всем магазинам…»

                «А увлечение у него какое-нибудь было, не помнишь?»
                «Нет… Он только по столярному там чё-то делал (скорее всего, что клетки для кроликов), чё-то строгал в стайке… У нас в стайке всё было, и кролики, и свиньи, там и мастерская была…»

     Отец не помнил где отбывал наказание Афанасий Ефимович, но, видимо, в местах, достаточно отдалённых, так как в семье не говорили ни о «передачах», ни о свиданиях…

      Хорошо запомнил тогда отец, что, как ни странно, но не «посадили» Белькова, хотя и долго «таскали»… Возможно, что он и приворовывал, но делал это только для себя и очень осторожно; возможно, что и откупился; мог быть и «сексотом», так называемым секретным осведомителем тогдашних органов правопорядка… Сейчас это могут быть только догадки, прошло уже столько лет (ответ на этот, как и на многие другие вопросы могут дать только архивные документы тех лет)… Скорее же всего - в деятельности этой шайки он не принимал участия и косвенным подтверждением этого (как рассказывал отец) являлось то, что всю войну, как и прежде, Бельков так и проработал хлебовозом. Хотя такой расклад в некоторых случаях (если он являлся негласным агентом «органов» и представлял интерес для них) может говорить как раз об обратном...
     Но, как рассказывал отец, беда всё-таки «задела» семью Бельковых… Дочь их - Галина, старшая среди детей, имевшая (несмотря на свой ещё молодой возраст) уже не девичьи формы (телосложением она «пошла» в отца, невысокого и полненького мужичка) - во время войны окончила курсы шоферов на предприятии «Золототранс».  После этого Галина стала работать водителем грузовика на этом же предприятии; она занималась перевозкой различных грузов. Её бортовой ЗИС-5 отец иногда видел возле их ограды… Какое-то же время спустя по Ремесленной «прошёл» слух, что Галю «посадили», «говорили», что она украла мешок муки и ей «дали» 20 лет. После этого отец её больше не видел, говорили, что она «пропала» где-то в «лагерях»… (Правда, отец не утверждал это; возможно, что она и «освободилась» когда-то, просто отец ни разу не встречал её больше…)

      Отец вспоминал, что после того как Афанасия Ефимовича «посадили» жить стало намного тяжелей и голодней; дед старался как мог облегчить жизнь семьи и когда его осудили, то все сразу почувствовали наступившую в жизни семьи перемену…
 
                «Афанасий Ефимович, в жизни, видимо, «не хваткий» был, жил, как «кривая» вывезет?»
                «Да, не хваткий, потом, видимо, поддавался на уговоры… Видят, что мужик такой покладистый и всё, «затянули»…»
                «Последствия не очень продумывал?»
                «Да, наверно…, так бы не попадал в тюрьмы…»



       Отец рассказывал, что в годы, когда семья Скуратовых оставалась без Афанасия Ефимовича, мама и бабушка наказывали ребятам, чтобы те слушались Васю - старшего брата…
     «Вася, помню, нас и в баню водил, он у нас был как за старшего. Мы в основном его и слушались, что Вася скажет - то и делали; он рассудительный был уже и такой…  хозяйственный, по хозяйству дома всё делал…»


     Запомнились рассказы отца об Ушаковке…Тогда Ушаковка была настоящей рекой - большой, глубокой, особенно «матерела» она во время весеннего паводка…
     «Когда мы только ещё перебрались на Ремесленную, то конный парк, который был на нашем дворе, ещё работал; это уже позднее его переведут за квартал от нас, а ещё через какое-то время - на улицу Писарева (Писаревскую). И вот лошадей, которые располагались в конюшне у нас во дворе, иногда гоняли на Ушаковку купаться, там же их мыли и чистили... Мы часто увязывались за ними… И когда лошади купались в Ушаковке, то с одного берега на другой они вплавь шли, ё-моё…, вот какая глубокая река была тогда…»
            «А рыбу вы ловили?»
            «А раньше все ходили ловить… В Ушаковке знаешь сколько рыбы было, особенно весной, когда она на нерест шла… И хариус и ельцы, и даже таймень заходил в Ушаковку; больше всего, конечно, хариуса было…»
            «А ловили в то время как?» 
            «Да по-разному…, кто удочкой, кто бреднем, но, больше саками рыбачили… Это как сачок такой большой с длинной ручкой; рыбак ходил по берегу и саком этим «черпал» воду и «вытаскивал»… Рыба ночью шла в основном, поэтому по ночам и ловили…»
            «А в вашей семье ловил кто-нибудь саком?»      
            «Нет, удочкой рыбачили, а взрослые ребята бреднем ловили иногда… Мы, пацаны, делали небольшие бредешки из обычных мешков и уже летом, когда речка мелела, «бродили» с этими бредешками. Вода плохо проходила через мешковину и грести тяжело было, да и ловили то малявку в основном (мы её «молькой» называли), правда, много ловили - по ведру и больше… Вот притащим её домой, начистим (чистить только муторно было, её даванёшь пальцем - все кишки и выскакивают), бабушка нажарит - одно объеденье…»
            «А сетями ловил кто-нибудь?»
            «Раньше сетей мало было, может и ставил кто - я не помню…
    «Морды» ещё на рыбу ставили… Из всякого материала плели их…, и из ивовых прутьев и из проволоки разной…»
            «И что ловилось в «морды»?»
            «Да разная рыба ловилась… И хариус тот же, и налим по осени «залазил» в них… 

    До войны, я помню, леса много сплавляли по Ушаковке, по всем берегам были выброшенные или полузатопленные брёвна…
   На правом берегу Ушаковки (там потом завод ЖБИ (железо-бетонных изделий) построили) - раньше был деревообрабатывающий завод…             
                «Это всё с верховьев Ушаковки лес сплавляли?»
                «Всё с верховьев Ушаковки сплавляли...
     Как раз напротив этого завода деревянная плотина была установлена, которая задерживала плывущие по реке брёвна и не давала спуститься им дальше, в Ангару… Брёвна эти вытаскивали на берег работяги. Они подцепляли их баграми и подтягивали к берегу, а наверх брёвна уже затаскивали с помощью лошадей и длинных и крепких верёвок; одна лошадь с одной стороны, ещё одна - с другой стороны… Бревно так катилось, катилось…, выше, выше… и так и затаскивали его на штабель.
    На берегу громадные штабеля этого кругляка стояли…»
              «Это сколько же леса тогда вырубили в верховьях Ушаковки?»
              «Да ты чё, ужас просто… Вот потом Ушаковка и стала мелеть, потому что лес повырубили, многие ключи - которые её питали - засохли…»
              «Видимо, тогда ещё, до войны, когда столько леса вырубили и начала она мелеть?»
              «Тогда, тогда… Сильно много леса вырубили… Вот после войны Ушаковка уже и стала не рекой (какой мы помнили её), а речушкой, маловодной и мелкой…»
              «Вы, «шпана», наверное, часто «пропадали» на речке?»
              «Ещё бы, на Ушаковку просто «глазеть» то было одно удовольствие, такая она была, ну…, настоящая такая река… Если выпадало свободное время - постоянно «бегали» на Ушаковку. Чем только не занимались…
    Часто сплавлялись на самодельных плотах... Мы брали с собой скобы, верёвки, проволоку и шли пешком далеко за Рабочее, за каменоломни… Там одна дорога сворачивала на Плишкино, а одна (где сейчас несколько садоводств находится) шла прямо, к высокой горе (в «моё» время эту гору называли «Толстый мыс»), потом, уже позже я узнал, что было у неё и другое название - «Толбан»…»   



               (ФОТО ГОРЫ ТОЛБАН И РЕКИ УШАКОВКИ, НЕДАЛЕКО ОТ НЕЁ)

         
               «А раньше что было на месте этих садоводств?»
               «Ничего там раньше не было, один домик стоял и всё… Там же болота в основном были, торфяные болота… С гОрушек то этих, которые слева от дороги стоят, много ключей тогда стекало в низину, там всё было заболочено… Потому там раньше так много было и озерков разных и стариц, на которых постоянно «держались» утки; мужики, да и подростки - у которых были ружья - охотились на них… 
     За этой горой «Толстый мыс», в небольшом отдалении и протекала Ушаковка, делая на своём пути до Ангары множество изгибов… Там же, недалеко от «Толстого мыса», ниже
 по течению Ушаковки было мелкое место - брод (мы его звали «Косой брод»), по нему можно было перебраться на противоположный берег Ушаковки. Там и ягоду, когда поспевала, мы часто брали: бруснику, голубицу, чернику…, много было ягоды, особенно много было черёмухи, все берега Ушаковки были в черёмухе тогда…
     Возле реки, подобрав 3-4 подходящих бревна, мы с пацанами и делали наш «плот». Мы сбивали выбранные брёвна скобами, обматывали проволокой и верёвками и, конечно, срубали по паре длинных шестов, которые и помогали нам управляться с этим плотом. Весь путь занимал у нас часа полтора…
    Сплавлялись мы почти до самой плотины (до деревообрабатывающего завода). Там разбирали плот (забирали с собой скобы и всё остальное) и «шлёпали» по домам…»
               «Ты говорил, что одна из дорог на Плишкино шла… Плишкино уже было тогда ?»
              «Плишкино работало, посёлок давно был уже, там заключённые и раньше «сидели» и после войны тоже… Мы в ту сторону даже и не ходили никогда, боялись…

     Были и другие забавы у нас на Ушаковке…
     Возле деревянной плотины всегда скапливалось много брёвен и мы любили, заскочив на них, бегать по этим полузатопленным круглякам. Брёвна, как живые, шевелились под нами (крутясь, погружаясь и всплывая) и иногда было непросто пробежать по ним и удержать равновесие… Вот и я как-то оступился и сорвался с брёвен и с головой ушёл под воду; если бы, всплывая, я ударился головой об одно из бревен, то всё могло закончиться печально. Хорошо, что рядом был Женька, мой брат; он удержал ногами два эти бревна (с которых я сорвался) и я успел вынырнуть между ними… Помню, что тогда это напугало меня и больше так по брёвнам я скакать не рисковал…» 
               «А вот ты каменоломни упоминал? А что там было?»
               «Камень там добывали, песчаник. Его потом прямо там же, на каменоломнях, и обрабатывали. Много этого камня шло на изготовление фундаментных блоков; да во многих местах он применялся, те же точильные камни из него делали… Там же, в каменоломнях, стояло и несколько времянок - неказистых домишек, сколоченных из досок; в них работяги переодевались и еду готовили.»
               «А там до войны только работали?»
               «И до войны там работали и после, я помню, работали…»

……………………………………………………………………………………………………

       «Копаясь в интернете, я обнаружил карту города Иркутска 1940-го года. Тогда в Иркутске было всего три района, а через Ушаковку были два моста. Улица Писарева была отмечена как Писаревская…»
                «Писаревская…, её вроде так и называли, я это вот слышал и ударение было на «е» - ПисарЕвская… А так то её все - Писарева, да, Писарева…»
                «Названия ряда улиц отличались от сегодняшнего их написания; та же улица Потанина раньше именовалась Потанинской… Видимо, наименования подобных улиц уже позднее переиначили и они приобрели современное написание…
     Много чего интересного было на этой старой карте Иркутска… Та же речка Сарафановка была более многоводной…»
                «Да, вот возле тюрьмы раньше она была больше; это щас ручеёк течёт…»
                «Я сам ещё помню как в 60-х, начале 70-х годов она разливалась на десятки метров и подтапливала рядом стоящие дома…»
                «Я вот помню как русло её пытались перевести… Вот, где Напольная заканчивается - там раньше ничего не было, а влево (ближе к горе) болотина была и там озеро было (сейчас «завалили» его). И там ещё питомник был, выращивали кустарник (для   городского озеленения, видимо)…
     Сарафановка изначально брала начало с озерков, с мест, которые называли «генеральские дачи». Ещё до войны решили, чтобы она не текла вдоль Ушаковки, а почти от истока (от этих озерков), через питомник - «сбегала» напрямую в Ушаковку. Даже канал вырыли специальный. Но речка Сарафановка оказалась капризной и своенравной… Она не хотела бежать лишь по-новому каналу; она продолжала течь и по своему старому руслу. Что они только с этой речкой не делали - всё равно Сарафановка «бежала» и туда, и сюда… Хотя, конечно, поток воды в старом русле сильно ослаб (подземные ключи, видимо,  подпитывали его воды)… Сейчас то поток этого русла совсем маленький стал…
     А тот вырытый канал, по которому Сарафановка текла в Ушаковку, был очень даже не маленький. Я помню, что когда было наводнение (пацанами мы ещё были) то с Ушаковки в него даже катер заходил….
     Где начиналась улица Напольная - было озеро и Сарафановка «шла» через это озеро…
     Хорошо тут в Рабочем было…»
                «Да…, какое Рабочее было интересное… И речки, и озерки… Для вас, шпаны то, столько приключений…»
                «Конечно, ты чё…»
                «А стадион «Динамо» был с его водными каналами…»
                «Да…, по ним на лодках (их байдарками называли) плавали…, красиво так… Я помню - там одна протока была, а через неё был такой мостик изогнутый перекинут…, так замечательно… И вот под мостиком проплывали байдарки, а на мостике зеваки стояли…
     Там же, на стадионе «Динамо» бассейн был, в нём всегда вода была… А было так, потому, что от Ушаковки был канал прорыт, он шёл к этому бассейну, потом изгибался (образуя что-то вроде островка) и опять - в Ушаковку…»
                «Этот бассейн под открытым небом был?»
                «Под открытым небом…, отделанный такой…»
                «И что - купались в этом бассейне?»
                «И купались и плавали (он был 100-метровый)… А ещё в него прыгали с вышки (он глубокий был), там и вышка стояла… Мы всё время там купались, ныряли, и с вышки прыгали…»
                «При нас этого уже не было…»
                «Потом это всё уничтожили…»
                «Я запомнил только насыпь, на верху которой проходила детская железная дорога, а снизу насыпи - прудики заросшие, там жабы с лягушками водились ещё…»
                «Раньше в «Динамо», хорошо было… Каждый вечер оркестр играл, люди гуляли… Многие на лавки присаживались; лавок в парке полно было… Ресторан, я помню, там был большой… Стояли ещё две «вышки» небольшенькие и в них закусочные были (палатки), в них и пиво и «белое» было, там можно было «тяпнуть» и идти танцевать на танцплощадку. Эта площадка для танцев была деревянной и выкрашена краской; видимо, следили за её состоянием, чтобы те, кто танцевал, не запинались…»
                «А плата была за вход?»
                «Конечно…, да раньше то…(?)
     На танцах всё время оркестр играл с ближайшей воинской части…
     А ещё, помню, приносили баяны, играли на баянах, пляски устраивали… Целыми семьями приходили… Очень хорошо было…»
                «Это до войны было?»
                «До войны…»
                «За время войны всё захирело, видимо, а после войны…»
                «А после войны никому ни чё не надо было, не стали всё восстанавливать; восстановили только велосипедный трек…»
                «Трек этот - был гордостью нашей области…, я читал, что его делали из особых сортов лиственницы, а стройку курировало само ГПУ… Таких треков было всего три в Советском Союзе, причём, наш считался лучшим…»
                «Да, Рабочее хороший был район, хороший…, вот как с детства он мне понравился, так никуда меня и не тянет…»
 

                «А ваша компашка была «школьная» или с дома, с улицы?
                «В основном, с дома нашего и с улицы…»
                «А как «кучковались»? По возрасту?»
                «По возрасту, по возрасту…, старшие со старшими, младшие с младшими…
      У Ивана нашего своя компашка была, у Женьки тоже свои подростки были…


                «Часто голодали до войны?»
                «Да, постоянно… В «финскую» сильно голодно было. Как война с финнами началась - сразу с продуктами плохо стало. Я помню, что с вечера занимали очередь за хлебом возле магазина (номер своей очереди записывали на бумажке или прямо на ладошке), всю ночь караулили… Была специальная тетрадка, в которую записывали тех, кто становился в очередь. Вот, кто-то, допустим, подошёл - записался в тетради (эту тетрадь передают ему); следующий подошёл записался - тетрадь остаётся у него, а тот может идти домой. Так и менялись… Уже утром приходили к открытию магазина и каждый «вставал» в свою очередь…»
                «Хлеба всем хватало?»
                «Хватало всем…»
                «И сколько такое продлилось?»
                «Ну, сколько-то месяцев продлилось, а потом карточки ввели…
     А когда финская война закончилась - карточек не стало, стали так продавать хлеб, в магазинах начали появляться кое-какие продукты: вермишель, мясо… И до войны с германцами вроде опять зажили «нормально», а потом - хоп, и…
                «То есть самый тяжёлый довоенный период (по твоим воспоминаниям) - финская война?»
                «Да…»
                «Ты говорил, что когда хуже всего было, то бабушка Павла и дядя Вася «купили» куль муки в «Торгсине»?»
                «Это, наверно, в «финскую» и было…»
                «А где тогда был «Торгсин»? Не помнишь?»
                «Не знаю даже где он был…»
                «Но ты хорошо запомнил, что именно бабушка Павла с дядей Васей привезли муку?»
                «Да, мешок муки и всё…, больше ничего… Этот куль муки, помню, Вася тогда на саночках привез …»
                «Ну, правильно… Это зимой и было, когда шла финская война…
     Один раз всего покупали муку?»
                «Один раз…»
                «На другие золотые монеты, которые привезла бабушка Павла, наверное, тоже покупали продукты во время войны?»
                «Наверное… Просто они нам ничего не говорили…»
                «А ты замечал - появлялось что-то в семье?»
                «А что там появится? Одежду бабушка всю шила на нас, только материал покупали (вот материал то, видимо, было купить не так-то просто)… Да, скорее всего, материал покупала и шила потом…»
                «Ты говорил, что бабушка Павла даже шубы шила?»
                «Шубы она шила, когда они в деревне (в Буре) жили, здесь она их не шила; все жили же бедно, кто там будет…»
                «Ты ещё говорил, что это её умение шить очень помогло во время войны… А что она тогда шила, не помнишь?»
                «Штаны шила ребятам, трусы…, даже платья девчонкам шила…»
                «Это за деньги она шила или продуктами расплачивались?»
                «За деньги, деньги платили…»

                «А почему в своё время бабушка Павла с Елизаром уехали из Бури в Ташкент, а не с вами в Иркутск?
                «Ну, как… Там - своя семья, у нас - тоже своя…»
                «Их же двое всего было, она и брат её…»
                «Ну и что… Мать то моя замужем же была, с детьми; у нас своя семья была…»
                «Уехали из Бури - когда новая власть уже сильно прижимать стала?»
                «Да, когда отнимать всё стали - многие и «рванули»; боялись ещё - как бы не «посадили»…»
                «А у них (Павлы Васильевны и Елизара Васильевича) хороший дом был в Буре?»
                «А вот этот, «заезжий двор» то…, это и был их дом… Наш то - другой дом был, в котором жила вся наша семья… А в «заезжем дворе» жили бабушка Павла с Елизаром…»
                «А как они вдвоём справлялись с таким большим хозяйством? Ты говорил, что бабушка тебе рассказывала, что у них в Буре кроме «заезжего двора» было ещё большое стадо коров и лошадей… Наверно, они нанимали работников, чтобы управляться с таким немалым хозяйством?»
                «Нет… Я ещё бабушку Павлу переспрашивал: «Наверно работников вы много держали?» Она: «Нет, сами всё делали…, сами справлялись… Семья у нас большая была…»
                «А как - сами то? Елизар Васильевич был не женат, Павла Васильевна - тоже была незамужняя… Кто ещё то?»
                «Родственники, наверно…»
                «А какие родственники?»
                «Ну, может у них ещё были, там…, сёстры, братья… Откуда мы знаем…»
                «А ты не помнишь?»
                «Я ничего не помню…, кто у них там ещё был… Ничего она мне не говорила… Знаю только, что Ольга, материна сестра, была замужем за Ильёй Ступиным, а вот где они жили - я не знаю (возможно, что и в этом «заезжем дворе»). Может семья Ильи Ступина и помогала им в их заботах… Елизар (как мне кажется) сумел так грамотно поставить дело, что в нём были заняты многие из наших родственников (например, кто-то из семьи той же Марии Афанасьевны). Не зря Елизара Васильевича на деревне считали человеком умным и образованным…»
                «Да, работы в таком хозяйстве хватало всем…»
                «Ещё как хватало… Кто с лошадьми управлялся, кто коровами занимался (стадо большое же было); хватало работы и по «заезжему двору» (встретить приезжающих, накормить-напоить, определить на отдых, побеспокоиться о лошадях, истомившихся тяжёлым и часто дальним переходом). Хотя, может, и не так часто «заворачивали» приезжие в этот «заезжий дом», место то было не очень бойкое…»
                «Так что, недоговаривала что-то бабушка Павла… Скорее всего, что держали они работников… Вам же, ребятне, просто боялись говорить правду, вдруг сболтнёте ненароком…»
                «И всё время бабушка Павла жалела об этом ушедшем времени… И ненавидела эту новую власть, которую считала ответственной за все их несчастья… Мать (Мария Афанасьевна) помню, относилась к этому более спокойно; видимо, потому, что семьёй жили отдельно, дом отдельный был и жили не так богато…»
                «А кто построил ваш дом?»
                «Дедушка Ефим с отцом (Афанасием Ефимовичем) построили его незадолго до революции (?)… И я и все братья мои в этом доме родились… Мать Васю то в 17 лет родила; видимо, по деревням рано замуж выходили и рожали рано…»
                «А свадьба была у твоих родителей?»
                «Откуда я знаю…, никто ничего не говорил…, у нас больше молчали, чем говорили…»
                «А как ты считаешь - золотые монеты бабушка Павла с собой из Ташкента привезла или Елизар (после продажи скота) мог дать и Марии Афанасьевне?»
                «Кто сейчас про это может знать, умерли все…»
                «Ты видел эти монетки?»
                «Один только раз… Когда бабушка Павла с Васей за мукой ездили… Вот тогда бабушка и показала мне эту монетку, сказала, что вот на эту денежку мы купим муки… Я ещё взял её в руки, повертел, ну, чё, денежка да денежка, походила на 2-х копеечную советскую монету…»
                «А ещё покупали что-нибудь? Помнишь?»
                «Больше я ничего не помню… Может, что-то и покупали, но я не знаю…»
                «А во время войны жители вашего дома делились между собой по-соседски?»
                «Делились, конечно… К нам, помню, соседи заходили, бабушка приглашала, чтобы садились чай пить. Чай нальёт, да что-нибудь там «подсунет» к чаю…»
                «Бабушка Павла, общительная была или нелюдимая? Может недалёкой была?»
                «Нет, она общалась со всеми..., пожалуйста, разговаривай… И недалёкой она не была, всё понимала, имела своё мнение… Просто необразованная она была…»
                «А почему?»
                «Вот так получилось…, мало ли какие могли быть тогда причины… Может во время не отдали учиться…, а может водиться с младшими пришлось или помогать в работе (деревенской работы всегда много было)… Тогда совсем другое время было…
     Да и когда она девчонкой была - церкви в Буре ещё не было, только в Уяне была, а это (?) километров от Бури. В Буре церковь «поставили» лишь в (?) году; сами односельчане и строили её…, и наш дед Ефим с бригадой участвовал в строительстве…
      Матушка моя уже ходила учиться в церковно-приходскую школу, которая была организована при этом храме…, вот и смогла закончить четыре класса…
     А когда бабушка Павла подросла, то может уже считала, что в деревне ни к чему эта грамота… До революции многие же в деревнях были безграмотные. Это после революции по деревням открывали курсы «ликбеза» для неграмотного населения…»
                «Но она и на этих курсах не захотела учиться?»
                «Нет, нет…»

                «А твой отец никогда не рассказывал, как он у Колчака служил?»
                «Никогда… Я и узнал то случайно об этом только после войны… Тогда (в гражданскую), видимо, многие из Бури у Колчака служили, деревня то казачья была…»
                «Не так всё просто было… Хоть и считалась деревня казачьей, но бедноты, видимо, было немало… Многие из них потом и «стали» «красными»…»
                «Да, да…, самые бедные, видимо… Я хорошо запомнил рассказ бабушки Павлы… Когда я спрашивал её: «Все в деревне в то время хорошо жили?», - она и говорила: «Да ты, чё…, да много там бедноты было, потому что работать не хотели… Мы уже с полей едем, вот так наработались, а они только едут… Так какой у них урожай там будет… Кто работал - жили все хорошо, а кто хер..й занимался - у того ни чё не было…»  Так вот она рассказывала…»
                «Видимо, беднота в «красные» то и подалась, а богатые да зажиточные - к прежней власти тяготели…»
                «Возможно, и среди ваших многочисленных родственников существовало разделение по доходам… Кто-то был побогаче, кто-то победнее…
     И «заезжим двором» и многочисленным стадом коров и лошадей владели, скорее всего, Елизар Васильевич, Павла Васильевна и их родственники, к которым относилась Мария Афанасьевна, её старшая сестра Ольга (рано умершая) и ещё ряд ближайших «кровников»…
      А твой дед, Ефим Яковлевич, и его семья (включая и твоего отца, Афанасия Ефимовича) жили попроще и победнее, несмотря на то, что считались основателями и старожилами Бури…»
                «Наверно… Бабка Павла то «богато» жила, а «наши» то средненько жили…»
                «Вот почему она всю жизнь и ненавидела Советскую власть… Не могла простить, что эта власть с ними сделала…»
                «Да у любого доведись такое…, вот у меня, если бы всё отобрали и выгнали из дома - я бы их любил потом, что ли?»
                «То есть, «заезжий двор», который считался вашим  «семейным гнездом», принадлежал всё-таки твоим родственникам по материнской линии, и в первую очередь - Елизару и Павле Васильевне? А семья по отцовской линии (по линии Ефима Яковлевича и его сына Афанасия ) была обычной деревенской казачьей семьёй…»
                «Да, средние, средние были…»
                «И, видимо, лишь после того, как поженились молодые Афанасий и Мария - они, тем самым, способствовали объединению двух кланов (одного - старожилов Бури, и другого - перебравшегося сюда из Забайкалья). По интересной случайности оба клана «носили» одну и ту же фамилию - Скуратовы)…
     Возможно, что союз двух кланов способствовал бы в дальнейшем их обоюдному взаимовыгодному благосостоянию, но…, в России произошла социальная революция, коренным образом поменявшая все устои и уклад прежней жизни…»

                «Ты рассказывал, что бабушка Павла с братом Елизаром постоянно жили в этом «доходном доме»?»
                «Да, в этом доме и жили… (Да он не один этот большой дом был; во дворе там ещё  два дома стояло, это как усадьба была). Там же и моя мать (Мария Афанасьевна) «появилась на свет», возможно, что и Ольга, сестра её старшая, тоже там родилась. Может быть и их родители проживали в этой усадьбе в этих домах. И я даже допускаю, что именно они, помимо прочего, помогли «запустить» проект и «доходного дома», и разведения большого стада лошадей и крупного рогатого скота…
      Вполне возможно, что кто-то ещё из их родственников жил на территории усадьбы «доходного дома».
     Поэтому бабушка Павла была права, когда рассказывала мне, что у них была большая семья…
                «Выходит, что твоя мать Мария и её старшая сестра Ольга были родными племянницами Павлы Васильевна и её родного брата Елизара  Васильевича (Скуратовых). И поскольку фамилия у них была Скуратовы, получается, что их отец был родным братом Павлы Васильевны и Елизара Васильевича и отчество его тоже было Васильевич (а вот если он действительно был родным отцом твоей матери Марии и её сестры Ольги, то звали его Афанасий, так как отчество твоей матери –Афанасьевна…»
                «Да, Афанасьевна… Мария Афанасьевна Скуратова…»
                «Можно, конечно, допустить, что родители твоей матери и её сестры Ольги были однофамильцами (как в случае и твоих родителей) - и тогда уже мать Марии и Ольги была родной сестрой Павлы Васильевны и её брата Елизара… Это, конечно, маловероятно, хотя в то время, возможно, это была не редкость…
      Ты ничего не знал про своих дедушку и бабушку со стороны матери? Мария Афанасьевна не рассказывала про них?»
                «Нет, не помню я… Мать ничего о своих родителях не рассказывала, видно, рано они померли, когда Ольга и Мария ещё маленькими были…
     Я хорошо помню только бабушку Павлу… Знаю, что она была родной тёткой моей матушки (Марии Афанасьевны) именно со стороны матери, то есть, они (бабушка Павла, Елизар Васильевич и мать моей матери) были родные брат и сёстры… Как звали мою родную бабушку - не знаю, мать не рассказывала…»

                «Но было и ещё одно «родовое гнездо», которое «свили» твои родственники по отцовской линии - дед Ефим и супруга его - бабушка Мария? Там, в разное время родились и все их дети, в том числе и твой отец - Афанасий…  Ты не помнишь где в Буре дом твоего деда, Ефима Яковлевича, стоял?»
                «Скорее всего, он стоял в той же усадьбе, где уже после революции (?) построили новый дом дед Ефим с моим отцом. Усадьба большая была, ещё речка недалеко текла…Там потом жили наши отец с матерью, там и мы все родились: Вася, Иван, Женька, я… С нами же, видимо, жили и дед Ефим с женой (бабушкой Марией) с  самой младшей дочкой - Шурой…
     Этот дом и пришлось нам покинуть всем…, покинуть навсегда…»

                «А твой отец вдвоём с дедом Ефимом построили этот дом? Может состоятельные родственники Марии тоже помогали строить этот дом? Ведь предполагалось, что в этом доме должна была жить и молодая семья (Афанасий и Мария)… »
                «Ну, может, помогали, но эти то (Ефим и Афанасий) ведь плотники были. Материал какой надо они сами из леса возили…»

                «Как-то в одной из наших бесед с Марией (Целуйко), она упомянула, что родители Афанасия не хотели, чтобы он женился на Марии (про это ей якобы ещё давно рассказывала родная сестра Афанасия - Шура (Александра). К сожалению, тётя Шура уже скончалась и проверить её слова невозможно. Но если это было на самом деле, то что могло стоять за этим нежеланием родителей Афанасия? Ведь почему-то они не хотели этой свадьбы…, да и была ли она? Может быть, две эти линии Скуратовых были более родственны, чем это требовалось для брака? Но, скорее всего, их брак был освящён церковью (год, когда обвенчались Афанасий и Мария, видимо, 1919…).  Именно церковь пресекала близкородственные браки, уберегая тем самым народ от наследственных болезней и вырождения. Или была другая причина нежелания родителями Афанасия этого брака? Ты что-нибудь знаешь об этом?»
                «Раз они поженились - значит, не родственники были, раз им разрешили; в старое время ведь не разрешили бы…»
                «Да, скорее всего, батюшка не разрешил бы такой брак…»
                «Ну, так вот, чё там говорить…»
                «И тем не менее, вопрос остаётся… Ведь почему-то родители Афанасия были против брака своего сына и Марии… Правда, в этом обсуждении больше наших предположений и домыслов, чем знания реальных фактов того времени и пока мы можем оперировать лишь косвенными…

       Нельзя не учитывать молодости и влюблённости молодых. Часто любовь напрочь опровергает все разумные и рациональные объяснения…

       И всё же некоторый ответ на этот вопрос я получил из бесед с Таней Прохоровой - дочерью тёти Шуры (родной сестрой Афанасия). Она припомнила некоторые рассказы своей матушки, из которых следовало, что Мария, несмотря на свой ещё совсем молодой возраст, физически «рано созрела», что и наложило отпечаток на её отношения с молодыми парнями Бури. Видимо, это и не нравилось родителям Афанасия, но, его самого тянуло к ней, будто магнитом… Таня рассказала, что молодой Афанасий так сильно любил Марию, что не мыслил и жизни без неё… Видимо, чувства Афанасия к Марии были настолько сильными, что его родители в конце концов благословили их союз (?)…
     К сожалению, неизвестно, как отнеслись к этому браку близкие родственники Марии, ведь родители и Марии и сестры её Ольги, скорее всего, на тот момент уже умерли…
    
     Не стоит забывать, что эти события (такие значимые для молодых людей) разворачивались на переломе двух эпох, в очень тяжёлое, смутное и неопределённое время.
     Молодой Афанасий Скуратов в это время (скорее всего в 1918 году, в год своего совершеннолетия) был призван на службу в Иркутское казачье войско (в одно из подразделений временного Сибирского правительства армии Колчака) и направлен охранять каторжных и осуждённых в село Александровское (в Александровский централ). В марте 1920 года Иркутское казачье войско было распущено; большинство казаков вернулось в родные места.

       Ещё один интересный момент… Василий - первенец Афанасия м Марии, родился 20 марта 1920 года. Значит, поженились молодые или очень рано (это было или в 1918 году, до того, как Афанасия призвали на службу; Афанасию в то время было 18 лет, Марии - 15 лет. Или в 1920 году, после того, как Афанасий вернулся со службы; Афанасию на тот момент было около 20 лет, Марии - 17 лет).

       И ещё… Когда молодая Мария забеременела Василием, ей было 16 лет, Афанасию 19 лет, и он в это время нёс службу в казачьем войске. Получается, что или он «вырывался» на небольшие побывки в родную Бурю или Мария неоднократно навещала его в Александровском…»
                «Значит - любила мать отца…Если бы не любила, она четверых нас бы не родила…»

      Кроме того - не совсем ясно и в какое время (до службы Афанасия в казачьем войске или после) Ефимом Яковлевичем и его сыном Афанасием был построен дом, в котором их семьи и проживут до 1930 года. Если это произошло в 1920 году, то
Василий (первенец молодых) родился всё же не в стенах этого дома…




             «А у Марии Афанасьевны, твоей матери, какое образование было?»
             «4 класса церковно-приходской школы, эта школа при храме в Буре была, туда она и ходила учиться… Она читала, писала, считала хорошо… Наверное это помогло ей и в её профессии; почти всю жизнь мама проработала продавцом…)»
             «То есть, когда ваша семья перебрались в Иркутск, она сразу устроилась продавцом и так до пенсии и проработала в торговле?»
             «Не сразу, видимо… Отец сначала работал, она «сидела» с нами. Это когда уже бабушка Павла приехала - она на работу пошла…»
             «Наверно, она вынужденно пошла работать из-за того, что «посадили» твоего отца; вызвала бабушку Павлу сюда и устроилась на работу…»
             «Да, скорее всего, так и было…»
             «А куда она устроилась на работу?»
             «На пивоваренный завод (пивзавод), за тюрьмой который… И вот она там и работала всю жизнь, считай… Сначала она в цехе каком-то работала, потом уже ей доверили продавать пиво…
    Торговать пивом она начинала в небольшом киосочке (пивнушечке), который пивзавод установил недалеко от Белой церкви, на углу улиц Лесной и Щедрина.


                (УГОЛ УЛИЦ ЛЕСНОЙ И ЩЕДРИНА В РАБОЧЕМ)


    Она маленькой была совсем эта пивнушка; там умещались только пивная бочка, ёмкость с водой (этой водой обмывались кружки; водопроводов тогда ещё не было) и продавец - мама; она в окошечко этого киоска и подавала кружки с пивом.
    Вот маму туда и поставили, там и «качала» она пиво из бочки по кружкам… Многие «рабочедомские» там пиво пили…
    Мы, ребятишки, когда ходили за ягодами, за грибами, часто заходили к ней на работу, отдохнём немножко возле этого киосочка и потом дальше идём, на «каменоломни», в лес…
     В этом киосочке-пивнушке мама проработала недолго, сезон всего… Зимой, в холода, там невозможно было работать, он не отапливался и стенки очень тонкие были у него (видимо, летний вариант киоска).
              «А пивные бочки деревянные были?»
              «Деревянные, все бочки деревянные были, но они разные были. Были большие бочки, были поменьше, разные были бочки… Раньше то напротив пивзавода на берегу Ушаковки их там «горы» были; там же домов то не было, пусто было...»
              «Эти бочки выбрасывали, что ли?»
              «Почему выбрасывали, просто там лежали они, может места на заводе не хватало для тары… Потом, видимо, их опять закатывали, обрабатывали и по новой пускали в дело…
    Я помню, что когда я на такси уже работал (в 60-е годы), то мы часто после смены брали баян и туда… Я - или ещё кто-нибудь - играл, а два брата (наши же таксисты, вот забыл как их звали…) залезут на бочку и… давай на ней цыганочку отплясывать…»
              «Так это какого размера была эта бочка?»
              «Да большущая бочка, вот как наша комната в доме почти… Не знаю даже, как они использовали такие громадные бочки, торговали они с нормальных, обычных бочек…»
             «Может в них отправляли это пиво куда-то?»
             «Может и отправляли, кто его знает, но бочки разные там стояли, и здоровые и обычные, с которых продавали пиво…»
              «А пиво  бочковое только продавали? А в бутылках было пиво?»
              «Нет, до войны и после пиво только бочковое было, бутылочного не было пива…»


              «Когда Мария Афанасьевна стала торговать пивом - немного получше стали жить, наверное?»
              «Конечно, мы потом хлеб даже покупали на рынке; на рынок же втихаря таскали хлеб продавать, а так он по карточкам только был…»
              «А разве хлеб постоянно был по карточкам? Даже тогда, когда вы приехали в Иркутск в 30-м году?»
              «Нет, не постоянно, конечно; до «событий» с японцами и финнами, я помню, всё свободно было в магазинах, и хлеб и мясо было…, всё было… А вот когда начались военные действия в Монголии, а потом - война с Финляндией, тогда были карточки на «хлеб»….»
              «А рынок ближайший далеко от вас находился?»
              «А только тот, где и сейчас, Центральный рынок, по улице Тимирязева… Но здания самого не было, были прилавки деревянные под деревянными же крышами, «ряды» назывались… С одной стороны прилавка продавцы стояли, с другой - покупатели шли…
    Торговали всем подряд, чем только можно было. Но были и специальные ряды, например, «омулёвый ряд», «кетовый ряд»…»
                «А что, кету тоже продавали в Иркутске?»
                «Кету продавали…, да, много, много чего тогда продавали… И мясо продавали и огурцы продавали и солёности всякие разные…»
                «То есть достаточно «богатый» был рынок?»
                «Богатый, богатый… Того же омуля завались тогда было; и малосольный и крутосолёный и с запашком и без запаха… Даже было как; вот выбирали по глазам, у какого омуля красные глаза, а у какого - синие (?) (видимо, даже это как-то влияло на вкус). Много, ой, много этого омуля было…
    Вот я помню - ходили мы с Васей на рынок (он меня брал с собой, я с ним всё ходил). Магазин то один же был на весь околоток и что-то приходилось покупать на рынке; иногда «брали» мясо, больше - рыбу, в основном, свежего омуля, которого бабушка жарила на сковороде… А Вася любил омуль с душком. И вот «наберёт» он в сумку свежего омуля, а ещё несколько хвостов «возьмёт» этого духовитого омуля. И вот идём мы (а ходили же тогда пешком всё), а народ на нас оглядывается; от Васи такой запах шёл этого омуля, что все, наверное, думали, что мы в штаны «наделали».  А Вася, знай, идёт и похохатывает ещё…
    Ох, бабушка Павла не любила, когда он приходил с этим омулем, такая вонь стояла в квартире…
                «Ему так нравился такой омуль?»
                «Ничего не знаю, любил он омуля с «духом» и всё…
    Он и черемшу любил засоленную, она же тоже с запашком…
    Уже после войны Вася (тогда он с семьёй жил и работал в Забайкалье, а там, как он говорил, черемша не росла), если летом случалось быть в Иркутске, обязательно собирал или покупал черемшу, толок её деревянной толкушкой и солил в банки, которые и увозил с собой…»
            
    Правда, самая «ходовая» пивная Рабочего открылась позже, возле «Красной церкви», но там мама не работала…

     После, я помню, мама работала в предместье Марата, на улице Рабочего Штаба, там пивная уже большая была, не чета этой пивнушечке в Рабочем. Да и работала мама там уже не одна, а с напарницей (мама старшей была); они иногда вместе работали, иногда - посменно…
     После работы нам приходилось встречать её… Встречали потому, что всю дневную выручку она уносила домой, а утром должна была зайти на пивзавод и сдать её…»
             «Так это же опасно было домой нести деньги (видимо, немалые) и ещё держать их дома до утра?»
            «Очень даже опасно, потому Вася и ходил встречать её каждый вечер…, когда некогда ему было - я ходил. Одна она не ходила с деньгами…»
            «Ты же маленький был, пацан ещё, когда она работала на Лесной…»
            «Я тогда и не встречал её, я начал приходить за ней, когда она на Рабочего Штаба уже работала …»
      


                ВОДКА «БЕЛОГОЛОВКА»

     «Какая хорошая водка была… Уж если мы, пацаны, пробовали…, а чё говорить о взрослых… Я помню, вот, взрослые сядут, вот стакан гранёный, по стакану наливают, раз, сразу выпивают и закусывают. Стаканами пили, не то, что рюмочками, какими мы пьём… Мы вот рюмочку выпили и то, ой-ой…, скорей запивать и закусывать.
     И вот эта водка была белым сургучом закрыта, «белоголовка» называлась, чисто пшеничная водка. Вот её пьёшь, эту водку, и она приятная… Наши соседи, потом старший брат (Вася) играли; старший брат на мандолине играл, а сосед один, значит, на гитаре играл и на балалайке. Это дядя Миша Басурманов, Янковский Мишка и Вася (на мандолине), Мишка Янковский (на гитаре), а дядя Миша (на балалайке). Вот они соберутся, водки купят, сядут, стаканами, вот, стаканами, чирик…, ага, а мы, пацаны, сидим, вот так, они начинают, а мы сидим, слушаем. Потом они по второму ёбнут, ага, и ни чё, сидят ведь нормально, не пьяные, ни чё…»
                «Потому, что не дурели мозги с такой водки; когда водка хорошая – её пьёшь – и такое тепло хорошее по телу разливается, а с сегодняшней водки – дуреешь только…»
                «Ну, да, сейчас выпил – башка вот такая…»
                «Раньше водка чистая была, с хлеба…»
                «А вот «Центроспирт» назывался, это знаешь где? Доходишь до угла, где к Васе то сворачивать и по этой улице (улица Освобождения) проходишь Васю и туда дальше и там речка эта (Сарафановка) она вот так поворачивает в сторону тюрьмы и вот тут на углу стоял дом такой с песчаника, вот с этого песчаника был выстроен дом, а с этой стороны озеро было…»
                «Вот озеро я уже не помню…»
                «Оно потом, наверно, высохло, там его потом застроили… Вот возле озера на повороте этой Сарафановки вот стоял вот этот дом. Он назывался «Центроспирт», там только водкой торговали государственной. Там и чекушки, и поллитры, и семьсот граммовые, и литровые, и даже «четверти» (3-х литровые) продавали…»
                «И всё водка?»
                «Всё водка и всё «белоголовка», вот, сургучом покрыты пробки, сами пробки на бутылках…»
                «А на каком заводе изготовляли эту водку?»
                «Ну, видимо, вот на этом, который на Рабочего Штаба…»
                «Это до войны ещё?»
                «Да, до войны…»
                «А после войны?»
                «После войны ни хрена уже не было…»


     «Вот они сядут, два Мишки и Вася и вот, бутылку «засадят» и ни в «одном глазу», сидят потом наигрывают… И ведь пили то они не рюмочками, а стаканами, гранёный стакан. По половине стакана наливают, чирик… Поговорят, посидят, ещё чирик…, потом за инструменты возьмутся. А мы так сядем, окружим их, сидим слушаем… Да, как-то не так жили, как сейчас, как-то всё дружно, складно…
 


     «Центроспирт» на Сарафанке, возле озера стоял…»
                «Вы туда бегали, покупали?»
                «Бегали, покупали…»
                «И вам давали?»
                «Всем давали… Я помню мы с Женькой Басурмановым там чекушку (водки) покупали, она чё стоила, рубль с чем-то… Это зимой было, мы на коньках катались. Я помню - мы уже такие, большенькие были. Купили, а распечатать то не можем, горлышко же сургучом залито.... А на углу улиц Каштаковской и Баррикад камень большой лежал, его, видимо, специально туда положили, чтобы телегами дом не задевали. Мы к нему (к камню) подъехали на коньках, значит…, раз, раз, об него головкой бутылки…, горлышко и отколотили… Ну, давай; я глоток глотнул…, ой, поганка какая… Думали, что вкусное что-то…; дома, когда сидели - смотрели, как они (наш Вася и два Михаила) с таким удовольствием, да так смачно эту водку пили. А тут попробовали – гадость…, да ещё Женька губу порезал об эту бутылку. И всё, бросили её, эту чекушку; надо было, конечно, какому-нибудь мужику её отдать… Так что первое знакомство моё с водкой такое, неудачное было…



      Что хорошо отложилось в памяти отца - «музыкальные концерты», которые устраивались в их доме. Отец Женьки Басурманова - дядя Миша, хорошо играл на балалайке, Василий (Скуратов) играл на мандолине, а Мишка - приёмный сын Янковских, неплохо «владел» гитарой. Все они со своими инструментами часто собирались на квартире (в комнате) Басурмановых и играли так вдохновенно и зажигательно (пусть и непрофессионально), что на их «концерты» сходилась не только молодёжь дома, но и многие взрослые. Отец помнил, что чаще всего самодеятельные музыканты исполняли популярный в те годы «вальс Александрова»…
      Частенько во время «концертов» устраивались и пляски; особенно любима всеми была «цыганочка». Лучше всех тогда плясал сын Петровых - Иван, по возрасту - ровесник Василия - старшего брата отца. Глядя на него многие молодые в их доме, в том числе и братья отца - Иван и Женька, учились плясать…  И спустя какое-то время Женька уже плясал, да так здорово (он, видимо, обладал ещё и немалым природным талантом к этому), что многие с удовольствием смотрели на выделываемые им «коленца» и громким хлопаньем в ладоши «подстёгивали» его … (Как всегда, забегу немного вперёд… Когда дядя Женя служил в армии, то там он также участвовал в художественной самодеятельности части; он не играл на духовых инструментах (альте), как во время учёбы в ремесленном училище, а… плясал…, плясал задорно, красиво, с удалью и размахом…)
      Видимо, многие из моих родственников были музыкальны и любили и хорошую игру на музыкальных инструментах и весёлые «плясовые»… Мой отец не был исключением. Ещё в детстве, слушая и наблюдая, как на скамейке соседского дома играет на гармошке Михаил - младший сын Бельковых, отец полюбил гармошку, а впоследствии - баян. Он вспоминал, что ещё во время войны на рынке ему купили первую в его жизни гармошку. Правда, на гармошке он проиграл не долго, видимо, это был не совсем «его» инструмент; основным и любимым на всю жизнь музыкальным инструментом отца станет баян. Но 
настоящий баян у него появился не сразу. До этого молодой Виктор приобрёл ещё полубаян, когда уже самостоятельно работал. С отцом, Афанасием Ефимовичем, они вместе ходили тогда на барахолку (на левобережье реки Ушаковки, в район улицы Советской) где и выбрали подходящий инструмент...
             «А петь в вашей семье любил кто-нибудь?»
            «Нет, никто…, хотя…,  я когда-то пел..., когда учился ещё в младших классах… Помню - в школе учительница заставляла меня и ещё одну девочку петь песню: «…Каховка, Каховка, родная винтовка…»
             «Это не с Галей Сотниковой, соседкой вашей, ты пел?»
             «Нет, с другой девочкой мы пели, она жила где-то в другом месте, но училась в нашем классе… И, видимо, ни чё, хорошо пела девчонка. И вот нас вызовут к доске, поставят лицом перед классом и мы поём…»
             «Видимо, хорошо получалось, раз вас постоянно вызывали петь…»
             «Наверно… Вот и Вася утверждал, что я хорошо пел в детстве, он даже говорил мне: «…ты, наверное, будешь петь…»  А я наоборот…, не стал потом петь и всё, вот до сих пор не пою…»




    Брат отца Иван (1923 года рождения). 
    Дядю Ваню «взяли» в армию 2 февраля 1942 года из стен того же иркутского комиссариата. В этот тяжелейший для нашей армии и страны год он и погиб, погиб в страшной «мясорубке» под Ржевом… На основании выписки из военных документов тех лет Иван Афанасьевич Скуратов погиб 3 декабря 1942 года в деревне Нелюбино Ржевского района Калининской (бывшей Тверской) области. Он не провоевал и года и было ему только 19 лет...  Как вспоминал отец, когда на брата пришла «похоронка», то после этого в их квартире долго стояли «рвущие душу» причитания и плач матери и бабушки Павлы…
    Сохранилась только одна довоенная фотография Ивана, возможно, что она была и единственная…
    Многие, в том числе и моя мама, видевшая её, утверждали, что Виктор (мой отец, самый младший из братьев Скуратовых) в молодости очень походил на Ивана.


                (ФОТО ИВАНА СКУРАТОВА)


    Я не раз спрашивал отца про Ивана; хотелось знать как можно больше о своём родном дяде, погибшем за Отчизну…, погибшем таким молодым… К сожалению, память отца сохранила немного воспоминаний, но что он хорошо запомнил, так это умение Ивана драться. «Умел он драться, вёрткий такой был… Не то что Вася…»
           «А дядя Вася?»
           «Вася спокойный, он не дрался ни с кем, со всеми тю-тю…, все у него друзья были… А Иван, тот нет…, смотришь - там разодрался, здесь - разодрался, тому - нос разбил, другому - синяк поставил. Умел он драться, даже с теми, кто был старше его… Ивана многие боялись…»
            «За счёт чего, ты думаешь, он побеждал?»
            «За счёт ловкости, видимо, притом, он физически был развит…  Я помню, когда бабушка Павла начинала нас лупить, а лупила она верёвкой обычно, то Ванька за эту верёвку цоп… и крутится вокруг бабушки. Она ему: «…ох, сволочь, ты, как тебя поймать то…»
             «Он вертлявый, видать, был?»
             «Вертлявый…, а нас с Женькой бабушка отмутузит, мы сидим, воем…»
              «А дядю Васю?»
              «Ну, тот уже самостоятельный мужик был, он по-взрослому уже жил, не хулиганил, а мы то хулиганили…»
     Отец говорил, что Иван рано начал работать. Работал он в артели слесарем-жестянщиком. Артель изготавливала в основном ширпотреб для населения: умывальники, ванны, тазы…
     Мне кажется, что он даже не закончил и 7 классов…»
            «А почему?»
            «Не знаю, но что-то был разговор, рано он пошёл работать в эту артель, где делали жестянку…»
            «А может он до этого закончил что-то, курсы какие-нибудь, например?»
            «Ничего он не заканчивал, а просто в артель пошёл и там научился…»
            «А он деньги в семью приносил, не на себя тратил?»
            «В семью, в семью…»
            «Может Иван и работать то пошёл так рано, чтобы помочь семье материально, возможно, что к этому времени Афанасий Ефимович уже отбывал срок»?»
            «Скорее всего, так и было…»
            «А Иван пил…, выпивал?»
            «Нет… Раньше такого не было, чтобы молодёжь пила…»
            «А чем он занимался после работы?»
           «Ну, компания то у них была своя…»

           «Иван работал в артели, а где она находилась?»
           «А рядом с автошколой, где я потом учился …»
           «А где была эта автошкола?»
           «А где Кузнечные ряды были… На самом пересечении Подаптечной и Красногвардейской улиц…
    И недалеко от автошколы на Красногвардейской (на этой же стороне) и располагалась артель, где Иван и работал. Называлась она «Артель металлоизделий»…
    А через дорогу от автошколы, наискосок, на Красногвардейской (сразу за улицей Подаптечной) стояли Шварцевские бани. Это были два кирпичных одноэтажных здания, одно большое и второе - поменьше… В большом здании было два отделения: мужское и женское; были: мойные, парилки, парикмахерская, имелись и специальные парильни, в которых сданное бельё прожаривалось для уничтожения паразитов (вшей, гнид, блох…).  В малом же здании Шварцевских бань находились номера, в которых можно было помыться уже отдельно, индивидуально…»
           «В эти Шварцевские бани всё Рабочее, наверное, ходило тогда?»
           «…Рабочее ходило, всё «кузнечные ряды» ходили, из города даже приходили…»
          
           «В общем-то недалеко от вашего дома находилась эта артель, где Иван работал…»
           «Недалеко…»
           «А там мужики работали, в основном, или молодёжь?»
           «Кто их знает, не знаю, я ни разу там не был, мы пацанами были, нам это не надо было…»
            «И Иван утром уходил на работу, а вечером приходил?»
            «Ну, да, утром уходил, а вечером, после пяти - приходил…
            «А он хорошо делал эту жестянку?»
            «Да откуда я знаю…»
            «А по дому он что-нибудь делал?»
            «Мне кажется - ничего не делал, зарплату отдавал и всё…»
            «Вот на сохранившейся фотографии Ивану лет 17-18, а кажется он не по возрасту взрослым… Как будто он рано повзрослел…»
            «Ну, он какой-то такой был самостоятельный… Раз пошёл работать, он уже чувствовал себя мужиком, видимо, тем более, что работал среди мужиков».
            «А почему он именно в эту артель устроился? Ему, что, нравилось по железу работать?»
            «Да кто его знает, не знаю, почему он эту работу выбрал… Может просто, что близко к дому была…»
            «Раньше, похоже, не заморачивались особо на этот счёт? Видимо, где больше платили - туда и устраивались?»
            «Да, не заморачивались и искали работу, где больше платят. Я ведь потом тоже «убегал» туда, где зарплата повыше… Да все так делали… А потом в наше то время считалось, что рабочий класс - это о-го-го…, это престижно…»
            «Видимо по радио и везде постоянно «долбили» - какая это сила - рабочий класс?»
            «Ну, конечно… Коммунисты они же знаешь как рабочий класс вроде как превозносили. Потому многие и не стремились учиться, на хрена…, тут деньги платят и ладно…»
            «Короче - стремились поденежнее устроиться?»
            «Где платили больше - туда и «лезли», вот и всё…
            «А Иван, когда стал работать - он, наверное, остепенился, не дрался уже так, как раньше?»
            «Даже не скажу сейчас…»
             «Ну вы же вместе все жили…»
             «Я же всё время не был с ним. У него своя компания была, у нас - своя… Дома только и разговаривали, в основном…

             «А Иван, брат твой, не приносил домой чё-нибудь сделанное, жестяное?»
             «Нет, нет, дома он никогда ни чё не делал по жестянке, а потом – не нужно, видимо, было. Умывальник, так он у нас так висел; они же в основном там умывальники делали, жестянку ещё какую-то, и бачки, и вёдра, наверно… Но домой он ни чё не приносил…»


              «А как Ивана на «германскую» взяли, помнишь?»
              «Помню… Помню, как провожали его к военкомату, да и не мы одни, с Ремесленной много тогда забрали парней.  Помню, что там (у военкомата) народу было - ужас…, из деревень со многих собрали в военкомат этот…
             «А их там переодевали в военную форму?»
             «Нет, не переодевали, в чём они были, в том и остались…, помню, что дали им только мешочки с едой, такие мешочки простые…
    Ещё раньше бабушка сшила Ваньке сумку, такую с ручками, туда ему дома наложили питания…
    А потом их погнали на вокзал…
              «Они строем пошли?»
              «Строем, строем… Так до вокзала и шли, наверное…»
              «А вы не шли за ними?»
              «Нет…, нас предупредили, что все остальные (кроме призванных) должны остаться…»
              «А Иван писал с армии? Хоть одно письмо пришло вам?»
              «Писал, несколько писем от него было в начале то…»
              «А не помнишь, о чём он писал?»
              «Он же был дважды ранен, видимо, легко его ранило, он в госпитале немножко побыл…, а потом опять… Это вот он писал нам…»
             


    В 1944 году на войну призвали предпоследнего брата в семье - Женю (1926 года рождения). Когда его взяли в армию, он даже не закончил ремесленное училище, в котором учился на модельщика (изготовление деревянных моделей, по которым выплавляли металлические конструкции). Учась в училище Женя ещё играл в оркестре на каком-то духовом инструменте…
    В армию он был отправлен этим же военкоматом. Служба его, как и старшего брата Василия, проходила на Дальнем Востоке. Дослужился до ефрейтора. Был награждён орденом Отечественной войны II степени, который был вручен ему почему-то после войны, уже в мирное время...



    Отец вспоминал, что во время войны, особенно в начале, было много уклонистов, которые скрывались от призыва и «бегали»… Много они воровали у людей тогда. Но постепенно их переловили; одних посадили, кое-кого застрелили (видимо, оказывали сопротивление, может были и вооружены)…

……………………………………………………………………………………………………...

                «Ты по молодости худой был?»
                «Нет, не сказал бы…, худой я не был, я нормальный был…»
                «А спортом ты занимался каким-нибудь? В секции или в школе, например?»
                «Нет, специально спортом не занимался… А так мы играли во все игры…»
                «А кто-нибудь из вашей школьной или дворовой компании профессионально занимался спортом? В «Динамо», скорее всего, должны были быть какие-то спортивные секции…»
                «Нет, такого не было, почему-то никто из ребят не ходил ни на какие секции, сами вот играли…, в футбол, в волейбол…»               
                «А в баскетбол не играли?»
                «Нет, такого не было… В чехарду часто играли, в лапту…»
                «Бабки» для лапты сами выделывали?»
                «Да…, когда свиней забивали - «бабок» то до хрена было, мы их вываривали и потом играли…»
                «А когда в волейбол играли - за что сетку цепляли? На улице столбы специальные были врыты?»
                «Нет, столбы не ставили… Мы к сетке привязывали длинные верёвки и растягивали от ворот одной стороны улицы до ворот противоположной стороны…»
                «И взрослые играли в волейбол?»
                «Играли, играли… С работы придут, поужинают и все выходят на улицу… Раньше чё, раньше телевизоров не было, радио тоже не у каждого… И вот после ужина и выходили все на улицу, на большую лавку возле нашего дома… Посидят, потом натянут сетку и начинают играть… Кричат, улюлюкают, подначивают друг друга…Устанут, сядут опять на лавку и курят; в это время мы, ребятня, играем, пока сетку не снимут… Иногда мы и днём играли, сами натянем сетку и играем… Нет, хорошо жили, как-то вот весело было это всё, дружно, не то, что щас…»
                «Пить», видимо, не принято было в то время?»
                «Да, «пить» как-то не модно было…, если праздник там какой-то, то выпивали мужики, а так-то нет… Всё время работали…»
               
     Ну, мы же чё, мы спортом занимались…, на лыжах ходили, в футбол вот, в волейбол играли… Мы все на Ремесленной вообще там спортивные такие были. Тогда вся улица травой была покрыта, одна гольная трава и мы всё время там играли… Хорошая такая улица была, тихая, ни транспорт, ни чё не ходил там.
     Раньше всех ребят там знал, когда уехали оттуда – всх перезабыл…Когда отец умер, то мы квартиру в этом доме сменяли на дом на Потанина. В доме этом жил майор, дирижёр; они вдвоём с женой жили… Была ещё дочка у них, но она вышла замуж и уехала. А зачем им двоим такой дом? Вот он и говорит управляющему: «Поменьше квартиру можешь найти, такую получше…» А Женька наш (брат то мой) дружил с ним, с этим управляющим домами. Тот и говорит: «Давай поедем посмотрим один дом, если вам понравится – я вам сделаю обмен… Ну, значит, Женька с матерью и поехали туда, на Потанина, посмотреть этот дом. Ну, дом целиком, чё не понравится… Потом майору этому показали нашу квартиру на первом этаже. Он говорит: «Ой…, хорошая квартира…» Ну, и всё, они переехали сюда, а мы переехали туда… Адреса в паспортах переписали…




……………………………………………………………………………………………………...

     Первого сентября 1936 года отец пошёл в 1-й класс… Ему повезло, так как он (в отличие от своих братьев) с первого же учебного года стал учиться в новой, только что построенной школе.
      К новому учебному году было закончено строительство 8-й школы - большого четырёхэтажного здания: современного, красивого... Причём, построили её практически вручную и за короткое время (что-то, за год с небольшим…).
      «Я ещё помню, что летом (когда школу уже достраивали) мы, ребятня,
бегали смотреть как строители занимались внутренней отделкой помещений: полы настилали, штукатурили, красили… Мы с удовольствием носились по коридорам и  лестницам нашей будущей школы, а строители  ещё говорили нам, что чё, мол, бегаете, сорванцы, скоро вот сдадим и будете учиться…
     Мы, хоть и маленькие были, но смеялись вместе с работягами, шутили, что мол, давайте поднажмите, вот…, скоро нам в школу…»
             «Успели доделать?» 
             «Успели, успели… Как раз перед сентябрём и сдали её, когда нам в школу надо было идти…»
             «Наверное, настоящим дворцом вам казалась тогда эта школа?»
             «Ну, естественно, ё-моё, такое большое здание для нас, школьников построили…»
             «А далеко от вашего дома была эта школа?»
             « Да, нет, рядом почти, метров триста всего и было то до неё…»
              «А тебя кто привёл в школу, в 1-й класс?»
              «Никто, сами пришли и всё…»
              «С братьями, наверное, пришёл?»
              «Скорее всего… Но из взрослых, я помню, не было тогда никого, ни мамы, ни бабушки…
    Когда в школу то пришли - там такой праздник - торжественное открытие новой школы и мы - первоклашки…»
               «Духовой оркестр, наверное, играл?»
               «Нет, оркестра не было, не помню оркестра…»


             «А как одевались ученики тогда? Была тогда единая школьная форма или нет?»
             «Не было… Кто в чём придёт, бедно же жили…, но всё было нормально, никто ни чё даже не заикался…»
             «А у тебя какой портфельчик был, не помнишь?»
             «Ранец какой-то был, а вот кто сделал мне этот ранец - непонятно… Вася может быть, может отец… Я знаю, что ходили в школу с портфелями, а я одевал этот ранец. Уже потом, когда я уже «походил» в школу - смотрю, что мало кто ходит с ранцами и не стал его таскать, а как и многие тогда - вот сюда (за пояс) книжки и тетрадки…»
              «А учебники вам выдавали или сами покупали, не помнишь?»
              «Выдавали…»
              «Нравилось учиться?»
              «Нравилось…, хотя меня жизнь больше то интересовала, возможность что-то делать, двигаться, играть во что-то… Но до 4-го класса я на пятёрки учился, а вот в 5-м классе там уже троечки пошли…»
               «Это у многих случалось, потому, что и предметов больше приходилось изучать и учителя уже по всем предметам разные…»
               «5-й класс я ещё в 8-й школе закончил, а в 6-й класс (шёл 1941 год) мы уже пошли в 7-й школе, где мне практически и учиться то мало пришлось…»
               «А учительницу свою первую помнишь? Как звали её?»
               «Помню, что славная такая была, а как звали - не помню уже…»
               «А ты до школы знал какие-нибудь буквы, мог сосчитать до десяти, например?»
                «Да я уже и читать мог и считал неплохо; у меня ведь старшие братья учились, Вася тот же, Иван, Женька… Они учились, а я у них тоже вот…»
                «Так ты уже «грамотный», оказывается в школу пошёл?»
                «Грамотный», «грамотный»… Учительница чё-нибудь спросит - я сразу отвечаю, она мне, раз - и пятёрочку…»
                «А дневники были тогда у вас?»
                «Да какие дневники…, тетради были, в тетради и ставила она нам отметки…»


                (ФОТО 8-Й ШКОЛЫ, желательно тех лет)


     Почти за три года до этого была «закрыта» «Красная церковь» - православный храм Казанской Божьей Матери - самое большое и величественное здание во всей округе. Новая, 8-я школа, почти примыкала к зданию церкви.  Отец говорил, что в здании храма, после его «закрытия», были какие-то склады, вроде бы - милицейские, потом ещё что-то…

                «А когда закрыли храм – куда ходила молиться бабушка Павла?»
                «А никуда…, дома иконам и всё…»
                «А твоя мать, Мария Афанасьевна, не такая верующая была, как бабушка Павла?»
                «Нет, она вроде не особо верила, так же вот как и я…»
               
     А ещё отец хорошо запомнил, как с «Красной церкви», с его малого купола снимали большой колокол.
    «Народу было очень много, в основном, старухи, старики и дети… Были там и мы с пацанами, была и наша бабушка Павла…
    Тащили колокол лебёдкой вручную два мужика с двух сторон. И вот, когда колокол рухнул на землю - раздался стон, как будто застонал какой-то зверь… Люди остолбенели на какое-то время. Придя в себя, со слезами бросились на этих работяг, колотя их своими старческими руками. Но хорошо - подскочила милиция и освободила «бедных» мужиков от разъяренных наших стариков… Придя домой наша бабушка Павла и соседка (бабушка Дубова) очень горевали и плакали и не могли прийти в себя ещё долгое время…»
               «Колокол - когда упал на землю - не разбился?»
               «Кусок отлетел от него…»
    

                (ФОТО КРАСНОЙ ЦЕРКВИ, желательно тех лет)


              «А почему ты пошёл учиться в восемь лет?»
              «А раньше только в восемь лет начинали учиться... (?)»
              «Не в семь лет?»
              «Нет, нет, с восьми лет… И была «семилетка» и «десятилетка». И после окончания семи классов давали свидетельство об окончании, с которым можно было поступать в училище или техникум».
              «Ты говорил, что из вашего дома вместе с тобой пошли учиться ещё несколько ребят?»   
              «Да, Женька Басурманов, Литвинова Шурка и Сотникова Галька. Вот мы все четверо учились в одном классе…»
              «А ваш первый класс один был в тот год?»
              «Нет, не один, было несколько первых классов, четыре, кажется…»
              «А пока не построили новую школу, где учились твои братья: Вася, Иван и Женя?»
              «А деревянный дом то напротив 8-й школы, знаешь?»
              «Вот это красивое, всё в кружевной резьбе, большое деревянное здание на углу улицы Баррикад и переулка Учительского? Настоящее произведение искусства. Я им постоянно любовался, когда сам учился в 8-й школе, да и потом тоже, когда  проезжал мимо…»
              «Это, это здание…Вот в нём и учились, пока не построили 8-ю школу…»


                (ФОТО ЭТОГО ДЕРЕВЯННОГО ЗДАНИЯ - бывшей школы)

    По воспоминаниям отца, «рабочедомские» ребятишки, жившие в районе «Белой церкви» (бывший православный храм Равноапостольного Князя Владимира) ходили учиться в школу, которая размещалась тогда в двухэтажном каменном здании, стоявшем совсем рядом с храмом.
     В этой же школе учились и воспитанники детского дома, который также был расположен совсем рядом с «Белой церковью» (через дорогу), возле Каштаковской рощи (это было большое двухэтажное капитальное здание). Правда, некоторые детдомовцы учились почему-то в и в 8-й школе. В их классе, как рассказывал отец, училось четыре мальчика и две девочки из этого детдома и это были обычные ребятишки, ничем не отличающиеся от других; лишь после школьных занятий, они шли не в свои семьи, а в детдом… 
    В двух этих зданиях (школы и детского дома), по рассказам отца, раньше проживали служители культа этого православного храма…


                (ФОТО ЭТОГО 2-Х ЭТАЖНОГО ЗДАНИЯ - бывшей школы)


           «А твои братья учились там?»
«Мои - нет…  Они учились вот в этой деревянной школе, а потом, когда построили 8-ю школу, стали туда ходить…»
           «А в деревянной школе что потом было?»
           «А в этом здании потом учителя жили…

……………………………………………………………………………………………………...
 
  В сентябре (20 сентября) 1940 года в РККА (Рабоче-крестьянскую Красную армию) был призван Василий Скуратов - самый старший из братьев. Служить его отправили на Дальний Восток…
              «А почему его взяли в армию в 20 лет, а не раньше? Он учился где-то?»
              «А вот не скажу даже… Помню только, что он книги читать любил, книг домой приносил много, нас с Женькой тоже пытался приохотить к чтению…
     Закончил он что-то, связанное с геологией, скорее всего - курсы какие-то…, может и посерьёзней что-то... Он и на практике геологической был… 

     Отец вспоминал, что в их доме почему-то ходили слухи, что Василий «набавил» себе год возраста, чтобы раньше отслужить в армии; хотя в самой семье ни о чём таком не говорили. Поэтому, привожу официальную дату рождения дядя Васи - 20 марта 1920 года (по интересному совпадению его мать и моя бабушка, Мария Афанасьевна, родилась в этот же день и месяц, но 17-ю годами раньше, в 1903 году; умерла она 06 января 1978 года). Дядя Вася умер 06 июня 1987 года, прожив 67 лет…

     На военную службу дядя Василий был призван иркутским ГВК (городским военным комиссариатом). Служить его отправили на Дальний Восток…

     В то время военкомат в городе был один. Он располагался на месте сегодняшнего автовокзала в трёх длинных деревянных одноэтажных бараках (?). Как вспоминал отец, когда «забирали» в армию - у военкомата всегда было много народа; плач, «рёв»…
     На момент начала войны с Германией дядя Вася отслужил менее года и было понятно, что из-за войны демобилизация для военнослужащих будет отменена и дядя Вася вряд ли придёт домой даже на «побывку», слишком серьёзное положение складывалось на западных фронтах.
     И действительно, его служба в рядах Красной Армии не прекращалась со дня его призыва в армию и до окончания войны. Там же он вступил и в партию ВКП(б).  Всю войну Василий Афанасьевич (дядя Вася) прослужил на Дальнем Востоке. Как и многие фронтовики он не любил рассказывать о войне. Но одно его откровение сильно запало в память… Он тогда рассказал, что во время войны в их части был сильный голод, многие солдаты были настолько истощены, что их отправляли в лазарет; были даже случаи смерти… И это несмотря на то, что они находились вроде бы в тылу, на другом конце страны; по его словам, особенно тяжело было в первые годы войны, почти всё продовольствие отправлялось армиям, воевавшим с фашисткой Германией.
    Дослужился Василий Афанасьевич до сержанта, помощника командира взвода связи.  Имел военные награды.  Был демобилизован 20 марта 1946 года.







      В 8-й школе, как вспоминал отец, он проучился пять лет (по май 1941 года), а потом началась война…

      В здании школы разместился военный госпиталь (в/ч 1218), а всех учеников школы перевели в 7-ю школу…
      Это было двухэтажное каменное здание ещё дореволюционной постройки возле завода им. Куйбышева по улице Франк-Каменецкого. Сейчас в этом здании расположен музей города Иркутска.


                (ФОТО ЭТОГО ЗДАНИЯ)


            «И сколько ты проучился в этой школе?»
            «Да так сложилось, что я там, собственно, почти и не учился… Когда нас перевели в 7-ю школу и мы, как обычно, пришли первого сентября 1941 года на занятия, нам объяснили, что в госпитале (который разместился и уже работал в помещении нашей бывшей 8-й школы) находится много раненых красноармейцев, и чтобы они быстрее поправлялись и выздоравливали - необходима брусника. И мы, ученики, должны помочь госпиталю и пока не выпал снег поехать на заготовку ягоды…
      И нас, четверых парнишек и пять девчонок из нашего класса, отправили на сбор брусники. Собирать её надо было недалеко от посёлка Большая Речка, расположенного по дороге на Листвянку. И мы не учились, а собирали бруснику для раненых в госпитале, собирали весь сентябрь, до самого снега…»
             «Это же далеко, больше 50-ти километров, вы как туда добирались?»
             «На машине нас отвезли, на полуторке… С нами вместе командировали ещё шесть женщин с «Облпотребсоюза».  Разместились мы - женщины и молодёжь - в кузове, а одна бабёнка ехала в кабине с шофёром».
            «Долго, наверное, ехали?»
            «Прилично… Ехали по грунтовой дороге, которая шла по берегу Ангары, иногда повторяя его очертания, иногда нет… 
     Байкальского тракта тогда ещё не было и до Листвянки дорога так и шла берегом… Водохранилища тоже ещё не было и Ангара не была такой широкой, как сейчас. По левому берегу Ангары проходила ещё железная дорога…»
              «То есть в то время Байкальского тракта, как ты говоришь, и в помине не было и даже деревья ещё под него не были вырублены?
              «Да ничего ещё не было, этот тракт после войны стали строить… Видимо, просчитали, что после постройки Иркутской ГЭС старая автомобильная дорога на этом берегу (и железная дорога - на том) попадут в зону затопления водами Иркутского водохранилища.»
               «А больше тебе не приходилось ездить по этой старой дороге, которая шла по берегу Ангары?»
               «Ездил ещё раз в 1952 году… Я тогда в «Гипрошахте» работал, на «Победе», возил управляющего Анисимова Константина Алексеевича. И он как-то попросил на выходные свозить его с семьёй до Тальцов, где тогда ещё работал старинный стеклодувный заводик. Они хотели посмотреть на Тальцы, на завод этот…, да, просто прокатиться… Ну, вот мы и поехали, и так всё берегом и ехали, как тогда, когда нас везли собирать бруснику. Дорога совсем не изменилась, это была всё та же гравийная дорога; я не «гнал», ехал, да ехал потихоньку…
               «А деревни проезжали какие-нибудь?»
               «Проезжали… Разводную проезжали, и ещё две деревни: Бурдаковку и Бурдугуз. Но до войны ни Бурдаковки, ни Бурдугуза не было, их уже после войны построили и заселили репрессированные «прибалты», которых сослали сюда. Они эти деревни «поставили» и там же и работали потом…»
               «А до Листвянки по старой дороге не приходилось ездить?»
               «Нет, не пришлось… Туда ездил уже по новому Байкальскому тракту…»


     У Большой Речки дорога разветвлялась, одна её ветвь вела на Листвянку, а та, которая шла влево - в Большую Речку (от этой развилки посёлок был хорошо виден)…
        Да, вот ещё… Нас не сразу завезли в тайгу… Сначала мы заехали в сам посёлок, в пекарню. У шофёра, видимо, была записка, по которой мы получили хлеб, ещё какие-то продукты и погрузили всё это в машину. И лишь после этого нас привезли на «место»…
             «И где вы устроились?»
            «А там барак был в тайге… Это знаешь где? Если сейчас ехать из города, то, не доезжая Большой Речки, перед подъёмом - слева течёт ручей и дорога просёлочная и мы по этой дороге вверх-вверх и вот так вот за гору, за гору и в лес…


                (ДОРОГА…)


    Проехали, наверное, километров шесть - семь...  И там стоял барак, а недалеко от него небольшая избёнка. В бараке, как оказалось, также жили бабы с «Облпотребсоюза». Все они заготавливали бруснику… Хозяйничал там такой Моисей Абрамович, он приёмщиком этой ягоды работал и «заведовал» всеми продуктами…»
             «А что из продуктов у вас было?»
             «Да, было, было что есть, кормили то нас ни чё, хорошо кормили…»
              «А варили по очереди, наверное?»
              «Нет, варили бабы под руководством этого Моисея Абрамовича, он и выдавал продукты… Варили они, в основном, борщи, супы да каши… И само-собой, чай, конечно…

      Девчонки наши устроились в бараке вместе с бабами из «Облпотребсоюза» и приёмщиком, а мы, пацаны, жили в этой избёнке...
      Да…, нам из Большой Речки ещё деда одного прислали, местного… Он был «проводником» у нас, водил нас по лесу, присматривал за нами, чтобы мы не заблудились ненароком и потом он же места там знал, знал, где брусника растёт…
             «У деда ружья не было? В том районе ведь медведей не мало…»
             «Без ружья, так… Ну, мы когда шли в лес то, там ведь все орут, кричат, громко разговаривают, кто песни поёт… Там, если и был «мишка», то он, наверное, убегал сразу, столько шума…

     И целый месяц мы все собирали эту бруснику».
            «Много там ягоды было?»
            «Много…»
            «А у вас была норма по сбору ягод?»
            «Да, подростки должны были собрать в день где-то килограмма три брусники».
            «Вы килограммами сдавали ягоду, не литрами?»
            «Килограммами, килограммами… У приёмщика же весы там были…  Нам выдали по такой большой жестяной банке с проволочной ручкой (литров на пять) и вот мы должны были набрать её за день... Я помню, что набирал даже в два раза больше, до обеда банку набирал и после обеда...»
            «А вы чем собирали? Совками?»
            «Руками, тогда никаких приспособлений для сборки не было… Руками собирали…»    
            «А ещё кто-нибудь из ребятишек набирал столько же?»
            «Нет, только я один, даже Женька Басурманов не набирал столько…»
            «Ты такой шустрый был, когда собирал бруснику или у тебя приёмы были свои при сборке ягоды?
            «Так мы же дома тоже ходили собирать ягоду, у меня привычка и была…
    Дома то мы не только бруснику брали, но и голубицу и черёмуху…, да всё брали. Бабушка часто продавала черемуху у магазина нашего…
             «Только черёмуху продавала?»
             «В основном черёмуху, ага… А голубицу, бруснику, чернику всё это себе оставляли, покупали сахар и бабушка варенье варила; хранили в подвале…

     И вот, видимо, за то, что я собирал ягоды больше всех подростков, дед, который присматривал за нами, и «выделил» меня и «выделил» весьма своеобразно…
    Дед этот покуривал махорочку. Сам курил, но больше никому не давал, только мне оставлял покурить…»
            «А он что знал, что вы - подростки - курите?»
            «Ну, мы ему сказали: «…дед, ты нам то дай покурить, мы же тоже курим… А он: «…вам - нет, вот Витьке дам, ага…»  Ну и вот, даст он, я покурю, потом им тоже оставлю затянуться…»
            «Так вы все (парни) курили уже?»
            «Да почти все… В то время мужики почти все курили, ну и у молодёжи это даже каким-то шиком считалось…

    Весёлый этот дед был, шутки да прибаутки так и «лезли» из него…
    Вот ляжем спать, а он как «поддаст», да так громко и запашисто… и ещё и посмеивается... А с нами был еврейчик один - Муля, так он ему: «…ты, чё, дед, так «серешь» то, некрасиво, ё-моё…, да и дышать нечем…» Дед ему: «…что, я в себе держать должен, если я захотел, так пусть здесь хоть Сталин будет - всё равно… А хочешь подышать - ну, выйди, да подыши…»
               «А происшествия были у вас какие-нибудь? Всё-таки месяц в тайге…»
               «Было у нас одно происшедшее…, пожалуй, что и серьёзное…
    Сидели мы как-то днём в домике у себя (после обеда это уже было) и кто-то из наших, кто выходил из домика (может по нужде, может просто так) услышал, что кто-то вроде бы кричит в лесу и вроде как женский крик… Зашёл он обратно в домик и говорит, что кто-то кричит в лесу, наверное, заблудился… Дед то наш сразу «смикитил» и говорит: «…ну, ка, давайте, побежали туда…, но сначала послушаем, откуда кричат…»
    Вот слушаем, вдруг и вправду крик, слабый такой… Ну, мы на крик и рванули, много народу, все побежали… А она (и вправду это женщина оказалась) нет-нет, замолчит, потом опять крикнет, потом опять молчит…
    Ну, нашли мы её… Она к сосне спиной привалилась и сидит так, обессилела уже и идти, видать, не могла… Оказалась она с Николы - соседней с Большой Речкой - деревни.  Пошла за брусникой и заблудилась, заплутала… Несколько ночей провела в тайге, уже все силы порастеряла… Если бы наши не услышали её, то навряд ли «вышла» бы она сама из тайги…
    Уложили мы её на чью-то куртку и вот так, обхватив вкруговую эту куртку, дотащили эту женщину до барака. Там уже бабы наши стали ухаживать за ней… Немного погодя, дед наш сходил в посёлок и сообщил там, что нашли женщину с Николы, которая несколько дней плутала по тайге...»
             «Ну и что, увезли её потом?»
             «Да, приехали за ней из Николы на лошади с телегой, уложили поудобнее и увезли… Благодарили нас, говорили, что не чаяли уже и живой её увидеть, думали, что обессилела, замёрзла, да и на «мишку» грешили… Вот такой случай у нас был…»
             «Ну, а из ваших никто не терялся?» 
             «Не-не… Мы так сразу договорились…, вот друг от друга никуда не отходить и так…, покрикивать временами…»

            «А кроме этого запомнилось что-нибудь?»
            «Запомнилось, как эти бабы с «Облпотребсоюза» пели…, как же душевно и красиво они пели наши русские песни… Особенно мне нравилась одна песня, про казака, она была известная, её в то время часто пели: «…по Дону гуляет казак молодой…»    

     Хорошо мы тогда отдохнули, хоть и трудились…»
            «Тогда тебе и понравился лес, наверное…, ты и полюбил природу то на всю жизнь…»
             «Да он мне и до этой поездки нравился, мы же пацанами то всё время в лес бегали… Но эта тайга мне, конечно, запомнилась надолго…»      
            «А домой не привезли брусники хоть сколько-нибудь?»
            «Да какой…, ты чё, нам даже и не заикнулись, что, мол, ребята, возьмите с собой ягодки... Может бабам то этим он (Моисей Абрамович) и давал, а нам, чё, ученикам то…

……………………………………………………………………………………………………...

     Приехав после сбора брусники и проучившись месяца два нам с Женькой Басурмановым опять «повезло»…
     Как-то в начале декабря 1941 года сидим мы в классе, ждём начала урока и тут в класс заходит директор школы, а с ним двое мужчин (потом оказалось, что это были представители  райкома и завода имени Куйбышева). Когда они зашли - мы, как обычно, встали, директор говорит: «…вы не садитесь, постойте немножко…» И вот они нас, ребятишек, которые были повыше и покрупнее: «…вот ты, ты, ты…, подойдите сюда.» Вышли мы, значит, встали у двери…»
            «Тебя тоже вызвали?»
            «И меня и Женьку Басурманова…»
            «А девчонок вызывали?»
            «Девчонок ни одной, только парнишек… Потом директор говорит: «…ладно, вы - садитесь, а вы (показывая на нас, стоящих у двери) пойдёте с нами в учительскую, там побеседуем…» «Пришли в учительскую, значит, он и говорит: «Вот так, ребятки, сейчас идёт война, вот…, значит надо помогать Родине…, вы пойдёте работать на завод Куйбышева.» «Мы, «завякали»: «…а мы хотим учиться…» «Учиться будем после войны, сейчас нужно помогать Родине… И значит, так… Вот вам направление каждому (там сразу же и выписали нам направления), пойдёте в ремесленное училище, которое на улице Рабочего Штаба, знаете?» «Знаем…» «Вот туда и пойдёте, там вас научат и будете работать на Куйбышевом заводе…»   


                (ФОТО ЗДАНИЯ РЕМЕСЛЕННОГО УЧИЛИЩА)


     «Вот так я стал учиться в ремесленном училище… Учились мы там круглый год, не то что сейчас, круглый год и всё... Хорошо, что нам разрешили профессию выбирать самим…»
            «И какую ты выбрал?»
            «А модельщика, пошёл по стопам своего брата Жени, который уже учился в училище на модельщика… Женька Басурманов тоже пошёл учиться на модельщика.»
            «А чем занимались модельщики?»
            «Модельщики делали деревянные модели - болванки (они всякие разные были по форме и по размерам), по которым уже выплавлялись металлические заготовки. В литейном цехе изготовленные деревянные болванки запрессовывали в особую смесь; когда она затвердевала - болванку вынимали и в полученную форму заливали металл. Так получали необходимые металлические заготовки. Заготовки отливались из разных сплавов: чугуна, стали, латуни… Затем эти заготовки обрабатывались уже токарями, фрезеровщиками и получались готовые детали для какого-то агрегата или механизма, той же драги, например…»
            «Вас, видимо, по группам распределили?»
            «Ну, да, много же специальностей было в училище, по которым обучали «нашего брата», поэтому и были группы по специальностям…»
            «Эти группы большие были?»
            «Разные… В нашей группе человек двадцать обучалось…»
            «А девчонки учились где-нибудь?»
            «Девчонок немного было, они, помню, на электриков учились, на токарей…»
            «И сколько ты проучился в этом училище?»
            «Год, наверное, хотя, нет - меньше …»
            «А вас кормили там?»
            «И кормили и всё…»
            «А кроме специальных предметов общеобразовательные предметы вам преподавали, например, математику, химию?»
            «Была, была и математика и география и химия, в общем, все предметы были…

……………………………………………………………………………………………………

     Поздней осенью 1942 года нас (меня, Женьку Басурманова и ещё шесть ребят) отправили на Куйбышев завод, проходить практику и в ремесленное училище мы уже не ходили.
     На практику на завод отправляли тех, кто хорошо зарекомендовал себя не просто в учёбе, а в практической работе (её было достаточно в училище). Видимо, работающему на оборону заводу нужны были кадры, готовые после прохождения заводской практики, работать квалифицированно и грамотно…
     Куйбышев завод, когда мы впервые оказались на его территории, показался мне тогда просто огромным…, с множеством цехов (были даже два литейных цеха, на которых «лили» металл), различных машин и механизмов, подсобных помещений и большим количеством рабочих… Завод был похож на небольшой городок, который жил своей, деловой и напряжённой жизнью…   

     Меня «забрали» в 16 цех, а Женьку Басурманова в 14 цех, они стояли рядом эти два цеха …»
            «А что это были за цеха?»
            «16-й - был чисто модельный цех, а 14-й - больше столярный…
            «Тебя просто так взяли в модельный цех, по желанию?» 
            «Да, нет… Нам, практикантам, мастер дал задание изготовить какую-то деталь несложную из дерева и потом смотрел, что мы сделали. И вот меня - когда мастер посмотрел, как я сделал свою деталь - оставили в модельном цехе… Оставил мастер и ещё одного паренька, а Женьку Басурманова и остальных ребят отправили в столярный цех.

     Помню, что сначала (когда мы стали работать в модельном цехе) нам дали чертежи изучать, потом старые модели дали и надо было их восстановить. И вот мы по чертежам восстанавливали их…»
            «Вас этому в училище тоже учили?»
            «Конечно, учили…»
            «И руками вы, наверное, многое уже умели делать?»
            «Да всё делали мы, и строгали и на станках работали…»
            «Вам, подросткам, и станки уже доверяли?»
            «Да, доверяли…
     В цехе был склад, где хранились деревянные  модели, в том числе и старые, у которых было что-то отломано или, например, трещина какая-то. И чтобы не делать новые модели, часто просто восстанавливали уже готовые, сделанные ранее. И мы с мастером ходили на этот склад, и он выбирал модель, давал чертёж и говорил: «Ну, вот, на…, давай делай, вот тебе чертёж и точно по чертежу чтобы было сделано…»  «Ну, я и делал… и так ловко делал… И мастеру нравилось, как я всё толково делаю. Он, видимо, на меня виды даже имел, потому что говорил: «Когда вас «выпустят» и вы придёте сюда, я тебя отправлю учиться на специалиста ОТК (отдел технического контроля), чтобы ты сидел в ОТК и проверял качество выпускаемой продукции; это сейчас в ОТК женщины, а после войны они все «убегут» отсюда…» «В ОТК, я помню, тогда сидела женщина, такая толстая…
 
     С непривычки работать было очень тяжело. В цехе было очень шумно, станки «ревели», пилы «визжали» (особенно ленточная пила, такой визг был неприятный от неё…)
           «Это брёвна распиливали, наверное?»
           «Нет, брёвна распиливали в 14-м цехе, в столярном…, там пилили, а мы тут заготовки делали, модели…»
           «Так у вас, наоборот, должны были быть небольшие станки…»
           «Нет, большие были, те же токарные станки и фрезерные…
           «А ваш 16-й цех - большой был?»
           «Ой, большой…, высокий…, шириной метров 20, а в длину ещё больше; ну, там же много станков стояло. И вот там (в цехе) под полом было ещё специальное подвальное помещение, где и стояли электродвигатели (установленные, как и сами станки на массивных бетонных основаниях), от которых шли приводные ремни к каждому станку. То есть, электромоторы находились не в самих станках (как у станков современных), а были вынесены наружу и приводили станки в действие с помощью приводных ремней. Потому и стоял такой грохот в цехе, когда все станки начинали работать. Включалась вся эта система централизовано; я помню, что за всё это «дело» отвечал механик. Он ещё, видимо, был и инструментальщиком, так как затачивал свёрла, пилы, ножи к станкам. У него в цехе была небольшая будочка; там был установлен электрический наждак с разными приспособлениями для заточки, по стенам были развешаны диски для пил, цепи… Из этой же будки был вход и в подвал и механик регулярно включал и выключал центральный рубильник, который и подавал электроэнергию ко всем станкам нашего цеха. Вот уходим мы на обед - механик выключает этот рубильник, приходим с обеда - он жик-жик, включает его и всё опять загудело…»
    Мы работали по 12 часов в две смены, очень сильно уставали…»
            «И ребятишки работали по 12 часов?»
            «Да, 12 часов работали…
    Если в день - то с 8-ми утра до 8-ми вечера работали, с 8-ми вечера выходила другая смена и работала до 8-ми утра. Утром мы их сменяли опять, вот так…»
            «Это вы отдыхали всего 12 часов и… опять?»
            «Да, отдохнёшь 12 часов и снова на производство.  Вот так вот и работали…»
            «А по изготовленным вами моделям что отливали потом и из какого металла? Ты помнишь?»
            «Помню, что делали какие-то части на драги, которые отливали из чугуна и стали…»
            «А для военной техники изготавливали модели?»
            «Наверно, изготавливали… Правда, по модели иногда не просто определить, что это за деталь будет и для чего она. Иногда же, наоборот, очень понятно было, что это будет. Вот колесо, допустим, какое-то делали, ну, колесо, да колесо, а, видимо, это колесо было, на котором у танка трек крутится…»
             «А что, ваш завод танки выпускал?»
            «Выпускал завод и танки, но мы, подростки, тогда не знали этого… Взрослые то работяги, я думаю, наверняка знали, но кто будет обсуждать это… Тогда очень строго было, если что - сразу вызовут куда нужно и всё… Себе дороже потом… Раньше - чем меньше знаешь - тем лучше; как говорится - спокойней спишь…»
              «Секретность на заводе хорошо была поставлена, видимо?»
              «Наверное… Знали своё дело тогда… Завод же оборонного значения был.   
    Это потом уже, после войны, мы узнали, что выпускаемые на заводе танки (накрытые) по ночам вывозили по узкоколейке от завода по набережной через Ангарский мост в Затон (а там уже грузили…).  Поэтому мы ничего и не видели. Узкоколейка, видимо, была специально проложена для этого; по ней, я помню, ходил маленький паровоз…»
            «Я тоже ещё помню эту узкоколейку, правда, она уже не действующая была, а рельсы её, по-моему, убрали только в 80-е годы (а где-то просто «закатали» под асфальт).»


                (ФОТО НЕБОЛЬШОГО УЧАСТКА УЗКОКОЛЕЙКИ ПОД АСФАЛЬТОМ)



            «Вот, что завод выпускал снаряды - это мы точно знали… Мы, ребятишки, иногда заскакивали в токарный цех и видели снаряды, которые там вытачивали; их не скрывали, они рядами так и стояли в цехе. Это то видели мы…»
            «То есть в токарном цехе во время войны делали снаряды?»
            «Делали, делали, не секрет был, что там снаряды делают…»
            «А с завода брали в армию?»
            «Когда я работал - у нас с завода никого в армию не брали (так мужики наши, по крайней мере говорили), «бронь» была… Сколько вот человек с ремесленного училища выпускались: и кузнецы, допустим, и токари и слесари-сборщики…, и все они работали…, и никто в армии не был даже…»
             «Конечно, какой смысл - столько времени обучать специалиста, чтобы потом «тупо» забрать в армию…  А сколько месяцев должна была длиться на заводе эта производственная практика и как потом решалась ваша судьба?»
             «Вот это я уже и не помню, сколько времени продолжалась производственная практика на заводе. А после практики, если ты закончил её, то тебя зачисляли в штат, и ты становился специалистом-работягой (и на время войны считался прикреплённым к этому предприятию и должен был работать только на этом предприятии и без соответствующего приказа самовольно не мог покинуть его или перейти на другое. За самоуправство, невыполнение производственного распорядка могли наказать и наказать строго (могли запросто «припаять» немалый тюремный срок)…»
            «И что, могли наказать и осудить и 16-ти летних?»
            «Да, могли осудить, было такое постановление… Строго, строго тогда было…»

     Хотя я старательно и добросовестно и делал всё, помню, что всё это мне не нравилось… Во-первых - этот шум, во-вторых - ты же работаешь, хоть и пацан ещё, а работаешь по-настоящему, в-третьих - не досыпаешь ни хрена… Вот ночью, в ночную смену пообедаем (а обедали бесплатно), сразу разморит и вроде «прикемаришь» так… И вот подойдёт начальник цеха и так: «…вставай, вставай…», а ты проснуться не можешь… Ну, вот, он всё ходил, будил нас… Вот как пообедаем и всё…, спим… Ну, ребятишки же, 13-14 лет ещё…
            «Если вы работали как взрослые вам, наверное, платили уже что-то?»
            «Нет, мы же не считались ещё настоящими «работягами», а всего лишь практикантами… Талоны, правда, нам выдавали на 700 граммов хлеба в день, как работающим (неработающим было положено 300 граммов хлеба); за смену кормили всего лишь раз, поэтому этот хлеб и был как бы компенсацией за завтрак и ужин. Но даже такое положение (как объясняли нам наши мужики) было не на всех предприятиях, не везде выдавали талоны на 700 граммов хлеба…
     Я любил тишину, лес, природу, видно привык, когда мы ходили за ягодами, за грибами или на рыбалку…

     Стал задумываться - что делать, как сменить профессию…
     Однажды в обеденный перерыв я разговорился с молодым мужиком, который также как и мы выпускался из ремесленного училища ещё задолго до нашего выпуска. Он и посоветовал: «…пока ты ещё ученик и не «выпустился» - ты числишься в ремесленном училище, а не рабочим завода. Поэтому, пока не поздно - беги… Тебя судить не будут, а когда ты будешь уже «работягой» - тебя найдут и осудят…»
     Он ещё сказал тогда, что если убежать и какое-то время «перекантоваться» где-нибудь, не дома, то потом можно спокойно поступить учиться или работать в другое место, взять вроде бы должны...
     И я сразу подумал про нашего соседа, Володю Саксонова, который жил на Ремесленной недалеко от нас. Он был гораздо старше меня. Я знал, что в армию его не взяли; перед войной его на три года «посадили» за изнасилование. Он отсидел, вышел и уже работал шофёром в тресте «Золототранс» на ЗИС-5 (автомобиль был грузовой, с деревянными бортами)».

     Отец вспоминал, что когда Володя приезжал домой, то местные мальчишки частенько залазили в кабину его ЗИСа и изображали езду (крутили руль, «бибикали»…).

      «Мы с Женькой Басурмановым тоже не раз сидели у него в машине, да и расспрашивали его немало и о машине и куда он уже ездил на ней по работе… 
     От него мы узнали тогда и о курсах шоферов в автошколе, на которые посылают от предприятий. Володя учился от «Золототранса» и там же и стал работать… Вот Володя нас и «взбаламутил» тогда своими рассказами…

      И после разговора с тем молодым мужиком с завода я и решил поменять, пока не поздно, специальность и стать шофёром… «Отсидеться» какое-то время можно было в Буре, где, по рассказам старших, было много наших родственников…»

            «А ты советовался с кем-то из родных, прежде чем «убежать»?»
            «А как же, с матерью, с бабушкой…»
            «Они тебе дали «добро»?»
            «Дали «добро», сказали: «... «беги», Витя… Там в Буре родни то дополна, ко многим можно обратиться, вот к тёте Дусе той же, маминой (?) двоюродной сестре …  Ну, я и «намотал» себе это на «ус» всё…

……………………………………………………………………………………………………...

     А в конце декабря всей нашей семье довелось испытать самое страшное - на брата Ивана, которого мы в феврале проводили в армию - пришла похоронка. Погиб Иван третьего декабря 1942 года в Ржевском районе Калининской (бывшей Тверской) области.
     Что мы пережили тогда - не передать никакими словами… Мама и бабушка почти всё время плакали и причитали, у Женьки же и у меня в душе была такая злость к фашистам, что хотелось прямо сейчас идти и стрелять этих ненавистных гадов. Тогда же и мелькнула у меня мысль, что надо поехать на фронт, отомстить за брата, хоть одного немца да убить… Думалось - доберусь до фронта, стану «сыном полка» и тогда «покажу» этим сволочам…

      Пока же продолжал работать в цехе, занимался тем, что поручал мастер. Дома с родными часто говорили о Буре. Они же не думали, что я в башке то держал проехать мимо…»
           «Ты точно хотел «убежать» на фронт, если бы всё получилось?»
           «Уехал бы, конечно…»
           «А если бы не получилось?»
           «Ну, это был как запасной вариант, а потом, чтобы мои не переживали. Они бы против сразу были, они бы меня не отпустили ни за что…»
            «То есть, у тебя такое «раздвоение» было тогда? Если бы не похоронка, то может просто уехал бы в Бурю…, а так, после похоронки, у тебя совсем другое было в голове?» 
            «Да…
     ……………………………………………………………………………………………………

     Убежал я в конце весны 1943 года…
     «Рванули» мы вместе с Женькой Толмачёвым.  Мы с ним почти одногодки были и жили они на нашей же улице (это его отца расстреляли перед войной). Ещё как-то зимой я поделился с ним своим планом - сбежать на фронт… Он говорит: «…поехали, я тоже поеду». Я прихватил «свидельство о рождении» - единственный свой документ; Женька тоже, по-моему, брал, точно не помню уже… Взяли мы в дорогу и немного еды…
     В Иркутске сумели пробраться на грузовой крытый товарняк, в который набилось уже немало народа, многие, оказывается, ездили тогда так, денег то мало было, вот и старались проехать бесплатно; может и документы не у всех были… Правда, и железнодорожная милиция лютовала (время было военное, суровое), вылавливая всех подряд… Поэтому ехали (если посчастливилось всё-таки «забраться» куда-то в вагон) с большой опаской. И когда поезд начинал подъезжать к какой-то станции крупного посёлка или города - старались (когда он ещё только тормозил и замедлял ход) выскочить и убежать, чтобы не поймали… Когда же поезд трогался - так же старались заскочить в состав… Поэтому и добирались до места назначения долго, с большими задержками, часто приходилось менять и железнодорожные составы.
     Всем этим премудростям нас «просветили» уже на «ходу», за время поездки до Черемхово…
     В Черемхово - как только поезд остановился - мы с Женькой выпрыгнули… А тут - милиция…, мы разбежались, милиция гонялась за нами, но удалось не попасться… Как мы и договаривались, если кого-то поймают, то будем добираться уже по отдельности; а куда - и сами толком не понимали. Уже под вечер мы сумели пробраться на товарняк (в открытый вагон), который вёз на запад металлические «ежи» - куски рельс, сваренные посередине; такие «ежи» выставлялись против вражеских танков и машин... Оказалось, что не мы одни были такие «умные», под эти «ежи» в товарняке уже позалазили и пацаны и даже взрослые. Нашли одно место под каким-то «ежом», я еле залез под него, там, скорчившись, сидел какой-то парень. Женька сказал, что пойдёт в соседний вагон, поищет там место под «ежом»… Решили, что встретимся в Зиме на железнодорожной станции.
            «А что, военные не следили за этим грузом?»
            «Следили, наверное, но не всегда же, за всем разве уследишь…, да и не танки везли, а «железяки»…
    Когда состав пришёл в Зиму я и выпрыгнуть не успел, меня хоп, значит и сразу словили, парнишка же, «мой сосед», сумел как-то изловчиться и дать дёру…»
           «Кроме тебя словили ещё кого то?»
           «Конечно, много тогда «нашего брата» словили… И вот, кого поймали - «притащили» в железнодорожную милицию, которая прямо на станции была и… в каталажку… Женьку я не видел ни убегавшим, ни среди нас - задержанных. Или его не поймали (он смог убежать) или могли сцапать ещё в Черемхово, когда он пошёл искать место под «ежами»...   
     Ну и стали меня спрашивать в милиции: «…кто ты, да куда едешь и кто это был с тобой?» Я и говорю: ««Да не знаю, кто это был, пацан какой-то…  Я в Зиму еду, к родственникам, сестрёнка троюродная тут у меня живёт, а с деньгами, сами знаете…, туго…» Спросили фамилию сестры. Я говорю: «Скуратова…, работает в депо где-то у вас, на паровозе…»  Я знал (мама мне ещё говорила), что дочь нашей родственницы в Буре - тёти Дуси (она гостила у нас, когда приезжала в Иркутск), работает в Зиме помощником машиниста паровоза.  Мужик там какой-то спросил: «Скуратова? Ленка?» «Ну, да…»  Он и сказал, что сегодня она дома, не на смене. И спросил, знаю ли я её адрес в Зиме… Я сказал, что потерял бумажку с её адресом, когда нас ловили… Он и говорит: «… я вот адрес тебе запишу и по этому адресу уйдёшь к ней». Чё-то полистал и на каком-то клочке написал мне улицу, дом…
    И меня отпустили…, поверили, короче говоря; свидетельство о рождении, правда  посмотрели…
    И я к ней (к Ленке то) и ушёл… Она была дома; хозяйка, помню, ещё была там (у кого она жила) или может родня какая-то, родня, скорее всего... Может она и замужняя уже была и это родня мужа была…, я не помню уже…
    Она и стала меня расспрашивать о том, куда это я поехал. Я говорю: «…вот хотел уехать в «партизаны»… Она и говорит: «Ты, чё, с ума сошёл, тебя же «посадят»… Чё с тобой делать то будем? Давай я тебя увезу в деревню к матери, там же и поживёшь у них. А так, если ты появишься - тебя «посадят»… Я ей объясняю, что меня на завод то ещё не зачислили, мы практику проходили от ремесленного училища… Она и говорит, что сейчас время военное и кто его знает, как могут поступить со мной и будет лучше пожить мне в деревне, пока всё уляжется… Завтра она подменится на работе и отведёт меня в Бурю.
     Ну, и короче говоря, повела она меня… Сразу предупредила: «Пойдём пешком, хоть и далеко, от Зимы до Кимильтея около 30 километров, ещё почти столько же - до Бури… Тут транспорта никакого не ходит, только если кто-нибудь на лошади поедет». Действительно, машин не встретилось ни одной, попадались лишь телеги с запряжёнными в них лошадьми… Кое-кто из хозяев иногда подсаживал нас на телегу. Так мы добрались до Кимильтея; там зашли к родственнице (или знакомой) Елены. Та и говорит: «Куда вы пойдёте, скоро темно будет, ночуйте, утром уйдёте…» Ну, вот, мы переночевали у этой тётки, а утром пошлёпали в Бурю. По дороге, конечно, разговаривали. Я узнал, что у Лены есть ещё старший брат (?), который сейчас воюет на фронте и младшая сестра Зоя, доярка на колхозной ферме (она хоть и жила в Буре - дома бывала редко…). 
    Так, с разговорами, прошли мы пешком почти 30 километров по просёлочной дороге до Бури, не повстречав за всё время ни одной машины (какие там машины в войну то), ни лошади… Я так устал…, но дошёл кое-как…»
    Зашли во двор, Елена говорит: «Мама, вот, гостя тебе привела…» Тётя Дуся меня сразу узнала: «Давай, Витя, проходи…» А сама, знает, что мы пришли голодные-голодные и начинает сразу же «варить» кашу - муку заваривает вот так…, кашей… Такая вкуснятина!
    Муж тёти Дуси - дядя Илья сильно болел, язва желудка у него была, он такой худой-худой был, ни чё не ел, высох весь...»
            «Может рак желудка у него был?»
            «Может и рак, кто раньше об этом знал, тем более в деревне, они же никуда не обращались…
     Ну, дядя Илья (после того, как накормили нас) и говорит: «Ну, давай, садись, рассказывай, чё ты, как у нас то очутился…» Я отвечаю, что так вот и так, всё ему рассказал. Он и говорит: «Дурак ты, ё… твою мать, надо было на заводе работать и работать пока не кончится война, вот… Вас же кормили там?» Я говорю: «Да, кормили…» «Вот и надо было… Ну, ладно, раз приехал - живи…»
     Решили, что я пробуду в Буре до холодов, устроят меня временно на работу в колхоз. Председателем колхоза (как сказал дядя Илья) был «Митрий» Чернышёв  - тоже какой-то наш родственник…»
               «Председатель то хороший был мужик?»
               «Хороший такой, славный мужик… На нас, ребятишек, он никогда не орал, ни чё нам не говорил…

     Дядя Илья посоветовал мне, чтобы не истрепать свою одежду, переодеться. Он дал мне свои ичиги, штаны, сшитые из мешковины, кальсоны и старую рубаху сына-фронтовика. «Вот, одевай всё это, а свою одежду положи, когда поедешь домой - оденешь…» Так я стал настоящим деревенским парнем.
     По соседству с тётей Дусей, через два дома, жили ещё наши родственники - тётя Таня Скуратова с семьёй. Тётя Таня весёлая была женщина, хохотунья…  Старшая дочь их (?) жила в Зиме, средняя, Ольга, работала в Буре трактористкой (её трактор был оборудован газогенераторной установкой и работал на сухих чурочках). Трудились они вдвоём с одной женщиной; дома Ольга бывала редко, больше находились на заимках и в поле. Был у тёти Тани и сын, Николай, немного младше меня, он уже работал в колхозе прицепщиком (когда пахали землю, то он ездил на плуге за трактором…). От тончайшей земельной пыли, которая «поднималась» от трактора и плуга, он всегда был грязный и чёрный как негр, на лице только зубы белели… 

    Да, вот ещё… Кольку то этого, сына тёти Тани, после войны «посадили» за изнасилование (дали три года) и он «сидел» в Бозое. Помню, как мы с его старшей сестрой (она приезжала к нам в Иркутск) ездили в Бозой на автобусе на свидание с ним. Ну, поговорили, конечно, повспоминали прошлое; я и спрашиваю у него: «…вас сколько человек то было?» Он: «Я, один…» Я говорю: «…да она, что, не могла с тобой справиться?» Сеструха его сидела, смеялась ещё так…»
            «В Бозое же осуждённые не «сидели», они в этом исправительно-тудовом учреждении работали. А у Николая какая профессия была?»
            «На тракторе работал, а потом освободился и уехал в Бурю; потом женился и с Бури перебрался в Зиму жить…»
            «В Зиме, наверное, много Скуратовых живёт?»
            «Наверное…
    Да…, этот, муж (?) то его старшей сестры (?) пришёл с войны без ноги (до коленки у него не было ноги). Он, я помню, приезжал за протезом сюда, в Иркутск. У нас же заводик (?) был по изготовлению протезов. Останавливался у нас всё время … Хороший такой мужик…

     В Буре я сначала пожил какое-то время  у тёти Дуси, а когда мы подружились с тёти Таниным Колькой, тётя Таня и говорит: «Приходи к нам, живи у нас, вон с Колькой будете на полатях вместе спать (?)…» И после этого я жил уже у них, хотя постоянно забегал к тёте Дусе и дяде Илье…

     На первое время меня определили на зерносклад, где мы вручную крутили аппарат, который очищал зерно от шелухи (?). Наша бригада состояла в основном из подростков, таких, как я и мой брат Колька. Заведовал нами опять же наш родственник. Звали его Василий, он был хромой на одну ногу (одна нога была короче другой), поэтому в армию его не взяли. У Василия был сын, Анатолий, который был помладше нас. Мы (подростки) подружились и в свободное время ходили на рыбалку на реку Буринку (её все так звали, а на самом деле - река Буря). Речка была хорошая, рыбная, в ней водились и хариус и окунь и щука, налимы были…»
            «А налим то откуда, он ведь холодную воду любит…»
            «А она холодная, речка то, она же с Саян течёт, и светленькая, как Ангара, видно всё…»
            «Глубокая?»
            «Ну, местами глубокая…»
            «А вы с лодки или так заходили?»
            «Так заходили, но мы не очень глубоко заходили…»
            «А чем ловили то?»
           «Лучили ночью и кололи острогой. Один держал факел (они, местные, мазали его чем-то и он, помню, долго горел… А у кого были остроги - кололи рыбу; хорошо ловили… Местные то часто же лучили, они же и до меня занимались там этим делом и были такие, сноровистые…»
            «А сам ты колол? Получалось?»
            «Колол, конечно…, как-то несколько хариусов наколол...»
            «А крупную рыбу не колол?»
            «Нет, только хариусов… Острога, помню, такая кованая была с жалами, как у крючков, чтобы рыба не сорвалась.
     Я иногда приносил свежую рыбу дяде Илье, чтобы тётя Дуся варила ему ушицу; из-за болезни его желудок «принимал» только бульоны одни жиденькие…          
           «Хорошо, когда рыбалка близко от дома?»
           «Конечно…»

     Когда закончилась посевная, нас, всю молодёжь, человек пятнадцать, отправили на «стойбище» - так называли большую колхозную заимку, которая находилась в шести километрах от деревни. На заимке стоял большой дом с русской печью, такой большой, что на ней спокойно умещалось четыре человека… Кто-то спал на печи, но в основном спали на полу этого дома…
      Рядом с домом была «поварня», где нам варили еду. Ещё на заимке был деревянный навес, под который складывали зерно.
     Был у нас на заимке и конь, который, я считаю, надолго отучил меня от езды верхом… Конь этот худой был, да и,видимо, старый уже. И вот его надо было водить на речку поить. Кто просто водил его за узду, а кто садился и так ехал до реки. Седла не было и на спину коня ничего не набрасывали, поэтому приходилось садиться прямо на эти лошадиные «кости»… И вот я поехал, значит, верхом на этом коне до речки. Еду…, чё такое, больно моему заду…
      Напоил его, приехал обратно, смотрю, а у меня пузыри на заднице, сбил всю задницу то… И больше я не садился верхом, всё, отучил он меня, «казака» ездить верхом… Казак называется…
     С нами на заимке было несколько взрослых, в том числе повариха, которая и готовила еду на всю нашу «ораву»… Заправлял всеми делами на «стойбище» тот же хромой Василий…
     Здесь мы занимались в основном заготовкой сена на зиму. Из деревни время от времени приезжали к нам мужики на конных сенокосилках и на разных участках скашивали траву. Вот эту траву мы переворачивали и ворошили, чтобы она хорошо просохла и потом уже стоговали. Была на заимке и небольшая силосная яма, правда, силоса тогда заготавливали мало…
     Вот так и жили на «стойбище», не тужили, с голоду не «мучились…»  Иногда нам привозили мясо диких косуль - «козлятину», которую добывал колхозный охотник. Он
пожилой уже был, потому, видимо, и не взяли его на фронт… У него был короткий кавалерийский карабин, с которым он и ездил верхом на лошади и стрелял «коз», которые из леса выходили на окраины полей. Помню, что заезжал он и к нам на стан, даже ночевал у нас, а утром опять уезжал на охоту. Всю добытую козлятину он сдавал в колхоз, а уже колхоз распределял мясо по бригадам. В то время это была весомая добавка в скудный рацион колхозников, да и скот не надо было забивать ради мяса... Козы же в военные годы было много, вечерами своим рёвом такой концерт задавали, что первое время у меня от этого козлиного рёва с непривычки «мороз по шкуре» шёл…   
   
     Вечерами, у костра, женщины пели грустные песни, вспоминая, конечно, своих мужей, которые были на фронте...

     Иногда к нам приезжала на своём тракторе Ольга, наша с Колькой сестра, и тогда для нас начиналась «санобработка» от вшей, которых у всех было навалом. Да это и немудрено было - спали то ведь все кучей на полу…
     Вот заедет к нам: «…ну, ка, снимайте рубахи…» Мы снимем, она сидит, выщёлкивает вшей… «…а кальсоны идите на речку…» Мы шли на речку, чтобы там «обработать» свои кальсоны… А отвернёшь складки у кальсон - там гниды эти…, ой, до хрена было вшей…»
               «А вы не прожаривали бельё то? Сняли бы да прокипятили…»
               «Сняли… Не так просто снять… В деревне то, когда в баню ходили, там парили, а на стойбище то где там…
     После таких санитарных процедур мы спали с братом более спокойно…

     Когда закончилась заготовка сена, то перед уборочной нам разрешили небольшой отдых. Женщины пошли домой в деревню, а мы остались на «стойбище»…
     Как-то, сидя вечером у костра, Василий спросил: «… умеешь стрелять из ружья?» Я сказал, что умею… «Ну, тогда завтра пойдём с тобой на уток…»  На реке утки летали уже табунами… Охота получилась удачной, Василий добыл шесть штук, я - две штуки. Утка крупная, кряковая, просто прелесть… Решили, что одну утку отправим домой, тёте Тане, а две - больному дяде Илье (одну утку взяли у Василия). Оставшихся уток съели в «общем» котле…
     Василий разрешил мне брать ружьё и ходить на поля, где иногда «паслись» козы. Но я от этого отказался, видимо, «трухнул»… Я когда в первый раз ночью услышал козлиный рёв, мне подумалось, что не только у меня мурашки «побежали» по телу, наверное, и медведи и волки «поджали» свои хвосты… Козлы так страшно и громко ревели, что слышно их было на расстоянии трёх и больше километров…

      Началась уборочная пора. Сначала убирали рожь, потом пшеницу. Скашивали хлеб по старинке, на лошадях с косилками, в ряды…  Женщины вязали снопы, а мы, пацаны, таскали их в одну кучу, место, где наметили молотить зерно.
      Притащили старый комбайн, который на полях убирать уже не мог, мог только молотить снопы. Двигатель комбайна заводили с большим трудом; бедный Василий, помогая комбайнёру завести двигатель, крутил его заводной ручкой, наверное, до ста оборотов в минуту. Крутился он легко, но, видимо, там всё изношено уже было. Когда движок, наконец, заводился, то молотили, не глуша его, пока не кончались снопы...

   Помню хлебосдачу, когда сдавали государству высушенное зерно. Всё же бабы делали, мужиков не было, только такие как мы, пацаны, да старики и инвалиды… На телеги грузили мешки с обмолоченным и подсушенным зерном. Мешки тяжёлые…»
                «Килограмм по 40 - 50, наверное?»
                «Раньше мешки большие были, может и 60 - 70 килограмм… И вот вдвоём забросят бабе на плечо мешок, она и прёт его…
     Потом они везли куда-то это зерно, там разгружали… 

      Когда кончилась уборочная - наш колхоз устроил праздник… Наварили домашнего пива, наготовили (какой было можно) деревенской еды и гуляли в конторе, которая находилась в нашем бывшем родовом доме (там когда-то жили мои родственники по линии матери: бабушка Павла, её брат - Елизар Васильевич, мама…).

      Помню, как из Бури провожали на войну несколько молодых парней…

      Через какое-то время дядя Митя, наш родственник и председатель колхоза, сказал, что вскорости собирается поехать в Зиму, повезёт продавать сено (своё) и возьмёт меня с собой. Но предупредил, что идти придётся пешком, за телегой…
       И где-то через неделю мы (дядя Митя, я и ещё несколько женщин) двинулись из Бури в Зиму. Я думал, что наш возок, гружёный копной сена, будет двигаться еле-еле… Оказалось - нет… Дядя Митя запряг в телегу своего вороного жеребца. Ой, красавец был жеребец, такой чёрный, аж блестел весь, а глаза какие! Жеребец оказался таким резвым и норовистым, что тащил тяжёлую телегу как «пушинку»; я еле поспевал за этой телегой с сеном… Это сено сверху было придавлено жердью (бастриком), привязанной верёвками к телеге, один из концов этой верёвки болтался позади... И чтобы не отстать от всех я брался за эту верёвку и так и шёл за телегой, идти так было намного легче. Бабёнки, которые шли с нами, ещё посмеивались, говоря: «…ну, хитрец ты, хитрец…» 
     Добирались до Зимы мы почти два дня… Там, помню, ночевали у кого-то из родни, а  утром купили мне билет до Иркутска и всё - я уехал домой, они (буринские) меня ещё проводили…
       Вот так закончилась моя сельская жизнь, я опять возвращался в город…
           «Ты, наверное, и отдохнул там ?»
           «Ну, как…, ну на природе всё время, ё-моё…»
           «Наверное, уезжать то неохота было?»
           «Нет, домой тянуло, тянуло всё равно…, домой, домой…»
           «Ну, сначала то с удовольствием, наверное, пожил?»
           «Ну, не с удовольствием, хоть, но надо было - значит надо было… Конечно, сначала то оно вроде как-то неуютно, особенно у тёти Дуси то… Это потом, когда уже у тёти Тани жил, там уже с Николаем то почти не расставались, везде вместе…»
           «А председатель этот, «Митрий» Чернышёв, в Иркутск не приезжал, к вам не наведывался?»
           «Нет, не было такого, куда он поедет, он же председатель колхоза, у него забот знаешь сколько было…

……………………………………………………………………………………………………...


       Домой, в Иркутск, я приехал в ноябре 1943 года, уже снег был, холодно…

      Бабушка рассказала, что за время, когда меня не было, домой то раза два приезжали (с ремесленного училища), спрашивали обо мне. Мать говорила: «Да я сама не знаю, убежал куда-то, сказал - на фронт поеду…»

     Женьки Толмачёва не было… Как мне рассказали наши пацаны, поговаривали, что он пропал, его не видели уже почти полгода…, убежал, наверно… Видимо, никому из своих родных он не рассказал, что решил «сбежать» со мной на фронт. Я же молчал… Вдруг он всё же смог добраться до фронта и стал «сыном» полка и пока не мог или не хотел сообщать об этом своим родным. Но когда прошло уже порядочно времени, я понял, что, видимо, правда, с Женькой что-то случилось…
    Конечно, тогда мы были подростки ещё несмышлёные и ещё мало знали о суровости настоящей, реальной жизни, со многим (в этой поездке на фронт) столкнулись впервые; от этого и были и растерянность и испуг…
    Как оказалось, попасть на фронт было не так просто, как мы думали… Некоторые ребята, я помню, говорили, что подростки пробирались даже к солдатам, которые ехали на фронт в воинских эшелонах; но и это не всегда помогало, вылавливали и их… А мы то чё, мы на товарняках же были… Строго было, сильно строго… Нас прямо предупреждали, что если ещё попадёмся - то «посадят»…
    И вот эта наша глупость всегда камнем лежала у меня на душе. В том, что Женька пропал - была и моя вина… Мы плохо «обмозговали» эту свою поездку на фронт, плохо подготовились к ней и самое главное - нам надо было всё время держаться вместе… 
    Всю жизнь меня мучило то, что я хотел убежать на фронт и… не получилось, не получилось…»
           «А почему?  Не ты один такой был, тысячи пацанов убегали на фронт и почти всех их ловили и возвращали, делая строгое предупреждение и им и родителям. Ведь милиция отвлекалась от своих основных дел и вынуждена была тратить силы на это явление, но с другой стороны - это же здорово, когда даже подростки «горели желанием» отомстить за своих близких и родных…»
           «Всё равно я считал себя неудачником, раз не смог добраться до фронта… Да и стоило вспомнить Женьку - на душе становилось муторно и нехорошо, как будто сделал какую-то гадость…»

……………………………………………………………………………………………………


     В декабре 1943 года я уже учился в автошколе на шофёра третьего класса...    
     На курсах шоферов мы учились вместе с Женькой Басурмановым.  Когда я «сбежал» - Женька так и оставался на заводе Куйбышева, продолжал проходить практику в 14-м цехе. Когда я приехал и решил учиться на шофёра, то он убежал с завода и вместе со мной поступил на эти же курсы шоферов…

     Учились от треста «Золототранс», «Золототранс» платил за нас... Мы подписали бумаги, из которых следовало - когда закончим курсы шоферов - придём к ним, чтобы на их автобазе пройти стажировку и в дальнейшем - у них и работать…»
            «Все от «Золототранса» в вашей группе учились?»
            «Почему только от «Золототранса»? Разные организации посылали на учёбу своих представителей. Организации, правда, почти все иркутские были, трое парней только, помню, учились с Ольхона (с рыболовецкого совхоза). Они тоже молодые были, нашего с Женькой, примерно, возраста…»
            «Буряты, наверное?»
            «Нет, русские, мы  ещё дружили потом с ними; особенно с одним - Володькой - мы хорошо подружились. Потом уже с Ольхона Володька с семьёй перебрались в Бурдугуз; там завод был, где рыбу (омуля, в основном) разводили, вот у него жена там и работала. Потом он стал там работать - шоферить. Мы к нему в гости ещё ездили, а он ко мне как-то заезжал…

     Автошкола была не очень далеко от нашего дома, за мостом через Ушаковку, напротив Шварцевских бань, через дорогу наискосок.


                (СЕГОДНЯШНЕЕ  ЗДАНИЕ  АВТОШКОЛЫ)


    В группе нашей тогда обучалось где-то человек двадцать, кроме парней были и три девушки…Учились каждый день, с девяти утра и почти до вечера (когда до трёх часов, когда и до пяти…). Учили нас хорошо, основательно; в классе висело много наглядных пособий, много было выставлено и учебных агрегатов автомобилей… Кроме теоретических занятий нас обучали и практической езде на автомобиле. Во дворе автошколы в гараже стоял автомобиль ГАЗ-2А с газогенератором, который «заправлялся» не бензином, а небольшими деревянными чурочками (с похожим я уже встречался, когда работал в Буре). Вот на этой машине по очереди инструктор и занимался с нами уроками вождения. Ездили в основном по городу, иногда, редко - до Хомутово…

……………………………………………………………………………………………………..

     Окончили эти курсы шоферов мы в мае 1944 года, проучившись в автошколе полгода…»
             «А экзамены сдавали после окончания этих курсов?
             «Сдавали, сдавали экзамены… К нам в автошколу приезжали представители ГАИ и здесь же принимали экзамены, сначала по теории, а потом и по вождению (вождение мы сдавали на автомобиле автошколы)…»
             «Все ваши «курсанты» сдали экзамены? И девушки?»
             «Вроде все сдали, девушки тоже сдали…»
             «И вам документ выдали какой-нибудь?»
     На руки никаких документов нам не давали, все документы, в которых «говорилось» об обучении в автошколе и последующей сдаче экзаменов, оставались в ГАИ. Автошкола то была от ГАИ, они «связаны» были (видимо, такая система была в то время). Я помню, что часто видел «гаишников» в нашей автошколе, а наши преподаватели были частыми «гостями» в ГАИ…
     Не забывай, что нам тогда, чтобы получить права, необходимо было ещё полгода стажироваться у кого-то из шоферов, работавших на предприятии. Только по истечении полугода шофёр-инструктор писал на стажировавшегося рекомендацию (эту рекомендацию обязательно должен был подписать ещё и руководитель предприятия); всё это отдавалось в ГАИ и только после этого стажёр получал права.»
               «То есть, только после полугодичной практики на своём предприятии, которое послало тебя на учёбу, тебе писали рекомендацию; ты доносил эту «бумагу» в ГАИ и уже на основании всех документов тебе и выдавали права?»
              «Да, такие были тогда законы, готовили шоферов «капитально»; так просто права не выдавали, потому, что машин мало было, техники не хватало. Видно, дорогой был у нас транспорт, сразу не доверяли нашему брату…»
              «Да, готовили вас на совесть, целый год теории и практики…»
              «На совесть готовили, чтобы всё было хорошо… Потом ремонт, мы же всё делали сами, никаких слесарей нам никто не «давал», да и мало их было в те годы; только мотористы были, двигатели делали и аккумуляторщики, а остальное всё делали сами… Ну, электрик ещё был… А ходовую то всю сами делали…


     Вот приходим мы, значит, после этих курсов на автобазу «Золототранса»…
     Автобаза находилась в предместье Марата, по улице Рабочего Штаба, недалеко от маратовской бани (если ехать из города - то по правой стороне улицы). На территории базы стояло двухэтажное кирпичное здание; второй этаж занимала контора автобазы, а на первом располагались небольшие мастерские, где выполнялись работы по проверке технического состояния автомобилей автобазы и при необходимости проводился их несложный ремонт. К зданию были пристроены боксы, в которых размещалась часть машин; основной же парк автомобилей располагался под открытым небом.
     Через дорогу (по левой стороне Рабочего Штаба) находились авторемонтные мастерские «Золототранса». Значительная площадь их территории была занята одноэтажными боксами, в которых собирали, «капиталили» и основательно ремонтировали весь трестовский автотранспорт…
     И нас прикрепили стажироваться к шоферам, которые работали на автобазе.   
     Меня посадили на бортовой полуприцеп ЗИС-5 к молодому парню (имя его не помню уже); он был старше меня намного, но чё-то он не в армии был… Вот с ним, как стажёр, я и ездил сначала. Хотя вместе мы и сделали то всего несколько рейсов по Качугскому тракту…
    Первый рейс, помню, был до Альзон, это, не доезжая Баяндая, деревня. Загрузили наш полуприцеп, выдали путёвку… Вот едем мы потихоньку с ним.  Он - когда машина гружёная - не давал мне руля. Доехали до Альзон, подъезжаем к какой-то часовне; оказалось - в часовне был склад. Мы и разгрузились в этой часовне…
     Обратно когда поехали, он говорит: «Ну, садись за руль…»  Я сажусь за руль, и еду я до Усть-Орды; я ехал за рулём, ну ехал как, тихонько, всё нормально. В Усть-Орде он говорит: «Всё, тут сейчас движение больше, сажусь я…». Садится он, значит, и мы поехали…   
    Ещё как-то отправили нас в рейс до Баяндая. Вот едем мы с ним, а уже вечер, темно становится и как-то вроде на сон тянет… Вот я сижу и так задремал что-то, а он стал спускаться; перед Баяндаем же спуск, серпантин такой (был раньше) перед речкой…И когда он пошёл по серпантину - мотор стал гудеть. А раньше ведь «спускались» не на тормозах, а на скоростях, тормозов то ведь не было, колодок не было, клепать то нечем было во время войны. Вот только на скоростях и останавливались… С горы ехать и тормозить - такого не было. Ну, ладно…, и вот когда он стал спускаться по серпантину с гудящим мотором, я просыпаюсь и сразу за руль... После сна, показалось мне, что он не туда рулит… Он посмеивается: «Успокойся, Витька, ты чё, ты видишь я на уклон иду, успокойся…»

     Был у нас с ним рейс и до Качуга; погрузили всё на полуприцеп и поехали.
     У него, этого парня, родители жили в Баяндаевском районе; вот за Баяндаем, слева прямо по трассе - деревня эта - Покровка, где они и жили… Заехали мы туда, в Покровку, значит…, там переночевали, потом поехали дальше…

     Что не нравилось - почти все рейсы машину вёл он, руль не давал мне, видимо, боялся, что - ли...  Я и говорю ему: «… а чё ты мне руль-то не даёшь?»  «Знаешь, я чё то не доверяю…».  «Ну, и зачем я буду ездить с тобой тогда? Мне надо учиться, а так я не научусь ездить …».

      Приехали мы из рейса в очередной раз, я пошёл к начальнику автобазы (помню, что Киселёв был тогда). Я ему и объясняю: «…вот так и так, чё-то он боится, не даёт мне руль, чё я научусь то…».  Киселёв и говорит: «Ну, ладно, посажу я тебя к другому…».

…………………………………………………………………………………………………….

    А в это время (конец мая 1944 года) несколько наших машин должны были отправить в Заярск, в командировку.

    И вот начальник базы вызывает меня и говорит: «Ты поедешь вот в Заярск, будешь 
стажироваться с Константин Алексеичем (вот сколько вспоминал, а так и не смог вспомнить его фамилию; такая простая русская фамилия), там ты пройдёшь хорошую стажировку. Я знаю, что из тебя выйдет толк... Сейчас отдохни, придёшь ко мне такого-то числа, вот…, вам вручат билеты, сядете на теплоход и поедете в Заярск; машины все уже отправили…»
    Ну, ладно. Я прихожу, меня этот Константин Алексеич ждёт, потому, что и ему начальник сказал во столько-то прийти…, он меня ждёт… Ну, я, значит, прохожу, начальник базы говорит: «Ну вот, Константин Алексеич, ваш стажёр, ваш помощник,  знакомьтесь и договаривайтесь, где будете встречаться, как и что…»
    Ну, мы познакомились, значит, а он на меня так смотрел, смотрел, потом говорит: «Ну…, ясно, понятно… Ну, всё, я согласен, я беру его в стажёры…». Я тогда ещё подумал, что какой-то он шибко спокойный; а у него, оказывается на фронте сын погиб (он мне про него рассказал, когда мы уже ближе познакомились), а я был чем-то похож на него… Когда я зашёл, и он посмотрел на меня, то он опешил просто; очень я «напомнил» ему его единственного погибшего сына… 
    Ну, поговорили мы ещё тогда малость, потом я спрашиваю: «Когда выходить? На теплоходе то вместе поплывём?»  Он говорит: «Вместе... Ну всё…, придёшь (он мне рассказал куда) и мы там встретимся…».

    Я хорошо знал этот район набережной Ангары… Пассажирская пристань, где мы и должны были сесть на теплоход, располагалась почти напротив Курбатовских бань. Туда, с началом навигации из Затона* пригоняли дебаркадер, к которому и швартовались потом пассажирские суда.
     Ниже по Ангаре, почти напротив хлебозавода, был расположен угольный причал. Там стояло несколько (четыре, кажется) портовых крана, которые круглые сутки занимались погрузкой - выгрузкой различных грузов, которые доставлялись и грузились на многочисленных баржах. Очень много выгружали тогда барж с углем, которые «приходили» с черемховских шахт. Очень много этого угля потреблялось расположенной совсем рядом теплоэлектростанцией - ТЭЦ-2 и Куйбышевым заводом…

      Отсюда в Заярск на баржах отправили и наши грузовики…

     Я пришёл, как условились и мы поплыли, значит, в Заярск этот, поплыли на пассажирском теплоходе. Однопалубный теплоход «Советская Бессарабия», на котором мы плыли, был ещё судном колёсным (сбоку вращались большущие колёса с лопастями, которые и приводили теплоход в движение); работал теплоход на угле…  Вместе с нами плыли ещё несколько шоферов из автобазы «Золототранса», машины которых (ЗИС-5) были отправлены в Заярск вместе с нашим полуприцепом… Вниз по течению Ангары, теплоход шёл достаточно быстро и мы добрались до Заярска за два дня…
     Приплываем в Заярск, там уже стоят баржи с нашими машинами… Выгнали, значит, мы свою машину и… началась наша командировка, и моя… стажировка…

    Рабочий посёлок  Заярск (до затопления его водами Братского водохранилища в 1964 году) был расположен на правом берегу Ангары, не доезжая Братска и туда по воде с началом навигации доставлялось много грузов. И грузовой автотранспорт нескольких трестов (включая и «Золототранс») летом и осенью перевозил эти грузы до Усть-Кута.  Заярск и Усть-Кут связывал Илимский тракт (Илим, как все его называли)…»
           «А этот тракт не асфальтированный был?»
           «Нет, обычная грунтовая дорога, не очень хорошая. Но за ней следили, вручную делали подсыпку выбоин…
    Дорогу эту строили заключённые, говорили, что она построена на «костях» многих людей…»
           «Сколько километров этот тракт?»
           «Двести тридцать километров где-то…»
           «По нему и ехали то, наверное, с небольшой скоростью?
           «Какая там скорость, поднимаешься - первая, вторая скорость двигателя, спускаешься - первая, вторая… Это потому, что на ЗИС-5 «тормозов то не было» (нечем было клепать колодки), на скоростях и спускались…»
            «А гор много по трассе было?»
            «До хрена, с одной спускаешься - другая начинается…»
            «А бывало, что при подъёме в гору у вас «глохнул» мотор? А у машины даже «тормозов не было»…»
            «Бывало, конечно… Заглохнет двигатель и так на скорости машина и стоит; выйдешь из кабины, чё-нибудь под колёса подладишь, потом снимаешь со скорости и начинаешь копаться в моторе. Как сделал - заводишь, скорость включаешь и поехал…, «подложка» так и остаётся. В гору поднялся - идёшь, убираешь то, что подкладывал под колёса…»
            «Специальные чурочки, наверное, возили с собой, чтобы подкладывать под колёса?»
             «Да, нет, специально мы не возили, там, чё, леса до хрена…»
             «Да…, любая мелочь на трассе могла оказаться серьёзным испытанием; оказывается, многое надо было заранее предусмотреть и, если что - знать, как поступать в той или иной ситуации…
     И за сколько вы добирались от Заярска до Усть-Кута?»
            «Да иногда сутки ехали, если где задержишься…»
            « А у вас была временная норма, за которую вы должны были доставить свой груз?»
             «Нет, такой нормы не было, как приедешь - так приедешь… Вдруг сломался в дороге…, важно было, чтобы груз довёз в целости.»
            «Вы прямо до пристани Усть-Кута товар довозили?»         
           «Прямо к пристани. Возле Лены склады были крытые, большие такие склады, там все грузы и складировались… Потом эти грузы отправляли по Лене на север, в Якутию и в город Бодайбо (центр золотодобычи). В тех суровых краях добывалось тогда основное золото СССР. Во время войны надо было много золота, чтобы расплачиваться за технику и товары, жизненно необходимые тогда нашей Родине.
    В Заярске была база нашего треста, была гостиница (общежитие), столовая…, всё в самом Заярске… Показали нам комнаты, выдали талоны на питание…На талонах стояли буквы - ВГП, что означало усиленное питание. Один смех - это усиленное питание было… В столовую придёшь - там тебе дадут супчика какого-нибудь или борщеца и на второе - картофельное пюре и ельца солёного и 200 граммов хлеба; вот это и называлось усиленное питание… Съешь и голодный выходишь…
     А питались как? С машин своих и питались, это называлось с «кузова»… Вот везёшь, допустим, муку - муку немножко «теребишь», лепёшки потом стряпаешь, сахар везёшь - сахар отсыпаешь, крупы вот эти все; в каждой машине под кузовом такой вот ящик был, это всё туда складывали…
     Один раз, когда мы перевозили сахар, мы полмешка сахара насыпали; ну, там, с мешков, брали сколько-то и в свой мешок…, и так полмешка набрали… У нас был бардачок, вот, под кузовом, туда и запихали. А есть же  всегда хотелось… И вот, значит, остановишься у ключа какого-нибудь, в кружку насыплешь этот сахар, нальёшь воды, размешаешь и пьёшь… и вроде есть потом неохота… И вот так мы всё лето этот сахар возили с собой…
     «Праздник» у шоферов был, конечно, когда кто-то перевозил бочки со спиртом; за ним выстраивалась сразу колонна. И вот эта колонна, не доезжая Илимска или ещё раньше, останавливалась возле речки. И вот, значит, берут бочку со спиртом (бочки металлические были), приподнимают её и бросают с машины на ребро. Когда бочку так ребром бросаешь - она деформируется и начинает в торце подтекать чуть-чуть…Её приподнимут, положат на кузов и из неё - кап, кап, кап… Под неё - ведро, нацедят, значит, потом перевернут и поставят обратно. Спирт этот разведут, притащат что у кого есть для закуски (хлеб, сахар, лепёшки…) и начинают гулять… Кто подъезжает - если хочет - садись, пей… Гуляют, значит, день…, иногда - два дня, пока начальники не выедут и не разгонят… Вот было как…»
             «Рисковали же, время то военное, могли и под суд…»
            «Рисковали, конечно, могли и приписать что-нибудь. Может и были случаи, не знаю…Хотя с другой стороны - кому работать опять же, работать то некому было, шоферов же не хватало…»
    Ну, мы то, конечно, не гуляли, гуляли взрослые.
    Мы удочки с собой возили. Там, знаешь, рыбалка какая была… Когда с Заярска до Усть-Кута едешь, там много горных речек и такие рыбные. Вот потому и возили удочки, нет-нет, остановишься где-нибудь у речки и порыбачишь…»
           «А рыбу какую ловили?»
           «Хариуса…, в основном он ловился, только надо было за куст прятаться, чтобы рыба тебя не видела; если так стоишь - ни хрена не ловилось, а за куст спрячешься -ловится…
    Ну, вот, наловим сколько-то, всё…, разжигаем костёр, варим уху и едим. Бывало, что кто-нибудь ещё из шоферов подгадывал к ухе то…
    Дядя Костя с собой ружьё ещё брал; он говорил, что раньше то охотился…
    Помню едем с Усть-Кута обратно, порожняком, я - за рулём (когда едем в Усть-Кут и машина гружёная - ведёт дядя Костя, обратно порожнюю - веду я)…  Ну и вот в одном месте, значит, едем - выскакивает заяц… Дядя Костя мне: «…стой! Стой!»   Я - на тормоза, а у ЗИСа хреновые тормоза - механические, «ножник» давишь, давишь…, ручник вытягиваешь - она всё равно катится… Ну, остановились, а проскочили мы, значит, зайца то… Выскакиваем из кабины - он мимо нас… и вперёд… Дядя Костя как свиснет, заяц - раз и сел… Он «тресь» его из ружья…, тот и готов… Я его и спросил: «Дядя Костя, а чё, ты свиснул - он остановился?»  Он говорит: «Если бежит заяц и ты свиснешь - он всегда встанет и… замрёт…»
    Да, вот, знать все эти дела надо было… Свистеть надо, оказывается… Забрали «косого» этого, дядя Костя шкурку снял с него… Приехали в Хребтовую, он тушку его отдал в столовую, говорит: «…нате - ка, вам, сварите его...»  Мы сели с ним, этого зайца как навернули…»
            «И по рюмочке пропустили, наверное, перед зайчатинкой?»
            «Нет…, выпивать он не давал тогда…»
       
            «А других зверей не приходилось наблюдать во время рейсов?»
            «Мы не видели, а другим шоферам доводилось замечать; кто-то даже рассказывал, что на одной из речушек, пересекавших тракт, видел сохатого недалеко от моста …

    Дядя Костя такой мужик оказался хороший, одним словом - настоящий мужик…
    Он рассказал мне, что раньше они жили в Московщине (это село по Иркуту, недалеко от Иркутска), он родился там и вырос… Когда закончил курсы шоферов и стал работать в «Золототрансе», они продали этот дом и построились в Иркутске, в предместье Марата. Перебрались в Иркутск ещё до войны и тех пор там и жили с женой и сыном….
    В «Золототрансе» работает уже давно. В армию его не взяли из-за какой-то давнишней болячки… И, конечно, самая большая боль его (и жены) - погибший совсем молодым их единственный сын… Сын дяди Кости - как я прикинул - был ровесником нашего Ивана…, да и погиб, как оказалось, в тех же краях…»
              «В общем - могли и не брать на фронт, ведь единственный ребёнок он у них был…"
              «Да кто с этим считался тогда, ё-моё… Вон, одни старухи бывало оставались в доме то... В начале войны они всех подряд «собирали», не разбирая ни хрена…
     И вот дядя Костя рассказывать иногда начинает о сыне и… заплачет…»



     «Дядя Костя показал мне как заранее переключаться (переключать скорости). Вот к горе, допустим, подъезжаем, и чтобы в горе не переключаться – включай сразу пониженную и попёр на пониженной.
     Вот как-то дорогой у нас каретка клапанная полетела у двигателя ЗИСа и вот он её заказал, значит, и каретку нам привезли и вот мы сами вскрывали двигатель, сами ставили её; вскрывали, сняли, поставили, потом клапана отрегулировали…»
              «Ты всё смотрел?»
              «Я и делал… Он говорит: «Давай, делай, в жизни всё пригодится…» Он показывал, а я всё это делал. Ну, и вот, я это сделал, потом клапана он уже сам отрегулировал. Всё, завели, поехали… Не ждали, когда приедет моторист, да когда сделает…»
               «А запчасти то были?»
               «А как же, на базе в Усть-Куте, всё там было: и мастерские и гостиница и столовая…»
               «А в Заярске?»
               «И в Заярске было… В основном то в Заярске было, и в промежуточной - в Хребтовой. Вот три базы, три стоянки…»
               «А что ещё дядя Костя? Вы же много с ним ездили, два месяца…»
               «В основном то вождение…»
               «А в конце он уже давал тебе гружёным ехать?»
               «А как же… В начале то - нет, я только оттуда ехал, а потом уже и гружёный ехал…»
               «И тормозов так и не было, всё скоростями работали?»
               «Да, скоростями, тормозов не было…
     Дядя Костя говорил: «Вот всегда запоминай на каком километре, допустим, подъём идёт или спуск и сколько (километров) он идёт этот спуск или подъём. Вот если не уверен, что ты успеешь где-то переключить, подъезжай, снизу давай включай пониженную и поезжай на пониженной…» Это без разницы, гружёный - не гружёный,
хотя когда пустой то оттуда едешь, то горы эти… Главное - гружёный, чтобы не остановился в горе и не «сложился» полуприцеп. Ведь раньше же мы не знали, что нужно страховку, трос натягивать, чтобы кабину то не сшибить… Поэтому и переключались сразу снизу перед подъёмом…»
               «То есть, не было страховочных тросов?»
               «Не было тросов, вот глупость тоже была какая, но, видимо, не знали…»
               «И как они (машины) складывались?»
               «Ну, как… Полуприцеп слаживался сюда, а тут кабина… А вообще то – как повернёт, как дорога, как судьба…»
               «То есть, бывало и кабину разбивало о прицеп?»
               «Бывало… Вот в основном и боялись из-за кабины, чтобы не сложило машину и кабину не сшибло…»
                «А у вас с дядей Костей не было серьёзных происшествий?»
                «Нет, серьёзных не было, по мелочи только, вот как, например, эту каретку клапанную меняли. Если серьёзное что-то - на базе тебе сделают…
     Когда я стажировался с дядей Костей, с нами три девки ещё стажировались; они с нашей базы («Золототранса») тоже были, а до этого мы в автошколе вместе учились.  И вот они тоже с шоферами ездили…»
                «Их отправили в Заярск стажироваться?»
                «Да, но не всех туда отправляли, вот, допустим, Басурманова Женьку туда не отправили, ещё одного парня знакомого не отправили… К кому попадёшь…»
                «Ты бы тоже, наверно, не попал в Заярск, если бы стажировался с предыдущим  инструктором, тем молодым парнем?»
                «Да… Когда я сказал Киселёву, что не надо мне такого учителя, он меня и отправил с дядей Костей в Заярск…»
                «Ты в командировке с этими девчонками не «дружил»?»
                «Нет, не до этого было, так уставали…»
                «А они потом в «Золототрансе» так вместе со всеми и работали?»
                «Так и работали… Но потом разбежались, разбежались, потому, что тяжело же в рейсы то ходить, тяжёлая работа, очень даже…»
                «Так и в Заярске тяжело было, груз большой, дорога длинная, больше двухсот километров, грунтовка, да всё горы…»
                «Ровной не было там дороги, там только перед Усть-Кутом километров десять ровной дороги и всё, а так всё горы, спуски-подъёмы, спуски-подъёмы…»
                «Запомнилась, наверно, эта дорога?»
                «Ой, да ты чё…»
                «Ты тогда молодой был, тебе должна была понравиться эта романтика, природа?»
                «Мне и нравилось… Природа, тайга… Всё это было хорошо, только тяжело…»
                «А дядя Костя выпивал иногда?»
                «Как все мужики…»
                «А вам, стажёрам, не наливали?»
                «Нет, шофера гуляли, а мы то чё… Рыбалкой занимались…»
                «Значит, многому ты у дяди Кости научился, многое он тебе «передал»?
                «Даже очень много…»
                «Расскажи…»
                «Ну, рассказывал и показывал, как ремонтировать машину. Всегда учил: «…никогда не торопись… Подойди, обойди машину, подумай как лучше сделать, а уж потом начинай…»
                «То есть, сначала «включи» мозги…»
                «Мозги «включи»…»
                «Ну, и что… Ты всегда следовал этому?»
                «А как же, он же следит всё равно…»
                «Правила от дяди Кости… А ещё что помнишь?»
                «Хороших правил много было… Хорошо, что я к нему попал, хоть он и простой деревенский мужик был, но замечательный, замечательный человек…»

                «А сколько лет тогда дяде Косте было?»
                «А вот это я точно не скажу, но за сорок, за сорок было…»
                «Он на пенсию с «Золототранса» пошёл?»
                «С «Золототранса»… Он в конце то расстановщиком машин работал и так и ушёл на пенсию… Я ему ещё гармошку делал, когда он уже, по-моему, на пенсии был…»
                «У дяди Кости гармошка была?»
                «Была гармошка…»
                «А тогда в Заярск он не брал её?»
                «Нет, там не играл. Там были два шофёра, играли на баянах, вот они брали с собой…»
                «А дядя Костя не брал у них баян, чтобы поиграть?»
                «Нет, он не играл на баяне, гармошка и баян - разные вещи…»


     Дядя Костя многому научил меня тогда… Стал ездить я намного уверенней, я уже «чувствовал» машину, не терялся в нестандартных ситуациях, как раньше… Когда нам приходилось ремонтировать наш ЗИС, он всегда показывал, как правильно заменить или
перебрать тот или иной агрегат… Он говорил: «Давай, Витька, учись, я тебе подсказывать буду, ты делай всё…, тебе работать…»  В дяде Косте чувствовалась настоящая мужицкая основательность и надёжность…»
            «Часто приходилось ремонтироваться? А ваш полуприцеп - он одноосный был?»
            «Ремонтировали, конечно, и профилактику автомобилю делали, как без этого… Но ЗИС-5 машина крепкая была, хоть и топорно сделанная. На них, да на полуторках сколько за войну всего перевезли; сколько снарядов на передовую они доставили… Даже первые «Катюши», оказывается, ставили на ЗИС-5.
    Во время войны то считалось, что ЗИС-5 - это отличная машина была…
    В «Золототрансе», что по Качугскому тракту, что в Заярске, мы таскали, в основном, полуприцепы. Полуприцепы были одноосные (мост был с двумя колёсами). На раме самой машины был установлен большой поворотный круг, такой же (поворотный круг) стоял и на кузове «прицепа». И вот специальным шкворнем «прицеп» зашкворивался, снизу зачекивался и после этого он мог легко поворачиваться…
     Грузили на такой полуприцеп уже не 3 тонны (норма для этого грузовика), а грузили уже по 5 тонн (из-за того, что кузов уже был почти в два раза больше). Больше пяти тонн нельзя было грузить, тракт был тяжёлый, гористый, да и двигатель ЗИС-5 не потянул бы больше…»

Не было страховочного троса…

            «Вы отдыхали после рейса?»
            «Отдыхали, конечно, как без отдыха… В Усть-Куте также, как и в Заярске, было и общежитие и столовая (нашего треста). В этом плане всё нормально было… Поспишь, перекусишь и обратно, за новым грузом.
     Была и ещё одна небольшая база на тракте - промежуточная между Заярском и Усть-Кутом…»
             «А выходные дни то были у вас?»
             «Нет, выходных не было, даже и не задумывались об этом, работали и работали…»
             «В тех краях, наверно, красивая природа, хоть и суровая? Запомнилось тебе что-то из местных красот?»
              «Красивая, красивая природа там, что и говорить; она почти и не тронута тогда была человеком. На двухстах километрах тракта много на что насмотришься: на горы, речки, перелески, цветущие луга, скалы… Немало красивых мест открывалось тогда нашему взору; во время каждого рейса мы всегда наблюдали что-то новое…
     Но мы же не на отдыхе были, думали больше о машине и грузе…

     Очень мне нравилось одно место на этом тракте... На правом берегу Илима (речки, которую мы проезжали) стояла деревня, с таким же названием - Илим, и сразу за деревней высилась большая скала (наши шофера между собой прозвали её «илимской» скалой). И само место и эта скала были настолько красивы, необычны, что просто завораживали...
    Из под «илимской» скалы вытекал родник и вода в нём была чистейшая, да вкусная (может она казалась нам такой после тяжёлой утомительной поездки), но холоднючая, холоднючая (аж зубы «сводило» после нескольких глотков этой водицы)...
    Мы с дядей Костей во время рейса всегда останавливались там, чтобы напиться из этого родника, помыться и, конечно, полюбоваться «илимской» скалой...»

              «А вы купались в Илиме или других реках?»
              «Не приходилось, как-то не получалось всё… В общежитии же душ был; приезжаешь, раз - в душ, помылся и отдыхать…»

     В то лето с одним из шоферов (из нашего же «Золототранса») произошла трагедия, в которой оказался «повинен» этот родник…
    Шофёр этот (дядя Костя его знал, они и возраста были примерно одного) был хорошо знаком с одним из местных охотников, живущих в деревне Илим и, бывало, что во время рейса заезжал к нему. Так было и в тот несчастливый и трагический рейс… Охотник накануне убил медведя и, нажарив мяса, радушно предложил гостю угощение. А чё, он голодный же (как нас не кормили - еды всё равно было мало), ну и наелся он этой жирной жареной медвежатины… И через какое-то время ему захотелось пить. Он уже завёл свой ЗИС и начал выезжать из посёлка и, конечно, подъехал к «илимской» скале, где вытекал родник. Напился он этой студёной воды и поехал дальше, повёз груз… Там от посёлка шёл подъём в гору, километров 13; в гору поднялся - начинался спуск километров 18 и в конце этого спуска стоял маленький посёлок - Хребтовая. В Хребтовой располагалась и наша база, промежуточная, до Усть-Кута (она одна была на всей трассе).
    И в дороге у этого мужика (он даже до базы не доехал) случился заворот кишок и вот прямо на тракте он умер…
    А шла какая-то наша машина и шофёр увидел, что стоит полуприцеп; а тогда такое правило было - видишь, что на трассе стоит машина - обязательно остановись и посмотри… Ну и вот, обнаружил он его уже мёртвым…
    Похоронили его в Хребтовой, на небольшом местном кладбище. На похороны, помню, приезжала и его жена…
    Вот была у нас и такая невесёлая история…


    Проработали мы там всё лето и часть осени. После завершения работ все наши машины были также погружены на баржи (их, как и раньше, должен был доставить до Иркутска специальный тягач). Мы же должны были плыть на пассажирском двухпалубном теплоходе «Карл Маркс». «Карл Маркс», как и «Советская Бессарабия», был колёсным судном, но повыше и побольше его… И вот на этом «Карл Марксе» (а к нему, как оказалось, прицепили ещё две порожние баржи) мы и поплыли. И если с Иркутска до Заярска (вниз по течению Ангары) мы приплыли быстро, то с Заярска (вверх, уже против течения) тащились медленно-медленно… Казалось, что «Карл Маркс» и не плывёт, а стоит (смотришь - вроде стоит на месте, потом чё-нибудь отвернёшься, поговорить…, нет, вроде идёт…). И так только до Свирска плыли мы целых пять суток… Продукты - какие были - все сожрали… Решили - лучше поедем домой на поезде. Со Свирска доехали до Черемхово (там у них узкоколейка шла раньше), а с Черемхово сели на поезд и приехали в Иркутск…. Приехали все обросшие, голодные…

     А «Карл Маркс» приплыл в Иркутск ещё только через два дня…

     А ещё через несколько дней прибыли и наши машины. Мы перегнали их на автобазу и затем делали им профилактический ремонт после этих тяжёлых горных рейсов…
     Тогда же дядя Костя пишет мне и «заключительную»; в ней он отметил, что стажировка мною закончена и что я полностью соответствую профессии шофёра. Начальник нашей автобазы подписывает, я отношу документы в ГАИ и через какое-то время получаю права, точнее «Удостоверение водителя третьего класса», так тогда этот документ назывался. На корочке «Удостоверения…» ещё, помню, был напечатан стилизованный образ «Эмки…»
            «Быстро права выдавали?»
            «Да сразу почти, утром сдаёшь эту «бумагу» - после обеда, обычно, уже получаешь права…
             «Талон предупреждений тоже прилагался к правам?»
             «Талон не выдавали, его тогда не было ещё; талон этот уже после войны, в 60-е годы ввели…»
             «А в ваших правах указывалась категория на управление разными видами транспортных средств?»
             «Категории не было, была только классность (был третий класс, второй класс и первый - самый высокий класс). Классность и определяла возможность работы на том или ином виде транспорта. С удостоверением водителя третьего класса разрешалось работать на легковых и грузовых автомобилях…»
             «С третьим классом на любых грузовиках можно было работать? Даже на крупных дизельных?»
              «На любых можно было работать, даже на самых крупных…
     А вот, чтобы водить автобус - уже нужна была классность не ниже второй…»
              «А первый класс?»
              «А первый класс - это уже считался механик (автомеханик)…
     Механиков готовили и на специальных курсах, учили на них очень серьёзно и основательно…»
              «Чтобы получить профессию механика - надо было иметь удостоверение водителя второго класса или это было необязательно?»
            «Удостоверение водителя надо было иметь, хотя бы третьего класса. Вот с ним уже можно было учиться на механика. Учились на механиков полгода, полный рабочий день…
     Потом то (в 60-е годы и позднее), чтобы получить профессию автомеханика, надо было уже техникум заканчивать.
     Раньше это престижно было - работать механиком, «баранку» не надо было крутить… Механики занимались ремонтом автомобильной техники, причём, не лично; им подчинялись слесаря, мотористы, электрики… Если шофёр сам занимался ремонтом, то для того, чтобы получить необходимую деталь со склада по накладной, он должен был подписать её у механика. Механик же, прежде чем подписывать - обязан был разобраться в сложившейся ситуации; мало ли что может сказать шофёр, а вдруг он не разобрался с причиной неполадки или сознательно обманывает…
     Механик должен был досконально разбираться в технике, быстро выявлять причину любой неполадки в автомобиле, находить оптимальную возможность по её устранению.   
     Хороший механик на автобазе был человеком, которого ценило и уважало и начальство, и простые работяги-шофера…

             «Ты рассказывал, что на стажировку все разъезжались на свои предприятия, там стажировались и потом получали права. Кто учился в вашей группе в автошколе - в разное время, наверное, получали права?»
             «Конечно, в разное время это происходило, ведь каждый получал свои права сам…»
            «Ты, когда самостоятельно работал, встречал потом кого-нибудь с автошколы, из своей группы?»
            «Здесь то, в Иркутске, я со многими встречался, они также шоферами «вкалывали»… И эти девушки, я помню, шоферили (они на грузовых работали). Я многих тогда наших на «дороге» встречал…

            «А ты поддерживал потом отношения с дядей Костей…?»
            «Конечно, я же ещё почти два года работал в «Золототрансе», там мы, конечно, общались…»
           «А после того, как ты перестал там работать, встречались вы ещё?»
           «Иногда встречались, на улице где-нибудь…»
           «На иркутских дорогах, наверное, сигналили друг другу?»
           «Нет, на дорогах уже не встречались, он позже расстановщиком стал работать, видимо, здоровье пошатнулось, может зрение «село», да и года «своё брали»…»
           «Это что за расстановщик? Такая должность была на автобазе?»
           «Была такая должность…
    Машины «заходят» когда на автобазу - расстановщик и определяет кому какое место занять; показывает - ты, допустим, ставь сюда, а ты - туда…»
           «Так у вас много машин было на базе?»
           «Конечно, много…»
           «А он так и работал на вашей автобазе, а не в ремонтных мастерских?»
           «На автобазе, на автобазе… Так он и проработал расстановщиком до пенсии, видимо…»
           «И вот когда ты уже не работал там, а он работал расстановщиком, вы иногда с ним и встречались?»
           «Ну, да, встречались, чаще на улице где-нибудь…, поговорим, повспоминаем…
     Один раз как-то встретились, разговорились, он и поинтересовался - кем я работаю. Я
говорю, что сейчас тружусь шофёром на ГАЗ-51 («хлебовозке»), а до этого работал в мастерской по ремонту баянов, аккордеонов…  Дядя Костя и спрашивает: «А гармошку можешь мне отремонтировать?» Я говорю: «…ну, конечно.» Ну, вот, взял он мой адрес (а я тогда ремонтировал дома инструменты, которые мне иногда давали «чинить» клиенты, знавшие меня ещё по мастерской или по рекомендации) и принёс свою гармошку ко мне домой, на Писаревскую.  Я отремонтировал, он говорит: «… ну чё, сколько Витька тебе платить?»  Я: «Ты чё, дядя Костя…, платить…» Он довольный такой… «Ты у меня как сын…, вот похож, похож на нашего сына…»  Сын то у него погиб на войне… «…когда мы с тобой ездили…, ты за рулём сидишь, я вот так посмотрю на тебя…, ну вылитый наш Димка…»  Да и я чувствовал, что любил меня дядя Костя…, любил, что я вот… и похож был на его сына и что я не ленивый был, всё делал…»
           «Да…, какой хороший человек повстречался тебе в жизни… Он, наверное, давно умер уже, дядя Костя то? У тебя не осталось что-нибудь на память о нём, предмета, подаренного им, фотографии его?»
           «…нет, ни фотки, ничего нет…, раньше как-то по-другому смотрели на всё это, да и молодой я был...»

             «А Женька Басурманов там же, на базе «Золототранса» стажировался?»
             «Да, на нашей же базе, со своим инструктором на ЗИС-5 возили грузы по районам области…»
             «Но в такой длительной командировке, как вы с дядей Костей, не был?»
             «Нет, в такой не был, были у них непродолжительные командировки, но такой, как у нас, не было…»
             «Он и права тоже получил, как и ты?»
             «Получил, получил… Я помню, что тётя Наташа тогда всем в доме хвалилась, что её Женька права получил…»
             «И что, от тоже потом в «Золототрансе» работал?»
             «Да, нет… Вскорости выгнали его с автобазы… Было вот что…
     Зима же была уже, холодно… Машины то в основном стояли на улице, только ремонтировали их в гараже... Утром приходишь на базу - начинаешь костёр разводить, там были такие вот лотки специальные. На нём и разводишь костёр, ждёшь пока там угли нагорят, чтоб пламени не было, но, чтобы жар был… Потом подсовываешь этот лоток под картер, вот, и начинаешь ручкой двигатель проворачивать потихоньку…, потихоньку… Там всё «отходит» постепенно и начинает крутиться легче, легче…, смазка то оттаивать начинает… И вот потом, когда он уже начинает легко крутиться - бежишь в кочегарку с ведром или там два ведра у тебя. Кипяток заливаешь в радиатор, вот, потом опять крутишь, а краники радиатора и блока двигателя открыты; как только краник «побежал» - она уже холодная вода в кранике. Ты эту воду спускаешь, бежишь опять в кочегарку, опять тащишь кипяток. Краники закрываешь, кипяток этот заливаешь и начинаешь прокручивать двигатель. Если он уже хорошо крутится, включаешь зажигание, чирик-чирик-чирик… и она (машина) заработала, вот…
     Потом, значит, берём путёвку, садимся и едем…
     А с Женькой то Басурмановым, что вышло… Мне это ребята рассказали, сам то я не был там тогда… Женька, когда пришёл на базу - развёл как обычно костёр на лотке, прогрел картер, залил кипяток в радиатор и стал, значит, заводить... Машина не заводится, он решил бензин подкачать бензонасосом. А бензин не идёт, видимо, замёрз краник бензобака, водичка туда попала вместе с бензином, вот и замёрз…»
            «А что, у ЗИС-5 на бензобаке краник был?»
            «Ну, да… У ЗИС-5 бензобак же под сиденьем был, сиденье отодвигаешь, а там - горловина бензобака. Тогда же бензин не такой ядовитый был, не этилированный… И под днищем бензобака, на трубке был краник… Ну, и вот…Чтобы краник оттаял (чтобы повернуть его), он решил его отогреть. Сделал такой факелок небольшой, ну, поджигает его и, дурачок, хочет туда, под бак, в краник… Это хорошо - проходил механик; Женька только хотел лезть, тот: «Куда лезешь?» «Да подогреть краник…»  Он и кричит ему: «…подожди, ты что делаешь, сукин ты сын… У тебя что, б…, совсем мозгов нету, это же бензин, сейчас же взрыв будет... Ну-ка, пошёл на х… отсюда, чтоб ноги твоей здесь больше не было…»  И всё, сразу Женьку и «выгнали», совсем «выгнали» с автобазы… Он бы так, знаешь, наделал «делов» то…»
            «Ну, вы же, наверное, изучали и технику безопасности и как надо вести себя в критических ситуациях…»
            «Конечно, и технику безопасности и другое…, всё это мы изучали. Просто мозги не сообразили тогда у человека и всё…»
            «А если бы механик не проходил тогда или не заметил этот факелок у Женьки? Мог бы бензобак взорваться?»
            «Конечно, мог…»
            «И погибнуть он мог тогда?»
            «Естественно… Почему его и выгнали сразу без разговоров…  Когда я вернулся из рейса - Женьки уже не было, уволили его...»
            «И куда он потом?»
            «А ушёл опять на Куйбышев завод, вот, там устроился столяром и так работал столяром в 14-м цехе…»
            «Он там и войну проработал?»
            «Война то чё, война уже заканчивалась… И вот, в столярном цехе Женька, видимо, всю жизнь и проработал…»
            «А не выгнали бы его тогда - стал бы шоферить, наверно?»
            «Конечно, работал бы шофёром…
     Знаю, что потом (когда он стал работать на заводе то) ему выписали лес и он построил себе дом в Радищево, за школой. Они с матерью, тётей Наташей, и перебрались туда и там и жили…»
             «А дядя Миша - отец Женьки?»
             «А он умер, ещё в конце войны умер от чего-то…»
             «Он женился потом, Женька то, не знаешь?»
             «Не знаю, мы потом как-то разошлись… Я видел его только один раз потом, когда учился на подготовительных курсах перед поступлением в техникум. Мы занимались тогда в клубе завода имени Куйбышева… И вот они с начальником цеха, я помню, приходили, чтобы в клубе этом переделать окно, ну, Женька и делал замеры… И вот тогда мы и виделись, а так больше не виделись…»

……………………………………………………………………………………………………...

             «А ты на какой машине работал в «Золототрансе» после получения прав?»
             «Получаю права, значит, меня «садят» на бензовоз… (Это в октябре (?) 1944 года было). Они не имели права «сажать» меня на такую машину (я потом объясню почему), поэтому начальник базы и спрашивает у моего инструктора: «Константин Алексеич, как он, такой…, справится?»  «Справится…» Дядя Костя уже хорошо знал меня, знал, что я усидчивый, потом я любил машину, понимал её уже, глупостей не делал; ну, там чё, там же полгода я стажировался… Да и не хватало же тогда шоферов, не было… Да и как я потом понял - отказывались многие шофера от работы на бензовозах (кто-то - из-за проблем со здоровьем, кто-то - по другим каким-то причинам)…
    Ну и посадили меня на бензовоз; это был ЗИС-5 с металлической бочкой. Многие шофера удивлялись, что мне, молодому (мне ещё и 17-ти лет тогда не было) сразу дали бензовоз…
   Ездил в рейсы до Баяндая, Качуга, иногда в Жигалово… Зимой часто ездили в паре на двух машинах. На втором бензовозе работал Витька Верхозин, он был почти мой ровесник, но закончил курсы шоферов пораньше, чем я… Летом могли ездить в рейсы по отдельности, зимой - тоже, если не далеко (в Усть-Орду, в Баяндай), если предстоял дальний путь (в Качуг или в Жигалово) - то ездили только в паре…
    У Виктора у нас на автобазе работал мотористом отец и после наших рейсов он иногда предлагал: «Ребята, загоняйте свои машины на «яму», посмотрю ваши движки…» И мы загоняли машины в гараж и ставили на «яму». Он снимал картер и смотрел коленвал, подшипники, прокладки и при необходимости - делал ремонт… Так, что в этом плане, мне, можно сказать, повезло; я знал, что многие наши ездили, пока у них не «вылезет» наружу какая-либо неисправность в машине или пока не «стуканёт» движок. Часто и ремонтировались тогда прямо на трассе…»

             «Так жизнь заставила и научила разбираться в тонкостях автомобильного ремесла?»
             «Ну, немного то я разбирался и после автошколы, а когда посмотрел, как отец Витьки Верхозина делал ремонт нашим с ним движкам, то и сам стал кое-что ремонтировать, мог даже «перетяжку» двигателя сделать…»
             «Что за «перетяжка»?»
             «Подшипники, прокладки убирать, поджимать, чтобы не стукало то…»
             «Это какие подшипники?»
             «Где победитом залито, на коленвале… Это то я сразу соображал, как делать то…»
             «А по звуку чувствовал тоже?»
             «Нет, по звуку сначала не соображал ни хрена, потом уже стал соображать…»
             «Тебе кто-то подсказал это?»
             «Витьки Верхозина отец, который нам всё время делал «перетяжки»… Он ещё потом говорил, вот, ребята, главное – слушайте движок, как только «стучок» появился, вот бери, говорит, молоток с деревянной ручкой и вот так вот на крышке на свечку, её так вот прижал, слушай, опустил, слушай, если когда прижал – есть стук…»
              «Это на заведённом двигателе?»
              «На заведённом… Вот если, говорит, стучит, опустил – перестал стучать…»
              «Это как?»
              «Ну, свечка ввёрнута, проводок, всё, работает двигатель, а чтобы тебя не ударило от свечки этой током, а там же железный молоток, ты замыкаешь, замыкание делаешь между свечой и массой, головка блока - это же масса; ну, вот, замкнул, у тебя ток идёт уже не на свечку, а идёт на массу, на молоток и на эту… И всё, и тот начинает, видимо, там брякать, даёт знак…»
               «То есть, когда хороший двигатель – он не бренчит?»
               «Нет…, никаких звуков… А при замыкании, если неисправен, есть звук…»
               «Это так у всех, видимо, двигателей?»
               «Ну, да, конечно, принцип один… Но это у карбюраторных двигателей, у дизелей по-другому совсем…»
               «И что, вы прямо слышали этот стук?»
               «Ну, конечно, вот он говорит: «… слышите?» Мы говорим: «Слышим…»  «Вот вам впоследствии пригодится. Как только проверил, где нет стука – можешь ехать, а если есть «стучок» – всё, надо «перетяжку» делать…»

     У нас там были карбюраторщики, электрики, «тонкий» ремонт машин делали они, у них специальные приспособления и приборы были (без приборов это не устранишь). Это потом, я уже когда сам разбирал, продуешь – опять поставишь и всё…
    Мы сами, в основном, ремонтировали свои машины, никому не доверяли…»
               «А когда с дядей Костей ездили, он говорил тебе, что ты уже разбираешься? Нравилось ему?»
               «Ему нравилось, что я безотказный работяга, вот что ему нравилось…»
               «Ну, ты же не за водкой ему бегал?»
               «Нет, конечно…
     Это всё приходит с практикой, с практикой… Вот когда сам машину всё делаешь, вот одно сделал – может сначала неважно чё-то сделал, второй раз ты уже сделаешь хорошо, вот так-то вот…
     Сейчас то так не слушают, щас приборы, тык и всё… Сейчас на стенде всё проверят, все автомобили с электроникой, щас - другое дело… Это раньше всё по-простому было, на глаз, на слух…»
               «Видимо, много чему научил вас отец Верхозина?»
               «Ну, конечно, ты чё, он же нам всё рассказывал, что в жизни могло пригодиться… Допустим, если в дороге что-то случилось с машиной – как сделать; какие запасные части должны быть с собой…»
               «И какие это были запчасти?»
               «Ну, бабина, трамблёр, карбюратор – эти были в запасе всё время; некоторые и генератор возили с собой…»
               «Кто-то, наверно, просто щётки от генератора возил, чтобы отремонтировать его, если что?»
               «Нет, с щётками возни много…, целиком генератор возили…
     Когда я уже на Севере работал – там всё возить приходилось, а здесь то нет, здесь не возили; трамблёр я возил…Машин то ведь всё равно до хрена идёт, попросишься – всё равно дотащат тебя до деревни…»
               «А как на Севере в 50-ти градусный мороз можно заменить что-то?»
               «Да, там за 15 минут надо успеть, не успел – всё, начнёт «щёлкать» уже движок в такой то мороз. Нет, там всё делаешь быстро, раз-раз, моментом всё это. Там и карбюратор возили и трамблёр и генератор…»
               «Генератор же не заменишь так быстро?»
               «Почему? Заменишь, успеешь, конечно… А можешь и доехать до посёлка какого-то на аккумуляторе…»
                «А чему ещё отец Витьки Верхозина вас научил?»
                «Ну, перетяжки двигателя он научил нас делать. В дороге то это самое первое, если мотор застучал – значит надо перетяжку делать; а если ты со стуком проедешь какое-то время, всё – надо потом двигатель снимать и вал (коленвал) растачивать, его же наколотит, эллипс вот и всё… А если ты сразу хватился, сделал перетяжку (прокладки убрал, потом подтянул эту (?) и всё, можешь дальше «врезывать»… Поэтому нам дядя Петя, Витькин отец, всё время и говорил, когда мы возвращались из дальних рейсов: «…ну, ка, заскакивайте на яму, я щас быстренько посмотрю ваши движки…» У него же там все приспособления под рукой, он сразу, раз-раз, гайки все моментом открутит, картер снимет…»
                «А что ещё в пути в машине ломалось?»
                «Ну, подшипники «летели»…, поэтому подшипники запасные возили с собой, те же ступичные, передний один, потом задний один…»
                «Это на ЗИС-5?»
                «Да…»
                «А у «Студеров» не «летели» подшипники?»
                «Почему не «летели»…, «летели»… Да на каждой машине может «лететь», это же смотреть надо своевременно, проверять; колёса вот так качать, болтается - не болтается, поддомкратишь, покачаешь, люфта нет – значит нормально, если есть люфт – открываешь, подтягиваешь и всё. Когда люфт появляется – подшипник же быстро разбивается…»
                «Потом и резину «жевать» начинает…»
                «И резину «жуёт» и всё, моментом; срезает быстро…»
                «А так ЗИС-5 хорошая была машина?»
                «По тем то временам – хорошая машина, не сравнишь с «полуторкой» то…, слабенькие «полуторки» были, и движок слабый и сама машина была «слабая», да всё было слабенькое… А вот ЗИС-5 был крепкий такой…»

            «А как свою первую зарплату получил - помнишь? Обмывали её, наверное?»
            «Нет, не было ни чё, получил да получил… Принёс домой…»
            «А тогда тоже были аванс и получка?»
            «Да, аванс и получка…»
            «А ты оставлял сколько то денег себе?»
            «Нет, почти не оставлял, всё матери отдавал тогда…  Когда в рейсы ездил, то брал немного, чтобы, допустим, в столовую зайти пообедать или ещё что-то…»
            «А если в дороге случалось что-нибудь?»
            «А чё, там машины же наши ходили… А потом и в Баяндае и в Качуге у нас - «Золототранса» (и у «Верхлентранса» тоже, когда я там потом работал) - были и гостиница и столовая и ремонтные мастерские. Если что случалось с машиной серьёзное на трассе - тебя дотащат до мастерских и там уже слесари помогут отремонтировать её…»


……………………………………………………………………………………………………...


            «А день 9 Мая 1945 года помнишь?»
            «Помню, конечно… Начинался он как один из многих рабочих дней. Как обычно рано утром мы с мамой пошли на работу, я - в «Золототранс», она - в свой киоск. И она и я тогда работали на улице Рабочего Штаба, поэтому и ходили вместе; транспорта не было, все ходили пешком. Мы доходили с ней до улицы Баррикад и по ней - до Рабочего Штаба…
      Утро в тот день было солнечное-солнечное.  Идём, чё такое…, все кричат: «…победа, победа…, ура…» Все люди весёлые, улыбаются… Вот так и узнали, что война закончилась…
     Пришёл на своё предприятие - там тоже все радостные…, обнимают, поздравляют друг друга. Был небольшой митинг, начальство поздравляло всех с Победой; потом объявили, что сегодня - нерабочий день, можно праздновать здесь, на предприятии. Ну, и все наши, конечно, по своим «закоулкам», и отмечать… После обеда нас всех отпустили…
     Кто дома праздновал в этот день, кто в городе - на площади Кирова, на набережной Ангары… Столько народа было на улицах, столько флагов красных…


…………………………………………………………………………………………………..


     Уже после победы над Германией, в июне 1945 года (я продолжал работать на бензовозе в «Золототрансе») получил я повестку из военкомата. В военкомате мне (и другим, кого вызвали тогда) выдали предписание и объяснили, что мы должны пойти в райком комсомола Сталинского района, где нас обо всём и проинформируют.
     Оказалось, что мы (группа таких же как я молоденьких ребят, которым, видимо, не было ещё и восемнадцати лет) должны проучиться на курсах молодых моряков. После окончания этих курсов нас по желанию (так нам объяснили) отправят поступать в военно-морское училище...
    Я когда дома то сказал, что буду учиться на этих курсах и что, возможно, «возьмут» в военно-морское училище, как «завыли» мои «старушки»…

    Курсы эти проходили в исполкоме Сталинского района по улице Декабрьских Событий 27 (там же находился тогда и райком комсомола). И вот нас стали учить всем этим морским делам…
             «А вас сколько в группе училось?»
             «Да человек пятнадцать…»
             «Все парни были, девчонок не было?»
             «Все парни, здоровенькие, крепенькие такие…»
             «В вашей группе только шофера были?»
             «Да, нет, разных специальностей ребята…»
             «А кто преподавал вам?»
             «А был здесь моряк без ноги, офицер какой-то, он служил в Ленинграде и, видимо, ранили его или что-то, но ноги не было у него; вот он, значит, и преподавал нам…»
             «Он специально приехал преподавать вам?»
             «Нет, он жил здесь, у него родители здесь жили…»
             «Его, видимо, просто привлекли к этой работе?»
             «Привлекли, конечно, чтобы он читал нам этот курс молодого моряка?»
             «А что он вам читал в основном?»
             «Да, всё… Изучали военные корабли (советские), разбирались с семафорной азбукой, флажками, воинскими военными званиями (морскими, в основном), знаками различий…»
    Нам даже выдавали тельняшки и матросские рубахи с откидными воротниками, которые сверху тельняшек одевались; не новые, но ещё хорошие… По желанию…, кто хотел - получал, разрешалось одевать их и на занятия...»
              «Завлекали вас, значит, атрибутами морской службы?»
              «Наверно…»
              «А экзамены сдавали?»
              «Нет, не сдавали…»
    Учились мы два дня в неделю, остальные дни трудились на своей основной работе. На улице было тепло и во время «перемен» мы выбегали перекурить или подышать воздухом…
    Кроме того, проводил с нами свою работу и райком комсомола, по завершению которой нас всех приняли в комсомол и выдали комсомольские билеты…
    Прихожу я домой,  показываю маме и бабушке комсомольский билет и объясняю, что я теперь комсомолец. Бабушка без звука вырвала у меня комсомольский билет и в… горящую печку его… И ещё проворчала: «…и не вздумай вступать туда…» У бабушки, видимо, в тот момент прорвалось чувство ненависти к Советской власти, которая когда-то отняла «всё» у их семьи… А что делать, бабушка Павла глава семьи была, а мы старших привыкли уважать и слушать…
     Вот так и окончилась моя комсомольская жизнь. И я молчал про эту историю с комсомольским билетом, скрыл…,  никому ничего не говорил…
           «Мог бы и сочинить что-нибудь, например, что билет сгорел, когда загорелась машина или ещё что-нибудь… Это же не партийный билет, за потерю которого исключали из партии.»
           «Ну, не стал я так поступать почему-то, просто не сказал никому и всё…»

     Закончили мы эти курсы молодых моряков через три месяца.
           «Что-то недолго вы проучились?»
           «А им зачем нас долго то учить, им - главное - чтобы нас «затянуть», а потом уже всё, никуда ты не денешься…»
           «Кто учился - все курсы закончили?»
           «Все закончили…»
     Ну, и вот, после курсов я, как и прежде, стал работать в «Золототрансе» всю рабочую неделю…
    А через какое-то время позвонили к нам в «кадры»… «Кадровичка» и сказала диспетчеру, что когда будет брать путёвку Скуратов, то пусть зайдёт к ним, в «кадры»… Ну, и вот… Когда я пришёл за путёвкой, диспетчер отправила меня в «кадры». Поднялся я в «кадры» (отдел кадров был на втором этаже здания), там мне и сообщают, что звонили из райкома комсомола и сказали прибыть туда, чем раньше - тем лучше… 

    Захожу, там сидит капитан второго ранга, две большие звёздочки, пожилой такой мужчина, солидный. «Ну, здрасьте, здрасьте… Проходите, садитесь… Вот так, сынок, мы набираем в военно-морской флот добровольцев, сибиряков, комсомольцев…» Думаю: «…не зря нас, видимо, во время учёбы приняли в комсомол…» «Так вот, отправим вас в училище, военно-морское училище, оттуда вы выйдете офицерами и будете служить в военно-морском флоте. Вы согласны?»
    Хорошо, что набор производился на добровольной основе, а то у меня мозги «набекрень» пошли… Мужиков то наших ещё не было… Отца не было, Васи не было, Женьки не было, Ваня погиб…, дома - старая бабушка да мать; мне даже посоветоваться то не с кем… Я ему обрисовал эту свою ситуацию и говорю: «Вы поймите меня правильно, у меня бабушка, ей под семьдесят лет, мать вот «на моей шее», я один в семье сейчас работник, мать хоть и работает, но вечно она больная… Вот что на моём месте вы бы сделали?» Он говорит: «А я бы на вашем месте уехал (в училище), такой случай вам в руки идёт… Потому что вам жить, эти старухи - они умрут, а вам потом жить. Мы вам сейчас даём дорогу в будущее…» Я говорю: «Вы меня извините, но я посоветуюсь с родными…» «Ну, хорошо, советуйтесь. Придёте завтра, скажете мне результат…»
    Прихожу я домой, только заикнулся, они (мама и бабушка) как «вой открыли»; вот, мать плачет, бабушка плачет, орёт на меня, что я, мол, и в комсомол то специально вступал… Я оправдываюсь: «… да ни чё я не специально…» Они: «Ты у нас последний, тех (отца, Васи и Жени) нет…, ты - последний…» Ну, и как завыли… Я говорю: «Ладно, не поеду никуда…»
    Назавтра пришёл я к этому капитану второго ранга, говорю: «Знаете, я не могу, мои «старухи» - когда я заикнулся - так «завыли»… Потому что потеряли одного (Ивана), эти (отец, Вася и Женя) в армии служат и где они, что с ними - неизвестно…» Он мне посочувствовал и так по-отечески: «Дурачок ты… Ну, иди, я тебя понимаю, родители, конечно, есть родители… Береги их, они и так «хватили» горя…
     Он, этот капитан второго ранга, наверное, так и беседовал со всеми, вызывая по одному…»
            «Ну, не зря, видимо, такого отправили… Пожилой, опытный, обстоятельный…»
            «Нет, он - молодец мужик был, притом душевный такой… Так и сказал тогда: «…ладно, сынок, ладно… Я тебя понимаю…»
            «Получается, что родные (особенно бабушка Павла) большую роль сыграли в твоей, только начинавшейся взрослой жизни? Не понимали они, что времена изменились и жизнь стала совсем другой? Не признавали всех изменений и старались жить по старинке?»
            «Да, наверно… Бабка Павла она неграмотная была совершенно, не знала, что в стране творится, недальновидная была… Хотя житейским и практическим умом обладала… Была бы дальновидной, она бы, наверняка, сказала: «…езжай и не задерживайся даже…»  Иногда и надо то одно слово сказать, и всё - и человек «расцветает…»  Хотя…, может всё это и к лучшему. Может где-нибудь на дне океана «лежал» бы сейчас в затонувшей подводной лодке… Так что, правильно говорят - что ни делается - всё к лучшему…»

            «А много записалось тогда в военно-морское училище?»
            «Точно не помню, но записалось много… Один парень, правда, вернулся оттуда, не прошёл медицинскую комиссию, не взяли его… Я его потом встретил, разговаривал с ним, он говорил, что остальные вроде прошли… Ему так понравилось там, у всех курсантов такая форма красивая…»
            «Видимо, серьёзно отбирали тогда, так что и ты мог не пройти комиссию там?»
            «Конечно…, мог не пройти, всё могло быть…»
            «А где находилось училище?»
            «У Чёрного моря, в Севастополе …

     Конечно, если бы не «завыли» тогда мои старушки, я, может быть, и уехал бы… Но понять их тоже можно, они и так столько «мурцовки» хватили, столько слёз пролили…»
            «Вот если бы кто-то из ваших мужчин пришёл пораньше – ты бы может и уехал бы учиться…»
            «Да…, мог и уехать…»
    
     Уже через много лет, размышляя над этой историей, я иногда думал, что, возможно, и стоило тогда поехать учиться; маме и бабушке мог сказать, что берут в армию по повестке, они бы и слова ни сказали. Тем более, что война закончилась и наши всё равно скоро пришли бы домой, так что недолго они и пожили бы одни…»



     В сентябре 1945 года закончилась война и с Японией… Наши фронтовики (Вася и Женя), судя по их письмам, на скорую демобилизацию не рассчитывали, поэтому ничего подробного об этом не писали. Но, конечно, ждали мы их с большим нетерпением…


……………………………………………………………………………………………………..


   Сентябрь (?) 1945 года. Возможно, когда я работал на бензовозе и выезжал в рейс, в командировку (в Качуг или Жигалово), пришёл домой отец, освобождённый по амнистии (амнистия от 07 июля 1945 года), а может - срок наказания закончился…

     «Помню, что когда отец был, их (братьев: Васи и Женьки) ещё не было… Это я хорошо помню…»


              «Самое главное – воевал Афанасий Ефимович или он всё-таки освободился из заключения?»
              «Вот это даже не скажу… Помню, что увидел, что отец дома, ну, думаю: «…и слава Богу…»
              «А ты видел его армейскую одежду? Гимнастёрку, ремень, пилотку?»
              «Не знаю, я, когда зашёл домой – он уже в гражданском сидел; в чём он пришёл – я не знаю, но никакой военной одежды я дома не видел…»
              «А братья твои – Вася и Женя – пришли в военном обмундировании?»
              «Они в военной форме пришли и какое-то время и ходили в ней, потом уже переоделись в гражданское…»
               «А награды были у отца какие-нибудь? Может - медаль какая-нибудь?»
               «Не было, ничего не было… У ребят были, а у отца я ничего не видел…»



     «Разговор такой был, что лежал он в госпитале; я то думал, что с ранами он лежал…, а может от меня скрывали…»
               «Скорее всего – с язвой он лежал…»
               «С язвой, с язвой…»
               «У него на теле не было шрамов? Когда он раздевался, мылся, ты же видел?”»
               «Не видел…»



     «Я вот помню, что я пришёл домой – он (отец) сидит дома и в «гражданке»…»
                «А награды?»
                «Нет, не видел я у него никаких наград. Вот у Васи были награды, у Жени тоже были какие-то… И одежды военной я его не видел…»
                «А Мария Афанасьевна ничего не говорила?»
                «Да ничё они не говорили, молчали и всё…»
                «Так что вполне могли его по амнистии отпустить в связи с Победой?»
                «Могли, могли…»
                «Но, видимо, и «припаяли» ему тогда достаточно… Он ведь, получается, в составе этой банды был, которая воровала хлеб… Кого-то, может, и расстреляли тогда, главарей то явно расстреляли, остальным сроки разные дали…»
                «Наверно он «сидел» всё-таки, мне тоже так кажется чё-то…»
                «Чудо, что он ещё живой пришёл, явно их и не кормили там…»
                «Вот потому то и рак желудка…»
                «А почему он тебе тогда рассказывал, что бежал и на ходу ел, обжигаясь? Может выдумал?»
                «Может, вполне… А может и в тюрьме это было…»
                «Но там бежать некуда…»
                «Но мало ли может случиться…



     Нам ничё не говорили, родители, может, побаивались, думали – сболтнём чё-нибудь… Которые молчали – те так и остались живы, а которые болтали…

     Нам вот не рассказывали, мы и не знали ни хрена, потому что было такое время… Вот если бы я где-то болтанул – и всё…»
                «Вы хоть и маленькие были, понимали это…»
                «А как же…»
                «Вам что – внушали это?»
                «Внушали, внушали, чтобы нигде ни чё не говорили, не болтали…»
                «Вам и сказали, наверное, тогда что отца на «финскую» взяли и чтобы так и говорили всем…»
                «Да… и всё…»
                «А потом вам сказали, что с «финской» сразу забрали на «германскую» и всё…»
                «Да, да…»
                «Потому и писем от него не было. Иван то - ты говорил - писал домой, несколько писем пришло от него… Вася и Женя писали…»
                «Редко, но писали…»



                «Да, интересно, как во время войны он (Афанасий Ефимович) воевал и где?»
                «А я вот думал…, может он не воевал, может он в тюрьме сидел…»
                «Зачем бы он тебе стал рассказывать про кашу тогда? Наврал, что ли?»
                «Кто его знает…»
                «В общем то могли ведь ему большой срок припаять тогда?»
                «В то время обязательно.»
                «Тем более, что он был не один, а в составе организованной группы, да и кроме того – он уже сидел до этого (это был уже рецидив) и «раскопали» (судя по статье в газете), что он служил у Колчака… Поэтому могли, могли дать ему большой срок…


……………………………………………………………………………………………………


      На бензовозе я проработал почти до октября 1945 года и, может быть, работал бы ещё, но… В конце сентября, как обычно, я выехал в очередной рейс, в посёлок Усть-Орду. Уже на выезде из города (где заканчивается улица Рабочего Штаба и начинается Качугский тракт) я увидел, что там установили пост ГАИ; поставили будку и шлагбаум… 
     Когда война была – автоинспекции нигде не стояло, не было ни на каких дорогах, только вот в городе автоинспекция работала и всё…  Не было у нас в войну никаких постов ГАИ, и мы проезжали, даже не обращая внимания на это...
     И вот меня на этом посту ГАИ цоп…, останавливает гаишник…
     Ну, вот, вышел я из кабины, гаишник подходит и удивлённо: «О-о…, ты чё, пацан?» «Какой я вам пацан…» «Пацан, пацан… Ты на каком основании работаешь на бензовозе?» Я говорю: «Посадили меня, вот и работаю…» «Сколько ты работаешь?»  «Почти год уже…» «Ни хрена себе… Ну, пойдём, посмотрим твою машину…» Идёт, обходит мой бензовоз, вижу - смотрит вверх и смотрит на ящик с песком (обязательный предмет на бензовозах для тушения возможных возгораний). Он подошёл, значит, снимает этот ящик, потыкал в него и говорит: «А песок-то у тебя как камень…» Его (песок) оказывается рыхлить надо было время от времени или засыпать новый, не слежавшийся…, а откуда я знал… После этого снимает он, значит, огнетушитель, так его раз об пол, а он и не «дышит»… Он мне: «Ну, всё понятно… Номер телефона не знаешь своей базы? Я говорю: «Не знаю…» «Ладно, вешай (огнетушитель), пошли…»
               «На штрафстоянку не поставили твою машину?»
               «Нет, раньше такого слова то не было - «штрафстоянка»…
 И записал мне в путёвке, что, водитель (Скуратов В.А.) не соответствует работе на бензовозе…, вот, не соответствует…

     Оказалось (меня потом уже просветили) - для того чтобы работать на бензовозе, нужно было иметь удостоверение водителя второго класса или стаж работы шофёром не менее пяти лет. Когда шла война - на такие нарушения смотрели «сквозь пальцы», вопрос стоял о жизни и смерти страны, да и работать некому было, большинство взрослых мужиков были на фронте…

     Приезжаю я на базу, путёвку отдаю, «диспетчерша» читает и… бежит к начальнику автобазы. Тот, значит, меня вызывает: «В чём дело?» Я говорю: «…вот, «доскрёбся» до меня…, чё ему надо?» Он держит в руках эту путёвку, потом читает её ещё раз и говорит: «Ну ладно, всё, ты на бензовозе отработал…» Я и спрашиваю: «Ну а чё я теперь буду делать?»  «Вот пойдёшь в ремонтные мастерские, будете там собирать 
«Студебеккеры».  Когда соберёте - выберешь себе - какой понравится и будешь на нём работать…


     Война закончилась и закупленные по ленд-лизу машины, которые уже не требовались для фронта, поставляли в народное хозяйство страны.
    Вот и на нашу базу незадолго до этого пришли ящики со «Студебеккерами». Они с заводов так и шли, разобранными и в ящиках… Их надо было собрать, прежде чем эксплуатировать».
            «А кто занимался сборкой этих машин?»
            «Мы - шофера и собирали (там такие же шофера были, как и я), ну, ещё слесаря помогали. Но слесарей мало было, мы сами всё делали…
            «А Витька Верхозин продолжал ездить на своём бензовозе?»
            «Нет, вскоре после меня сняли с бензовоза и Витьку Верхозина и также по этой же причине. Его тоже отправили в ремонтные мастерские собирать «Студебеккера».
     И вот всю зиму мы (шофера и слесари) этим и занимались - собирали в ремонтных мастерских эти автомобили…»
             «А потом ты себе и выбрал, видимо, машину, какая получше?»
             «Да как ты машину «узнаешь», если не проехал на ней, не посмотрел, как она ведёт себя на ходу…
     А потом они ничем особо и не отличались друг от друга, все были одинаково покрашены, все они представляли из себя «конструктор» из многих деталей, профессионально и надёжно упакованных в большие деревянные ящики. Мосты находились в одних ящиках, рамы в других; особенно тщательно были упакованы двигатели «Студебеккеров». Это и понятно - машины доставлялись караванами судов через океан, с другого континента...»
               «А правда, что к каждой машине прилагался зимний комплект шофёрской одежды: куртка, брюки, шапка и меховые перчатки?»
               «Ну, не знаю… Нам, при сборке «Студебеккеров», ничего такого не попадалось. Может ещё при выгрузке начальство «забирало» такой дефицит и до нас, «простых» людей, это всё не доходило…
    Вот комплект инструментов прилагался к каждой машине, хороший был комплект, много чего там было, даже паяльная лампа.  Когда я увольнялся с «Золототранса» и передавал свою машину, то такую лампу я забрал, такая ловкая лампа; вот сколько лет прошло, а она всё работает, ни хрена ей не делается…»



                (ФОТО ПАЯЛЬНОЙ ЛАМПЫ ОТ СТУДЕБЕККЕРА)



               «А комплект инструмента не «реквизировал»?»
               «Инструмент я или постеснялся брать или чё, не знаю, да инструмента то у нас своего полно было…»
              «Студебеккеры», которые вы собирали, были разных модификаций?» 
             «Машины были только грузовые. Все они имели деревянные борта, для жёсткости
и прочности укреплённые металлической полосой и уголком (особенно в верхней и нижней частях борта). Помню, что крепкие, крепкие были кузова…»
             «А полуприцепы на базе «Студебеккеров» были?»
             «Нет, только кузов и всё, только грузовые были… Для фронта то их конечно, переоборудовали под другое, под те же «Катюши», например. Всё это с них снимали, а ставили своё…

     Собирали мы эти машины на совесть (нам и интересно было - техника новая, «продвинутая» по сравнения с нашими автомобилями). Я (да и многие наши шофера) впервые «познакомился» тогда с гидротормозами. Первый раз мне пришлось и прокачивать тормозную гидравлическую систему. Заливали специальную тормозную жидкость, которая также входила в комплект каждого «Студебеккера».
    Тормозная система «Студебеккера» хотя и без гидроусилителя, но хорошая была; считай - три моста, а как на тормоз то нажал - машина «встаёт» аж со свистом…
    
     Я до этого имел дело только с механическими тормозами, которые работали при помощи тросиков. Это было очень неудобно, особенно на грузовых автомобилях. Вот нагрузил машину - рессоры прогибаются и задний мост (пусть и незначительно) уходит назад; тросики натягиваются и прижимают колодки к диску, отчего и происходит непроизвольное торможение машины. Чтобы устранить это - «лезешь» под грузовик и немного «отпускаешь» тросики, делаешь их длиннее… Когда машина разгружена - задний мост возвращается в прежнее состояние, тросики провисают и приходится опять залазить под неё и уже подтягивать их, чтобы восстановилось нормальное положение колодок. Поэтому и приходилось часто проверять тормозную систему, особенно после дальних и тяжёлых рейсов. Очень всё это было примитивно и неудобно …»
             «Получается, что такие тормоза ничем не отличались от обычного ручного тормоза?» 
             «Конечно, по сути это одно и то же… Единственное различие было в том, что система тормозов у ЗИС-5 блокировала все четыре колеса, а его «ручник» лишь два задних…

…………………………………………………………………………………………………….


    Весной 1946 года, когда «Студебеккеры» были собраны, мы с Витькой получили по новой машине и стали работать уже на них.

     Конечно, «Студебеккер» - это была настоящая машина! После ЗИС-5 то, мы считали, что на «крыльях летаем», ё-моё…  Мы как «короли» ездили; включаешь зажигание, чик… и завёлся, четыре скорости (плюс задняя), передний мост ведущий (пониженной скорости, правда, у этих машин не было…).
     Хорошая машина… Вот стоит он («Студебеккер»), работает, его и не слышно, колечки выхлопных газов только летят от глушителя и всё… Чётко всё было сделано, что там говорить…


…………………………………………………………………………………………………….


     В начале апреля 1946 года из армии по демобилизации вернулся Вася - старший
брат… Но был он не один, а вдвоём с молоденькой, симпатичной девушкой…. Вася 
признакомился с ней, видимо, когда ещё служил…».         
           «А что, дядя Вася не писал, когда служил, что у него есть девушка, с которой он приедет домой?»
           «Ну, наверное, им то (бабушке и маме) писал, а они молчали, а может и говорили, да я «пропустил всё мимо ушей»…»
    Она, как помню, среднего роста была, светленькая, такая красавица… У ней фигура была хорошая, такая она не толстая и не тоненькая, ну, русская прелесть, просто… Но вот одна рука (я не помню, левая или правая) у неё что-то плохо работала, пальцы плохо сгибались; то ли нерв на руке она когда-то повредила, то ли по наследству это передалось…
            «Тебе она понравилась?»
            «Мне - понравилась… Она такая спокойная, ласковая такая была бабёночка…  Притом она была такая душевная…
    Славная, славная была девушка; всё делала, вот, чё бабушка ни скажет: и посуду мыла и полы…, убирала, стирала…
    Но вот из-за своей, плохо работающей руки, она сразу не понравилась бабке Павле, всё время она Васе «трындела»: «…что ты привёз сюда инвалидку, для чего она тебе - инвалидка, отправляй её домой…»
    Я помню, что когда она стирала (а стирали же раньше в оцинкованной ванне, на стиральной доске шоркали бельё), то выжимать выстиранное бельё ей трудно было и она его так, не сильно выжимала… И после неё бабушка это бельё выжимала ещё раз…
           «Ну, конечно, раньше надо было, чтобы бабы как «кони» работали…»
           «Ну, да… Они в деревне то привыкли, что баба всё может делать, поэтому она и ополчилась на неё…»

    И всё, доконала наша старуха брата, заставила Васю отправить её домой...

    Но произошло это уже без меня, я несколько месяцев был в командировке. А когда вернулся - узнал, что Вася ещё летом посадил её на поезд и отправил домой, на восток… Мне кажется - я даже плакал тогда, вот до того её жалко было, так она относилась ко мне…
    Да и Вася любил её видно, раз привез домой…»
            «А они были официально женаты?»
            « Вот не знаю, зарегистрированы они были или нет…»
            «Зачем он вообще приезжал, жили бы там, да и всё…»
            «Да, так, наверное, лучше бы было…, но откуда он знал, что так получится…
    И больше мы о ней ничего не слышали и не знали…»
            «И не помнишь, как звали её, как фамилия? Может фотография есть её?»
            «Тамара, кажется… А больше ни чё не помню… Понимаю только, что это Васина судьба была, а он упустил её…»
 

……………………………………………………………………………………………………


    С началом навигации на Ангаре в начале мая 1946 года меня с группой шоферов нашей автобазы снова командировали в Заярск.
           «А почему вас раньше этого срока не отправляли, Ангара же чистая всю зиму, а забереги в марте уже все стаивают…»
           «Это сейчас… А раньше, до строительства Иркутской ГЭС, Ангара (почти каждый год) зимой вся замерзала, так что можно было не только пройти пешком по ней, но и проехать на машине. Зимой была даже автомобильная дорога по Ангаре от Затона к предместью Марата, так прямёхонько и шла…
    Вот потому и ждали, когда Ангара вскроется и полностью освободится ото льда… Хотя освобождалась ото льда она довольно быстро, тогда ещё не были построены ГЭС и не было столько заливов и водохранилищ, в которых громадные ледовые поля стаивали намного позже…

    В этот раз я уже ехал не как стажёр, а как шофёр, да и машина («Студебеккер»), на которой я работал - была не чета ЗИС-5. К тому же в эту командировку отправили и Витьку Верхозина, парня жизнерадостного и весёлого, работать с которым было одно удовольствие…
    В рейсы, как нам и советовали пожилые шофера, мы старались ездить вместе, двумя машинами, друг за дружкой…
    Работа этого сезона практически не отличалась от того, когда я проходил стажировку с дядей Костей. Тот же тракт, тот же тяжёлый шофёрский труд…
           «На «Студебеккере» то легче, наверное, было работать, чем на ЗИС-5?»
           «Ну, конечно, ни какого сравнения… Но только не по нашим дорогам…
           «Почему?»
           «Да на этих машинах мосты слабые были, тонкий металл на чулках стоял, вот и лопались они посередине… Это и была, пожалуй, самая большая беда «Студебеккеров». Они когда к нам в «Золототранс» пришли и начали «ходить» в рейсы в Качуг, в Жигалово (а Качугский тракт он тоже был не асфальтированный и на нём была такая же тряска) то часто наблюдали такую картину; возвращался «Студебеккер» из рейса, а его средний или задний мост был подвешен на тросах или на верёвках к раме, колёса с него сняты…

    Слабенькие, слабенькие были у них мосты…, но вот моторы нам нравились, такие оборотистые, не то, что наши…
    Но опять же у него и здесь было слабое место - карбюратор. Хоть он и был карбюратором «падающего потока», но был высоким и узким, а сверху ещё широкий воздухоочиститель, вот и были случаи, когда он наполовину переламывался. Дорога же всё время - дынь, дынь, дынь…, ступняк же один, вот, карбюраторы наполовину и отлетали…
     Вот и у меня в Заярске на трассе тоже так же было; еду…, чё такое, «засопел» мой карбюратор что-то. Открыл капот, смотрю, а верхняя половина карбюратора наклонилась…, лопнул, он - высокий, вот и лопнул от этой тряски… Подъехал Витька (Верхозин) и стали мы «колдовать» над ним. Поставили на место его и замотали всякими верёвочками и тряпочками. Ну, доехал я до Заярска, кое-как, но доехал… Дали мне другой карбюратор, тот уже до конца командировки «служил».
            «А с наших машин на «Студебеккер» карбюраторы не подходили?»
            «Нет, ни в коем случае…
            «Ты сказал, что это был карбюратор «падающего потока». Это что значит?»
            «Раньше были на «ЗИСах» карбюраторы, которые снизу подворачивались, сосали бензин и он шёл в коллектор… А тут - сверху карбюратор привёртывается; сейчас то все карбюраторы «падающего потока».
            «А что, сверху лучше?»
            «Ну, конечно…»
            «А что, карбюраторы, не могли лучше крепить, чтобы они не лопались?»
            «Видимо, это упущение было конструкторов - одна стойка, этого недостаточно было, всё равно его трясло и трясло по нашим дорогам то…»
            «А если бы несколько стоек держали карбюратор - он, наверное, крепко бы держался?»
            «Наверняка… Но была установлена лишь одна стойка…
            «Вы ведь могли и сами, наверное, сделать дополнительные стойки к нему?»
            «Конечно могли, но кто знал об этом…»
            «А у Верхозина ломался карбюратор?»
            «Нет, у него не ломался, да у многих не ломались. У меня вот лопнул… и ещё у одного нашего шофёра, я помню… Всё равно - карбюратор - это «болячка» была у «Студебеккера»…»
            «Короче, не по нашим дорогам этим машинам ездить…»
            «Нет…, у нас как ступняк пошёл, её (машину) так колотить начинает…
    Эти машины для хороших дорог, для асфальта, там не трясёт, не колотит, вот она и идёт, ясное дело… Так, что для наших дорог лучше наших машин нет, у нас всё предусмотрено на этот случай…
            «Наверное и на войне шофера мучились с этими западными машинами, чулки варили, усиливали их, ставили дополнительные стойки для растяжки карбюратора, да мало ли, что ещё…»
           «Всё делали, всё…»
           «Ведь на войне их нагружали, наверное, под самую «завязку», там же не «чухались», надо и всё…»
            «А мне кажется - их не «делали» там, а бросали, да и всё… Если не на передовой –то, конечно, - будешь ремонтировать, а на передовой то - на какой хрен нужно там ремонтировать, бросали и всё…»
           «А сколько тонн грузов за рейс вы перевозили на «Студебеккере»? Много, наверно, не брали, чтобы не лопнули «чулки»?
           Нет, дело не в этом, мы просто брали три тонны, так нам грузили.  Хотя машина по нормам их завода изготовителя должна была загружаться лишь двумя с половинами тоннами…

   На своих «Студебеккерах» (а все «Студебеккеры»  имели три ведущих моста), передний мост мы не включали, летом, на тракте, он был не нужен…»

    В тот сезон запомнился такой случай… Поскольку в рейсы мы выезжали в разное время суток, то приходилось иногда останавливаться на трассе и поспать. Останавливались, как правило, на обочине одной из многочисленных гор Илимского тракта. И вот на этой трассе, я вот не помню уже на каком километре, была одна гора, на которой ночью, чтобы вздремнуть, никогда не останавливались… Говорили, что ночью там не уснёшь, так как раздавались такие звуки, как будто «ревел» ребёнок; весь сон сразу пропадал и водители спешили переехать на другое место. Нас тоже предупредили, чтобы мы не останавливались там ночью, «рёв» этот не даст поспать. В общем, не очень хорошая слава шла об этой горе…
           «Может, птица какая-то ночная…, филин «ухал»…»
           «Да кто его знает… Конечно, скорее всего, какая-то птица ночная «ревела», наверно…
            «А когда в 1944 году ты стажировался с дядей Костей - его ещё не было, этого «филина»?
            Да, был, был… И никто там не останавливался. Эту гору так и называли -«Плачущий ребёнок»…
            «Так там давно уже , значит, это было?»
            «Давно, давно…
            «Это самая высокая гора была на трассе?»
            «Да нет, гора высокая была, но были и повыше…
   И вот как-то ночью мы едем в рейсе, а Верхозин и предложил: «Витька, давай остановимся на этой горе, послушаем, что это за звуки ночные, кто это «ревёт»…» «Ну, давай…»  Остановились, значит, на этой горе, сидим…, спать не стали, ждём… И вот действительно, раздаются такие звуки неприятные, как будто плачет или «подрёвывает» маленький ребёнок… Мы не стали дальше и слушать, завели машины и уехали оттуда…
           «Он, видимо, рисковый был этот Витька Верхозин?»
           «Не столько рисковый, скорее - любопытный…»

           «За время этой командировки не было серьёзных происшествий? Никто из ваших не погиб?»
           «Наши то нет, все живы-здоровы, а вот двое москвичей разбилось на трассе в это лето и произошло это опять же недалеко от Илима…
     «Золототранс», да и другие наши организации, своими силами с перевозками не справлялись, мало было своих машин, а за летне-осенний сезон 1946 года надо было успеть завезти большой объём грузов (железной дороги ещё не было и всё шло водой). Поэтому из Москвы и прислали пятнадцать ЗИС-150 с шоферами для работы на Илимском тракте.
     Автомашины ЗИС-150 были новыми для того времени, более мощными и грузоподъёмными, чем «старичок» ЗИС-5…
     Все вновь прибывшие машины были бортовыми, полуприцепов на базе ЗИС-150 не было ни одного.
     До Иркутска их доставили с Москвы по железной дороге, а с Иркутска - как наши ЗИС-5 и «Студебеккеры» - баржами по Ангаре до Заярска.
     После прибытия этой московской техники их шоферам был сделан обстоятельный инструктаж. Им рассказали про Илимский тракт, по которому им предстояло перевозить грузы, про его особенности, опасные участки этого непростого тракта, особенно про неожиданные повороты, встречающиеся в конце некоторых спусков (там даже за дорожными знаками следили более внимательно, чем на всей трассе…)»
             «На тракте даже дорожные знаки были установлены?»
             «Были, были знаки, по всему тракту были знаки… Следили ведь за Илимским трактом, на всём протяжении следили…
    Вот москвичам и объясняли, чтобы обязательно смотрели дорожные знаки, пока не сделают хотя бы пару рейсов по этому тракту и не запомнят его особенности.
    Москвичи же, видимо, привыкли «гонять» у себя на равнинных дорогах, к тому же все машины у них с тормозами были (в отличие от наших ЗИС-5); на тормоза они, видимо, больше полагались, чем на работу скоростями. Мы же были приучены к работе скоростями (двигателем), особенно когда вели машину по гористой местности, да ещё такую, как ЗИС-5. Когда везли груз - ездили особенно осторожно; скорости, перед подъёмом в гору или перед спуском, переключали заранее.  Допустим, если гора была пологая на всём протяжении - поднимались на второй скорости, если крутая - то тут уже только на первой до самой вершины; спускались также на первой или второй скорости, редко - на третьей, в зависимости от того, какой был спуск (крутой или пологий).
     Даже в тот сезон, работая уже на «Студебеккерах», имевших хорошие, надёжные тормоза, мы всё равно (может и по привычке) «работали» больше скоростями, особенно на трудных, тяжёлых участках тракта.

     Да и Илимский тракт наши «золототрансовские»  знали, как «свои пять пальцев», столько километров намотали по нему с грузами…»

            «А в каком месте произошла эта трагедия с машинами?»
            «Перед деревней Илим (я о ней уже рассказывал) была большая гора, с которой километров девять шёл крутой спуск, в конце которого можно было увидеть блестящую «ленточку» реки Илим. Когда заканчивался этот спуск - то неожиданно шёл резкий поворот тракта влево. Сразу за поворотом стоял деревянный мост через реку Илим (его так и звали - Илимский мост), а за мостом на правом берегу реки - деревня Илим…
    Поворот был очень коварным… Если водитель грузовика не знал о нём (не был предупреждён или вёл машину первый раз по этому тракту), и не следил как следует за дорожными знаками, то автомобиль мог «уйти» прямиком в реку…
    Мне ещё дядя Костя рассказывал, что за время эксплуатации Илимского тракта были случаи, когда в этом месте наши машины (автомобили некоторых наших трестов, работавших на тракте) вместе с грузом «слетали» в Илим… Но при мне с нашими машинами ничего такого не случалось…
     Москвичам же не повезло, вот и произошла эта трагедия. Даже не то, что не повезло, а надо было быть более внимательными и осмотрительными на такой сложной трассе. А они (что один, видимо, что другой) понадеялись на тормоза, и гружёные, на скорости, спускались по этой горе; вот машины и «растащило», а там какие, хрен, уже тормоза… Им надо поворот делать влево, на мост поворачивать, а их несёт и вот мимо этого моста и… в реку… Вот так и погибли эти два шофёра, разбились. Первый то раз надо было осторожно проехать, посмотреть, ё-моё…
     Машины потом вытащили; погибших водителей похоронили, но не здесь - отправили в Москву…


     Вернувшись с Заярска из командировки, я как-то встретил Колю Кадролеева, с которым мы вместе учились в автошколе. Он был татарин, хороший такой парень… Разговорились…, Николай работал шофёром на дежурной машине на автобазе №1 треста «Верхлентранс»; работа была сутки через двое… Он и предложил: «Давай, переходи к нам, нам как раз нужен человек на дежурку. Зачем тебе эти командировки постоянные, особенно в Заярск, в такую даль…»
…………………………………………………………………………………………..................

     В общем, я согласился. Уволился из «Золототранса» и в октябре 1946 года   поступил к ним на автобазу…

     База «Верхлентранса» находилась там же, в Марата, недалеко от «Золототранса»; за улицей Петрова шёл переулок, вот там она и располагалась…»
     Автобаза была солидная, площадь была большая, машин много было; но машины, в основном, на улице стояли, в боксах же - только машины, которые ремонтировались…»

                «Автобаза одна была у «Верхлентранса»?»
                «База одна была… Но пункты наши, как и у «Золототранса», стояли по Качугскому тракту: в Баяндае, в Качуге…»
                «В Жигалово?»
                «В Жигалово редко возили, там «Золототранс», в основном… Мы («Верхлентранс») только до Качуга, в основном, работали… Возили грузы и по Московскому тракту: Черемхово, Усолье-Сибирское, Свирск, Зима…»
                «А в Заярске, когда ты работал, там были шофера с «Верхлентранса»?»
                «Нет, там «Золототранс» возил, «Лензолото»…

     Стал я работать на дежурке - бортовом ЗИС-5. Сама работа была несложной… С рейсов возвращались машины нашего предприятия, причём, возвращались в любое время, в том числе и ночью и дежурка должна была развозить шоферов этих машин по домам…  По утрам же дежурка «собирала» работников автобазы и доставляла их на работу…»
            «Ваша машина специально была оборудована для перевозки в кузове пассажиров?»
             «Да, нет, обычная бортовая машина, скамейки у бортов были, конечно, но когда по утрам набивалось много народа, то, обычно, ехали стоя. Тогда это ещё не запрещалось…

     Зимой же я чуть не погиб, считай, из-за своей неосмотрительности и лени… В зимнее время, на ночь машину мы ставили в бокс; он не отапливался, и мы иногда ходили прогревать свой ЗИС. В очередное дежурство, когда я, как обычно, сидел и подрёмывал в диспетчерской, диспетчер, толкнув меня, сказал: «Иди, Витёк, а то будет поздно, замёрзнет твоя машина…» Диспетчером в нашу смену работал бывший шофёр автобазы, который вернулся с войны инвалидом. Я встал и пошёл в гараж…  Приоткрыв, как обычно, тяжёлую дверь бокса - вошёл, сел в машину, завёл двигатель и сижу в кабине, жду, когда двигатель нагреется. И, видимо, начал подрёмывать… Ворота бокса почему-то прикрылись и выхлопные газы заполнили гараж. Я, надышался ядовитого газа, потерял сознание и… вывалился из кабины… Ползая под машиной и ничего не соображая, видимо, громко стонал. Вот этот стон и услышали мои спасители… Диспетчер наш, рассказывая потом об этом, говорил: «… меня как будто что-то толкнуло, время много прошло - Витьки нет, почувствовал, что что-то неладно…» И вот они вдвоём со сторожем и услышали мой стон, когда открыли ворота гаража... Нашли меня под машиной, вытащили и притащили в диспетчерскую, где я и пришёл в себя…
     Когда меня привезли домой, а это было рано утром, мама была ещё дома, только собиралась идти на работу. И тут - такое… И заревели мои женщины…
     «Оклемался» я только к вечеру, как раз мама пришла с работы… Помню - состоялся тогда  серьёзный разговор. Мои родные настаивали, чтобы я бросил эту работу и искал что-то другое…
     Но выздоровев, я продолжал пока работать на старом месте.
     Чтобы успокоить родных (да и у самого меня остался какой-то страх после этого отравления) я попросил начальство снять меня с дежурки и перевести работать на обычный грузовик…
           «Прежде всего, наверное, ты это сделал ради того, чтобы не волновать своих родных: маму и бабушку, чтобы не нервничали они?»
           «Ну, да, ясное дело… Они и успокоились постепенно…»

      «Посадили» меня на бортовую ЗИС-5, но не на полуприцеп, а просто на бортовую. На ней я развозил грузы, в основном по городу, командировки были нечасто (обычно до Баяндая и Качуга, редко до Жигалово).

    Работали сначала с напарником, вдвоём; я приезжаю из рейса - напарник уезжает.
           «Так вы на одной машине работали попеременно?»
           «На одной…, на бортовой ЗИС-5…
    Я съезжу в рейс, потом он уезжает; я дома, не в гараже… Рейсы были до Качуга - полтора суток, до Жигалово - двое суток… Я напарника и не помню уже совсем, мало мы с ним проработали…
    Потом уже я один работал…


     На пивзаводе, где работала мама, трудилась женщина, у которой муж хорошо играл на баяне. После гармошки игра на полубаяне, который мы купили с отцом на барахолке, у меня получалась не очень… Мама и поговорила с этой женщиной (а та уже с мужем), чтобы я у него поучился игре на баяне. И вот я стал к ним ходить… Жили они совсем недалеко от пивзавода, в деревянном бараке, в котором проживало несколько семей...
    Самым  интересным оказалось то, что мой учитель по баяну трудился, как и я, в «Верхлентрансе», на нашей автобазе, работал художником - оформителем. Конечно, я потом вспомнил его…
    Очень хороший оказался мужик (он был старше меня лет на десять - пятнадцать), мы быстро с ним подружились… Интересное имя у него было - Даниил, родные и хорошие знакомые (впоследствии и я тоже) звали его Доня, Доня…, ласково так…         
            «А как он научился играть на баяне? Он - самоучка был?»
            «Нет, его, видимо, кто-то учил, потому, что он по нотам играл. Потом и меня учил нотной грамоте, учил, чтобы я играл по нотам, а не на слух. Я ему до сих пор благодарен…»
            «Ты уже свободно в нотах разбирался?»
            «Ну, это я уже потом сам разбирался, брал самоучитель и по самоучителю… Он объяснит мне как это всё, а потом говорит, что возьми самоучитель (там всё написано) и читай и делай…»
            «Он сам хорошо играл?»
            «Играл хорошо… Когда я к нему ходил на занятия, помню, что у него был баян, небольшой, лёгонький такой, но вот какой марки - не запомнил, я в то время не разбирался в марках... Он и дома играл на нём и брал с собой, если шёл играть где-то на гуляночках…
…………………………………………………………………………………………………….


    А в начале августа 1947 года нас, семь шоферов с машинами и диспетчера, отправили на уборочную в Осинский район. Диспетчером командировали Даниила - моего учителя по баяну.»
              «Он, наверное, баян с собой брал? Вы играли тогда на уборочной?»
              «Нет, не брал он баян и не играл… Не играли мы там…

     Базировались в самом селе Оса. Стояли на постое у одной женщины, она пожилая уже была и у неё было два дома, баня и двор большой и вот мы - шофера и диспетчер - полностью заняли дом, который стоял во дворе. Правда, шофера жили там мало, наездами, в основном же в колхозах жили и в рейсе…
     Работали так… Райисполком давал заявку - куда, в какой колхоз подать машину. Диспетчер писал путёвку и объяснял, что вот поедешь в такой, допустим, колхоз; там погрузишься (грузились зерном) и повезёшь его на зерноприёмочную базу. База эта находилась в деревне Малышовка (на Ангаре), там и стояли эти элеваторы для сушки и хранения зерна. В колхозе, когда нас загружали зерном - то обеспечивали питанием на этот рейс (помню, что накормят да ещё и собой дадут булку хлеба, творог, молоко…)
    Потом приезжаешь пустой из этой Малышовки снова в Осу и диспетчер по заявке отправляет тебя, например, в Русские Янгуты или, допустим, в Бурятские Янгуты или ещё в какой-то колхоз.  В разные колхозы нас тогда направляли за зерном, но возили его всегда в Малышовку, больше никуда не возили…»
           «А как ремонтировались, если случались поломки машин?»
           «Сами ремонтировали… В основном, вот, во дворе у этой женщины, где мы стояли, у неё двор такой был, что можно было поставить 3-4 машины. Заезжаешь во двор, поделал что-нибудь со своей машиной и опять поехал…»
           «Ты один сезон всего был в Осе на уборочной?»
           «Да, одно лето всего я проработал там…»
           «А Коля Кадролеев, он был с тобой на уборочной?»
           «Нет, он же работал на «дежурке», их не посылали в командировки…»
           «Ну, и было что-нибудь интересное за время командировки?»
           «Да, что интересного, работа, работы много было… Правда, командировка эта курить мне бросить помогла…»
            «Ты так и не бросил своё малолетнее увлечение табаком?»
            «Нет, как с малолетства закурил так и курил, сначала баловались вроде, а потом и втянулся; да тогда все почти курили, это как поесть было вроде…
      Хозяйка наша, у которой мы жили в Осе, выращивала табак и потом, после обработки, делала самосад и продавала на самокрутки... И выставила она нам тогда целых полмешка этого самосада: «…курите, сынки, на здоровье…» Ну, и курили мы его всё время, а табак крепкий был, забористый, так, что к концу командировки у меня даже голос изменился и в лёгких похрипывать стало… И вот после этого я и бросил курить, как «отрезало»…»
            «И с тех пор ты не куришь? Так это же 70 лет уже?»
            «Да, вот с тех пор и не курю…»

     Проработали мы тогда до конца сентября…

    Да…, там ещё с Доней история вышла… В Осе, он, видимо, «завёл шашни» с какой-то местной бабёнкой. Ну, завёл, да завёл, не он первый - не он последний… А через какое-то время (мы давно уже и забыли эту уборочную) по автобазе прошёл слух, что Доня наш стал отцом; вроде как у женщины, с которой он «хороводился» в Осе, родился ребёнок. Сам же Доня начисто отрицал и слухи о ребёнке и о самой этой «связи» в Осе»…
            «А ты его не спрашивал потом об этом?»
            «Спрашивал… Он засмеётся: «…ты чё…» - говорит…, и всё…»
            «А дети были у Дони?»
            «Нет, не было у них детей, хотя и прожили они уже тогда достаточно со своей женой… Помню, что его супруга та ещё баба была, злющая такая…»
            «И чем закончилась эта история с Доней?»
            «Говорили (сам я тогда уже не работал в «Верхлентрансе», да и уроки уже не брал у Даниила), что он сменил и место работы и специальность, не стал работать оформителем, а устроился в какую-то организацию баянистом и в летние сезоны работал в пионерских лагерях. Там он познакомился с одной пионервожатой, у них «завязался» роман, да такой, что он вскоре развёлся с женой и перешёл жить к новой избраннице (она жила на Дзержинского в кирпичном доме недалеко от центрального рынка)»
            «А с этой женщиной у них были дети?»
            «Не было детей и в этом союзе…»
            «Так может, в нём самом было дело? Были ведь и раньше бесплодные мужики?
            «Да были, сплошь и рядом были… А Доня может потому и отрицал слухи о ребёнке от той бабёнки в Осе, что точно знал, что у него не может быть детей…»
            «Вы, видимо, встречались с ним, если ты знал и где он жил и как жил?»
            «Да, один раз мы встретились и встретились возле Ивановской бани*, которая тогда ещё работала на улице Дзержинского. Я шёл в баню, уже собирался зайти, смотрю, из бани выходит Доня, раскрасневшийся, лицо довольное… Мы приобнялись, обрадовались, конечно, друг другу (столько лет прошло), разговорились…, он, немного погодя и предложил: «…а пошли ко мне, я тут живу совсем рядом, там и поговорим…, столько не виделись... Да и баян мой посмотришь, настоящий «туляк», а звук какой… В баню ещё успеешь сходишь…» Так мы и оказались у него дома. Жена его, видимо, была на работе в это время, так что никто не мешал нам общаться. Доня накрыл на стол, достал «бутылочку»; я, правда, отказался выпивать, что-то не было настроения к спиртному, да и в баню ещё надо было… Но…, наговорились мы тогда…
    Достал он и свои баяны. Один «кировский» был, ну, баян как баян, обычный, одним словом…
    Вот второй - да… Это был чисто тульский баян, ещё старого образца, довоенный…»
              «А как ты определил, что он - именно старого образца?»
              «А у него на «басах» пуговички ещё шурупчиками были накручены; раньше тульская фабрика ещё выпускала баяны с такими простыми самодельными пуговичками на басах…
    Это потом уже для басов (у баянов) отливали специальные «палочки, делали в них проточку, в которую и заливали особую пластмассу. А ещё позже эти «палочки» уже цельные шли на баянах…
    В середине 50-х годов, когда я занимался ремонтов баянов, мне на Куйбышевом заводе  специально отливали такие «палочки»…
             «Ты не поинтересовался, как этот баян попал к нему?»
             «Нет, не спросил… Он же покупал то, наверное, с «рук» у кого-то… А в баянах он соображал…
    Этот Донин «туляк» обладал грубым и в то же время бархатным звуком, негромким и очень красивым…»
             «Это - хороший баян, если у него такой грубый звук?»
             «Очень даже хороший; когда грубый - у него такой бас, действительно бас…, потом и голоса у него такие - чистые…»
      Вот на этом баяне Даниил играл и играл…
      Потом мне дал поиграть на нём, я поиграл…»
              «Ну и что, приятное чувство?»
              «Да ты что, такой баян…, хороший баян, очень густой и насыщенный звук был у инструмента; больше не доводилось мне играть на подобном…
    И вот такое чувство было, что будто прощались мы, а вовсе не радовались неожиданной встрече…
     И после этого я не встречал его больше, наверное, давно и нет уже его… Но как же благодарен я ему за его обучение, за всё, что он сделал для меня…


     Жизнь, моя жизнь, исподволь, постепенно подвела меня к пониманию - лишь музыка может дать исцеление взбудораженной и истерзанной душе… Только музыка всегда выручала меня в периоды душевного спада и надлома. Стоило взять баян и растянуть меха - и… «уходили» проблемы, становилось «легше»…, умиротворялась и успокаивалась моя душа…

      После той уборочной я, нет-нет, да и стал замечать, что у меня кровь стала идти из носа…»
           «Это, видимо, после того случая в гараже, когда ты угорел от выхлопных газов?»
           «Нет, как потом оказалось, это у меня было отравление этиленом, а это было тогда, когда я работал ещё на бензовозе.
    Дело в том, что у «Студебеккеров» сжатие в поршневой камере происходило быстрее (чем в двигателях наших машин) и от простого бензина была детонация. Поэтому работали они только на этилированном бензине; если заливался обычный «чистый» бензин у них происходила детонация двигателя и они быстро выходили из строя. Когда же добавляли этилен (тетраэтилсвинец) детонация исчезала… Наши то машины могли ездить на любом бензине: и на обычном и на этилированном»...
            «То есть «Студебеккер» на «чистом» бензине не мог работать, а ЗИС-5 работал и на том и на том?»
            « Да на керосине даже работали некоторые машины… Вот 5-ти тонный «Ярославец», например, мощная, ещё довоенная машина. У нас в «Золототрансе» (когда я работал) два «Ярославца» были бортовых; такая большая машина, шестицилиндровый двигатель (американский дизель «Геркулес»). Так «Ярославец» этот мог работать даже на керосине. Обычный керосин заливали (только чтобы заведённый был двигатель, горячий) и всё, он - чух-чух-чух… и работает… Во…, какие были двигатели…
     У ЗИС-5 тоже поршня раньше были чугунные, это потом, когда «Студебеккеры» вскрывали, увидели, что они алюминиевые и «слизали», начали делать алюминиевые. А раньше то чугунные поршня были, ты его чуть-чуть проворачиваешь, он только - чух-чух… и начинает, как дизель, работать…

    И вот каждому шофёру бензовоза давали этот этилен; он был в бутылках, причём в запечатанных. Шоферов инструктировали, что жидкость эта очень ядовитая…
    Вот и мне, когда на бензовозе работал, давали вот этот этилен на бочку; там расчёт такой был, вот я бочку заливаю полностью бензином и вливаю туда, допустим, две бутылки этого этилена. А когда вливаешь его, ты же заглядываешь в бочку и дышишь, хоть и недолго, этими парами…»
           «А почему они сразу не делали такой бензин на заводе?
           «А вот спроси их… Это, по идее, вообще, была их работа, работа нефтебазы… Но почему-то шоферам давали эти бутылки…»
           «То есть, это шофёр должен был заниматься этим?
           «Да, шофёр занимался…»
            «А размешивать этилен не надо было на бензовозе?
            «Нет, там когда потом сливаешь бензин - со шланга так идёт, что там вот так «кипит» всё…»
            «И первые признаки заболевания у тебя начались, когда ты ещё на бензовозе работал?»
            «Когда я там работал - ещё не было никаких признаков и чувствовал я себя вроде нормально… А потом - когда я стал уже в «Верхлентрансе» работать - то вот это и началось… Я заметил - один раз кровь пошла, потом опять кровь… Шла кровь и когда я начинал чё-нибудь делать…»
            «Это, значит, началось после твоей работы на «Студебеккере»?»
            «Да, после «Студебеккера» началось…»

            «А вас не предупреждали разве о мерах безопасности во время добавления этого этилена в бочку бензовоза? Может противогазы вам выдавали тогда и ты просто не помнишь?»
            «Ни чё нам не выдавали…»
            «И профилактику вам медицинскую не проводили? Не осматривали вас?»
            «Нет, никогда…»
            «Как к здоровью то вашему неважно относились…»
            «Какое там относились…, вообще к людям относились хреново, чё говорить то…»
            «Видимо, как на войне привыкли относиться к людям как к расходному материалу, так и к вам относились. Ведь тебя не должны вообще были на бензовоз сажать…»
             «Нет, конечно… По правилам они не должны были меня посадить, но работать некому - вот и посадили… Может ещё и отказывались те шофера, кто понимал…»
              «И вот ты отравился…»
              «Ну, отравился…, там уже никуда не денешься, там такое время было, ездили на отраве этой…»
              «Но ты же не знал об этом?»
              «Ну, да, мы же не знали, что можно отравиться, я бы и работать не стал…»
              «Пожилые то ваши шофера, видимо, знали или догадывались, почему и не хотели на бензовозах работать…»
              «Видимо, потому, что на бензовозах работали пацаны, в основном; я, тот же Витька Верхозин, ещё один парень работал, тоже молодой, фамилию, вот, не помню… Он на автобазу даже раньше нас пришёл…»

     И вот как-то в гараже, когда мы разговаривали с Колькой Кадролеевым, я и поделился с ним: «… вот, Коля…, начинаю шевелиться - кровь из носа…» Он говорит: «… знаешь
 что, приходи-ка к матери, поговоришь с ней, я скажу тебе, когда подойти…» А я был уже у него раньше и знал, где они жили (на Подгорной они тогда жили, возле рынка). Пришёл я к ней (как договаривались), она расспросила меня немного и говорит: «…давай, пойдём, у меня есть доктор хороший…, пойдём, тут недалеко, факультетские клиники знаешь?»
     Ну, вот, пришли мы с ней к этому доктору, а у него перед кабинетом народ, да много… Она так негромко мне: «Садись, посиди тут, я щас…» Зашла к нему туда в кабинет, потом, значит, через некоторое время выходит с доктором (он провожает пациента) и на меня так показывает… Он так, отрывисто мне: «… ну ка, заходи.» Я зашёл… «На что жалуемся?» Я говорю, что вот так и так… Он ещё задаёт вопросы, а потом спрашивает о работе, кем я работаю… «Шофёром…» Он ещё вопрос: «… а этилен заливаете в бак?» Я отвечаю, что да, заливал и не только в бак, я не так давно ещё на бензовозе работал… Он: «… всё, всё…, ясно, ясно…»  Ну, давай меня крутить, вертеть, прослушал меня основательно… Потом говорит: «… ну ка, давай вот это приподними и показывает на какой-то предмет. Я приподнимать стал - у меня кровь из носа пошла… Он посмотрел и говорит: «Это хорошо, что ты ещё пришёл, а то через какое-то время по стенкам бы полез…  Я тебе напишу рецепт на лекарство - пойдёшь в аптеку. Если найдёшь его - придёшь ко мне, не найдёшь - придёшь ко мне всё равно. Но поищи, постарайся найти…»
    «Ну, ладно, ушли мы с ней…»
           «А её как звали, не помнишь?»
           « Вот не помню, как её звали…
    В общем, она пошла домой, а я, значит, пошёл на 5-ю Армию, там тогда первая аптека была. Туда пришёл - нет лекарства, оттуда давай на Карла Маркса в 82-ю аптеку, тоже нет… После этого потащился я в аптеку, которая на рынке была; пришёл и здесь нет…  Обратно пошёл к нему. Это всё пешком, еле-еле ноги тащу… Пришёл уже вечером к нему.  Захожу…, он: «Ну, что, нашёл?» Я говорю: «… нет, нету…» «Ну, ладно, не расстраивайся, я тебе вот сделал всё, я знал, что ты хрен найдёшь...» Я даже заматерился, когда услышал это, ну, сам знаешь, как это весь город обойти… Он смеётся, говорит: «Ну, ладно, ладно, ничего…» Я и спрашиваю: «Ну, чё, вы меня гоняли то?»  Он говорит: «… потому что я думал, что ты найдёшь, чтобы у меня остались компоненты этого лекарства…» И даёт мне бутылку пол-литровую, а в ней что-то типа микстуры. Я спрашиваю: «Как пить то?»  «Пей по столовой ложке, вот позавтракаешь - ложку выпивай, вот и вечером, после ужина - ложку…» Я говорю: «… ну, а если больше?» «Ну, если сможешь - пей больше…»  Какой там… Я первую ложку выпил, а потом только по пол-ложки пил…. Ой…, ужас… И вот, полбутылки выпил и мне лучше стало и кровь меньше стала бежать из носа и силы появились. Я её, эту бутылку с лекарством, даже не допил, стояла-стояла она и потом её выбросили…»
           «И что, после этого у тебя кровь из носа совсем перестала идти?»
           «Иногда шла ещё… Даже вот когда мы в партию на полевые работы в 1955 году ездили с Эмилией (моей мамой); вот там мыться начинаешь и побежит… Или на речке…, у хозяйки, в доме которой мы жили - в огороде речушка текла небольшая и я в основном умывался в речке, не любил я дома умываться…. И вот тоже, начинаю умываться - смотрю - кровь идёт… Но так…, реденько уже было… А потом ведь прошло, совсем прошло… И когда я работал в таксопарке - ничего уже не было, всё было нормально…»
              «Вовремя тебя врач «прихватил» тогда…»
              «Вовремя…»
              «А мать Коли Кадролеева кем была?»
              «Пиявочница», пиявки ставила… Он (этот врач, знакомый то её), видимо, некоторым пациентам прописывал лечение пиявками и они приходили к ней, а она, в свою очередь, направляла пациентов к нему, в клинику…»
               «А фамилию его помнишь?»
               «Фамилия его была Джидиханов, татарин…»
               «Вот как они слаженно работали, татары то… Ты же ему, наверное, заплатил потом?»
                «А как же, ты чё, ясное дело…»
                «А он официально врачом работал?
                «Ну, конечно, в факультетской клинике, а вот в каком отделении, я не помню, но точно, что он там работал… Он и жил недалеко от этих факультетских клиник; ближе к мосту дом стоял такой большой, сейчас нет его, снесли… Вот он там жил и там принимал ещё, дома принимал, что-то вроде частной практики у него было…»
                «А ты вторично у него был?»
                «Не был…»
                «И что, больше не встречал его?»
                «Да, нет, один раз свиделись ещё, в 1957 (?) году, я тогда на такси работал… Как-то вижу - он идёт по Декабрьских Событий, а я «пустой» ехал. Я подъезжаю, останавливаюсь, стекло опускаю: «…ну, что, доктор, садись…» Он садится… «А что, вы меня знаете?» Я говорю: «Знаю, знаю…» «Наверно, лечились?» «Лечился…  Помните Кадролееву, была у вас помощница по пиявкам. А вы лечили меня от этанолового отравления.» Он: «…господи, сколько лет то прошло… Ну, а как сейчас здоровье?» «Да хреновенько…, чё-то желудок стал болеть, как поем - начинает подташнивать, хоть впору на диету садись…» «Не вздумай на диету садиться, вот охота есть - ешь, если на диету сядешь - «капец» тебе будет…» Я говорю: «А как лечиться?» «Ну, как лечиться…, как люди лечатся, таблетками, всякими другими делами… А в основном то, знаешь, чем лечись: жареного не ешь, жирного не ешь («заруби это себе на носу»), кислое, тоже, пореже употребляй; ешь каши, допустим, или супы, это всё можно… И самое главное - на год-полтора надо исключить любое спиртное, даже пиво… Питайся так, потом посмотри - если будет хуже - придёшь ко мне…» Я говорю: «…ну, договорились…»
                «А отчего у тебя заболел желудок?»
                «Да кто его знает? Может от водочки, может ещё от чего-то, но скорее всего от того, что питался нерегулярно, как попало. Нас тогда часто в командировки отправляли, особенно по Качугскому тракту; столовых же по трассе было немного, кроме того - ночью они не работали, а ехали же и ночами. С собой брать еду было как-то не принято, вот и приходилось терпеть до утра; так и «садили» свои желудки…»
                «А когда желудок заболел у тебя? Не помнишь?»
                «Да когда мы с твоей матерью уже жили, ты уже был… Когда у нас в доме эти вот, с Манзурки жили, старик со старухой, с тобой водились… Мне тогда старик этот и посоветовал: «…ты, Витя, керосинчику попей…» Я: «…как керосинчику?» Он и говорит: «…а ничё, я знаю, у меня сосед в Манзурке желудок керосином вылечил…»
    И хоть и недолго, но по чайной ложечке на голодный желудок я пил этот керосин. Помню, что как пойдёшь в туалет, сядешь - так и запахнет керосином…»
                «Ну и что, вылечил желудок?»
                «А ты знаешь - вылечил… Я добросовестно  выполнял все рекомендации, которые мне дал Джидиханов, больше года я в рот не брал ни водку, ни пиво, ни чё не брал…»
                «Ты, дисциплинированный в этом плане, человек, потому лечение и все врачебные рекомендации «попадали» на благодатную почву. А многие же как -  стало чуть легче и всё - бросают лечение и возвращаются к прежнему образу жизни; а через какое-то время болезнь возвращается…»
                «Да… и ещё… Я помню, что кто-то у нас на базе рассказывал, что вылечиться и восстановить силы родственнику помогла настойка пантокрина, большой дефицит в то время. А тогда ко мне часто заходил Юрка Чекотов, он работал в городе Шелехово преподавателем музыки. Он и сказал, что у одной из его учениц мать работает заведующей аптекой и он попробует что-нибудь сделать… И действительно, в очередной свой приезд Юрка привозит мне две бутылки настойки пантокрина. И вот (как было написано в инструкции) я начал по каплям пить настойку этого пантокрина. Через какое-то время чувствую, что мне лучше, лучше…, сил и энергии стало больше, совсем здоровым человеком стал себя ощущать…
     Вот так и вылечил свою болячку…
     Потом я и водочку уже стал попивать и пивко, а то ведь больше года не прикасался к спиртному…

……………………………………………………………………………………………………

    В конце 1947 года на автобазу «Верхлентранса» пришли новые машины - ЗИС-150 (на таких машинах и работали в 1946 году москвичи во время моей командировки в Заярск по перевозке грузов).
    Это уже послевоенные советские машины пошли, после ЗИС-5… От ЗИС-5 они отличались уже сильно: у них тормоза были не механические, а гидравлические, кабина уже железная была (не на всех моделях), потом двигатель был не 75, а 90 лошадиных сил (шесть цилиндров), «горшки» (цилиндры) в двигателе большие стояли. Ну, машина уже другая была совершенно и грузоподъёмность её была четыре с половиной тонны...»
            «А У ЗИС-5 какая максимальная грузоподъёмность была?»
            «У ЗИС-5 то…, три тонны, а у полуторки (АМО) - полторы тонны…»
            «Тебе не удалось поработать на ЗИС-150?»
            «Нет, так я и проработал на бортовом ЗИС-5 в «Верхлентрансе» до мая 1948 года…

     Ещё во время наших занятий музыкой с Даниилом, к нему заходил их сосед по бараку, с которым они, видимо, были в дружеских отношениях, хотя Константин (так его звали) был старше Дони лет на десять. Может, что и жёны их дружили и работали вместе на пивзаводе (барак же этот от пивзавода был). И как-то мы разговорились с ним... Оказывается, Константин работал в иркутском аэропорту техником по ремонту самолётов. Рассказал, что зарплата у них приличная, платят хорошо, да и работа не только интересная, но и перспективная… И неожиданно предложил: «Хочешь - могу устроить в свою бригаду, сначала - учеником моториста, потом «вырастешь» до моториста и даже - до техника. Со временем можно и летать вторым бортмехаником… Но только условие - днём будем работать, а вечером - учиться. Это - как учиться в техникуме и сразу же проходить практику на производстве…» Оказывается - был такой порядок по выпуску кадров в короткое время…

     Посоветовался я дома с родными и решил поступить в аэропорт в бригаду к своему новому знакомому. Больше всего были довольны, по-моему, мама с бабушкой, они всё ещё не могли забыть тот случай, когда я отравился угарным газом…


……………………………………………………………………………………………………..


     Увольняюсь я с этого «Верхлентранса», перехожу в Аэропорт, устраиваюсь учеником авиамоториста (по авиационным двигателям). И с мая 1948 года я стал работать в бригаде Константина - авиационного техника…
      Его бригада готовила самолёты к полёту, то есть проверяла на крылатой машине буквально всё, кроме приборов... Приборы - это была уже «вотчина» прибористов. Прибористы придут, проверят своей аппаратурой, а всё остальное делаем уже мы. Смотрим ходовую, смотрим, как открываются подкрылки, полностью мотор вскрывали - делали профилактику… Это значит: все прочищали, выкручивали все свечи, специальной щёткой прочищали эти свечи, устанавливали по щупу зазор на них. После этого ставили каждую свечу на особый приборчик и подавали на неё ток; происходил громкий разряд… Если свеча не «била на массу» - её вкручивали обратно.
     Проверяли и карбюраторы, а карбюраторы на самолёте - как небольшие ящики. Они стояли на моторе и, видимо, вес их был немалый, потому что их не откручивали, а проверяли прямо там, на моторе… (Были, правда, случаи, когда их снимали с двигателя и отдавали на проверку и ремонт прибористам).  Вот, значит, включали насос, который подаёт бензин в карбюратор (раньше почти все самолёты на бензине работали). Насос работает, качает туда бензин (а в карбюратор ставят особые приспособления с зеркальцами). И специалист смотрит - в какой жиклёр идёт топливо, а в какой жиклёр не идёт топливо… И техник этот, в бригаде которого я работал - всегда говорил: «Витька, вот всегда смотри на это дело, это - самое основательное; свеча откажет - хрен с ней, он (пилот) всё равно долетит, посадит… Вот эта штука откажет - он самолёт не посадит никогда; обращай внимание всегда на это, чтобы все жиклёры работали…». Ну, а я же знаю, что такое жиклёры по автомобилю-то, я и говорю: «Всё понятно…»
     Прошло какое-то время (месяца три, кажется), надо идти сдавать экзамен, показывать комиссии свои знания… Идти надо было в управление Аэропорта (находилось оно тогда недалеко от улицы 3-го Июля и Музкомедии). Я прихожу туда, там сидят члены комиссии, которым и надо было отвечать… Главный инженер мне говорит: «Садитесь.»  Я сажусь… «Ну, давай…, я и другие члены комиссии тебе будем задавать вопросы, ты отвечать будешь…»  «Давай»: - думаю… Про моторы он задал какие-то вопросы.  Я ему ответил, отлично ответил. Потом он спросил про пропеллер, в каких местах пропеллер переводят во «флюгер» («флюгер» - это, по сути, нейтралка, то есть, когда пропеллер не тянет, а просто болтается и всё…) Вот допустим, летят на двухмоторном самолёте; чтобы сэкономить горючее - один мотор выключают и летят на одном моторе, а этот, выключенный мотор, он - во «флюгере» - болтается за счёт ветра. Самолёт тянет только один мотор…, но, когда надо - лётчик включает уже второй мотор… Вот он, значит, мне и задаёт вопрос: «Когда пропеллер включается во «флюгер»?»  Ну, я ему отвечаю, грамотно так, толково… Он и говорит: «Ну, молодец, с тебя получится…» Кто-то из комиссии тоже сказал, что я мол, способный парень… И подписывают мне бумажку, что я сдал экзамен на моториста. Прихожу в «кадры», всё…, меня переводят мотористом; теперь я уже не ученик моториста, а - моторист...
     И сразу же меня направляют на курсы повышения квалификации. И без отрыва от производства вечером, после работы, мы ещё учились на «технарей». Курсы были основательные, преподаватели грамотные, многие - практики, с большим опытом. Мы изучали многое тогда: разные типы самолётов и их двигатели, строение двигателей, шасси самолётов…
 
      Раньше у самолётов были двигатели, в которые даже воду заливали, с водяным охлаждением (когда мы учились на курсах - нам рассказывали про такие двигатели). Но скоро их не стали выпускать (видимо, разобрались, что вода - не лучшее средство для охлаждения авиационных двигателей).
      Я вот помню ещё, что когда поступил в аэропорт работать, у нас там свалка была, металл туда валили, потом вывозили… Так мы, значит, с этим с техником (Константином) то пошли на эту свалку…, чё-то там мы ходили искали, и я увидел на свалке такой двигатель…, лежал он среди этой груды металла. Я ещё ему говорю: «Костя, а чё это такое, чё это за двигатель?» Он и сказал, что вот в начале такие шли (двигатели) водяного охлаждения, воду в них заливали… Я говорю: «Да ты чё…» Он говорит: «Да, было…» Постояли, посмотрели ещё…»
                «Вот, видишь, обратил внимание, заинтересовался, значит интересно тебе было…»
                «Ну, да, в глаза бросилось…»
                «Другой бы прошёл мимо и ничего, а ты как-то обратил внимание…»


……………………………………………………………………………………………………..


     А в сентябре 1948 года приходит мне повестка, что я должен явиться в военкомат. Я прихожу в военкомат, там таких же, как я, порядком уже набралось… Нам объяснили, что через десять дней нас «забирают» на три года служить в армию… Я пытался объяснить там одному военному: «… вы чё делаете, я только начал учиться, только экзамены на авиационного моториста сдал…»  Но меня даже не слушали… Объяснение было одно:
«… потом будешь учиться…» И всё… Вручают нам повестки о призыве в ряды не РККА, а уже Советской Армии (до 25 февраля 1946 года - РККА, с этого времени - Советская Армия), заставляют расписаться (где необходимо), инструктируют об уголовной ответственности в случае неявки на призывной пункт, о порядке увольнения с работы и… отпускают… Ни про место будущей службы, ни в какие войска направят - даже не заикнулись…
    Мама (когда я сообщил родным о предстоящей службе), я помню, поставила бражку, которая поспела как раз к «проводинам». Погуляли тогда, да так здорово, что меня от этой бражки рвало потом…»
           «Так ты тоже устроил себе «проводины»?»
           «Устроил… и, видимо, «перехватил» чё то… Как меня начало рвать…, но хорошо, что меня вырвало… И вот ведь после этого случая мне её (бражку) больше на «дух» не надо, сразу «отбило» всё… Сколько лет смотри, прошло, а я её даже в рот не беру… Я же вот потом и самогонку гнал…, а бражку даже пробовать не пробовал…»
           «Бражка - вещь «тяжёлая», а Мария Афанасьевна может ещё на чём-то «таком» поставила её…»
            «Да кто её знает, на чём она её поставила…»
            «А кто «провожал» тогда тебя? Родные, друзья да соседи, наверное?»
            «Ну, да, все были…
    Утром, в 9 часов я уже был в военкомате со шмутками и едой (это нам ещё в предыдущий раз объяснили, чтобы мы взяли с собой кой какую одежду и еды суток на двое).
    Нас построили и зачитали постановление, как нам объяснили, самого товарища Сталина. В постановлении говорилось, что в связи с большим количеством военных в наших вооружённых силах, призывников направлять не в армию, а на восстановление народного хозяйства страны; срок этих работ засчитывать, как срок службы, о чём будет запись в военном билете…
    Ещё нам сказали, что «служить - работать» мы будем недалеко от Иркутска, в Черемхово…
            «Паспорта у вас забрали, наверное? Военные билеты выдали?»
            «Нет, паспорта не забирали… Я помню, что паспорт у меня с собой всегда был, я из Черемхово ездил же домой не раз…

     Подогнали автобус к военкомату, мы «набились» в него и повезли нас на  железнодорожный  вокзал… 

    Местом нашей работы оказался район шахты № 6, находившейся тогда на самой окраине Черемхово. Шахта эта открылась совсем недавно, но уже работала, на ней добывался уголь…
    Домов в посёлочке, окружавшем эту шахту, было совсем немного. Это были или двухэтажные 8-ми квартирные дома или одноэтажные, частные, построенные шахтёрами, которые уже работали здесь, на шахте.
    Нас привезли к одному из таких строений, двухэтажному 8-ми квартирному дому из бруса. Выстроили снова всех и объявили, что наша задача - строить жильё для шахтёров и работать на шахте. Выбор был добровольный; те, кто хотели строить дома - записывались, допустим, здесь, а те, кто хотел быть шахтёром (спускаться в шахту) - записывались в противоположном месте…
    Я подумал - зачем мне эта шахта, я лучше на свежем воздухе буду дома строить, да и строительная специальность всегда в жизни пригодится. И родственникам моим (тому же отцу) часто приходилось работать с деревом: плотничать, столярничать…
    Тогда многие иркутяне записались строить дома…
    Ну, и вот, строителей (кто записался дома строить) заселили в одни двухэтажные дома, «шахтёров» же поселили в других домах.
    На первом этаже нашего дома, я помню, была вроде как контора, а весь второй этаж занимали мы; спали там, отдыхали…
           «Много вас там человек было?»
           «Много было… Помню - нас человек восемь-десять жило в одной комнате.»
           «А сколько комнат было? Не помнишь?»
           «Да, до хрена комнат…»
           «А туалеты были в них, вода?»
           «Это было, всё было…»
           «Там только вы - иркутяне - жили?
           «Нет, были и из других мест, из Пензы вот были ребята, даже не ребята, а такие.., мужики уже…
           «То есть на восстановление хозяйства призывали не только молодых?»
           «Получалось, что так…»
     Вот эти - пензенские ребята - мне понравились, молодцы они были… Там, значит, из Пензы один шофёр «попался», ну, мы сразу с ним сдружились. Он всё мне потом говорил, что вот когда закончим эту «службу», давай поедем в Пензу жить, там лучше, чем в Сибири. А я ему говорил, что мне лучше в Сибири, чем где-то…
    Ещё там у них один коренастый такой был, небольшого роста, но широкий в плечах, такой спокойный парнишка... Я помню - кто с ним не боролся - никто его побороть не мог, такой здоровый был…
           «И что, так никто и не поборол его? Он на спор боролся?»
           «Да, нет, просто так… И вот, когда боролся, как вкопанный стоял…»
           «Может он борец был?»
           «Да ни чё он вроде не говорил; но мне кажется - он чем-то занимался, такой плотный был…
   И вот он всё мечтал на лётчика выучиться. Он говорил: «…вот закончу эту херню, всё равно я на лётчика пойду…»  Мы тоже с ним подружились потом…»
           «А эти ребята из Пензы, наверное, шахтёрами больше работали?»
           «Нет, они в основном, строителями именно работали, они любили с топорами на плече ходить. Вот так (лезвием к спине) возьмут на плечи и идут…, довольные такие… А вот почти половина наших то, с Иркутска и области, в шахту «лазили»…»
           «Может в шахте, пусть хоть и немного, но платили, в отличие от вас -строителей, которым, как ты говорил: «…никто не платил, бесполезно…»?»
            «Не знаю, но нет, не должны были…»
            «Одежду то хоть выдали вам какую-нибудь?»
            «Выдали робу, которая полагалась в ремесленном училище и школе ФЗО (эту одежду так и называли – «ФЗО», это были куртка и штаны тёмно-синего цвета из грубой ткани и простые рабочие ботинки).
             «А что это за школа ФЗО была?»
             «Школа фабрично-заводского обучения, в которой молодёжь учили на штукатуров, каменщиков, маляров…»
             «…сварщиков…»
             «Нет, на сварщиков в ремесленном училище учили, в школе ФЗО готовили по строительным специальностям… Ремесленное училище было от Куйбышева завода, а школа ФЗО была учебным заведением города.»
              «А где эта школа ФЗО располагалась, там же, на Рабочего Штаба, где и ремесленное училище?»
               «Нет, ФЗО располагалось тогда где-то в районе «кузнечных рядов» и улицы Советской…

    Так и «потекла» наша «служба»… Работали мы с 9 утра и до 6 вечера, шесть дней в неделю, воскресенье отдыхали. Кормили три раза в день, в столовой, в которой, я помню, длинные такие столы и лавки стояли …
    
     В каждом доме, где разместились строители и «шахтёры» был свой «старший», свой  мастер-наставник, который отвечал и за коллектив и за порученную работу. Он же, при необходимости, мог и «спросить» с каждого…

     Был и у нас мастер-наставник по строительству жилья, такой, в годах уже… Откуда-то он с запада приехал (один почему-то, наверное, на заработки…), хороший мастер, а плотник какой хороший был… Вот он и обучал нас и руководил всей работой по строительству двухэтажного жилого дома.»
           «А он с вами жил?»
           «Ну, да, с нами, в этом же доме, у него была «своя» малюсенькая комнатёнка...
    Да…, у него аккордеон был, нет…, германский аккордионированный баян, высокий, разноцветный такой, очень красивый и «голосистый»... Ему шахтёры местные знаешь сколько за него давали?»
           «Сколько?»
           «Десять тысяч!»
           «Это много тогда было?»
           «Тогда, по тем деньгам то, очень даже…»
           «Легковушку, наверное, можно было купить?»
           «Нет, машину не купишь, конечно…, но всё равно, дорого…»
   После работы он любил посидеть, поиграть… На баяне он хорошо играл, знал много мелодий; часто его просили сыграть плясовые, под которые наши строители здесь же и плясали. Иногда и танцевали под мелодичную музыку исполняемых им вальсов…
            «А ты не просил у него сыграть на его баяне?»
            «Нет, не просил, как-то неловко было играть после него, я ведь ещё «так себе» играл, это я потом уже, после нескольких лет упражнений на баяне, стал неплохо играть то…»   

            «А вы с какого материала строили дома? С кругляка?» 
           «Нет, с бруса. Нам привозили и брус, и тёс, и доски, причём, уже обрезные доски, а не горбыль какой-то…»
           «Фундамент под дом тоже вы заливали?»
           «Фундамент другие строители бетонировали, не мы…»
           «Так, кроме вас, там много строителей было?»
           «Много было, много…, домов то ведь немало ставили…»
           «А за какое примерно время вы строили двухэтажный 8-ми квартирный дом?
           «Я же недолго там проработал, полгода где-то… На моей памяти мы только один такой дом «срубили». Я помню, что у этого дома мы уже перекрытия и крышу поставили, потолки сделали, полы настелили…»
            «То есть полностью дом делали?»
             «Полностью, полностью всё делали…»
            «И стеклили сами?»
            «Нет, стеклили не мы, другие стеклили. Стекло дорогое было, с ним аккуратно надо было работать…»
            «Стройматериалы то регулярно вам завозили, полностью?»
            «Подвозили регулярно…»
   
            «Ну, а культурные мероприятия у вас были какие-нибудь?»         
            «А какие там культурные мероприятия? По городу ходили мало, весь день работали, а вечером чё пойдёшь по городу, окраина тем более… Да и уставали на работе, особенно по «первости», с непривычки то… «Как ни крути» на себе же таскали всё, и брус и доски…

            «Конфликтов и драк не возникало между вами?»
            «Один раз, помню, была драка в столовой, чё то не поделили там наши и «местные» (это мы так называли вольнонаёмных, которые до нас ещё прибыли). Мы все питались в одной столовой и те чё то там «начали», а раз начали - надо присоединяться к своим… А мы же молодые, шустрые, да и больше нас было; как начали их там…, поддали
 им, в общем…
    А так нормально всё было, не дрались, ни чё, тихо…»

            «А домой? Ты говорил, что домой ездил, проведывал своих. Значит, отпускали вас домой?»
            «Ну, я не один там был, нас много было, иркутян то…, и мы ездили. Никто нас не отпускал, самовольно ездили… Правда, «они» (руководство) ни чё нам не говорили, не ругались, мастер делал только отметку у себя… Через какое-то время же он прямо нам сказал: «…кто поедет домой, родителей проведать - чтобы обязательно вернулись вовремя, а иначе меня за вас накажут…»
     Ну, вот и ездили в Иркутск, в субботу вечером уезжали, а в воскресенье вечером приезжали; вот, сутки, считай, дома были…
   Вместе с нами, иркутянами, иногда выбирались в Иркутск и ребята из Пензы; приезжали, смотрели город… Понравился им город...

     Как-то во время своей очередной «побывки» домой я чё-то разговорился с соседом нашим - Володей Саксоновым. После «Золототранса» он работал шофёром на комбинате «Востсибуголь». Он и пообещал, что переговорит там в «Востсибугле» кое с кем и может получится «перетащить» меня из Черемхово в Иркутск шофёром на комбинат… Я удивился ещё: «Как это?» А он: «Ну, отдел кадров «напишет» туда, в вашу шестую шахту бумагу, чтобы документы твои перевели в «Востсибуголь», а тебя командировали работать на комбинат… Так, Витька, мы тебя оттуда переведём сюда и всё…, должно получиться… Ты сам то согласный сюда перейти?».
    У него (как я потом уже узнал), оказывается, там «схвачено» многое было, начальник отдела кадров Риц, кто-то в отделе снабжения…
    Я и говорю: «… согласен, давай, перетаскивай, ага…».  Володя: «Ну, там немножко заплатить надо будет…» У меня тогда денег не было, я и посоветовался с матерью; она: «…ну, хорошо, заплатим…». В общем, на том и порешили тогда с Володей…

    Я продолжал работать на шестой шахте, мы заканчивали строительство своего первого 8-ми квартирного дома.
    И вот как-то днём вызвали меня в контору (это та, которая была на первом этаже дома, где мы жили) и говорят: «… езжай, мол, в Иркутск… Вот адрес, Желябова, номер такой-то, комбинат «Востсибуголь»; придёшь туда и скажешь свою фамилию, будешь работать на этом комбинате, документы твои мы перешлём туда…».  Я сразу понял, что это Володина работа, ну, и всё - поехал домой…»
           «Ты заплатил то ему до этого или после?»
           «Ну, это мы потом заплатили, дома уже…»
           «А почему адрес комбината - улица Желябова, «Востсибуголь» же по другому адресу расположен?»
           «Тогда, весной 1949 года, комбинат находился ещё на Желябова 6. Это было трёхэтажное здание, ещё дореволюционной постройки (сейчас в этом здании - Кировский районный суд г. Иркутска).


                (ЗДАНИЕ НА ЖЕЛЯБОВА 6)


      В то время на первом этаже располагалась областная прокуратура, а второй и третий этажи и занимал «Востсибуголь». Там и входа два было, через центральный - в прокуратуру и через боковой - в «Востсибуголь»…
            «А вот это красивое здание на Сухэ-Батора 4, где сейчас находится «Востсибуголь»?»
            «Улица эта тогда ещё не Сухэ-Батора была, а Красной Звезды…
     А здание это (когда меня перевели работать на комбинат) было уже построено, но чё-то в него не переезжали, может внутреннюю отделку помещений не закончили ещё...
     Наши, комбинатовские, говорили, что построили его быстро, года за два где-то (1946 - 1948 годы)…
     Раньше на этом месте, как я знал из разговоров, стояла церковь, собор, красивейший  Тихвинский собор. В 20-е годы его разобрали…   


……………………………………………………………………………………………………...
 

       Летом 1949 года комбинат «Востсибуголь» переехал в новое здание…

     «Своего» «Москвича», на котором проработал больше полутора лет, я получал, когда мы стали работать уже в новом здании…»
 

             «Если тебя «перетащили» в Иркутск, почему тебе нельзя было устроиться работать в аэропорт мотористом?»
             «Нельзя, я же должен был три года отработать на восстановлении народного хозяйства…»
             «А какая разница, почему в «Востсибугле» ты мог отработать эти три года, а в аэропорту - нет?»
             «А потому, что я был направлен в угольную промышленность, причём нашего региона. И это всё подчинялось тогда комбинату «Востсибуголь»… И внутри своей структуры они могли манипулировать такими, как я, как хотели…
    Так же обстояло дело и в других отраслях нашей промышленности. Если бы меня направили на восстановление авиационной промышленности нашей области, а так…»
              «И ты отработал эти три года?»
              «Ну, естественно, два года я отработал в «Востсибугле» и год в «Гипрошахте». Вот поэтому «они» меня потом и не «трогали» уже, потому, что я всё отработал… Единственное - у меня не было военной специальности, почему я потом в ДОСААФ (?) и учился без отрыва от производства на механика-водителя среднего танка.


………………………………………………………………………………………………….....


     Ну, вот, приезжаю я в Иркутск (в начале мая 1949 года), встречаюсь в «Востсибугле» с Володей Саксоновым и идём мы в отдел кадров. Там оформляют меня (написали в «трудовой», что зачислен слесарем) и говорят, чтобы шёл в гараж, к Пурису, он, мол, посадит тебя на какую-нибудь машину, вот на ней и будешь работать. Всё, ясно… Володя Саксонов объяснил, что Толя Пурис - завгар (заведующий гаражом) на комбинате, член партии…, его, Володин, друг...
     Приходим мы с Володей в гараж… Гаража, как такового, у «Востсибугля» в этом здании тогда не было, легковые машины стояли прямо во дворе, а грузовые (которых было немало на комбинате) водители ставили, в основном, у себя, на своих дворах… Работники гаража занимали «пристрой», примыкавший к первому этажу; кроме шоферов, там работали, помню: главный диспетчер (не русский какой-то), механик (усатый такой хохол со второго Иркутска, ворчливый и постоянно недовольный чем-то), две женщины -«диспетчерши» и два слесаря…
     Володя «поручкался» с Пурисом, рассказал про меня и спрашивает: «Есть у тебя свободные машины…, легковые?» «Вот, ЗИС-101, два отдела возить…» Володя мне: «Будешь два отдела возить?» Я говорю: «Да хоть три отдела, ё-моё…» «Ну, пойдём, посмотришь машину, она там, во дворе, стоит, такая большая чёрная легковушка, вот на ней и будешь работать»…
     ЗИС-101 - легковая семиместная машина, такая длинная, чёрного цвета (краска была уже не «родная», насколько я заметил…). Машина была «рамная», кузов крепился к этой раме; стояли и рессоры: передние и задние…
    Это была, ну…, правительственная, правительственная машина; сиденья красивые кожаные, между задним сиденьем и передними спинками стояло ещё два кресла…
    Двигатель ей поставили студебеккеровский, раньше у неё стоял двигатель восьмицилиндровый, наш, он «захандрил» и на машину установили шестицилиндровый студебеккеровский (вместе с коробкой передач)… А студебеккеровский (двигатель) он же сильный, тащил её, знаешь, как…
     В дальнейшем, правда, уже во время моей работы на ЗИС-101, выявились многие неполадки, возникшие, видимо, от немалой эксплуатации этого автомобиля. Самыми неприятными и опасными среди них были: «выработка» металла в рулевом механизме и в шпильках колёс (на которые наворачивались крепящие их гайки). Один раз даже, помню, когда я вёз начальника транспортного отдела, то на улице Горького у машины отвалилось заднее колесо (к счастью, обошлось без последствий). После этого я каждое утро перед выездом регулярно подтягивал эти гайки…»
            «Ты вроде опытный уже шофёр был… и аккуратный…»
            «Так я же на грузовых работал, а это - моя первая легковушка была, а у них свои места есть, которые смотреть надо обязательно… Да и потом, ты что думаешь – это первый случай что ли…, у многих колёса отваливались, недоглядел шофёр и всё…»
            «А до тебя ездил на этой машине кто-нибудь?»
            «Ездил, ездил… До меня парень один ездил; он потом закончил курсы топографов и уехал работать в Черемхово, на шахты, видимо…

     Ну, так и стал я работать в «Востсибугле», обслуживал два отдела: транспортный отдел и отдел механики. 
     Начальником транспортного отдела был Ли Николай Константинович, кореец, хороший мужик, с ним как-то просто было…
     Транспортный отдел отвечал за весь транспорт (автомобили, трактора, бульдозеры, экскаваторы), который был на балансе комбината в нашей области и в Забайкалье, включая и железнодорожный…»
           «А железнодорожный транспорт как мог подчиняться вашему предприятию?»
           «А все эти узкоколейки и локальные железнодорожные пути между шахтами…»

     Второй отдел - был отдел механики, в его подчинении была вся «механика» комбината…»
            «А что это за «механика»?»
            «А всё, что было связано с механическим и электрическим оборудованием: шахтное оборудование, подстанции и пути электропередачи, подъёмные лифты, различные механизмы…
     Начальником этого отдела был Рязановский Владимир(?) Павлович(?), еврей, с ним я как-то не очень, он такой… «малодоступный» был, с амбициями, не очень разговорчивый…

     Обслуживал я эти два отдела через день, один день, допустим, я был в подчинении одного отдела, а на следующий день - другого…  Вот такая была очерёдность».
           «Накладок не было у тебя, всё чётко было?»
           «Всё чётко было, иногда только между собой разбирались они, друг на дружку обижались там чё-то, но меня то это не касалось. Я говорил, что разбирайтесь сами, я человек подчинённый, как вы решите, так и будет, вот и всё…»

           «А когда ты уже работал шофёром в тресте - наверное, возил своё начальство и в Черемхово?»
           «Возил, конечно, и не раз…»
           «Наверное, и на «свою» 6-ю шахту заезжал?»
           «Заезжал… На ЗИС -101 когда ещё работал - вот тогда и ездили мы на эту шахту…»
           «Ваши то все так и работали?»
           «Так и работали, и наши (с Иркутска) и с Пензы эти ребята… Обрадовались, помню, тогда этой встрече…»
           «А с мастером вашим (который играл на баяне) не поговорил?»
           «Нет, я его и не видел даже, видимо, на каком-то объекте он был в это время…, так, что мы не встретились… Я же там недолго был, может с полчаса всего…»
           «Домов то вновь выстроенных прибавилось, наверное, с того времени, как тебя перевели оттуда?»
           «Ну, конечно, я даже удивился, целый посёлок вырос… Там же немало было  бригад то, со всего Союза работали люди…»
            «Мужики то ваши, с которыми ты работал, наверное завидовали тебе, что ты так ловко устроился?»
            «Конечно, ё-моё, им - «пахать», а я «катался», да ещё и деньги получал…»
            «Она долго работала, эта 6-я шахта?»
            «Работала… Правда, позднее, на многих шахтах (в том числе и на 6-й) уголь уже добывали открытым способом, он же неглубоко залегал; экскаваторами снимали верхний слой земли, который закрывал уголь и потом «черпали» его. Это намного выгоднее было, тем более, что уже «пошли» шагающие экскаваторы…
          
     Платили нам (шоферам) в «Востсибугле» не очень, ставки были низкие, у меня был оклад всего 690 рублей… Приходилось в свободное время подрабатывать, возя пассажиров по городу. Начальство молчало, понимая, что на эту ставку не каждый пойдёт работать.

……………………………………………………………………………………………………...


     В «Востсибугле» же судьба «свела» меня с человеком, который на всю жизнь станет моим лучшим другом, с Колей Соловьёвым (если быть точным, то с Николаем Фёдоровичем Соловьёвым)…
     Соловьёв - был самый хороший человек в моей жизни…

     Познакомились мы с ним, как только он пришёл с курсов, закончил курсы механиков… Незадолго до этого я пришёл в «Востсибуголь», перевели меня, и я уже работал там на ЗИС-101…»
              «А Соловьёв до того, как вы познакомились, сколько лет проработал в «Востсибугле»?»
              «Да, полгода всего…, может немного больше… Колька сразу после службы в армии и устроился на комбинат; он ещё Виктора Павловича не возил даже…»
               «Виктор Павлович, видимо, был каким-то начальником на вашем предприятии?»
               «Виктор Павлович Сопко в то время был заместителем начальника «Востсибугля» по общим вопросам (?) и начальником финансового отдела; он был «величина» на комбинате, с ним считались и его ценили...
     Коля Соловьёв знал Виктора Павловича раньше, ещё до того, как стал работать в «Востсибугле». Их семьи жили в одном доме (улица Пролетарская 2); это был 4-х этажный кирпичный дом, стоящий рядом с «костёлом».) и даже в одном подъезде. Виктор Павлович с семьёй жил на первом этаже, а семья Соловьёвых на втором этаже, над ними. Колькин отец - Фёдор Алексеевич, был членом партии и много лет занимал руководящие должности…»
               «Так может, отец Соловьёва, хорошо зная Виктора Павловича и попросил его устроить сына (когда Колька пришёл из армии) в «Востсибуголь», чтобы тот, работая шофёром, «возил» его и сотрудников его отдела? Видимо, тот же Виктор Павлович помог Николаю устроиться и на курсы механиков?»
             «Может, всё может быть... Виктор Павлович тоже «сильно» партийный был, а они друг дружку…, сам знаешь…»
             «Николай Соловьёв на этих курсах, видимо, с отрывом от производства учился?»
              «Конечно, с отрывом от производства он учился, иначе мы раньше познакомились бы…»
             «Он на механика учился, не на шофёра?»
             «На механика, на механика…, он вот тогда и кончил эти курсы механиков. А когда я уже там работал - он пришёл с курсов механиков…»
              «А они сколько длились эти курсы?»
              «Ну, полгода то, наверняка длились…»
              «Серьёзные эти курсы?»
              «Конечно, серьёзные…, я помню, мы на второй класс (шоферов) учились полгода и тоже с отрывом от производства…»

              «В общем, пришёл Соловьёв из армии и устроился в гараж?»
              «Да, он там проработал какое-то время, а потом его, видимо, на курсы механиков отправили…»
              «То есть, он может и шофёром то не был, а на курсах механиков сразу и шофёром стал, правильно?»
              «Нет… Если у тебя прав не было - ты на курсы механиков хрен поступишь…»
              «Это точно так было?»
              «Точно, точно…, значит, были у него права…
             «А как права он получил? Тоже учился в автошколе?»
             «Учился, конечно, в автошколе…»
             «В той же, где и ты в своё время учился?»
             «Наверно, она одна тогда автошкола в городе была…
      Я не интересовался этим делом, я помню, что он пришёл с курсов, познакомились мы с ним, ага, и стали мы дружить…»
             «Значит, говоришь, когда он пришёл с этих курсов - вы в гараже и познакомились… Сначала, видимо, ля-ля-ля, потом и выпивали вместе после работы…»
             «Ну, ясно, два парня, холостых тем более…         
     В гараже разговорились, слово за слово и пошло дело…, потом выпивали…»
             «В вашем гараже ещё, наверно, молодые парни работали?»
             «Как тебе сказать, таких, как мы, не было, там были уже в возрасте…»
             «То есть, самые молодые - это вы были?»
             «Да, мы были…»
             «Потому и «сошлись», видимо?»
             «Ну, да… Вот как-то друг дружке понравились и всё, давай дружить…, как-то без слов, к друг дружке тянуло и всё…»
             «А какую машину Соловьёву дали, чтобы он возил отдел Виктора Павловича? Наверно, тоже ЗИС-101?»
             «Нет, там только один был ЗИС-101, я на и нём работал… Вот я даже не знаю на какой машине он Виктора Павловича возил, да и возил ли он его до получения «Москвича»?»
             «То есть, мог Соловьёв до получения им «Москвича» и не возить ещё Виктора Павловича?»
             «Может и не возил, просто на грузовике работал…, потому, что как-то нет в памяти этого…
     Скорее всего, что не возил он ещё Виктора Павловича потому что, я помню - я один тогда подхалтуривал, ещё на ЗИС-101…
      Вот вечером ставлю машину в гараж, Колька уже ждёт меня; мы берём «это дело» и на бережок Ангары… Место удобненькое найдём - посидим, выпьем, потрепимся  и… по домам…»
            «А что брали выпить? Пивко, водочку?»
            «Пивко брали, «бутылочку» брали, закусочку (рыбы да хлеба, в основном)… С      
закуской, с едой хреново тогда было, а выпить то продавалось, притом дёшево же всё было, и пиво дешёвое и водка дешёвая…»
            «Водка уже не «белоголовка» была?»
            «Нет, «белоголовки» не было, уже другая была… «Белоголовку» я захватил до войны ещё, а потом всё, не найдёшь…»
            «Потому, что водку не из зерна уже, видимо, гнали, а из картошки или из чего-нибудь ещё… «Белоголовку» то, только из зерна гнали, потому и хорошая и вкусная эта водка была…»
            «Получалось, что на твои деньги выпивали тогда? Ты один халтурил?»
            «Получалось - на мои… Это потом уже на общие мы выпивали… Мы ещё как делали; машины поставим, берём водочки и к Кольке домой. Фёдор Алексеевич (Колькин отец) тоже любил посидеть с нами, ля-ля-ля…, ему интересно…
      Или, допустим, ко мне приезжали, на Ремесленную… Но больше - к нему...»

             «Соловьёв нравился твоим домашним?»
             «Нравился, они его обожали…»
             «А чем нравился?»
             «Он же спокойный, спокойный такой, вечно с улыбкой…»
             «Значит, нравился Соловьёв твоим. А ему нравилось бывать у вас?»
             «Очень нравилось… Ну, а чё, мы же простые и он простой, ни с какими-то там запросами, ни с какими хитромудрыми своими делами, а открытый такой мужик, открытый…»
             «Не конфликтный?»
             «Нет, нет, мужик нормальный был, чё говорить то об этом… Хреново, когда такие мужики рано уходят, как-то Бог немножко неправильно распоряжается…»
             «Лучших забирает…»
             «Да, как говорится, «забирает лучших…»
             «А когда ты к ним проходил - нравилось тебе у них?»
             «Я приходил к ним вообще как домой… Лидия Ивановна мне сразу молочко: «…на-ка, Витенька, попей…»

                «А вот было у вас с Соловьёвым, что вы ругались, а потом мирились?»
                «Нет, такого не было, никогда не ругались… У нас как-то всё согласовано было, недопонимания не было между нами…»
                «Не «дулись» друг на друга?»
                «Никогда… Даже Виктор Павлович удивлялся, говорил: «…почему вы не ссоритесь никогда?» Мы ещё смеялись, что чё нам ссориться…»
                «Видимо, хороший у него был характер?»
                «Да, хороший характер…»
                «Он какой - когда пьяный? Добрый?»
                «Добрый, добрый… Добрее, чем я даже, я могу ещё чё-нибудь «булькнуть», а он - нет, следил, видимо, за собой…»
                «А бывало, что вы с ним напивались до беспамятства?»
                «Нет, до такого не напивались, не было такого… Не помню я ни за собой, ни за ним, чтобы где-то там упали или заснули, всегда нормальные, на ногах… Мы раньше вообще с ним не пьянели…  Мы могли по бутылке выпить и «ни в одном глазу»…, вот организмы какие были… Я не помню, чтобы Колька когда-нибудь до «бесчувствия» напивался; никогда он не пьянел, не дурел, только краснел и всё…
    Я же рассказывал тебе, как мы у Дуськи (сестры моей двоюродной) в общежитии гуляли; мы водку выпьем, всё сожрём и сидим, вот такие хари… Студентики эти там уже упали и спят, а мы сидим, хоть бы хны… Дуська всё удивлялась: «…сколько в вас лить надо, чтобы вы пьяными стали?»


               «Соловьёв хорошо разбирался в машине?»
               «Нет, он как-то не вникал, понимаешь… Он, хоть и механик был - ремонт не любил, ему, видимо, неинтересно это было, вот и всё…»
               «А что ему интересно было?»
               «Любил он компанию, посидеть, выпить, поговорить, похохотать…»
               «А работа?»
               «Ну, работа есть работа, любишь не любишь - работать надо всё равно…»
 

               «То есть, сразу Соловьёв не возил отдел Виктора Павловича?»
      Сразу он не возил никого, а так…, то на одну машину его посадят, то на другую…»
               «То есть, непостоянно?»
               «Непостоянно он был как-то, а вот потом, когда пришли «Москвичи»; он получил «Москвича», я получил «Москвича»… Тогда вот он и стал возить Виктора Павловича на «Москвиче»…»
            «Значит - до «Москвича» постоянной машины у него не было?»
            «Нет… Допустим, один шофёр заболел, он вместо него - сел-поехал, другой отпросился куда-нибудь - опять он едет…»
             «А до этого Виктора Павловича никто не возил, получается?»
             «Ну, я не знаю, кто-то может и возил, но я как-то не запомнил это…»
             «Но на «Москвиче» он точно работал?»
            «На «Москвиче» точно…, тем более, что у него был седан, а не кабриолет, как у меня…»
            «А какой цвет был у его «Москвича»?
             «У меня был синевато-голубоватый такой, а у Соловьёва коричневый; это я хорошо помню…»


                «А аварии были у Соловьёва, не помнишь?»
                «Не было, не попадал он…, хотя, было, было один раз, когда он работал в «Востсибугле ещё, на «Победе»…»
                «А он разве работал в «Востсибугле» на «Победе»?»
                «Было, было, он тоже какое-то время там работал на «Победе»…»
                «Это когда ты уволился уже оттуда?»
                «Нет, ещё при мне… После «Москвича…

     Произошло это летом на Маяковского, где подъём то крутой в гору… Раньше же в Глазково машины с Ангарского моста поднимались прямо по Маяковского, разрешено было, потом уже запретили… И вот Колька после моста в гору дал сильный разгон машине, а там посредине этой горы машина какая-то вышла. Ему деваться некуда – он вправо, а там бордюр шёл (дом загораживал, чтобы машины не заезжали туда) и он в этот бордюр врезался и всю «харю» у «Победы» разнёс… Он не виноват был, конечно, его признали невиновным, обстоятельства такие. Машину потом списали…»
                «Списали?»
                «Не стали даже восстанавливать; в Черемхово, на шахту списали, да и всё…»   
                «А Соловьёву какую машину после этого дали?»
                «А как раз БМВ эти пришли на комбинат, две штуки…»
                «Значит, после «Москвича» он поработал на «Победе» и потом на БМВ, а ты - с «Москвича» сразу на БМВ?»
                «Да… А после БМВ я уже в «Гипрошахте» на «Победе» работал…
     Вот была такая у Соловьёва авария…, больше не было, вот это я помню…
     А так он аккуратно ездил, аккуратно; он не лихачил, не гонял…»


            





              «Да, значит были… Но вот почему он не воевал – это странно. Ведь по возрасту – он как Иван получается…»
              «Факт тот, что он на фронте не был, не был… Даже на «японской» не был, на восточном фронте…»
              «Получается, что он после войны отслужил три года и всё?»
              «Да…»
              «Хотя он не по болезни никакой, не болел ничем таким…»
              «Нет, он ведь служил в строевых частях, в артиллерии, наводчиком…»
              «Да, интересно, почему его не взяли в армию во время войны, какая у него бронь была, ведь у него и специальности то не было?»
              «Папочка, может быть, папочка был партийный… «Тянули резину», не призывали, задвинули куда-нибудь карточку… Уж коммунисты то там друг друга… Все зависимые были; поэтому я так и считаю, что был «отмазан»… А специальность у него только механик была и всё…»




            «У вас же сначала гаража то не было, это уже потом он на Красноярской стал?»
            «Ну, да, во дворе стояли все машины, а на Красноярской это уже потом, когда работали уже в новом здании…»
             «То есть, в 1951 году, когда ты стал работать в «Гипрошахте», гаражи на Красноярской уже были?»
             «Да, да…»
             «А там боксы были или что?»
             «Боксы, ремонтные мастерские, всё там было…»
             «Это комбинатовское и «гипрошахтовское» было?»
             «Ну, да. «Гипрошахт» же подчинялся «Востсибуглю», генеральному директору…»

   

Потом всё-таки Соловьёв он честный мужик, он никогда не обманет, никогда не наврёт, это ни то, что Ваня Козловский, тот, бл.., как жидяра…»
             «И подружился ты  только с ним, хотя у тебя и много знакомых было?»
             «Да, да…»
             «Хотя и интересов у вас общих мало было; танцевать - он не танцевал, охотится он тоже не очень любил…»
            «Но на танцы он всё время ходил. Придём на танцы…»
            «Он как-то рано начал лысеть, проплешинка, помню, у него небольшая была…

            «Проплешинка была у него, ага, хотя сам такой, видный… Помню, что в финансово-экономическом институте в одной группе с Валей, сестрой его, училась девчонка одна… С очень хорошей семьи, славная такая, на лицо правда, была не красавица, ну, простая такая девчонка... И вот она так за Колькой бегала…, а он чё-то её… Колька очень ей нравился. Она и дома у них была, родителям понравилась. И родители ему говорили, что вот давай, вроде того, что…, хорошая девка… Нет, вот не то, не то…»
             «Ну и что, она, потом вышла замуж, наверно?»
             «Ну, закончила и куда-то уехала…»
             «Она не местная была?»
             «Местная, она с Иркутска была… Распределили просто и она поехала куда-то по распределению…»
             «Валю тоже распределили куда-то?»
             «Распределили, но отец, Фёдор Алексеевич, подсуетился и её оставили здесь…»


     «Когда он женился то, ему говорили, что зачем тебе это… Она же замужем, зачем?»
             «Не надо было…»
             «Не надо было, конечно… Из-за этого, видимо, и умер её прежний муж, он сердечник был…»
             «У них свадьба была?»
             «Нет, так…»


     «Родители то его были против Милки, против…»
              «И мать, Лидия Ивановна, была против?»
              «И мать против, не хотела она…»



           «А почему его в армию не взяли? Из-за того, что отец у него – чин был в партии?»
            «Он отслужил в армии…»
            «Он же старше тебя был?»
            «На шесть лет старше он меня…»
            «Он был на войне?»
            «Нет, на войне не был, он после войны уже служил, три года…, в артиллерии, наводчиком…»
            «Раз наводчиком, а не заряжающим, значит он хорошо математику знал, возможно и 10 классов закончил?»
            «Может быть…»

            «Так он умный, получается, был мужик…»
            «Ну, конечно, умный мужик…»



                «А почему Соловьёв ушёл из «Востсибугля»? Что ему не работалось, он же Виктора Павловича возил…»
                «Не знаю…»
                «Виктор Павлович же, наверно, подплачивал ему?»
                «Нет, тот ничё ему не подплачивал, он тоже получал 690 рублей…»
                «И всё?»
                «И всё…»
                «Ну, и барма…»
                «Ну, и барма, если сбармит… А он может бармить то стеснялся Виктора Павловича, как соседа…»
                «То есть, Соловьёв мог уйти из-за низкой зарплаты?»
                «Скорее всего из-за зарплаты. В «Сибгеолнеруде», куда он перешёл, ему сразу предложили тыщу с чем-то, и машина там новая была…»
                «А он с Милой познакомился когда уже там, в «Сибгеолнеруде» работал?»
                «В «Сибгеолнеруде»… Там вот трест стоял тут, а на углу стоял магазин, вот она работала в этом магазине…»
                «Он и сейчас стоит этот магазин… Раньше там КООП был, дары природы продавали, мама часто там рябчиков покупала после работы…»
                «А раньше там был гастроном, а в гастрономе был отдел, стоял вроде такого киоска в уголочке, там водка, пиво, значит, всё это… И трестовские все туда бегали… Она (Мила) и сидела там, неделю работала, неделю отдыхала, в это время вторая продавщица работала. Ну, и вот, там и познакомились они…»
                «А почему она работала, она ведь могла и не работать, у неё же муж был, ты рассказывал, директор магазина «Одежда» на углу Карла Маркса и Красной Звезды (Сухэ-Батора)…»
                «В те времена не модно было дома сидеть, все работали, ё-моё…»
                «Домохозяйками не модно было быть?»
                «Нет, нет… Это щас каждая старается дома сидеть, а раньше это не модно было…»
                «И в этот отдел все ваши, трестовские», и бегали?»
                «Туда все наши и бегали с треста, геологи – они же любители. Наверное, перед обедом сбегают, а потом сидят, жуют…»
                «Чем-то она (Мила) «зацепила» его?»
                «Зацепила… Ну, чё, она как женщина то хорошая была, хорошая, чё там говорить…»
                «А до неё у него не было никого, чтобы вот так?»
                «Ну, как, он таскался, но чтобы жить с кем-то, нет, не жил…
     Они потом и официально оформили отношения…»
                «А свадьба была у них?»
                «Нет, такая только, дома собрались, у его родителей… У них большая квартира, 3-х комнатная, да потом кухня, а в кухне – «тёщинская»…»
                «А ты был?»
                «Был, как же без меня…»


     Проработал я на этом ЗИС-101 немного, несколько месяцев всего. А потом машину списали, хотя на ней, я считаю, ещё можно было работать и работать… И в том, что её списали - виноват был прежде всего я (хоть и неприятно это вспоминать), так как пострадала машина исключительно по моей вине… Только моя молодость (не зря говорят, что там - где молодость - там и глупость), безалаберность и, конечно…, водочка и привели тогда ситуацию к такому печальному финалу…
     А получилось вот что…
     Наша семья, как и раньше, продолжала жить в двухэтажном доме на Ремесленной;  на обед (да и так, иногда) я нередко приезжал на этом ЗИС-101. У многих наших соседей такая машина поначалу вызывала недоумение и даже испуг, так как ничего хорошего от визитов начальства (а почти все считали, что в дом пожаловало какое-то начальство) никто не ждал. Потом то, конечно, все привыкли и даже просили меня прокатить или хотя бы посидеть, попрыгать на кожаных сиденьях этой шикарной машины.   
    А наш сосед по этажу (двери наших квартир рядом были) - Мишка Янковский, работавший тогда в исполкоме агентом по налогам, видимо, решил использовать и меня, а самое главное, мою служебную машину, для «обтяпывания» своих делишек… Мишка - он же такой хитрый был…
    Я вот приеду на обед, а он: «Витя, давай вечерком с тобой съездим в Марата…, мне там кое-кого «прижать» надо...»  Ну, а я же тогда не понимал ничего, не вникал в его дела, думал, что работа такая у человека… Я говорю: «Ну, хорошо, съездим…»
    Вот, после работы я приезжаю, беру Мишку и поехали туда, куда он скажет. Когда подъедем, он выходит и идёт по клиентам свои делишки обделывать… Люди же, как увидят, на чём он приехал, увидят такую машину - конечно, пугаются…, ну, и, видимо, сразу делаются сговорчивее и дела решаются в его пользу…»
            «А что у него за дела то были? Он же работал в Сталинском (?) исполкоме налоговым агентом… Что-то при сборе налогов, видимо, мудрил? А какие налоги тогда были? Кто-то в то время занимался частным предпринимательством?»»
            «Он собирал налоги с тех, кто держал скот: коров, свиней, коз… Как и брат мой Вася; Вася, когда пришёл с армии, тоже почти год работал там же налоговым агентом. Но Вася то никогда не «мудрил», он правильный был и работал честно… Да и партийный он был…, видимо, на такую работу рекомендовали тех, кто был членом партии… »
             «А Миша Янковский беспартийный был?»
             «Да, нет, Мишка тоже член партии был, он воевал, вот, наверное, на фронте и вступил… Но, в отличие от Васи, он такой был…, любитель пожить, погулять,  повеселиться… А на это же на всё денежки нужны были…»
              «А он, что, неженатый ещё был, не обзавёлся семьёй?»
              «Да, нет, была у него семья, не здесь только, а в Сталинграде… Он сразу после войны женился и там, в Сталинграде, и остался (жена то, видимо, оттуда была родом). Но пробыл там чё-то совсем недолго; приехал сюда (говорил, что не очень ему нравится там, жарко шибко), а семья там осталась… Но он не развёлся…, нет, видимо, договорился с женой, что съездит, попроведает родителей, а потом вернётся…
     И потом он снова туда, к семье, и уехал. Там, видимо, и жил потом…, и умер, потому, что я знаю, что тётю Лизу (мать его приёмную), когда она уже совсем старенькая стала, соседи устроили в дом престарелых. Дядя Серёжа то (приёмный отец его) ещё раньше умер…»
               «Может и не умер Миша то, а просто перестал общаться с ними?» 
               «Может, конечно, но разговор то был, был, что он умер… И больше я о нём ничего не знаю…»
               «А налоговым агентом он здесь работал в то время, когда из Сталинграда приехал?»
               «Ну, да… Вот его, как фронтовика, члена партии и взяли налоговым агентом…

    Ну, и вот… У всех этих налоговых агентов были свои районы, где они и выявляли тех, кто держал скот, какой скот, сколько голов…, актировали это дело и хозяин в дальнейшем должен был платить налог за содержание своего скота. А у Мишки были свои клиенты (я это уже потом «расчухал»), которые не платили в казну, а платили ему и он их покрывал, не проводил, видимо, в ведомостях то…»
            «Проще говоря - «пропускал» мимо государственной кассы…»
            «Ну, можно и так сказать…»
            «В общем то, это - подсудное дело и как это никто не «капнул» на него; да и тебя могли как соучастника привлечь…»
            «Конечно, если бы заявил кто-нибудь или написал… и всё, «сгорел» бы парень, да и меня бы «зацепили»… Молодость, молодость…»
    «Провернёт» он свои делишки, потом садится в машину: «…ну, всё…» Мы едем, он берёт водки и мы пьянствуем… .
     Я то - дурачок, мне надо было машину-то ставить, а потом уже заниматься этим делом…. Да и вообще не надо было «пить», а лучше надо было делить его «заработок» и отдавать матери…
     Ну, ладно. Один раз попьянствовали, другой раз попьянствовали, третий раз попьянствовали…
     Вот и в тот раз, после того, как Мишка собрал «подать» то свою и купил водки, мы устроились на бережку Ангары и стали «керять»… Но так получилось, что тогда мы «перехватили», да здорово…    
    Уж не знаю и зачем, но напившись, попёрлись мы на машине через Ангарский мост на Глазковскую гору (по улице Маяковского), там, где райисполком стоит. Заехали туда, значит и я стал разворачиваться. А машина то длинная (длина почти шесть метров), да тяжёлая (вес около трёх тонн), у ней разворот хреновый, вот мне разворота и не хватило…  Там, возле райисполкома был кювет (откос) и я в этот кювет и съехал. И хорошо -тополь там рос, машина то и легла боком на дерево, а так - перевернулась бы… И всё бы ничего, да с аккумулятора (он стоял на правой стороне машины, под сиденьем) электролит стал выливаться и вот на правой стороне ЗИСа  всю обшивку-то эту «сжёг»…
     А было это уже ночью; в райисполкоме, как это и полагалось, был дежурный, он - чирик, значит, и звонит в ГАИ. Через какое-то время приезжает гаишник (на какой-то попутке, он отпустил её сразу), молодой, видать неопытный ещё…, видит такое дело, машина на боку и я один…»
            «А друг то твой, Мишка, где был?»
            «А он сбежал, оказалось…, сука… Я ему сказал потом, дома уже: «…ты чё убегаешь то? В таком деле и убежал…» А он: «Да вот, я хотел машину найти, чтобы твою выдернуть; приехал, а тебя уже нету…» Да, наврал…
     Ну, вот… Тормознул этот парень-гаишник грузовик какой-то (шедший со стороны Шелехова в город) и водиле: «…подними машину…» Тот достаёт тросик, подцепили, раз… и на колёса, потом и вытащил меня оттуда, из колеи то… Ну, гаишник и говорит мне: «Езжай…»  Ну я, значит, завожу машину…, раз, другой…, бесполезно, электролит вылился из аккумулятора… Он - шофёру грузовика: «Давай, цепляй его, потащим в ГАИ, на Урицкого…»
     Ну, ладно, «зацепил» он ЗИСа моего и потащил…Проезжаем через мост, я гаишнику (он со мной в кабине сидел) говорю: «…а зачем нам на Урицкого-то, вот… на Желябова, тут ближе, давай щас сюда вот поставим и пусть она во дворе стоит…»  Руку в карман, достаю нахалтуренные деньги (это я подвозил ещё днём пассажиров на машине), они все скомканы… Я говорю: «…держи…»  Ну, он чё-то посмотрел…, берёт эти деньги, в карман и говорит: «…ну, посигналь ему». Я тому, значит, фарами моргнул, тот останавливается…  «Вот, на Желябова давай затаскивай его. Знаешь, там прокуратуру то, областную?»  Шофёр говорит: «Знаю, знаю…»  «Вот туда, во двор затаскивай…» Ну, тот, 
значит, затащил машину туда, отцепляет. Садятся они и уезжают. Я остаюсь один с машиной… Тут сторож наш выходит…. «Чё?» - говорит. «Да вот, сломалась…, пришлось на буксире».
    Ну, ладно, сел в машину, сижу… Куда домой то идти, когда светает уже. Ладно, жду... Приезжает, сначала этот наш механик (с усами который…)  «Чё случилось?»  «Да чё-то сломалась, рулевое заклинило…»  «Разберёмся…»  Потом, значит, диспетчерша пришла, потом уже Пурис приходит. «В чём дело?»  Я ему рассказал конечно, как было, но сваливаю всё на рулевое, что из-за него не смог развернуться и затормозить и… завалился… «Вот так и так, такая хренотень получилась».  Он говорит: «Мудак ты…» и… матом меня... «Ну ладно, «выкарабкаемся» как-нибудь. Иди щас домой и чтоб тебя не видели здесь, а завтра приходи…, ясно будет…».  Ну, я и ушёл домой.
     Назавтра прихожу на работу и к Толе Пурису… Он, оказывается, был вчера и в транспортном отделе и отделе механики и сказал, что у машины моей сломалось «рулевое», а меня он отпустил отдыхать (якобы я всю ночь провёл с машиной и не спал). Ну, а щас надо идти к ним и объяснять ситуацию… Я захожу…, они: «Ну, чё?» «Рулевое управление заклинило, ездить нельзя, надо на прикол ставить…» «Ну, что делать, ставь на прикол…

     Вот, так, видимо, и подумали, что из-за рулевого я сделал аварию. Я и завгару, и механику сказал: «…ну, не вписался в поворот, машина же длинная, да и видимость плохая была, думал, что там ещё нет ямы, а уже, раз, и яма там…»
     Главное - машина не новая была; была бы новая, они бы меня «вздрючили», конечно…»

……………………………………………………………………………………………………...


      И как раз (в начале осени 1949 года) на комбинат приходят «Москвичи»; тогда только начали выпускать эту марку машин, это были первые советские «Москвичи».
      Видимо, начальство оформило заявку на новую машину и вскоре начальник отдела механики вызвал меня: «Давай..., иди, получай «Москвича», будем на «Москвиче» ездить…». Тогда многие отделы нашего треста получили новые «Москвичи».
     Ну и я получаю «Москвича» новенького; это был «Москвич» - 400, точнее, «Москвич» - 400-420А (кабриолет), на верх «Москвича» натягивалась специальная плотная брезентовая ткань.
      По сравнению с ЗИС-101 этот «Москвич» как «козявка» был, самая настоящая «козявка»… Движок слабенький, всего 26 «лошадей» (правда, по трассе «Москвич» до 90 километров разгонялся), скорости переключались внизу, на коробке (не на руле), три скорости было и задняя...»
               «Это крепкая была машина?»
               «Да какая крепкая, «крылышки» передние вот так вот трясутся…
     Да и ездить на нём было неудобно, маленький он всё-таки был…
     Помню, что никому «Москвич» не понравился, хотя вначале то думали, что «Москвичи» - ого-го… Наши «отделовские» сначала как-то даже с опаской садились в него, а главный инженер комбината (хохол) так ни разу и не сел в выделенный ему персональный «Москвич», видимо, опасаясь, что он «развалится» при езде… Мы с Колькой (Соловьёвым) ещё посмеивались постоянно над этим…
              «А сколько было отделов в «Востсибугле» тогда?»
              «Много было отделов, комбинат же большой был…»
              «А «легковушки» каждому отделу полагались?»
              «Легковушки» не в каждом отделе были, в основном, в самых значимых и в тех, где разъездов много было; а в некоторых отделах не было машин - даже начальники отделов ходили пешком…»
              «А ремонтировать твоего «Москвича» часто приходилось?»
              «Да практически не ремонтировали, подшипники ступичные я менял у колёс, а больше не делал ни чё я с ним…»
              «А вот слесари ваши (ты отмечал, что у вас было два слесаря) они ремонтировали ваши машины?»
              «Они, в основном, грузовики ремонтировали, а мы своим машинам сами всё делали…»

              «А ЗИСа «твоего», так и списали, не стали ремонтировать?»
              «Нет, не стали его ремонтировать, решили, что проще машину списать... Видимо, всё равно, как ни «крути», а «время её подходило»… Так что в этом плане повезло мне;  была бы машина новая - я бы так легко не отделался, вполне могли выгнать из шоферов и опять отправить на шахту, да ещё и выплачивать могли заставить… И ещё меня «спасло» то, что «они» не знали, что я в тот вечер пьяный был…»
             «Но Пурис то, наверняка знал, что ты был выпивши?»
             «Ну, конечно, потом то я ему рассказал всё… Правда, я и про рулевое не забывал напоминать в разговоре, всё упирал на то, что когда я стал разворачиваться - у меня не хватило разворота, чё-то «заело» в рулевом и получилось так, что машина пошла боком, вот в яму и завалилась… Он и сказал, что ладно, мол, сделаем что-нибудь…»

    С одной то стороны может и правильно, что списали, эксплуатировать в полной мере этого ЗИСа  уже нельзя было; механизм рулевого управления (пока я работал) регулировали уже два раза. Один раз его регулировал наш механик, ещё раз приходил специалист с отдела механики и тоже «колдовал» над «червяком и сектором». Не помогло, выработались эти детали; на «секторе» то ещё как-то вроде незаметно, а на «червяке» здорово было заметно… Даже вот пальцем ведёшь по «червяку» и чувствуешь эту выработку»…
             «А запчастей не было?»
             «Нет, запчастей к этой машине не было, в том то и дело; это же редкая всё-таки была машина…
     А регулировке рулевое не поддавалось, всё, что ни делали - бесполезно… 
 
     В общем, списали ЗИСа подчистую; но вот что сделали с ним потом… Всё, что было можно, с него растащили, кожу с сидений содрали…, ну, варвары и варвары… Что осталось от машины - утащили на металлолом. И всё это из-за моей вот пьяной «гадости»…»
              «А почему её кто-нибудь не выкупил по остаточной стоимости, как это было в более позднее время? Возможно новый владелец нашёл бы выход и отремонтировал бы её?»
               «А раньше взять себе то нельзя было ни в коем случае; вот почему её ещё и списывали…
     И после этого - я не «пил» за рулём, избегал выпивать; старался не садиться за руль под «хмельком», даже после кружки пива… Сильно я переживал тогда за свой поступок, за то, что по моей вине была угроблена машина…Так на меня тогда подействовал вид этого раскуроченного ЗИСа…, помню - на душе долго ещё муторно было…» 
 

……………………………………………………………………………………………………...
               

     Загубил, загубил я эту машину (ЗИС-101)... На охоту даже ни разу не съездили мы на ней. Лишь летом 1949 года, я помню, ездили мы с Рязановским и его родным братом в Жердовку (деревню). Они заядлые охотники были, у обоих ружья хорошие... Брат его работал главным бухгалтером в какой-то организации. Они хорошо с братом жили, дружно, на охоту часто вместе ездили…
     И вот мы тогда втроём и съездили туда; они хотели посмотреть, где можно осенью поохотиться, глянуть на места возле реки Куды, которые «любит» утка (старицы, озерки) и можно ли туда проехать. Ну, вот, поехали мы…»
              «Это недалеко от самой Жердовки?»
              «До Жердовки доезжаешь, спускаешься… и туда, к речке, вроде как за гору… Там дорожка такая была, летом - на телегах (зимой - на санях) ездили по ней… Хорошо, что сухо тогда было, а так, я бы «хрен», выехал, ЗИС же тяжёлый и местами, нет-нет, да провалится… Я и говорю: «…нет, сюда ездить невозможно, осенью вот дождичек пройдёт - тут мы её и утопим, эту машину…

      А в конце лета вот и произошла эта история с ЗИСом то… И осенью на охоту мы поехали уже на «Москвиче». Но поехали не в Жердовку, а в Усть-Куду… Это по Александровскому тракту, от Урика влево к Ангаре (в Ангару и впадала речка Куда).
     Усть-Куда была тогда небольшой деревушкой, расположенной на правом берегу Куды, совсем недалеко от устья. Запомнились полуразрушенная церквушка и несколько старых, видимо, прошлого века постройки, домов…

     Сейчас рядом с деревней расположен посёлок, который в своё время был построен трестом «Сосновгеология» для своих работников геологоразведки.

     И вот там, по Куде, были заливы, старички и озерки, на которых и отдыхала «утка» во время осеннего перелёта. Там Рязановский со своим братом и охотились, а я ждал их у машины недалеко от речки…

……………………………………………………………………………………………………..


    Осенью следующего 1950 года Рязановский с братом охотились уже в другом месте. По Качугскому тракту, не доезжая Усть-Орды - деревня такая была (может и сейчас есть) - Кацигировка. От тракта сворачиваешь вправо (к Куде) и едешь километра полтора до этой деревушки…»
                «Подожди, Кыцигировка (Майск) слева ведь от Качугского тракта…»
                «Тогда Кыцигировка была там, именно справа от тракта, недалеко от Куды, небольшая такая бурятская деревушка… Это потом в том месте, где сейчас Майск, организовали то ли колхоз, то ли совхоз и переселились туда из ряда деревень, в том числе и из старой Кыцигировки…»

    В Кыцигировке мы ночевали у местных бурят, а рано утром, ещё до «зорьки», подъезжали к самой Куде, где братья и расчехляли свои ружья… И вот по реке они и охотились, в этих местах тоже было много и стариц и озерков …»
               «Тогда по Куде, видимо, везде можно было охотиться?»
               «Да, везде охотились, раньше много было утки…»
               «А билет охотничий и «путёвка» раньше требовались для охоты?»
               «Ничего не надо было, лишь бы ружьё было и можешь охотиться…»
               «У тебя тогда ещё не было ружья?»
               «Не было, я просто ездил с ними, не охотился. Но мою страсть охотничью этими поездками они «растеребили», видимо, у меня в крови что-то такое было… Я ведь ещё в детстве с Васей (братом) ходил на утиную охоту, он мне и стрелять давал и я убивал уток, правда, только плавающих, в лёт я не стрелял ещё, не умел…
     Так что, когда я Рязановского с братом возил на охоту на уток, я не охотился. Вот когда мы стали с Виктором Павловичем и Колькой Соловьёвым ездить охотиться на уток - тут уж я вволю отвёл душу…

    А в тот раз (у Кыцигировки) получилось, что не только «Москвич» вёз моих охотничков, но и им пришлось попыхтеть, помогая «Москвичу» забраться в гору… Дело в том, что Кацигировка была расположена на «бугре» и от неё к реке шёл спуск. Поэтому спустились мы без проблем, а вот когда после охоты начали подниматься обратно к деревне, тут «Москвич» и показал свою маломощность, он никак не хотел без посторонней помощи «залазить» на эту гору. Ну, и пришлось братьям выходить из машины и изрядно матеря её - толкать в гору…
    Кое-как преодолев этот неприятный участок и уже усевшись в «Москвича» Рязановский ещё долго не мог отдышаться; он толстый был такой, зажиревший в отличие от своего брата. И вот мы уже прилично проехали по ровной дороге (уже Усть-Орду хорошо было видно), а он всё шумно так дышит… Я и говорю ему: «…чё-то долго вы не отходите…», тут брат его захохотал, я захохотал и Рязановский… захохотал…
     Но когда приехали мы оттуда, он уж дал волю своим чувствам: «…«Да какая это, на хрен, машина, да не надо нам её, такую машину…»
     И больше на «Москвиче» мы на охоту на уток не ездили …»
               «Кроме уток на другую дичь они охотились?»
               «Нет, Рязановского и брата его я на уток возил охотиться, они на уток только охотились…»
               «Много уток братья «приносили»?»
               «Ну, по-разному, иногда много настреляют…»
               «А каких больше убивали?»
               «Чирков, помню, больше то было, кряковых как-то поменьше…»
               «А гусей не доводилось им стрелять?»
               «Нет, при мне ни одного гуся они не «взяли»…
               «Они - братья - азартные, наверное, были?»
               «Азартные, азартные, любили они утиную охоту...»
               «А кто из них более удачливым охотником был, Рязановский или брат его?»
               «Брат Рязановского, он всегда на «поясе» больше уток приносил, чем начальничек мой. Это и понятно, Рязановский (я же говорил) толстый был, «разбухший», ему тяжело брюшину такую таскать было; а брат его - совсем другой, «нормальный» в этом плане… Конечно, брат больше «бегал» по всем этим озеркам и заливчикам, а Рязановский - так, потихонечку…»

               «А на что ещё комбинатовские охотились?»
               «На коз ещё ездили охотиться, начальство, в основном… Но это обычно целая команда собиралась с разных отделов, на нескольких машинах ездили...»
               «А старший был в этой команде?»
               «Нет, такого старшего не было; там, в основном, почти одни и те же ездили, костяк был из одних и тех же…»
               «И сколько охотников составлял этот костяк?»
               «Да человек десять - двенадцать…»

               «А где, в каких районах охотились на коз?»
               «В разные места ездили, за Черемхово ездили, за Усолье, по Качугскому тракту ездили, за Баяндай… Тогда не было никаких охотхозяйств, приезжали в какую-нибудь деревушку, договаривались с местными (они же хорошо знали свой лес) и охотились. В деревне, обычно, был свой «разводящий», который расставлял наших охотников на «номера» и разъяснял нехитрые правила загонной охоты… Он же, иногда, приводил ещё двух-трёх местных парней-загонщиков… Загонщиков, обычно было человек пять-шесть (с нашей стороны загонщиками «бегали» молодые шофера, мы же на двух-трёх машинах приезжали на охоту).   
     У меня тогда ещё не было ружья, поэтому я тоже ходил загонщиком, гнал зверей на охотников, стоявших на «номерах»…»
               «А то, что добывали - на всех делили?»
               «На всех, на всех… Там же убивали, там же шкуры сразу обдирали с коз (шкуры и головы местным, обычно, оставляли), а мясо рубили и делили всем поровну, что стрелкам, что загонщикам…»
               «А как делёж этого мяса происходил?»
               «Разрубленные куски козьих тушек раскладывали по кучкам, равным количеству охотников; потом один из участников охоты отворачивался (вставал спиной к этому мясу) а кто-то из охотников (мог кто-то из местных, а мог кто-то из наших, тут уже роли не играло) указывая рукой на одну из этих кучек, спрашивал у отвернувшегося: «…кому?» Тот, называл имя одного из участников охоты (или фамилию, или характерную особенность, по которой можно было отличить человека), кому и доставалось это мясо. Такая процедура продолжалась, пока всё мясо не было поделено… Помню, что на совесть всё делали, без всякого обмана…»
               «И что, везло вам в каждой поездке?»
               «В каждой поездке фартило, без мяса мы не приезжали… После войны козы много было, мужики на войне были, никто её не гонял особо, она расплодилась...»   
               «Видимо, не все и ездили на такие охоты; это же машины надо было, наверное, только организации и могли позволить себе такое?»
               «Ну, начальство то чё…, они же брали машины государственные, чё там говорить то…»
               «А как ты стал с этой командой на коз ездить охотиться?»
               «А вот когда Колька Соловьёв познакомил меня с Виктором Павловичем, даже не познакомил, а так, представил как-то ему меня, как своего друга…
     И вот я помню, что в очередной раз, когда «комбинатовские» собирались поехать за козами, я и попросил Виктора Павловича взять и меня на охоту загонщиком хотя бы. Ну и взяли... Так я и стал ездить с ними за козами…
     Потом уже Виктор Павлович и ружьё (двустволку) стал брать для меня…»

                «Понравилось тебе такая охота?»
                «Конечно, я же с детства любил природу, лес, а потом мне интересно было - как всё это «вживую» происходит…»
                «А когда загоны делали - кроме коз - «выходил» какой-нибудь зверь на стрелков? Лось, к примеру, или изюбр?
                «Нет, при мне не было… Вот лису я стрелял на загоне. Помню на одной из охот дали мне ружьё «мелкашку» (тозовку малокалиберную) и поставили на номер. Стою, жду… Тут вижу - лиса, я - чирик из этой «мелкашки» по ней, она упала…
     Ну, всё, загон закончился, я взял эту лису, вышел к машине; у нас там недалеко бортовой грузовик стоял. Положил я «рыжую» в кузов, куда уже побросали убитых в этом загоне коз, а сам присел к мужикам. Сидим, разговариваем, обсуждаем прошедший загон, тыры-пыры, одним словом…
     «Перекурили», всё, надо переезжать на другое место; переезжали на этом грузовике, мы специально заехали перед охотой в Черемхово и «взяли» этот ГАЗ-51 (в грузовике то удобнее переезжать с места на место такой «бригадой»…)»
              «Это вы в Черемховском районе охотились?»
              «Да, за Черемхово, в тех краях мы охотились…
      Ну, вот, стали забираться в грузовик, смотрим, а лисы нет в кузове (хотя многие мужики видели, как я залазил в кузов с этой лисой)… Видимо, притворилась, сука такая и лежала в кузове, а потом втихаря и убежала…»
               «Может, ты её пулькой только щёлкнул по голове, а она потом, в кузове, очухалась и «дала дёру»?»
               «Может быть…, но ведь волок её и она не шевельнулась даже…
    Прямо как в русских сказках про лису, когда она притворялась мёртвой, а сама - жива-здорОва, да ещё и свои делишки «обтяпывает»… Видимо, есть что-такое у них…»
               «Убежал, значит, твой «воротник»?»
               «Убежал, убежал…  Вот «ржали» потом всё…»
               «Не переживал по этому случаю?»
               «Нет, не переживал, чё переживать, на охоте всякое бывает…

    Ещё случай был, когда недалеко от посёлка Тугутуй мы охотились. Это уже по Качугскому тракту, Эхирит-Булагатский район. Там, недалеко от Тугутуя (километрах в восьми) стояла деревушка - Комой …»
            «Мы тоже там были, там ещё речка Мурин протекает…»
            «Точно, речка… И вот недалеко от Комоя мы и охотились на коз. С нами один местный был из Тугутуя, помню, что он ещё заикался так немножко; он тогда загонщиком шёл, хоть ружьё и было у него…
    Ну, расставили нас по номерам (я тоже стоял на «номере», мне Виктор Павлович ружьё дал, да он часто мне потом давал свою двустволку), ждём… Через какое-то время в направлении, где загонщики должны гнать коз, слышу два выстрела; другие стрелки их тоже слышали. Я подумал, что зайцев стреляют; бывало, что загонщик идёт и заяц выскакивает и он хлесь по нему…»
            «Это если у загонщика ружьё?»
            «Ну, да… Вначале то ружей мало было, мы так «бегали», без ружей…
     Но как оказалось - выстрелы эти были не по зайцу. На этого местного из Тугутуя, когда он шёл в загоне, «вышел» медведь. Медведь уже лёг в берлогу, но ещё не «спал», а когда загонщик шёл и «шумел» - «косолапый» и выбрался из берлоги. Тут на него мужик этот и вышел. Хорошо - не растерялся, «сбросил» двустволку с плеча и тресь его двумя выстрелами. Вот их то мы и слышали…»
            «Если бы загонщик без ружья был, мог и задавить его медведь?» 
            «Всё могло быть, это же зверь… Я потом после этого случая не стал в загоны никакие ходить…

    Загонщик то этот - когда к стрелкам подошёл - возбуждённый, потрясывает его всего… «… я…, я…, ми…, ми…, мишку, мишку убил…»  «Где? Давай показывай…»
    Побежали туда…, точно, лежит медведь…»
             «Это в какое время было, в октябре?»
             «В конце октября, кажется…, но снега ещё такого не было, только местами снежок лежал…»
             «Какие места дикие возле Тугутуя тогда ещё были…»
             «Да…, тайга, если медведь там «ложился» ещё…»


     А один раз коза меня напугала. Это когда я только начинал с «комбинатовскими» выезжать на коз, когда загонщиком ходил…
     Загон… Иду по лесу, там вроде тропинки такой было, ну, более-менее свободно, покрикиваю и постукиваю палкой по стволам деревьев.
     Вдруг, бах-бах… Как начали там стрелять… Слышу топот, как будто лошадь (да не одна) скачет по тропинке, по которой я шёл. Решил - сойду с тропинки да за куст встану. Заскочил только - мимо меня коза как «пролетит» (это она повернула от стрелков и «рванула» по тропинке)… Думаю -хорошо, что отскочил, а то сшибла бы меня…»
               «Ну, это вряд ли, увидела тебя - отвернула бы, наверняка…»
               «Ну, может и отвернула бы, но «летела» то - ё-моё… Видимо, в лесу они больше по тропкам бегут…»

                «Сколько раз в сезон вы выезжали на коз, не помнишь?»
                «Нескольку раз то за осень выезжали…»

    «Да, вот ещё вспомнил… Виктор Павлович первый из всей команды наших охотников купил браунинг, настоящий бельгийский браунинг пятизарядный. До этого он охотился с двустволкой курковой; эту двустволку он потом брал на охоту для меня или Кольки Соловьёва…»
               «Соловьёв же не ездил с вами на коз…»
               «На коз не ездил, Колька тяжёлый был на подъём какой-то, а мне вот нравилось; Виктор Павлович ему двустволку давал, когда мы потом на уток стали ездить охотиться…
    И вот…, купил он этот браунинг и в первую же поездку «уложил» сразу пять коз. Я тогда не ездил чё-то с ними, а они (команда наша), когда приехали, только и рассказывали, что вот, мол, какую знатную «пушку» купил себе Виктор Павлович, сразу пять коз «завалил»…»
               «А у них ни у кого ещё не было браунинга?»
               «Ни у кого ещё не было, все с двустволками и одностволками ездили.
    И вот после этого многие стали искать эти браунинги…»
               «А где они их покупали?»
               «На барахолках, после войны то там много чего продавали, в том числе и вещей, привезённых нашими солдатами из Германии. Там и ружья можно было купить, тогда не надо было никаких разрешений, были бы деньги. Начальство могло себе позволить купить хорошее ружьё, зарплаты у них были побольше наших…
    И Виктор Павлович там же, на барахолках, свои два браунинга сторговал и приобрёл…»
               «А зачем ему ещё один браунинг был нужен? Так, на всякий случай?»   
               «Сына Тольку он хотел к охоте приучить, а тот в «это дело» подался, подпивать начал… Он, правда, «подтянулся» потом к охоте, да поздновато…»
               «А чё он к водочке то потянулся?»
               «Геологи, они же многие спивались… У Виктора Павловича и старший сын был геолог и тоже сгубила водочка, спился он и умер ещё раньше отца…»
               

               «А второй твой начальник - Ли, он не охотился?»
               «Нет, тот не охотник был, как-то равнодушен он к ней был, хотя мужик был замечательный просто…



     Вот хороший мужик, а судьба есть судьба, не обойдёшь её, не «обскачешь»… Младшая дочь Ли заболела энцефалитом; где она «словила» клеща, который заразил её -непонятно…»
               «А сколько у Ли детей было?»
               «Трое…, у него дочь была старшая, сын и вот эта - младшая, которая заболела энцефалитом…
     Положили девочку на лечение в детскую больницу (Ивано-Матрёнинскую) на Советской. Заведующей отделением там работала тогда Евгения Александровна (фамилию, вот, не запомнил), в возрасте такая врач (в матери мне годилась). Она и врач хороший была и человек замечательный, добрый…
      И вот мы с Ли (в те дни, когда я возил их отдел) ездили в эту больницу, навещали его дочь и, конечно, Николай Константинович всегда интересовался у Евгении Александровны как идёт лечение. Та говорит: «…лечим, лечим». А что она может сказать, это же энцефалит… Иногда подбрасывали её на машине до дома, она где-то в центре, как и Ли, жила…
      Я, когда первый раз увидел её - вот знакомое лицо…, а вспомнить не могу… Но потом вспомнил её, вспомнил, что она на нашей улице жила, родители у неё какие-то учёные были, культурные такие люди.
      И вот как-то мы с ней разговорились… «Я вас видел на Ремесленной улице, вы же там жили?» Она: «Да-да…» Я говорю: «…и я на Ремесленной вырос…» Ну, вот так поговорили, повспоминали…

     Помню, что когда дочка у Ли умерла, Евгения Александровна так переживала…»
                «Не смогли её вылечить?»
                «Не смогли… Лекарств от этой болезни ещё не было, да и медицина была слабенькая, чё там говорить…
     Я и после этого иногда приезжал к Евгении Александровне - отвозил её на работу; приду за машиной пораньше - «подскочу» к ней домой и завезу на работу. Если вечером выдавалось иногда свободное время - отвозил её домой и с работы…
     Она ко мне, по-моему, привязалась даже, не знаю почему… Относилась ко мне, ну, просто как с сыну…, подарочки, помню, какие-то мне дарила… Один раз (так это мне запомнилось) она мне подарила пачку платков носовых (тогда их не было в продаже, это редкость была). Я ей и говорю: «Евгения Александровна, вы меня обижаете…» Она: «Как обижаю, тебе недостаточно?» Я и говорю: «Вы шибко дорогой подарок мне делаете…» «Витя, да ты мне как сыночек, да я бы тебе ещё не такой подарок сделала…»

                «А у неё были свои дети?»
                «Сын у неё был, он закончил институт и работал у нас в каком-то отделе «Востсибугля», инженером, видимо…

     И я вот тоже как-то полюбил её… Какая хорошая женщина была. Раньше люди были такие душевные…
     Она мне потом так помогла…

……………………………………………………………………………………………………...


     В феврале 1950 года отцу нашему, Афанасию Ефимовичу, сделали операцию…
               «Как вы его заставили то?»
               «Как заставили… Жизнь заставила, уже, видимо, невмоготу было… Он худой был, не жрал ни хрена…»
               «Он, когда домой пришёл в 1945 году, тоже худой был?»
               «Ну, пришёл то он более-менее, ни чё был такой…

     В больницу, помню, мы привезли его на «Москвиче». Там оказывается какая-то материна знакомая работала медсестрой. Ну и она говорит: «Маша, я побеспокоюсь тут за ним…»
     Положили отца в городскую больницу № 1 «Кузнецовскую». Это недалеко от набережной Ангары, там же, где и «дурдом» находился…
     Ну, вот, сделали отцу операцию, а когда сделали… Хирурги разрезали только, а там рак…,  сразу зашили и домой… Всё, видимо, там опоясало…»
                «Много тогда, видимо, страдало этими желудочными болезнями?»
                «Ой, да ты, чё…, особенно те, которые приходили из армии - многие желудками болели…
     И вот после операции отец уже только лежал, высыхал совсем…»
                «А он где у вас лежал?»
                «В комнате, там его кровать стояла…
     Вот, наверное, если бы не операция, так он бы ещё немножко пожил, а так, когда распластали то ему…»
                «А врач приходил к вам домой? Наблюдали твоего отца?»
                «Нет, как выписали и всё… И до операции тоже не было…»
                «А с работы приходили проведать его?»
                «Приходил кто-то из мужиков… Женщина из их местного комитета была, проведала. Она, помню, и в день смерти отца приходила, 9-го мая; она, когда пришла - я ушёл, мне, куда-то надо было, и она и ушла без меня. А уже днём (я домой шёл по Учительскому переулку) меня встречает Шурка Литвинова, моя соседка по дому и одноклассница и говорит: «Витя, держись…, папочка…» Я говорю: «…ну, всё, понятно…» Пришёл…, там соседи, слёзы…»

                «Афанасия Ефимовича из дома хоронили? В морг не забирали?»
                «Нет, не забирали никуда, из дома хоронили…В комнате три дня гроб и стоял…, женщины сидели, плакали…
    
                «Рано умер мой дед, даже с внуками не довелось понянчиться…»
                «Почему? Когда у Васи в декабре 1948 году родилась дочка, и он написал нам об этом, то отец, помню, такой счастливый был…

     Вася с Верой (женой) и маленькой Ларисой два раза приезжали к нам из Забайкалья. Успел наш батя на внучку свою и посмотреть, и на руках понянчить… Второй то раз они были уже после операции его; отец сядет на кровать и всё к внученьке, к внученьке… Когда они собирались уезжать, он даже просил Веру, чтобы она ненадолго оставила им Ларису. Афанасий Ефимович тогда уже очень плохой был, и конечно, Вера не оставила дочку… Спустя месяц где-то отец умер…»


……………………………………………………………………………………………………




     Ну, значит, приходят БМВ, по репарации от немцев приходят два БМВ, одна чёрная, одна, значит, такая тёмно-коричневая, цвет-то необыкновенный... Виктор Павлович её берёт (Виктор Павлович работал зам. нач. комбината по финансам, он величина был), вот он, значит, берёт и Рязановский берёт вот эту, чёрную БМВ.  Я сажусь, значит, на чёрную БМВ, Колька Соловьёв садится на ту, ага, на БМВ, возит Виктора Павловича, вот, а я - Рязановского. Но что получилось, значит, машины – вот такие, но слабенькие мосты, мосты слабенькие.  Двигатели хорошие, шестицилиндровые (мосты приспособлены только по асфальту, а у нас, где он, асфальт-то был, вот; ну моторы шестицилиндровые, два карбюратора, ****ь, стоит, вот; ну, работает, как часики – шепчет, шепчет вообще, *****.  Ну, ладно, поехали мы в Черемхово, в Черемхово приехали, *****, ага, я чувствую, что-то не то, что-то не то, скребёт в мосту. Загоняю её на эстакаду, у меня чулок – вот такая трещина, *****, по чулку, ага, давай варить этот чулок сваркой, снаружи сразу видно трещину (чулки-то такие тоненькие и когда по нашим дорогам поехали, её как начало, *****, там трясти и он начал лопаться, *****, вот).  Ну, сварили один раз, поездили здесь, он опять, *****, лопнул, опять сварили, потом, значит, ага, ещё раз


   «Потом приходят «Победы»; ага, я, значит, этому говорю, начальнику транспорта – Ли, был у нас Николай Константинович.  Я говорю: «Николай Константинович, ну, нахуй, она нам нужна германская, давайте «Победу» возьмём, вот. Я говорю: «Будем мы там с той дрочиться вечно, ага, ****ь».  Он говорит: «Давай».  Раз, «Победу» берём, а эту - нахуй в Черемхово, ага, на шахту.  А «Победа» - то как начал на ней ездить, вот, *****, вот такая машина. Вот с тех пор она нам и понравилась, с тех пор и Виктор Павлович потом купил «Победу», *****, и я потом.  Вторую БМВ тоже заменили на «Победу» и тоже – в Черемхово. На «Победе» проработал с год.  Потом, после «Востсибугля» ушёл в
«Гипрошахт

   Ну, опять-же, вот я, допустим, в «Востсибугле» работал, вот, меня никто не контролировал, куда я поехал, зачем я поехал, чего я поехал, вот.  Да, я не сам себе хозяин-то был, но я мог везде ездить



                «А на БМВ вы с Рязановским ездили на охоту?»
                «Нет, не ездили… Я же недолго на ней проработал, может поэтому…»



                «А Соловьёв так на БМВ и работал?»
                «Так и работал…»
                «А «твою» БМВ угнали в Черемхово?»
                «В Черемхово…»
                «Вы с Соловьёвым недолго, месяца по два проработали на БМВ?»
                «Да…»
                «Ты говорил, что «чулки» у них слабые были…»
                «В Черемхово вот мы съездили и «чулок» лопнул; варили его, варили… Потом здесь по городу поездил, смотрю – у него в другом месте трещина…»
                «У Соловьёва тоже «чулок» лопался?»
                «У Кольки нет, мост не летел, но у него что-то другое ломалось…
     И после этих происшествий с «чулками» я уже не ездил на БМВ в Черемхово, да вообще далеко не ездил, только по городу.
     У меня ещё был такой случай с этим БМВ, уже после истории с «чулками». Повёз я как-то на железнодорожный вокзал начальника своего Рязановского. Не доезжая до Ангарского моста, на Чкалова, машина чё-то «застреляла», задёргалась и… заглохла… Я, значит, капот открываю; если заглохла – проверяю – есть ли подача бензина…, бензин есть, искру посмотрел – нет искры. Я говорю Рязановскому: «…ну, что, надо машину вызывать, чтобы вас на вокзал отвезти, а меня потом в гараж оттащить. Он: «А что такое?» «Вот, искры нет…»
     Притащили мы машину в гараж…Механик подошёл…, завгар, стали мы искать причину отсутствия искры; и бесполезно… Электрик смотрел, всю проводку «прошарил», вроде всё нормально... А на трамблёре у этой БМВ (на самом трамблёре) стоял конденсатор и механик предположил, что этот конденсатор пробило и предложил его поменять. Поменяли…, нет, всё равно искры нет… Ну и чё…, разбирались, разбирались, не можем причину этой неполадки найти и всё… Уж материли мы тогда эту машину!
     Смотрю - завгар наш «слинял», механик тоже постоял – постоял, да и ушёл, вроде того, что разбирайся сам. Ну и чё, кто будет разбираться – пришлось самому копаться. Копался – копался, нет искры и всё… Дай - думаю присоединю старый конденсатор (который сняли) к новому (который установили). Взял старый конденсатор, примотал его к новому, проводки обоих – к трамблёру… И вот на стартер и… заработало, появилась искра…»
                «Ну, и в чём было дело?» 
                «А ничё не знаю… Может наш конденсатор слабый был, а родной был пробитый, но не полностью, вот искры и не хватало. А когда два конденсатора поставил – искра появилась. Вот, факт есть факт… И так потом с двумя конденсаторами я и ездил…»
                «Все ваши удивлялись, наверное?»
                «Да, все потом «рты открыли», а как вроде того, что ты догадался… Я говорю: «…да чё, догадался, я просто попробовать хотел и всё… И так до конца и ездил и сдал так… Ребят, которые приехали за машинами из Черемхова, я ещё предупредил по поводу своего БМВ: «…вот такой случай у меня был, поэтому имейте в виду…»
                «А Соловьёв продолжал работать на своей БМВ?»
                «Он так и ездил на ней, возил Виктора Павловича, но только по городу, на дальние расстояния не рисковал. А потом, когда комбинат получил «Победы», то и Соловьёв сдал свою БМВ в Черемхово. Да тогда много «нестандартных» машин отправили в Черемхово и через какое-то время многие отделы «Востсибугля» ездили уже на «Победах»…







                ЛЮДМИЛА (Люся) ПЛАТОНЕНКО

     В мае 1950 года я познакомился и с Люсей (Людмилой Платоненко) - своей первой супругой…


     «Да, вообще, не получилось из меня человека…»
               «Почему… Из тебя получился человек, но он получился немножко эгоистичный человек…»
               «Да неэгоистичный, я добрый человек, никакой я неэгоистичный, я не эгоист…»
               «Ты же вот был первый раз женат, правильно, вот мама мне говорила - у тебя и сын есть; вот просто что-то тебя тогда подкосило сильно и ты перестал верить женщинам, вот и всё…»
               «Вот и всё, да…»
               «И перенёс это на всех женщин, а это нельзя было делать…»
               «А ты как сделал? Так же…»
               «Нет, я не перенёс на всех…»
               «Да, брось…»
               «Нет, нет…»
               «А почему не женился?»

               «А мы с матерью то с твоей (Э.С.) поженились как два неудачника…»
               «Ну, я так и понял, потому, что во-первых, она тоже была в таком тяжёлом состоянии…»
               «Она рассказала мне…»
               «Тем более, что в этом состоянии она была даже не столько из-за гибели мужа, сколько из-за того, что у неё умерла маленькая дочка - Лариса… А для матери потерять ребёнка - это такое горе… Вряд ли мужчины в полной мере могут понять это…»
               «…я рассказал ей…»
               «Мама говорила, что ты ничего не рассказывал, ты утаил о себе многое…»
               «Я может не рассказал, может утаил, но у меня такая же вот трагедия была, вот и всё…»
               «Я давно это понял, понял, что эта история расставания с первой женой сильно, очень сильно подействовала на тебя, на твою психику… Мама мне рассказывала, что ты почти что «лез на стену…», тебя даже возили к какой-то бабке на лечение…»


    «Знаешь, я тебе сейчас расскажу, почему у меня с первой (женой) не получилось… Потому, что она, видите ли, техникум закончила, а я - шофёр…»
               «А какой техникум?»
               «Финансовый техникум она закончила в Алма-Ате. Её оттуда направили сюда, в «Востсибуголь», а я работал в «Востсибугле»…»
               «По распределению направили?»
               «По распределению… И вот тут мы и «схлестнулись» с ней…»
               «Она моложе тебя была?»
               «Ну, на два года она всего моложе…»


     «… я постарался забыть, я внушил себе, что я забуду, забуду…»
             «Я знаю, что тебя и к бабкам возили…»
             «Кто меня возил?»
             «Ну, твоя мать (М.А.) возила… Может, попросила Соловьёва, он и свозил вас…»
             «Кто это тебе сказал? Ты чё говоришь то, как это мать меня к бабкам будет возить из-за того, что я с бабой не стал жить…»
             «А ты знаешь что это такое? Люди от этого в петлю лезут… Душевные болезни - это очень серьёзная вещь…»
             «Я себя в руках всегда держу…»
             «Ты - возможно, а кто-то и «руки на себя накладывал»… Ты ещё молодец, что эту ситуацию «вырулил» в таком молодом возрасте, я в 40 лет её кое-как «разрулил»…»
             «Я вот в то время потом и понял - не надо жениться на тех женщинах, кто образованнее тебя…»
             «Тогда почему женился на маме (Э.С.); она ведь техникум закончила? Снова на те же «грабли» наступил…»
             «Она (Э.С.) вот рассказала про свою жизнь, я подумал - несчастная женщина, я - тоже, значит… Давай поженимся… Ну, вот и получилось…»
             «Два несчастья сошлись и стало только хуже…»
             «Я себя не виню и её (Э.С.) не виню, как получилось, так получилось и, видимо, из-за того, что мы не любили друг друга…»
             «Да, я это понял…»
             «И всё… Она (Э.С.) тоже не любила меня, видимо, потому, что муж этот первый её…»
             «Нет, мама мужа мало любила, она дочку очень любила…»
             «Ты думаешь?»
             «Я не думаю, я знаю, я с мамой разговаривал, она просто выскочила замуж и всё (на танцульках)… Вот тебя она полюбила, не сразу, возможно, но полюбила…»
             «Потом, когда я ушёл…»
             «Ну, в общем, да… Я по себе знаю; вот живёшь с человеком, у тебя исподволь накапливается, накапливается чувство к нему… Видимо, и у мамы также было…»
             «А вот почему она сделала не так, как я ей предложил? У нас с ней было вас двое: ты и Серёжа…»
             «Да женщина никогда не пойдёт на это, о чём ты говоришь…»
             «Да послушай ты…»
             «Да я знаю, что ты хочешь сказать… Но женщина никогда не поступится ребёнком даже в отношении любимого мужчины…»
             «Это ты так считаешь?»
             «Это не я, это природа так считает…»
             «Ну, хорошо, это природа так считает, ага, а здесь сосчитала совсем не так… Когда я приехал с охоты, между прочим, ты же мне рассказал, что было…»
             «Разве можно маленьких слушать, ты сам то должен был понимать…»
             «Ты не маленький уже был и я догадывался, когда вот этот… Да, ладно, не надо…»
             «Ты мне лучше расскажи про свою первую жену…»
           «Просто когда у нас получилась вот эта ссора (с мамой), я говорю, давай вот так сделаем: ради детей я буду жить с тобой, но спать с тобой я не буду…»
           «Ну, это семья разве тогда?»
           «Давай вот так вот договоримся…»
           «У вас изначально всё неправильно было, раз вы поженились не любя друг друга. Поэтому всё равно жизнь у вас не сложилась бы…»
           «Вот если бы умная женщина была, она бы сказала, ну, хорошо, давай будем жить… И прошло бы это, прошло бы это…»
           «А если бы мужчина умный был? Ты вот всё виновного ищешь, кто-то должен, кто-то обязан, а ты подумай, что и ты виноват…»
           «А я себя не считаю невиновным, я виноват…»
           «Правильно, вы поженились, не любя друг друга, вот в чём дело…  Вот Соловьёв, какая бы у них жизнь не была - но, понимаешь, он любил свою жену (Милу), любил искренне, по-настоящему, по-мужски…»
           «Да, он любил её…»
           «И ты свою первую жену любил, правильно? Любил, иначе бы ты с ума не сходил так… Просто не ты виноват, что так получилось…»
           «Мать её это… Как приехала мама и всё, и пошло, зачем ты вышла замуж за шофёра…»
           «Была бы мама у неё умная - они бы, наоборот, «стимулировали» тебя к учёбе и всему остальному; а так - неумная она у неё была, если не сказать, что дура…»
           «Вот почему я пошёл учиться в вечернюю школу? Я хотел доказать им, что выучусь и буду потом уже не шофёром… Вот пошёл в вечернюю школу…»
           «Просто, видимо, ты её очень любил, а она тебя не очень, вот и получилось…»
           «Нет, она меня очень любила… Когда мать приехала и начала, и начала, и начала и она её добила, вот так вот… Я её сказал, так, давай договоримся, я всё равно по развитию тебя догоню, я твоё образование догоню всё равно, я щас пойду в вечернюю школу, потом поступлю в техникум… Я говорю - я всё равно поступлю и закончу, я тебе докажу… А ей то надо было понять дуре…»
          «Так её матери надо понять это было…»
          «А та безграмотная была…»
          «Совсем безграмотная?»
          «Безграмотная, никакого образования… А вышла она замуж за лётчика…»
          «Я то думал, что твоя тёща была умная и хитростью расстроила ваш брак, а она, оказывается, дура была и из-за её дурости всё и произошло…»
          «Да, вот из-за её дурости всё и произошло то… А муж у неё лётчик был, он погиб, случилась авария и он разбился и Люсю она растила одна и хотела, чтобы…»
          «Так она у них одна была?»
         «Одна… Она (её мать) хотела, чтобы за «министра» она вышла замуж, а тут шофёр появился…»
         «А тебе сколько было лет, когда вы поженились?»
         «Да мне 22 года было… Глупость «сгородил», ой, глупость…»
         «Да не глупость… Это мать её озлобила тебя на всю жизнь…»
         «Да…, озлобила…»


        «А вы сколько прожили с Люсей - первой женой?»
        «Два года где-то… А ведь я её по блату положил в роддом даже, ё-моё…»
        «Любил ты её, что говорить…»
        «Любил… У Ли, моего начальника, (когда я в «Востсибугле» работал) дочь заболела энцефалитом. А лечила эту девочку одна женщина-врач, которая работала в детской больнице, по-моему, даже главврачом… Звали её Евгения Александровна, она уже пожилая была.»

      Когда Евгения Александровна узнала, что Люся (моя жена) беременная и скоро ей рожать, она мне и говорит: «…а я тебе помогу…» «Чем?» «Знаешь роддом на углу Карла Маркса и 2-й Красноармейской? Я там фигура…»
     И вот…, как только Люсе рожать, Евгения Александровна говорит: «Вези её сюда, я буду вас ждать…» Я привожу Люсю…, Евгения Александровна её раз, и в палату… Ну, и всё… Видишь, как это всё делалось по-человечески то…
   А эта сука (тёща) приехала и всё испортила…»
                «Она приехала, когда уже сын родился?» 
                «Нет, когда Люся беременная ещё была…»
                «А где жила тёща?»
                «С нами…»
                «А вы где жили?»
                «На Желябова 3, комната у нас была, дали комнату… Когда пацан родился, то в этом же доме (на 3-м этаже, в 4-м подъезде) нам дали 2-х комнатную квартиру. Это мой начальничек (Ли) побеспокоился… Вот были же хорошие люди, никто не смотрел, начальник ты, шофёр…, считали, что человек и всё…, никогда никого никто не упрекал, работали, всё нормально, друг друга понимали, начальник - значит мы ему подчинялись и всё… Пакости никакие не делали…»
                «А твою тёщу как звали?  Не помнишь?»
                «Может я и старался, чтобы не запомнить её, суку… Знаешь, я потом, когда они уехали, написал письмо туда, в Алма-Ату… В письме писал Люсе, что за то, что вы увезли моего сына - я бы хотел видеть твою мать в гробу в белых тапочках…, ну, в общем, такое…, «хулиганское» письмо…»
                «Видимо, «накатило» на тебя тогда, крепко «накатило»…»
                «Накатило»…, я и написал…Факт, что жизнь тёща испохабила…»
                «Так она, может, не только вам (тебе, дочери, сыну вашему), но (как это ни странно) и маме моей и нам… Вот как аукнулся многим (ни в чём не повинным людям) этот её поступок через столько лет…»
                «Да, конечно…»


     «И вот, смотри, видимо, до чего я её любил…, она много лет мне снилась во сне. Вот остальные бабы мне ни хрена не снятся…»
             «Не зря говорят, что в жизни бывает одна любовь… Видимо, так это и есть…»
             «Да, да…
     Вот когда они уехали – тут я страдал…»
                «А до неё у тебя не было такого?»
                «Нет, нет… Ну, встречались, на танцы ходили, провожал я, иногда, может, и было это (?), но серьёзного ничего не было…
     Люся – красивая баба была, красивая, на комбинате то там за ней ухаживали, бегали…»
                «Она одна приехала в Иркутск или с кем-то?»
                «Нет, одна…, по распределению…»
                «Вот, видишь, куда распределили, как далеко…»
                «Да, хотя у нас же свой финансовый техникум был, институт финансово-экономический, а отправили сюда работать. Видимо, специально, чтобы они не заедались. Она говорила, что хочет поступать в институт, думала, но потом так и не поступила, так и уехала…»
                «Может быть, там, в Алма-Ате, поступила?»
                «Нет, она и там не поступила, она там замуж потом вышла за какого-то, может быть, богатенького… Хорошо – если попался душевный, нормальный человек… Может и хватилась потом… Что хотела – то и заслужила…
     Она (Люся) мне письмо написала, вроде того, что приезжай, будем жить, туда-сюда… А я написал такое письмо…, ещё Юрка (Чекотов) читал и удивлялся, говорил, что ну ты и написал… Я ему: «…да, так вот и написал, открыто и честно; написал, что не поеду туда, пока не увижу её маму в гробу в белых тапочках за её подлое поведение…» Что-то вот наподобие этого написал, Юрка ещё так смеялся… Ну, и вот, отправил и с тех пор она не стала мне не писать, ни чё…»
                «А так она писала? Или одно письмо только написала за всё время?»
                «Ну, почему… Вначале то часто она писала…»
                «А ты писал?»
                «Я давал ответ…, в начале то мы переписывались…»
                «Мать её, наверно, и не знала, что вы переписывались?»
                «Может и не знала, пока она замуж не вышла. А потом, когда она написала, что вышла замуж… и всё…»
                «А она (Люся) приезжала, после того, как замуж вышла?»
                «Ну, приезжала она чё-то…»
                «Значит, вы переписывались, звала она тебя туда?»
                «Звала, тянула туда она…, а я такое письмо написал про её маму…»
          
               «Мать то Люсина, видимо, постепенно настраивала её против тебя?»
               «Ну, конечно, постепенно конечно…»
               «Потом говорили, что давай переедем туда?»
               «Ну, да… Я говорил, что отсюда никуда не поеду, говорил, что зачем мне туда ехать…»
               «Если бы переехал – так там вообще за человека бы тебя не считала тёща, слова бы не имел?»
               «Вот в том то и дело… Здесь то я чё, если что-то – я послал их на хрен и ушёл… А там… Почему я должен за бабой бегать то… Нет, что там говорить, я потом почувствовал несправедливость ко мне и всё… Она (тёща), видите ли, начала ей женихов искать…»
                «Где? Здесь, в Иркутске?»
                «В Иркутске… Её подбивать начала, что какой это муж, зарплата маленькая…
                «Чтобы она (Люся) жениха подыскивала при живом муже?»
                «Чтобы жениха искала…»
                «Ты же говорил, что инженеры мало получали, меньше чем ты даже…»
                «Ну, законно то я меньше получал, только что я халтурил и всё…»
                «А ты говорил, что сама тёща даже пенсию не получала, так как не работала  всю жизнь…»
                «Да, ничего не получала…»
                «А на что она жила тогда?»
                «А вот шила чё-то на машинке, она машинку привезла с собой…»
                «Она надолго к вам, видимо…»
                «Так она надолго и ехала… С одной то стороны её тоже ругать то…, у неё же там дом свой, сад большой. Конечно, она посмотрела, как мы тут, в «каютах» то живём… Или там, природа, потом тепло там, чё говорить то…»


                «А вот ты, когда женился, Виктор Павлович тебе что-то советовал; она (Люся) в его отделе же работала?»
                «Ни чё не советовал… Да было всё у нас хорошо, пока эта мать не приехала. Видите ли ей не понравилось то, что она (Люся) вышла замуж за шофёра…»
                «Так она же написала матери, наверное, что вот, познакомилась, выхожу замуж…»
                «Наверно, писала… Но вот когда приехала, начала тут «фокусы»…»
                «Это вы уже жили на Желябова 3, в 2-х комнатной квартирке? Это благодаря Ли, наверное, тебе дали эту квартиру?»
                «Ну, да, Ли и, видимо, Виктор Павлович там подсуетился. Короче говоря, дали то сразу эту квартиру…
     Она (тёща) приехала ещё до рождения сына, Люся беременной ходила ещё…
     Ну, вот, этой суке не понравилось, что я шофёр. Я говорю, что ну и что особенного, у нас есть шофёр, а жена у него – профессор, ну и что, живут же ведь люди…»
                «Так у вас с ней прямо такой разговор заходил?»
                «Да, такой разговор зашёл, она прямо сказала мне, что такого зятя-шофёра мне не надо, вот работал бы ты другим кем-то…»
                «Так ведь ты уже учиться собрался?»
                «Вот я потом учиться то и собрался…
                «Вот и выучился бы, подождать только немного надо было…»
                «А вот ждать не хотела, ей сразу надо было, чтобы зять был такой…»
                «Вы же ещё молодые были, вам не по 40 лет было, у вас всё только начиналось…»
                «У неё (тёщи) муж лётчиком был, гражданским, видимо, он разбился после войны уже… И она мне и говорила, что ей, значит, лётчиков не надо и шоферов не надо, лётчики бьются, а шофера пьют и ****уют; каких-то учёных ей надо было…»
                «Ты же говорил, что она сама совсем необразованная была…»
                «Да, необразованная, писать-читать умела и больше, по-моему, ничего… За лётчика вышла, пожила, тот получал, видимо, хорошо…»
                «Так ведь это он её взял замуж, а не она всего достигла, не своими руками, не своим умом…»
                «В том то и дело, что не своими руками и умом…
     И всё…, разбила жизнь… И эта (Люся) начала…


                «А вот когда у вас с Люсей сын родился, кто ему имя выбирал?»
                «Они с тёщей…»
                «А ты предлагал? Было у тебя предложение?»
                «Раз они так сказали, я чё…»
                «А тёща задолго до рождения внука приехала?»
                «Да, чё то она приехала и вскоре Люся и родила… Может за месяц, может за полтора, может за два, чё то я не помню…»
                «Вам квартиру дали, когда ребёнок уже родился?»
                «Когда родился уже… В одной комнате мы жили, в другой тёща…»
                «Большие там комнаты были?»
                «Да нет, не очень…»
                «И кухня была?»
                «И кухонька… Ну, отдельная квартира 2-х комнатная…»
                «А ванна была?»
                «Нет, ванны не было… Туалет и холодная вода…, ну, отопление на зиму, а больше ничего… Мыться в баню ходили…»
                «Горячей воды не было?»
                «Не было, не было…»
                «А бойлер для подогрева воды ты не делал?»
                «Нет, не делал, да раньше как-то не было этого…»
                «Видимо, не было всего этого оборудования для этого; не так просто всё это было достать, смонтировать, подключить, чтобы газ нагревал воду…»      
                «Вот…, а там у нас газа не было, электричество было…»
                «Электроплита стояла на кухне?»   
                «Нет, «плитка» просто…»
                «Всё равно, это неплохая была квартирка по тем меркам: в центре города, 2-х комнатная..., живи да радуйся… Люди тогда вон в каких бараках ютились…
     А у тёщи какая квартира в Алма-Ате была?»
                «Дом у них был, свой дом с садом… Тёща то, видимо, сначала думала здесь в Иркутске остаться и хотела поехать продать дом, а потом чё-то заерепенилась и её (Люсю) туда сманила…»
                «Конечно, дом с садом, это хорошо… Свои фрукты, свежий воздух…»
                «Ну, да… Я помню у нас работал шофёром парень один; это было, когда я в «Хлебопеченьи» уже работал… У него здесь дом свой был, он продал его, поехал в Алма-Ату и там тоже купил дом с садом. А потом привозил яблоки и яблоками торговал… Там же яблоки хорошие…»
                «На чём привозил эти яблоки?»
                «Ну, как, на поезде… И торговал здесь, на рынке…»
                «И что?  Нравилось ему там жить?»
                «Он говорил, что очень даже нравилось… Тепло там, хорошо, жизнь дешёвая, продукты дешёвые, не то, что у нас…»
                «А сын когда родился, какое время года было?»
                «Ну, лето, помню летом это было, тепло было…Й
                «Тёща, видимо, весной к вам приехала?»
                «Ну, да…»
                «А ты не противился приезду тёщи? Многие ведь не очень с ними ладят…»
                «Нет, я чё, я не против был…»
                «А до этого у вас не было разногласий, непониманий?»
                «Да ни чё не было, жили нормально…»
                «А вы свадьбу делали?»
                «Ни чё не делали, зарегистрировались и всё, раньше не модно было, потому, что люди бедно жили…»
                «Вот познакомились вы 1950 года, первого мая, а когда зарегистрировались?»
                «Да не знаю я, забыл уже, но до рождения ребёнка…»
                «А свидетели были, когда вы регистрировались?»
                «Колька Соловьёв и какая-то её подружка с работы (она в отделе у Виктора Павловича Сопко тоже работала)…»
                «А тогда один был ЗАГС?»
                «Один. Он на Декабрьских Событий был, где исполком, где курсы моряков у нас были… Там много было, и похоронное там было, всё там было…»
                «А после регистрации дома отмечали это событие?»
                «Ну, естественно, ты чё, ё-моё…»
                «А где отмечали? У вас, на Ремесленной или в общежитии?»
                «В комнате, в общежитии… На Ремесленной не делали. Она (Люся) стеснялась…»
                «Стеснялась бывать у вас?»
                «Ну, да… Один раз, помню, привёз её домой, на Ремесленную, а пришёл Ванька Козловский, да не один, а стремя барышнями. Одна то его была, а те – подруги её… Подруги эти и «подбили» их сходить ко мне в гости. Вот они и пришли… Ну, естественно, в магазин сходили, купили водочки и сели за стол. И чё…, эти бабы и напоили Люсю… Напилась она, и видно после этой выпивки стыдно ей было… Я, как только заикнусь, что давай, мол, съездим к родителям, она: «…нет, я не поеду…»
                «Тогда и бабушка твоя была и мама, да, все, видимо, были?»
                «Конечно… Они (девки) ей, видимо, подливали, она и… Хитрые бабы…»
                «А она зачем пила то?»
                «Вот как-то получилось…»
                «Вы и ночевать, наверно, там остались тогда?»
                «Да, да…»
                «Наверно, и Женя – брат твой был тогда?»
                «Да, должен быть, может тоже сидел тогда в компании, не помню уже… Помню только, что бабёнки эти её напоили и она потом всё стеснялась…»
                «И что, походила Люся на хохлушку?»
                «Ну, как, разговор то чисто русский…»
                «А внешность?»
                «А по внешности она красивая была, красивая баба была…»
                «Да, вытянул ты счастливый лотерейный билет, а вот выигрыш получить не смог…»

                «А как у тебя нарастало непонимание с тёщей, а потом и с женой?»
                «Видимо, тёща её и настроила, она Люське всё время «капала», вот, что я шофёр, мол, не могла выйти замуж за грамотного, зачем за шофёра вышла…
     Хотя сама необразованная была, совсем безграмотная, писать даже не могла…»
                «Тогда откуда у неё такая страсть была к образованным?»
                «А вот не говори… Тёща то – хохлуша была, чистая хохлуша…, иногда в разговоре, нет-нет, да по-хохлятски чё-нибудь «дёрнет»… Она и замуж вышла за хохла, за Платоненко. Он лётчик был у неё…
     И вот, видимо, зудила, зудила её (Люсю), та потом тоже начала…»
                «Может тёща Люсе подобрала уже кого-то, кто-то на примете был у неё для дочери?»
                «Нет, нет… Она (Люся) потом мне, что вроде давай поехали туда жить… Я говорю, что не поеду из Сибири никуда…»
                «То есть, она предлагала тебе поехать туда, к ним?»
                «Предлагала…, говорила, что там у них дом, что поступишь там на работу и будем там жить… Я говорю, что отсюда никуда не поеду, сибирякам там делать нечего… Ну, вот, с этого и началось…»
                «Тёща, то, как приехала к вам, так и не уезжала, пока они все вместе не уехали обратно?»
                «Да, потом увезла их и всё…»
                «А тёща сколько у вас жила? Полгода или больше?»
                «Больше, больше… Пацан уже пошёл, ё-моё, ходить уже начал…»
                «Значит – не меньше года она жила с вами… Раньше с ребёнком ведь всего три месяца сидели, а потом выходили на работу. Люся тоже, видимо, через три месяца вышла на работу? А кто с ребёнком оставался? Тёща?»
                «Да, тогда давали послеродовые три месяца, а потом выходи на работу. Она и работала опять у Виктора Павловича, а пацан с тёщей оставался, тёща водилась…»
                «В ясли не отдавали его?»
                «Нет, а зачем…»
                «Тёща, видимо, и привыкла к нему, привязалась… А тебя любил ребёнок?»
                «Ну, конечно, я же всё время свободное старался с ним проводить… На улице мы с ним гуляли… Домой старался почаще приезжать, чтобы поиграть с ним. Иногда спросишь начальство, Ли, в основном: «…чё, если я не нужен, может я поеду домой?» Он: «…езжай, через час там, через два приедешь…» С Рязановским то ещё проще было, тот почти и не ездил (в основном Ли и ездил); Рязановский только вон, на охоту ездил…, а потом он же жил то рядом, он жил в центре, в доме, который расположен на углу Горького и Ленина, - Ленина 7. Он ходил на работу и с работы пешком, не ездил эти несколько сот метров до комбината, как, например, тот же главный инженер Леоненко… Этот то хохол ещё та сволочь был, за ним то всё время шофёр приезжал, утром отвозил на работу, вечером, после работы, привозил его домой… Это тот шофёр, который ночами халтурил, я про него рассказывал… Он, этот главный инженер в этом же доме, что и Рязановский жил, а вот вёл себя совсем по-другому…»
                «А Ли где жил?»
                «А Ли тоже на Желябова 3 жил, в этом же доме, где многие наши комбинатовские, в том числе и наша семья, жили…»
                «Ну и что, говоришь, потом с женой начались трения?»
                «Ну, конечно, всё больше и больше… А потом они уехали…
     Она (Люся) потом приезжала сюда, говорила: «Ну, что, поедешь жить то туда?» Я говорю: «Я сказал тебе, не поеду…»
                «А она зачем приезжала в Иркутск?»
                «Мы развод делали…»
                «Вы не разведены ещё были?»
                «Нет, мы здесь, уже после её приезда развелись; мы пошли в райисполком, где ЗАГС то был, и там развели нас…»
                «А раньше сразу разводили, не давали время, чтобы супруги могли подумать и примириться?»
                «Нет, сразу это делали, и регистрировали и разводили сразу и очередей никаких не было…
     Женщина, которая разводила нас, нас спросила только: «…почему разводитесь?» Она молчит, я говорю: «…чё, молчишь, то, скажи честно…» Она продолжает молчать… Тогда я: «…потому, что я – шофёр, а ей надо чиновника какого-нибудь, ага…» Та посмотрела, головой покачала, ничего больше не сказала…»
                «Люся один раз только приезжала? Сама нашла тебя на Писарева?»
                «Один раз, да…»
                «Это уже я родился?»
                «Да, ты уже родился…»
                «Да…, испоганила тёща тебе жизнь, ты потом и стал презирать всех женщин, перестал видеть в них людей…»
                «Да, потом уже так…, какая может быть любовь или что там…, когда обожжёшься… И не стал я больше ни доверять им…, ничего…»
                «А после этого Люся писала тебе или, может быть, фотографию сына высылала?»
                «Нет… Глупо всё получилось…»
                «Всё же, видимо, у хохлов свой менталитет какой-то был, не похожий на ваш?»
                «Это точно… Вот где живёшь – там надо и жену искать и русскую надо… Живёшь в Сибири - и жена должна сибирячка быть, тогда будет всё нормально…»

                «А когда вы жили на Желябова Соловьёв в гости приходил к вам?»
                «Приходил…»
                «Он один заходил?»
                «Один…»
                «С бутылочкой?»
                «Ну, конечно… Вот сидели, выпивали…, тёща с нами иногда рюмочку дёрнет…»
                «А супруга твоя?»
                «Люся – нет… После того случая, когда эти девки напоили её, она не стала пить…, ну, там, может пригубит и всё…»

     «Я чувствовал, что отношение ко мне не то стало совсем…»
                «Что, это прямо с самого начала было?»
                «Нет, сначала было хорошо всё, тёща нормально относилась… А потом пожила тут, освоилась и начала, видимо, «напевать» ей (Люсе)…»
                «А Люся, к тому времени, уже, наверно, отработала эти три года (на которые была распределена сюда после учёбы в техникуме)?»
                «Да…»

                «Тёща, видимо, неплохо шила, если даже сюда привезла свою ручную швейную машинку? Она, наверно, заказы брала?»
                «Наверно, я не знаю, чё она шила…»
                «А у них родственников много было в Алма-Ате?»
                «Никого не было…»
                «Наверно, на Украине все родственники были?»
                «Наверное…»

     «Я не поехал в Алма-Ату, потому, что понял, что раз у нас с тёщей пошла эта вот х…, я так посчитал – жизни не будет…»
                «Тем более, что жить пришлось бы у неё в доме и она диктовала бы постоянно…»
                «Я должен был бы плясать под неё, она будет командовать нашей семьёй… Да, правильно я сделал…»
                «Тем более, что мыслишка у неё была – выдать дочь за богатенького… Она и в Алма-Ате ей бы подыскивала…»
                «Вот в том-то и дело… Не надо обижаться на судьбу, она мудрее нас…»

               
               «А вот когда Люся с матерью и сыном уехали в Алма-Ату, она фото сына не высылала тебе?»
              «Нет, и не писала даже о нём, как, чё…, как отрезало… Это я когда письмо то про её мать написал и всё и заглохло… А до этого она приезжала один раз…»
              «Ты говорил, что переписывались вы…»
              «Так, чуть-чуть… Потому, что я на них злой был, особенно на эту, на тёщу…, сука, приехала…»
              «А на кого Люся похожа была, если сравнивать, допустим, с артистами? Она тёмненькая была или светлая?»
              «Светлая она была…»
              «Кудрявая?»
              «Не помню уже… А походила сама на себя, но баба, конечно, была симпатичная, чё там говорить…»
              «А отчество её не помнишь?»
              «Отчество нет, фамилию помню…»
              «А она твою взяла фамилию после регистрации?»
              «Нет, на своей была…»
              «А сына то хоть на тебя записали?»
              «На меня, на меня…»
              «А почему она на своей фамилии осталась?»
              «Говорила, что целая волокита менять это, в отделе там, в Черемхово надо ехать всё это менять… Да раньше на это дело…»
              «Вас послушать, так – то не важно, другое – не важно, а что важно? Сам человек?»
              «Сам человек и всё, а на остальное не обращали внимания…»
              «Ещё важно было – погулять, выпить, полялякать по душам?»
              «Вот это важно… А все эти регистрации так, фикция была…»
              «Но всё равно, зарегистрировались же?»
              «Зарегистрировались…»
              «Это ты настоял?»
              «Нет, она настояла…»
             «И вот за всю жизнь Люся тебе больше ни письма, ни фото сына не выслала?»
             «Нет, отрезало… Но вроде они потом переехали из Алма-Аты. Когда я в «Хлебопеченьи» устроился, оказалось, что начальником сбыта там такая Галина, она, как и я тогда, тоже работала в «Востсибугле».  И вот мы чё-то разговаривали и вот она, наверно, мне  сказала…»
            «Она, видимо, знакома с твоей Люсей была?»
            «Там чё, там все знали друг друга… Я потом как появился (в «Хлебопеченьи»), Галина эта меня увидела: «…о-о, Витя, зайди-ка ко мне в кабинет…» Зашёл я к ней в сбыт, она: «Как ты?» Вот, говорю, поступил на работу… «Ну, как живёшь? Женатый, нет?» Я говорю: «…женатый, сын растёт…» «Ну, чё, там (про Алма-Ату) слышишь чё?» Я говорю: «Глухо, ни чё нет…» Она говорит: «Ну и правильно и нечего вспоминать…»
            «Она кто была, эта женщина?»
            «Начальник эксплуатации в «Хлебопеченьи»…»
            «Она старше тебя была?»
            «Старше…»
            «А в «Востсибугле» она тоже в отделе у Виктора Павловича работала или в другом?»
            «В другом отделе она работала, но не знаю, кем она там была…»
            «А муж у неё тоже в «Хлебопеченьи» работал?»
            «Нет, она незамужняя была, с дочерью жила в гостинице, ей гостиницу оплачивали, видимо, не было квартир, вот в гостинице и жила; она ещё говорила, может в гости придёшь, вот запиши адрес. Но я, конечно, не пошёл ни в какие гости, это дело такое, только начни – хрен остановишь…»
             «Значит, они как-то поддерживали связь?»
             «А вот ни чё не знаю…»
             «Может, та же Люся подружкам писала, которые в Иркутске остались?»
             «Да может быть, может быть…»
             «А зачем им было уезжать из Алма-Аты? У них свой дом там был, сад… Если только замуж вышла и с мужем куда-то или если его переводили, например, по службе… Может, он военный или чиновник какой-то был?»
              «Ну, за кого-то она выходила, но не военного, гражданского, вроде, в управлении где-то работал и, видимо, перевели его куда-то… Она ещё потом написала письмо, что разреши фамилию сына сменить, чтоб усыновить его. Или это когда она приезжала – этот вопрос хотела решить; но я говорю – никаких, есть у него фамилия и достойная фамилия…»
              «Но всё равно, она могла ему фамилию сменить; есть такое положение, что если женщина выходит замуж и берёт фамилию мужа, то потом может изменить и фамилию своего несовершеннолетнего ребёнка от предыдущего брака и дать ему такую же фамилию, как и у неё сейчас. Невозможно лишь изменение отчества без согласия второго родителя ребёнка… Потом ты говорил, что когда она приезжала в Иркутск – то вы разводились?»
               «А мы заочно разводились…»
               «А ты рассказывал, что вы ходили в суд, её ещё спрашивал судья о причине вашего развода…»
               «Да, нас на суд то вызывали по разводу… И судья то, когда я встал, спросила, почему разводитесь. Я говорю – потому, что я шофёр. Она (судья) – ну и что, много шоферов, которые живут и счастливо живут. Главное – человек, а не профессия. Ну и вот, тоже попёрла на неё, говорит, как вам не стыдно, развели барство тут, когда у нас социализм…»
              «Это судья так говорила?»
              «Да…»
              «Это Люся специально приезжала на развод?»
              «Я чё то не помню, специально или нет, но был суд у нас…»
              «А ещё приезжала, чтобы сыну сменить фамилию? Для этого, видимо, необходимо было твоё письменное согласие, заверенное в то время, скорее всего в ЗАГСе…»
              «Вот точно не помню уже по поводу чего всё-таки она приезжала… Скорее всего – чтобы получить моё письменное разрешение для усыновления моего сына её мужем…»
              «А когда они уехали из Иркутска – вы с ней ещё не разведены были, не помнишь?»
              «Видимо, нет, но точно не помню…»

              «А увидеться с сыном ты никогда не хотел?»
              «Нет…»
              «То есть, всё это тебя очень сильно «зацепило»? Что-то даже «умерло» в тебе после этого?»
              «Да…»
              «И ты стал на мир по-другому смотреть после этого?»
              «Ну, естественно… Просто повзрослел, понял, что в жизни может всё быть…»
              «Да, это большая травма была… Тебе ведь всего 24 года было тогда. А что твои говорили, бабушка с матерью?»
              «Ну, чё…, ругали меня…»
              «За что?»
              «Ну, что рано женился… А потом мать всегда говорила – жениться надо – где родился, там жену выбирать, не хрен смотреть на этих приезжающих разных…»
              «А ты всё наоборот…»
              «А у меня всё наоборот…, как-то получилось, что всё наоборот…»
              «Силы воли не было, видимо?»
              «Не было, не было… Да может не задумывался…»
              «Как так? Почему тот случай тебя ничему не научил? Хотя вот ведь болячки свои ты лечил очень грамотно, придерживался всех рекомендаций, всё основательно делал и тщательно, а вот к этому вопросу ты как-то не очень серьёзно подошёл, а он ещё более серьёзный… Наверно и бабушка Павла тоже говорила тебе, что незачем на стороне выбирать (супругу), надо выбирать там, где родился…»
              «Да, говорила, говорила, что там, где родился, там и жену выбирай…»
              «Но это они тебе уже после развода говорили?»
              «Ну, конечно…»
              «Вы с бабушкой Павлой то, наверно иногда говорили на эти темы? Утешала она тебя?»
              «Ну, иногда говорили, конечно…»
              «Вы же с ней одни тогда дома оставались… Хотя и Мария Афанасьевна дома была, ты говорил, что у ней сломанная нога долго не заживала, а потом она и не работала больше…»
             «Да…, матери то тоже досталось, во время войны, после войны… Всем досталось, тяжёлая жизнь была…







              «А кто был управляющим «Востсибугля» в то время, не помнишь?»
              «Дмитриев Мефодий Александрович, Герой Социалистического Труда… Его почему-то в управлении «за глаза» все «цыганом» звали. Откуда это пошло - я не знаю, когда я «пришёл» - это уже было… Я так и думал, что он самый настоящий цыган…, волосы у него были чёрные, да и сам он смуглый был. Видимо, из-за этого его и так и прозвали…
      «Вживую» нашего управляющего видел я не часто…
     «Цыган» симпатичный такой мужик был, хотя и немолодой уже. Начальники отделов комбината побаивались его, он с ними не очень церемонился, видимо, политика у него такая была…
     Мефодий Александрович с семьёй проживал тогда на 2-й Красноармейской (сейчас это улица Грязнова) в одноэтажном особняке (в настоящее время там расположено монгольское Консульство).
     Помню, что на работу, а часто и с работы он ходил пешком; его шофёр не ездил за ним (разве что вечерами только, когда уже поздно было). Такое случалось, когда управляющий ждал звонка из Москвы и вынужден был задерживаться в управлении допоздна…»
              «А шофёр - который возил вашего управляющего - на каком автомобиле работал?»
              «На «Татре»… Её получили по репарации сразу после войны (кажется из Чехословакии) и, видимо, машина была правительственная; такая обтекаемая, чёрного цвета (аж блестела вся), очень красивая… Двигатель у неё был 8-ми цилиндровый с воздушным охлаждением и самое интересное - был расположен не впереди, а сзади машины…
     Водителя, который работал тогда на этой машине звали Паша (Павел Иванович Латышев). Он такой, подтянутый был, моложавый, хотя уже и в возрасте, меня он был старше на восемнадцать лет… Паша был опытным шофёром и стаж работы имел солидный. Он рассказывал, что когда ещё только начинал работать шофёром - то им (шоферам) выдавали настоящие кожаные костюмы (брюки, куртку, шапку и краги) и шофёры в этом облачении походили на лётчиков. Тогда шоферов было ещё немного и профессия эта считалась престижной и уважаемой…
     Во время войны Паша Латышев работал на грузовой машине в «Лензолототрансе», возил грузы в Качуг и Жигалово.

     Паша как-то выделялся из нашей шофёрской братии. Он абсолютно не «пил», не курил, вёл, как сейчас говорят, здоровый образ жизни; мне кажется, что он дома даже каким-то спортом занимался. Потом он был человеком очень ответственным, аккуратным и безотказным, за что его ценило и привечало начальство; на него можно было надеяться (на нас то не очень, видимо, надеялись) и многое доверить… Ему в дом (а жил он в своём доме недалеко от угольного причала на Ангаре) даже поставили телефон, чтобы в любое время его можно было «вызвонить»…
    В ограде своего дома, я помню, он ставил и служебную «Татру»…

    Паша хорошо знал машины, на которых работал. А поработать ему пришлось на многих марках автомобилей. Оказалось, что в «Востсибугле» он работал и на ЗИС-101, на котором ездил и я и который мной был «благополучно» угроблен…
     В разговорах, когда обсуждали характеристики разных автомобилей, Паша отмечал, что его «Татра» - машина отличная, быстроходная; он часто возил управляющего на ней в Черемхово, поэтому хорошо знал её возможности. Да и крепкая она была, ремонта почти не требовала. Единственное - что он делал с ней - это менял цилиндры, прогорали они быстро, видимо, были мало приспособлены к нашему бензину. Но их и сменить можно было легко; как у самолётов, у этой машины цилиндр отворачивался от поршня, заменялся другим и снова приворачивался…

     Паша прожил больше ста лет; его как-то показывали по нашему местному иркутскому телеканалу, поздравляли со столетним юбилеем, цветы домой принесли, а он в интервью рассказал о своей жизни, работе (правда, почему-то не упомянул, что работал в «Востсибугле»). По лицу я его тогда сразу узнал - Паша Латышев, хоть мы и не виделись с ним с середины 80-х годов (с похорон Виктора Павловича Сопко).

     Да…, у «цыгана» же ещё один шофёр был, который работал на «Победе»… Так что у управляющего нашего было два персональных автомобиля; видимо, так было необходимо.
     Шофёр, который работал на «Победе», был партийным и через какое-то время его «поставили» завгаром (заведующим гаражом). К тому времени «Востсибуголь» «обзавёлся» уже собственным гаражом на 6-й Советской (сейчас улица Лыткина).»
            «Ты при этом управляющем так и проработал?»
            «Да, поступил на работу при «цыгане» и уволился через три года при нём же…»



    В конце августа (согласно записи в трудовой книжке - 20 августа) 1951 года я перешёл работать к Анисимову Константину Алексеевичу, управляющему «Гипрошахта». Это был проектный институт, полное его название «Востсибгипрошахт СССР», но чаще его называли трестом. Он был расположен в том же здании, что и комбинат «Востсибуголь».
            «Гипрошахт», наверное, был автономной структурой в системе комбината «Востсибуголь»?»
           «Ну, совсем автономным он не был, «Востсибгипрошахт» подчинялся «Востсибуглю»…»
           «А чем «Гипрошахт» занимался?»
           «Шахты они проектировали для «Востсибугля», учитывая при этом все особенности каждой шахты: местность, как залегают пласты угля, глубину залегания угля, да много чего ещё… Комбинат потом по их проектам строил шахты по всей Иркутской области и Забайкалью.»
           «Наверное, Анисимов часто выезжал на эти объекты?»
           «Нет, он почти не ездил, замы его всё ездили. На местности то они, видимо, все вопросы решали, а он здесь всё согласовывал уже…»
            «А почему именно тебе Анисимов предложил перейти работать к нему?»
            «Он, видимо, присмотрелся ко мне за время моей работы в «Востсибугле», на каких машинах я работал, видел, что машина у меня всегда чистенькая, всё аккуратненько… К тому же, как оказалось, скоро он должен был получить новую машину - «Победу» вместо старенького ГАЗ-67.
    Помню - в августе ко мне подошёл Константин Алексеич и говорит: «Витя, скоро на комбинат «придут» три «Победы» новые, одну получит «Гипрошахт», приходи ко мне работать…». Я говорю: «Да как-то неудобно…» Он говорит: «Приходи, мы с тобой сработаемся…» «Ну, хорошо…» Пошли в кадры, переписали меня (всё же в одном здании находилось) и я у него стал в «Гипрошахте» работать - его водителем…


 Совсем недолго (может месяц всего) я поездил на ГАЗ-67…
              «Хорошая машина?»
              «Ну, чё, машина хорошая была, но запущенная. Шофёр, который до меня возил его (Анисимова), видимо, неряха был. Я то сразу этот «газик» помыл, почистил…
             «Видимо, и этим ты тоже нравился Анисимову?»
             «Ну, да… Это и жена его сразу подметила; когда мы поехали чё-то, она и говорит: «…да, совсем другой табак…»
             «У него хорошая жена была?»
             «Хорошая женщина, вот забыл только, как звали её…»
             «А дети были у них?»
             «Одна дочка, она ещё не училась, дошкольница была…»
             «Тебе, наверное, часто приходилось возить его жену с дочкой куда-нибудь?»
             «Нет, они мало ездили, они у него, в основном, дома сидели, домашние такие были… Иногда только Константин Алексеевич брал их, чтобы просто прокатиться…
             «А они где жили?»
             «А в этом же доме, на Желябова 3 они и жили…»


             «А что была за машина - ГАЗ-67?»
             «Джипик лёгонький такой, с брезентовым верхом… Мотор 4-х цилиндровый, 4 скорости вперёд и задняя. Резвая такая машина оказалась… Вот «Весёлую гору» то знаешь?»
             «Что за «Весёлая гора»?»
             «А выезд на Качугский тракт, от поста ГАИ как пошёл подъём то… Вот его раньше «Весёлой горой» и называли».
             «А откуда такое название пошло - «Весёлая гора»?»
             «А когда возвращались в Иркутск по Качугскому тракту (раньше он Якутский назывался) и когда был преодолён последний подъём - перед путником открывалась замечательная панорама города, раскинувшегося по берегам Ангары. В такой момент на душе человека становилось легко и весело… Я об этом слышал от шоферов наших, когда ещё в «Золототрансе» работал…

    И вот в эту гору ГАЗ-67 на 4-й скорости так и «залетал», 80 км/час в гору легко совсем шёл…

    А скоро (в сентябре) пришла «Победа» и всё, сдал я этот ГАЗ-67; «отдали» его в Черемхово…
    «Победа» была новая, с завода, но я всё равно проверил всё, «протянул» все гайки, некоторые из них были не докручены как следует.»
            «А какого цвета была эта новая «Победа»?»
            «А такая, серовато-белая…»


     У начальника моего страстишка оказалась - выпивал он... Как я потом понял - это у него «расслабуха» такая была; работа то нервная, а дома он не пил, не хотел, чтобы семья волновалась, а потом - чтобы соседи не видели, раньше же знаешь, как это было… Выпивал он, как правило, после рабочего дня…»
           «А где выпивал, в кабинете своём?»
           «Нет, на работе он не позволял себе этого, подпивал он обычно в закусочной, а я его пьяненького в лес потом уже вывозил, чтобы никто не видел…»
           «А куда выезжали?»
           «А больше по Качугскому тракту, потому что в тёплое время Анисимов с семьёй в Падь Топке жили (это когда выезжаешь на Качугский тракт, то от поста ГАИ вправо), снимали жилплощадь в доме у какого-то местного... Да и не он один так делал, там из комбинатовского начальства многие тогда снимали комнаты. Я летом и не заезжал за ним утром; он с кем-то из начальства, за которым приходила машина, всегда и приезжал на работу. Я лишь вечером отвозил его…
      И вот туда, где старый Качугский тракт шёл раньше, я его, пьяненького, и привозил; там оставалось много ответвлений от старого тракта… Я заезжал на какое-нибудь из них, там машин не было…
     Выйдет он из машины, покурит, а потом присядет под какое-нибудь дерево, прислонится к нему и… заснёт…
     Меня всё удивляло, что вот поспит он часа полтора - два и всё, трезвенький «соскакивает». Я спрашиваю: «Ну, чё, Константин Алексеич, всё прошло?» Он: «…прошло, Витька, прошло, поехали домой…»
           «Да, видимо, действительно тяжёлая работа, раз он так стресс снимал…)
           «Стресс, стресс…»
           «А зимой ты его тоже отвозил куда-нибудь?»
           «Нет, зимой он поспит у меня в машине и всё…»


           «А Анисимов охотился, как твой предыдущий начальник - Рязановский?»
           «Нет, не охотник он был, хотя ружьё то было, было у него, я помню…
           «А ты с «комбинатовскими» продолжал ездить на охоту, когда стал работать в «Гипрошахте»?»
           «Ездил, ездил…, тем более, что коллектив охотников был прежний… Правда, на уток мне так и не довелось поохотиться, а вот на «козий загон» мы несколько раз выезжали, в основном командой на нескольких машинах.

     Мне в тот сезон 1951 года один случай хорошо запомнился… Осенью - снега ещё не было - мы поехали на охоту в Баяндаевский район. Возле Баяндая, от тракта есть поворот влево и дорога, по которой можно было добраться до Шаманки, небольшой бурятской деревушки. Мы там и раньше охотились и на этот раз решили поехать туда же…
          Обычно на таких охотах я загонщиком ходил (я ещё не обзавёлся ружьём), а в тот раз Виктор Павлович взял для меня свою двустволку курковую...
           «А Соловьёв, друг твой, был с вами?
           «Нет, Колька, не ездил с нами; он не любил «козью» охоту… У него в крови, видимо, не было этого охотничьего «зуда». Он и за утками то с нами ездил только ради
«компании», когда мы «шли» в отпуск…
     И почему-то решили в тот раз (начальство, конечно, не мы…), что по приезде на место мы нанимаем загонщиков из местных (деревенских), платим им деньги, но вот кто убьёт - того и коза… Решили не делить «добычу» на всех, как всегда делали (до этого после охоты мы рубили и взвешивали мясо косуль), а поступить так…
     На «загон» меня поставили примерно в середине цепи, «соседом» был Виктор Павлович со своим бельгийским браунингом.
     И вот, во время первого «загона» на него вышли две козы; в одну Виктор Павлович стрельнул - убил, вторая - «запрыгала», он начал стрелять по ней - промазал… Она ко мне побежала, я её - тресь, она - хлоп и лежит…
     Делаем второй «загон». Я в этот раз за куст встал, чтобы меня не сильно видно было и стою. Когда «загонщики» начали кричать, шуметь, смотрю бежит оттуда козёл, бежит вдоль цепи, где-то метрах в 100 от меня… Чё, думаю делать, стрелять - не стрелять, вроде и далековато… Ладно…, тресь я его, он прыг и… через голову и… упал…
    Вот и получилось, что две козы я привёз тогда домой. Вася, помню обдирал их ещё; он в это время приезжал в Иркутск из Забайкалья…
    На следующий день я начальнику своему привожу подарочек - заднюю ногу дикой козы. Он потом рассказывал, что жена его такую жарёху сделала, так он наелся…


           «Ты когда переходил в «Гипрошахт» - угрызений совести по отношению к тому же Николаю Константиновичу(?) Ли - не чувствовал, он ведь хорошо к тебе относился, да и сделал для тебя немало?»
           «Нет, а чё… Человек зарплату больше предлагает, машину новую…»
           «А почему тебе не могли сделать зарплату побольше твои прежние начальники, тот же Ли, например?»
           «Видимо, не могли… Анисимов, когда приглашал меня работать, пообещал, что будет доплачивать мне полставки из директорского фонда. Чтобы распоряжаться этим фондом, надо было быть директором или управляющим. Ни Ли, ни Рязановский, управляющими не были, они были лишь начальниками отделов. 
    Директорский фонд бывает не у каждого начальника. У нас этот фонд был у управляющего «Востсибугля», который мог им распоряжаться и у Анисимова был этот фонд, он ведь тоже был управляющим.
     Другие начальники и рады бы добавить, а полномочий на это не имели. А у Анисимова такие полномочия были, он сразу и сказал мне, что будет доплачивать из директорского фонда…
     Да и в плане работы попроще, работать на два отдела сложнее…
     Я и «клюнул» на это предложение, кто же откажется, тем более, что у нас ребёнок недавно родился, расходы на семью стали больше… Это и Ли тот же прекрасно понимал, потому он даже и не отговаривал меня от перехода к Анисимову…»
              «Ну и что, платил он тебе, как обещал?»
              «Платил, конечно, каждый месяц платил, я по основной ставке получал 690 рублей и половину этой ставки мне доплачивали из директорского фонда… Больше 1000 у меня «набегало» тогда…»
              «Плюс халтурил ещё…»
              «Да, он разрешил мне халтурить, но с таким уговором, что когда ему надо - чтобы никаких отговорок не было… Конечно, я согласился, какой может быть разговор, надо -значит надо… И всё…»
              «А как с бензином вопрос решался, бензин же тогда по талонам был и нормировался?»
              «Да, тогда на каждую машину была норма бензина - 40 литров на месяц… А чё эти 40 литров в месяц для «Победы» - четыре, ну, пять раз ты куда-то съездил - вот тебе и норма, ё-моё… Поэтому мне Анисимов и сказал сразу: «… давай так договоримся, машина в твоём распоряжении, где ты, что ты - это не моё дело, но, чтобы не попался нигде, чтобы ни ГАИ там, ни следственные органы меня не беспокоили… Но когда мне нужна машина - чтобы разговоров не было, что у тебя нет бензина… Договорились?» Я говорю: «Договорились…»
     А у меня в аэропорту работал парень знакомый на бензовозе, заправлял самолёты. И за «бутылочку» он «заправлял» и меня.  Правда бензин был не тот, на котором тогда работало большинство машин, не АИ-56, а авиационный Б-70, он был выше октаном, но к «Победе» подходил; мотор работал - «шептал» просто… Я думал, что будут клапана гореть или что-то ещё, но нет - всё нормально было… К тому же это был чистый бензин, не этилированный, без вредных примесей…
     Я когда к нему приезжал, то заправлял полный бак «Победы» и баки, которые с собой привозил... У меня в багажнике машины бак стоял на 100 литров, потом на заднее сиденье я ставил бак от ГАЗ-51 на 90 литров. И вот, наливаю, значит, полный бак себе (это 55 литров), наливаю 100 литров в багажник и 90 литров в бак от ГАЗ-51…
     Баки с бензином я отвозил домой, на Потанина, и по мере надобности заправлял «Победу».
                «Тебе надолго хватало этого количества бензина? На месяц хватало?»
                «Нет, на месяц нет… Я же халтурил, иногда приходилось возить пассажиров и до Качуга…»




     Хорошо мы с Константином Алексеевичем работали…
     Я вот утром приезжаю, захожу сначала к секретарше его (Аннушка там была такая), спрашиваю: «…ну, чё, у себя?» «У себя…» «Ну, я пошёл…» Захожу… Константин Алексеич мне: «…ну, садись, посиди, отдохни…» Я говорю: «Да я ещё не устал…» Смеётся… «Ну, что, как дела?» «Да всё нормально, всё хорошо…» «Ну, ладно, мне не надо будет машину, можешь до завтрашнего утра не приезжать. Только смотри - осторожно, никаких дурных поступков…» «Да, нет, Константин Алексеич, всё будет в ажуре…»
    На следующее утро приезжаю, опять захожу, он может сказать, что допустим, перед обедом или после, куда-нибудь поедем или скажет, например, что вот к такому то часу подъезжай… и всё… Ну, чётко было всё, чётко, не как у некоторых начальников; утром приедет водитель и до вечера стоит, ждёт…


    Анисимов, когда я его ещё возил - говорил, чтобы я шёл учиться… Так прямо и говорил мне: «Витька, ты парень способный, тебе надо учиться…»
             «Ну, и что, «внял» ты его словам?»
             «Внял, внял…», но поздно уже было, мы уже не жили с Люсей, уехали они в свою Алма-Ату… Но всё равно, мне хотелось поступить в техникум, доказать (в том числе и себе), что я могу получить образование, могу быть не хуже «людей»…»
              «А ты в какой техникум собирался поступать? Наверное, что-то связанное с автомобилями?»
              «Автодорожный техникум был в Иркутске, но я готовился поступать в машиностроительный…»
               «А почему в автодорожный не захотел?»
               «Ну, пошёл чё-то, в этот…»
               «А на какую специальность поступал?»
               «Что-то связанное с холодной обработкой металлов…»

     Я уволился даже, чтобы пойти на подготовительные курсы и хорошо подготовиться к экзаменам в техникум и потом учиться. Константин Алексеич тоже понимал, что я должен подготовиться, а не так, раз - два и «пошёл»…  Он только попросил, чтобы я нашёл себе замену, так и сказал мне тогда Константин Алексеич: «…давай, учись, а мне «приведи» парня, такого как ты…» Я и «привёл» ему…  Ваню Козловского, который потом так подвёл его…»

             «А что произошло?»
             «Это я потом расскажу…» 
             «Ты ведь мог не увольняться, а отпуск взять на период подготовки к экзаменам и потом поступить и учиться на вечернем отделении…»
             «Наверное, по-хорошему то, так и надо было сделать, но я помню, что курсы эти вроде два месяца длились, да и человека я Анисимову «привёл» уже (значит - надо увольняться было…).
     Но дело ещё и в том было, что учиться предполагалось на дневном отделении техникума…
     Поступать на дневное отделение - это желание матери было, она присоветовала, говорила, что быстрее отучусь, зачем год лишний учиться, что пока она работает - как-нибудь «прокормит»… Я то хотел «идти» на вечернее…
     Кто же мог знать, что такое с ней произойдёт…, потом ещё и тяжёлый перелом ноги, после которого она уже не работала…»





                «Вот, Ваня (Козловский), видишь, какой он…»
                «Да, говённый мужик…, сам себе на уме… Я же, ещё когда устраивал его, говорил: «…не вздумай подвести мужика…»
                «А ты с «Гипрошахта» куда ушёл?»
                «Учиться…»
                «Подожди, как ты мог учиться, ты жил в квартире на Желябова 3, она ведомственная была…»
                «Я уже там не жил, я здесь (на Потанина) жил, я с ней (Люсей) разошёлся уже… Ну, в общем, короче говоря, я не ушёл то почему раньше; я ходил на подготовительные курсы, были такие курсы при подготовке к поступлению в техникум…»
                «Они (эти курсы), наверно, не целый день были?»
                «Не целый день, но всё равно там 3-4 часа сидели мы, вот, и по русскому и по математике… Я говорю, что я раньше ушёл, я ушёл летом, потом вот давай сдавать экзамены, потом, экзамены, когда сдал эти вот и такая х… получилась, вот и всё… и пошло опять всё кувырком… Я тебе говорю, что лето 1951 года я не работал…»
                «Ты, заболел…, видимо, заболел душевной болезнью?»
                «Душевной? Ну, может быть, душевной…»
                «Переживал…»
                «Ну, конечно, переживал…»
                «А потом ещё и Мария Афанасьевна ещё… Что-то, видимо, у неё было серьёзное…, проворовалась, может быть… Не судили её, по крайней мере?»
                «Нет…»
                «А у неё большая была недостача?»
                Да не помню я щас…»
                «Видимо, возместила всё, потому суда и не было… 1952 год, видимо, самый тяжёлый был в твоей жизни. Всё в этот год сошлось для тебя самым неблагоприятный образом; особенно тяжел для тебя был развод и то, что они (жена и малолетний сынишка) уехали в Алма-Ату… Как всё-таки женщины могут искалечить жизнь мужчины…»
                «Да, нельзя ни на кого надеяться…»
                «Да не надеяться…, тебя  жизнь и так где-то ударит, а они ещё добавят…»
                «Да, они ещё добавят… Да, жизнь она штука такая, не зарекайся никогда ни в чём…»
                «А эти подготовительные курсы они хорошие были?»
                «Ну, нормальные…»
                «А они где были организованы? При техникуме?»
                «Нет, они были организованы при клубе Куйбышева завода…»
                «Это там, где Женька Басурманов рамы замерял?»
                «Ну, да…Вот когда я пришёл туда заниматься и они пришли с начальником цеха и Женька стал делать обмеры. Тогда вот и встретились, и поговорили с начальником цеха; он же на меня тогда (когда я в его цехе практику проходил, как модельщик) виды имел…»
                «Ты же не у него, в столярном цехе, работал, ты же в модельном…»
                «А он тогда был начальником и 16-го и 14-го цехов, он один на два цеха был…»
                «Это он хотел тебя в ОТК хотел «сосватать»?»
                «Да, он, он… Вот он спросил меня: «…чё пришёл то сюда?» Я говорю: «Да, вот, подготовительные курсы, хочу поступить в техникум…» Он: «…давай, давай, поступай…»
                «Женька Басурманов, наверно, так и проработал столяром на заводе?»
                «Наверно…»




                (Поздней осенью привезли с Соловьёвым сено на Потанина).


                «А машину за сеном вам дядя Петя или дядя Саша давал?»
                «Дядя Петя…»
                «Ты ещё не работал в «Сибгеолнеруде», значит это Соловьёв брал машину?»
                «А вот это другое дело…»
                «А он ему мог дать машину?»
                «А почему нет… Факт тот, что нам дали, дали машину и без всякого, вон, берите да езжайте…»
               «На Потанина, когда у тебя палатка была – ты в «Гипрошахте» работал, затем ты ушёл оттуда, а потом ваш дом начали переносить… Ты в «Сибгеолнеруд» устроился, когда вы на Писарева уже жили… Может он всё-таки в «Востсибугле» работал, этот дядя Петя?»
               «Нет, не в «Востсибугле», нет…»
               «Получается, что Соловьёв уже ушёл в «Сибгеолнеруд» и работал там?»
               «Видимо…»
               «И машину брал, видимо, всё-таки он?»
               «Наверно…»
               «А за рулём он был или ты, когда вы за сеном ездили?»
               «Да оба, мы менялись… Уже поздняя осень была, помню – остановишься, радиатор аж белый весь, холодно было, тем более там, возле Качуга. Мы Качуг проехали немного и там была деревня Попово, вот там мы и грузились…»







                «А гаражи «Сибгеолнеруда» где были?»
                «На 6-й Советской (сейчас улица Лыткина)…»
                «А в «Сибгеолнеруде» какая у тебя цветом «Победа» была?»
                «Коричневая, коричневая… Машина старенькая была, а потом там такой шофёр работал, что он довёл её… Мне сколько эту «Победу» пришлось делать; и двигатель, и потом ходовую я всю перебирал… Зато потом, когда поехали мы с Боровским, он всё сидел, удивлялся, говорил: «…машина как машина, а была…» Вот такие дела…»




     «Двигатель снимали – это в «Сибгеолнеруде» когда я работал, два или три раза снимали. Вот моторист сделал его один раз, я поездил здесь, а потом в Усть-Орду поехал с пассажирами и не доезжая Усть-Орды он у меня застучал. Я потом внатяжку-внатяжку приехал сюда, опять сняли его… Провернуло его, вкладыши провернуло на коленвале который…»
                «А как его могло провернуть?»
                «Слабину дал он и вот когда обороты…»
                «То есть моторист не так затянул его?»
                «Да, слабый был… Ну, и всё… А моторист тогда чё-то на работу не вышел. Колька Соловьёв и говорит: «Да давай сами…» И вот сами разбирали, собирали… Собрали, всё, значит, поставили…»
               «В вашем гараже приспособление было для подъёма?»
               «Там яма была, залазишь туда, откручиваешь всё, потом уже лебёдкой поднимаешь его (двигатель)…»
               «Двигатель чугунный же был, тяжёлый, наверно?»
               «Да ты чё… Ну, потом поставили…»
               «И что оказалось? Вкладыши?»
               «Вкладыши… И хорошо, что ещё не набил я его, коленвал то, а то пришлось бы 
растачивать его; валов то не было в то время, хреново с ними было, растачивали… Эллипс набивает на коленвале…»
               «А чем это чревато?»
               «А всё… Считай вал то потом надо полностью протачивать… Ну, вот, а мы так промерили со всех сторон, вроде ни чё не набито, эллипса никакого нет. Нашли новый вкладыш, поставили, затянули сначала, потом, значит, прокладку туда, раз, маловато вроде, вторую… Вот, сделали…»
               «А прокладки из чего были?»
               «А из металла, типа фольги… Ты можешь одну там, две, можешь, допустим, с обеих сторон там по одной или по две…
     Сделали и я потом то после этого сам разбирал-собирал и всё…»
               «Соловьёв, получается, хорошо разбирался?»
               «А чё не разбирался то, разбирался… Просто не хотел делать, говорил - это не моё. Документы были механика, а делать - он ни хрена не делал…

     Это в «Сибгеолнеруде было… Колька то работал на новой машине, а я на старой «Победе», она цветом коричневая такая была, ближе к кофейному цвету…
     И вот когда сделал всё нормально, с Боровским поедем – машина то идёт хорошо, он и сказал мне: «Золотые руки у тебя, Витька, молодой, а как ты любишь машину…»
               «А до этого ты сам не разбирал? Это в первый раз было?»
               «Нет, не разбирал… И вот, в основном то, я научился у нашего моториста, Коли Пинигина, как, допустим, кольца вставлять, чтобы не сломать их; там ведь не так-то просто кольцо вставить в гнездо, его же надо расширять, кольцо же хрупкое, потом поршень, вот, допустим, поставил его в гнездо, надо ещё посмотреть – шатается он, не шатается. Его основанием вставил и вот так пальцами держишь, а опускаешь когда - он должен постепенно туда идти, не проваливаться, подушка воздушная его должна поддерживать и он постепенно туда и уходит – вот тогда хорошо. А если «бульк» туда – херня это, слабый он. И если не идёт туда – тоже плохо…»
               «А колец сколько?»
               «Раньше было четыре (два маслосъёмных и два газосъёмных). По четыре было, в основном, на грузовых машинах, а на легковых – по три. Вот, мелочёвка, а её же знать надо, не так-то просто…
     Вот, допустим, застучал двигатель (раньше же не было сервисов) и вот молоток на свечи, заводят, бум-бум-бум… и сразу показывает какой цилиндр стучит…»
               «Это так проверяли каждый цилиндр?»
               «Каждый цилиндр…»
               «А если стучит – что это значит?»
               «Вкладыши на коленвале разболтались…»
               «А такое часто происходило?»
               «Ну, как… Если всё нормально сделано – он ходит и ходит…»
               «Сколько он у вас выхаживал, тысяч сто выхаживал?»
               «В то время то это много было, 100 тысяч километров… Это вот когда «волговские» стали выпускать двигатели – они до ста тысяч ходили.  Когда в таксопарке я работал на «Волге», то там даже писали, я помню, что обязуюсь довести пробег автомобиля до двухсот тысяч километров (заставляли брать так называемые «социалистические обязательства»).
     А те (победовские) двигатели, где-то 50-70 тысяч, больше не ходили… И когда начинал стучать – всё, его снимали, не ездили уже…»
                «А что ещё ломалось у «Побед» и «Волг»?»
                «У «Побед» - задний мост…»
                «Ты же говорил, что мосты крепкие были?»
                «Это уже у «Волги» был крепкий, а у «Победы» ещё был слабенький, недоработка была…»
                «Что, чулки у мостов лопались?»
                «Нет, чулки крепкие были…Там другое было - то хвостовик полетит, то планетарка. Видимо, технология металла не та была, не доработанная… А вот когда уже волговские стали выпускать, там – да, те ходили…»
                «А форма чулка у «Волги» та же осталась, что и у «Победы»?»
                «Нет, у «Волги» чулок даже тоньше, чем у «Победы»… Да, чулки то у наших машин лишь в редких случаях деформировались, это вон у немецких машин, у них вон «чулочки» были…
     Когда ломался хвостовик или планетарка – треск такой шёл, когда едешь – он трын-трын…»
                «Прямо на ходу было слышно?»
                «На ходу слышно… Затрещит когда – всё, снимаешь мост, разваливаешь его, смотришь…»
                «И что там обычно ломалось?»
                «Ну, шестерни летели, зубья у них обламывались…
                «Приходилось менять, видимо, полностью?»
                «Ну, конечно, меняли, а там, керосином моешь, чтобы не оставалось ничего… Потом в чулок (?) механизм поставил, а вторым уже закрываешь и болты привёртываешь…»
                «Это тоже всё сами делали?»
                «Ну, конечно, кто…»
                «А передний мост?»
                «А там чё, там только чтобы амортизатор, пружина чтобы была целая, пружины иногда лопались…, бывало, что проседали, просядет, движения то у неё уже мало…, едешь – бум-бум… и бьёт…»
                «А рессоры задние были только?»
                «Задние были и у «Победы» и у «Волги»…»
                «А у «Волги» по сравнению с «Победой», видимо, уже много усовершенствований было?»
                «Ну, конечно… Мост задний хороший был, двигатель, коробка хорошо ходили…Там уже технология металла совсем другая, видимо, пошла, потому, что металл уже не «летел»…»
                «Получается, что и до войны металл был «не очень…»?»
                «Ну, конечно… Всему своё время…»
                «Мы же покупали тогда эти технологии в других странах, а они могли и схитрить, не раскрыть всех тонкостей, да и наша наука и производство ещё были не на высоте…»
                «Вон, возьми «Москвича» то, самого первого, «Москвич-400»… Это же с «Оппеля» всё «слизали», сначала такую же машину стали выпускать, и кузов такой-же и остальное… Это потом уже давай по-другому…, кузов красивее стал, мосты другие, двигатель другой…»
                «Видимо, только после войны произошло кардинальное улучшение технологии производства металлов?»
               «Да, когда сами стали хорошо разбираться в этих процессах…»
               «Значит – «Волга» уже хорошая была машина?»
               «Хорошая… Крепкая, надёжная… Так уже не ломалась, мало ломалась…»
               «А у неё, в основном, что ломалось? Ты же много поездил на них, когда в таксопарке работал?»
               «В основном то всё ходило, только со временем чё-нибудь меняли и всё…»


              «А в «Сибгеолнеруде» у Соловьёва хорошая была машина? Ты помогал ему с ремонтом?»
              «У него то чё, она новая была…»
              «А цвет его машины не помнишь?»
              «Ну, такая, бело-серая…»
              «А много цветов у «Побед» было?»
              «Не помню уже… В основном, были вот эти бело-серые и коричневые. Потом уже всякие разные они цветами стали, а вначале то, конечно, мало таких было, вот серо-белые и коричневые…»









                «В ПОЛЕ В 1955 ГОДУ В ЗАБАЙКАЛЬЕ»


     «А чё, мне понравилось в «поле», чё не работать…»
                «Не ездили там на охоту или рыбалку?»
                «На рыбалку на Онон ездили, сеть ставили. Мы туда поехали, как раз шёл на нерест этот… Там такая речушка впадала в Онон, мы возле этой речушки остановились, между речушкой и Ононом стояли в промежутке, вышли, посмотрели, один там кричит: «О-о…, смотрите, рыба…» Небольшенькие такие рыбы, похожие на окуней, но не окунь, вроде; вот шли они на нерест, так они идут, аж вода шевелится… Ну, и там побежали, у кого-то мешок был с чем-то, вытряхнули, сделали из него быстро бредень, якобы бредень, ну, забрели, подставили, он уже полный… Вытащили, куда её, ну и не стали больше ловить…»
                «Рыба точно с чешуёй и полосатая?  И широкая?»
                «Да, нет, вроде не широкая, с чешуёй, бабы то вот так чистили; на окуня похожа…
     Мы купались в Ононе. Вот так вот заходишь, зашёл, потом оттуда плывёшь по середине; тёплая вода, на ту сторону уплывёшь, там отдохнёшь, а потом обратно опять…
     У одного буровика, значит, он приехал с женой и девчонка у них, дочка, такая небольшенькая, она не ходила, родилась – ноги не ходят, ну, как плети, ага… Ну, вылечила там старуха её…»
                «Старуха с Бырки?»
                «Нет, там на Ононе, там деревушка какая-то, такая небольшая, там верблюдов разводили; у них там, видимо, колхоз или совхоз был какой-то, верблюдов до хрена и вот они по кустам шарятся и на кустах эта шерсть, верблюжья шерсть кусками так висит… Я говорю, во, богатство то, собирай и плети вещи шерстяные…
     И вот чё-то разговорились… Старуха эта и говорит: «А вы привозите нам её (девочку), я посмотрю, может я её вылечу. Ну, вот, потом мы поехали с ними и девчонку с собой взяли, специально уже её повезли. Ну, привезли, она (старуха) говорит: «Ладно, ребятки, оставьте мне её, через недельку приедете…» Ну, вот, мы уехали, значит, она осталась… И знаешь, чем лечила… Вот, молоко, когда перегоняют на сепараторе и вот эта вот сыворотка (обрат) остаётся; вот она делала ванны. В таз нальёт, значит, посадит девчонку туда и сидит караулит. И всё… И вот она несколько таких ванн сделала – она (девочка) стала ползать, и потом пошла…»
                «Может это молоко то верблюжье было?»
                «Я не знаю чьё было, но скорее всего, потому что она нам говорила, что вот обрат в таз наливала…
     И вот мы приехали, значит, она уже ползает, старуха говорит: «Ну, ребятки, придётся вам ещё на недельку, можете даже и две не приезжать, чтоб она уже ходила…» И вылечила, она стала ходить, девчонка… Ну, и вот, через неделю приехали – она уже ходит, так правда держится, но ходит уже. А ведь совсем не ходила, тоненькие ножки, как плети, ё-моё, атрофированные мышцы совсем. Мы так удивились, ё-моё, ни чё себе старуха…»
                «Он заплатил ей?»
                «Конечно заплатил, ну, ты чё, такая радость…»

                «А Дмитриев, начальник вашей партии, что за мужик был?»
                «Ни чё, но такой жидовастый… Я, когда сенокос начался, давай сено возить мужикам, зарабатывал деньги. Ну, я конечно, ставил; купишь там, ну, давай… Он завидовал, видимо, потому, что я зарабатывал…»
                «Он, наверное хотел, чтобы ты делился?»
                «Наверно хотел, чтобы я делился, а я человек такой, жадненький…»
                «Выговаривал тебе, наверно?»
                «Ну, чё-то говорил…»
                «Ты, может, из-за этого и уволился?»
                «Да, нет, ты чё, нет…»
                «А вы жили где? В доме или палатках?»
                «В домах. В Бырке снимали, партия платила; буровики жили у кого-то, мы – у кого-то, начальник тоже у кого-то… Мы сначала то приехали – все сразу туда, где начальник, у них большая хата такая, там остановились. Из брёвен она была и притом такой, продолговатый у них дом и двор большой, там машина стояла…»
                «Это в Бырке всё?»
                «В Бырке, в Бырке… А потом, когда мы с матерью, мы же жили там, там речушка тоже течёт, там у тётки жили. Она одна жила, потом, значит, внучка с ней, а дочь в Борзе работала…»
                «А Шерловая Гора?»
                «А Шерловая Гора… Там воинская часть стояла, танковая часть. Нас один раз пустили туда, Эмилия на горе там чё-то лазила, собирала. Она удостоверение показала…»
                «Прямо там танки стояли?»
                «Танки, потом солдаты, колючка была. Но пустили они нас. Мы, когда к начальнику то пришли, я не помню звание то, мы – геологи, нам надо вот эту гору проверить, ага… Ну, он документы посмотрел, говорит: «Ну, идите…»
                «А где вы заправлялись?»
                «В Борзе, только в Борзе, там нефтебаза была. В бочки бензин наливали, потом в кузов… Ещё солдаты на «Студебекерах» продавали; подъезжает: «…чё, мужики, бензин надо?»  Совсем дёшево продавали, за бутылку он тебе нальёт целиком бак…»

                «У вас же партия была?»
                «Партия, бурили на нерудные материалы, на строительные: песок, глину… Там ручное бурение было…»
                «У тебя на машине что-то было?»
                «Ничего не было, кузов один. Я только возил трубы и всё остальное оборудование. Ещё треножки эти, которые с брёвен были построены. Я потом машиной их вот так натягивал, тянул – они ставили, не разбирая, мы их перевозили с одного места на другое не разбирая. Когда его поставишь – его закрепляют…»
                «Большие брёвна, длинные?»
                «Ну, метров, наверно, по семь, три бревна. Мы их перетаскивали, я их зацеплю за фаркоп тросом и волоком, ну, а чё, корячиться…»
                «Вы большую площадь обследовали?»
                «Ну, как… Там же степь, степь шла от Бырки до самого Онона. Там всё время степь и степь идёт, вот эту степь там и бурили…»
                «А вы не на воду? Может вы на воду бурили?»
                «Нет, нет, на строительные материалы, на песок, на гравий… Когда бурили – они пробы (керн) вот так слаживали в ящики. Там старший геолог – твоя мать (Эмилия) была, начальник партии и буровики и всё…
     Они (партия) здесь были, сначала в Смоленщине, а потом в Большом Луге…»
                «Там у них партия стояла?»
                «Партия стояла…»
                «Она как называлась?»
                «Не знаю, партия да партия, от «Сибгеолнеруда»…
      И вот она (Эмилия) оттуда приехала, с Большого Луга то, мы и познакомились с ней. Вот и всё…
     Потом, я, значит, этого Боровского возил, зам. начальника то, а потом поехали мы с ней (Эмилией) в партию. Я не стал его возить, а собрал машину себе, ЗИС-32, это между ЗИС-5 и ЗИС-30. У машины этой ещё деревянная кабина была, а я её обшил жестью. Я всю машину перебирал, двигатель делали… Едешь – у машины только …(?) на кузове позвякивают. Остальное – ни чё не слышно.
     Я там, в Бырке то, и перетяжки делал сам и всё…»
                «Машину эту своим ходом гнали в Забайкалье или на поезде?»
                «Туда – на поезде…»
                «А ты сопровождал машину?»
                «Я – нет, буровик сопровождал, а мы потом приехали на поезде…»
                «То есть, машину без тебя выгрузили?»
                «Без меня… Мы приехали и стали работать…
     Партия в Бырке стояла, а в Борзю мы ездили (там заправка была) за бензином, сразу брали много, бочонок…»
                «Далеко в Борзю то ехать?»
                «Далеко, конечно…»
                «Партия, получается, небольшая была?»
                «Небольшая…, начальник партии, старший геолог (Эмилия), два техника было и буровики…»
                «Буровиков, наверно, на месте нанимали?»
                «Нет, буровые мастера то с нами приехали, брат буровика и один местный был… Вот их три человека, которые крутили. Я ещё; иногда подъедем – я им помогал, ну, делать нечего…»
                «Это они вручную вворачивали в землю трубы?»
                «Вручную, вручную…, а вытаскивали лебёдкой с тросиком, потом выколачивали керн и в ящики. Ну, и техник этот сидел, сразу фиксировал, записывал, описывал керн…

     Потом к нам топографы в Бырку приехали, съёмку делали.
     Шурфы ещё копали, помню, пробы из них брали; ещё геолог, видимо, приезжал, который смотрел эти шурфы и пробы из них, описывал что-то…

     Уехали оттуда осенью, на поезде, а машина, на которой я работал, там осталась. Туда ещё партия приехала; чем она должна была заниматься – не знаю…»
                «И по приказу машину оставили там?»
                «Да, оставили, другой шофёр стал работать на ней…»
                «Ты ему и передал машину?»
                «Нет, не передавал, мы уехали раньше, так она и осталась…»


                «Может быть рыба, которую вы ловили в речушке, впадающей в Онон, была касатка?»
                «Да, нет, не похоже… Там окунь шёл, с Онона…»
                «А ты говорил – рыба, похожая на окунь. Может касатка всё-таки?»
                «Да кто его знает, тогда в рыбе ничего не понимали…»
                «А вы когда приехали в «поле»?»
                «В конце апреля мы приехали… А это летом было, вот она (рыба) шла на нерест, аж вся вода шевелилась…»

     (Поезд до Бырки. Ехали все члены геологической партии. Обустраивались в Бырке. Гонял машину в Оловянную, чтобы поставить транспорт на учёт, так было необходимо.
      Машину на железнодорожном составе сопровождал брат бурового мастера, он был ещё неженат. А брат его, буровой мастер, был женат и вот у них и была эта девочка, которая не ходила и которую лечила бабушка.
     Треноги из брёвен буровики делали уже на месте, в Бырке.)


                «А речка эта неглубокая была?»
                «Нет, неглубокая…»
                «Вот рыбалка то, подставил мешковину и мешок рыбы сразу…»
                «Там чё, там руками, наверно, можно было ловить…»
                «Окуня же чистить плохо и что, сидели женщины и чистили?»
                «А как же…»
                «А как вы хранили рыбу, посолили, наверно?»
                «Нет, зачем, мы там поели, а потом привезли в партию, раздали да и всё…»
                «А ещё ловили что-нибудь?»
                «Нет, ни чё больше не ловили…»
                «Не было рыбаков у вас таких?»
                «Так, а там вообще никого не было, там деревушка стояла, несколько домиков и всё. Совхоз, где верблюдов разводили, был подальше; это там бабушка лечила девчонку то…»
                «Ты не помнишь, как назывался совхоз?»
                «Ну, где я помню, ты чё… Это от Бырки километров 30 прямо к Онону…»
                «Понравилось тебе там? Весной там красиво, когда цветёт степь, распускаются ирисы, поют жаворонки…»
                «Понравилось, конечно… Красиво… Воздух там хороший…
     Мы ехали как-то, а по пути вот, в стороне – бугорочек вот такой, меньше метра в высоту; я останавливаюсь, говорю: «…чё-то бугорочек там какой-то подозрительный, давайте посмотрим…» Подходим, а с него ключ течёт… И главное – оттекает от него метра на два-три и уходит вода и больше её нет…»
                «Какой-то может священный источник… А там ничего рядом не было: подношений в виде монет, ленточек?»
                «Ни чё не было, чисто совсем… Но мы так удивились; главное – в степи, открытая степь и бугорок и сверху этого бугорка (чуть-чуть сбоку от верха) бежит ключ холодный… Попили мы, помылись…

     А на Ононе, не на самом берегу, а кустам ближе, там кладбище было бурятское (или монгольское, может) какое-то…»
                «У них же шесты такие ставили раньше на могилах…»
                «Там ничего не было, так просто… Ну, и вот, один буровой мастер и говорит: «Витя, лопата есть?» «Ну, есть…» «Давай лопату, может там золотишко лежит… Давай, давай лопату…» Ещё засмеялись, ага… Ну, дал ему лопату, начал он рыть… А чё, там, там ни чё нет, или кто-то раньше там всё вырыл или что-то, непонятно… Даже костей не было…»
                «Может, это и не кладбище было?»
                «Нет, похоже на кладбище… Там такие камни были, вроде как плиты…
     Он ещё говорил нам: «…а вы что, не читали, что Чингисхан захоронен где-то недалеко от Онона, а тут тоже могли кого-то из его войска захоронить и там золото…»
                «Интересно, что костей не нашли… А он глубоко копал?»
                «Да не сказал бы, что глубоко… Да ему скоро надоело копать, плюнул он потом, так зарыл и всё… И никакого золота…»

                «Вы в партии мясо верблюдов не ели, не покупали?»
                «Нет, мы только корову купили у бурят на всю партию… С ней история вышла; думали, что она не стельная, такая большая корова, ну, вот, а когда закололи – у неё телёнок был… Они, как… а-а-а…, буряты то…
     Мы с удовольствием это мясо ели, молодые тем более…»
                «А баранов?»
                «Нет, не покупали, не все её едят, я так её не любил, эту баранину…
               
               
     Подрабатывал я только когда сено началось; я несколько машин вывез и всё, больше то там ничего не было…


     Было два буровых мастера. Из местных набирали только работяг. Один буровой мастер приехал с женой и ребёнком (вот с этой больной девочкой) и у него ещё брат был – простой работяга; вот он так и ездил с ним, с братом. А второй – просто буровой мастер и к нему бригаду набирали…»
                «А кто керн описывал?»
                «Техник-геолог, женщина. Она, кажется, училась вместе с Эмилией в техникуме в Алапаевске; хотя, может она и не с Алапаевска была, а местная, с Иркутска, но факт тот, что техник-геолог была. Вот она сидела и всё время описывала пробы. Вот так две буровых стояли и она всё время писала…
     Моя одна машина обслуживала две буровые… Вот эти треноги, я их и поднимал и всё машиной…»
                «А как они скреплялись эти брёвна? Сверху?»
                «Да, вот два бревна, а в середине ещё одно бревно…»



     Сын Смирнова (врача) работал топографом в «Сибгеолнеруде». Он ещё боксом занимался. И приезжал к нам в партию (в Бырку). Я, когда бурильщики бурили скважины, помогал им иногда (делать то нехрен было)… Крутили то вручную и я вот помогал крутить этот бурильный ворот. Буровой мастер ещё удивлялся, говорил: «Витька как навалится – бур у нас туда всё равно, как…
     Ну, и вот… Сын то врача этого (топограф) иногда подойдёт ко мне, раз меня, а я, значит, стою, хоть бы хрен, ну и говорю: «…чё, побоксоваться хочешь, так я могу и в рыло дать…» Он говорит: «Нет, не надо…»




                «Мама вспоминала, что когда вы были в «поле» в 1955 году, то один раз ты за рулём так напился, что даже её не узнал… Ты дверку машины открыл, смотришь на неё и спрашиваешь: «А где Эмилия?» Это правда? Так и было тогда?»
                «Да, нет, узнал я её, конечно… Это я просто так, шутка была…»
                «Но вы напились же тогда?»            
                «Ну, тогда многие напились, а я выпивши просто был… «Поле» - это как праздник же для многих; там приехали не столько работать - сколько погулять, попить…»
                «Начальник вашей партии тоже, видимо, выпить любил?»
                «Ну, конечно…

    Я тогда ехал потихонечку, всё нормально… Подъехал, Эмилия в кабину заскакивает…, ну, я и разыграл представление, спрашиваю её: «…тебя как звать?» Она: «Ничего себе…»



     От Бырки то, когда поедешь на Онон, вот степь, ни чё нет и вот бугорочек такой небольшенький. Подъезжаем, а оттуда ключ бьёт, так интересно и главное – вода то вот отходит, ну, метра 3-4 и раз, и нету, опять она в землю уходит. И это в самой степи; так мы удивились… Попили ещё, холодная вода, обыкновенная ключевая вода…
     На Ононе мне понравилось… А сколько там шерсти верблюжьей, ё-моё, на кустах. Там же держали верблюдов специально на шерсть. Они по кустам лазят и на кустах такие комки их шерсти… Вот не догадались, надо было собирать…»
                «А сети вы не ставили?»
                «Нет…»
                «А кто-нибудь ловил у вас?»
                «Да, никто, рыбы надо – к местному любому заходи…, у всех рыба есть… Купались зато от души, заходили туда подальше, потом оттуда плывём; вода тёплая…
Местные не в самом Ононе ловили, а там речка впадала в Онон, вот в эту речку она заходила. Мы то не видели, они рассказывали, когда вот она весной идёт на нерест, вот эта речка вся шевелится, подходи и руками бери…
     И дочь вот у бурового мастера вылечили. Она не ходила – ползала, когда её увезли к старухе. А когда домой обратно с поля поехали – она уже бегала. Мы, когда спросили, а чем вы лечили, она сказала, что вот, молоко на сепараторе прогоняла и вот обратом этим, я её садила в этот обрат, прямо в тазик, она какое-то время посидит – я потом вытаскиваю, обтираю, одеваю одежду тёплую, чтобы её прогревало и кладу в постель. И вот за неделю вылечилась, стала ходить, ну, сначала, еле-еле, а потом расходилась и всё…»
                «Родители, наверно, на «седьмом небе» были от радости?»
                «Да ты чё…»
                «А вы как про неё узнали?»
                «Да разговорились с каким-то мужиком местным, мы чё-то разговаривали, потом он на девочку то посмотрел, а та только ползает, он говорит, а чё она, вроде большая, а не ходит. Да вот, болеет… Вот идите, говорит, она лечит… Ну, и пошли к ней…»


     «Вот мы когда в партии были я два раза делал перетяжку сам…»
                «Стуканул двигатель?»
                «Нет, он не стучал, я своевременно делал…»
                «А как ты знал, что уже надо делать перетяжку?»
                «Он не стучал, ни чё, я заранее делал; проходит какое-то время – вот снимай картер и делай, недожидаясь…»
                «Там же ничего не надо дополнительного – просто подтянул и всё?»
                «Не надо, только прокладки там убираешь и потом подтягиваешь, чтобы он (?) плотнее был и всё… И чтобы, допустим, не придавил ты его (?), не тугой сделал, там же тоже надо…»
                «Это всё вручную делалось? Руками?»
                «Ну, конечно, всё руками шевелишь там, щупаешь…»
                «В партию ты ездил на какой машине?»
                «На ЗИС-150, но ещё с деревянной кабиной…»
                «Это на этой машине ты двери жестью обшил, да так ловко, что Косовичу понравилось?»
                «Да,да…»
                «Ну и как в поле показала себя эта машина?»
                «Ой, да ты чё, там все удивлялись, говорили, что идёт – только кузов слышно, что побрякивает, а так не слышно… Ну, я следил, конечно, за машиной…»
                «Ты один год только в поле ездил?»
                «Лето только, потом там приехали другие, мы им передали, вот, а сами, значит, домой…»
                «На поезде?»
                «На поезде…»
                «А потом она пришла обратно эта машина в гараж?
                «Не знаю, я потом ушёл… Ну, наверно, она же числилась то здесь, там же временно её ставили на учёт…»
               








                «ТОЧНАЯ   МЕХАНИКА»


     «Я потом поступил на музыкального мастера учиться. Когда приехали с поля – я уволился, чё-то решили так. Я вычитал объявление, я же любитель этого, я и говорю, что я, наверное, пойду выучусь и брошу это шоферское дело. Она (Эмилия) говорит: «Иди, учись…»
     Сначала я сдал на 4-й разряд, а потом на 6-й сразу, дали мне 6-й разряд. На 6-й то я баян там ремонтировал; мы же полировали сами же, руками, ни какими ни пистолетами, ни чё… Чёрные политуры были специальные. Я его (баян) так отполировал…, они, как только комиссия то пришла, посмотрели, начальник то этот (председатель артели) говорит: «… 6-й класс и не меньше…»  Оценили, чё, я же нормально и настраивал и мех целиком делал сам, сам всё делал… А как магнитофоны стали – всё, работы то меньше, а нас три мастера сидит, да с той стороны рынка двое; ну, где столько инструмента… Это раньше всем работы хватало, две мастерские было… И не стало работы. Я потом говорю, ну, ладно, ребята, вы работайте, а у меня есть ещё одна специальность…»
                «Не жалко было?»
                «Ну, жалко, а чё сделаешь…»
                «Может, ещё куда-нибудь надо было, самому играть…»
                «Как играть? Там полно было баянистов…
     Начальник наш (председатель артели), я ушёл когда, уволился, он потом хватился, надо было, говорит, чтобы он учился по пишущим машинкам, надо было его перевести, переквалифицировался бы и всё. У них то всё время работа была. Машинки, арифмометры, всё они ремонтировали…»
                «Но это же тебе неинтересно было?»
                «Мне, конечно, неинтересно было… Там музыка, а тут…»
                «А аккомпанировать кому-нибудь не пробовал?»
                «Да ты чё, там до хрена баянистов, которые заканчивали музыкальное училище, а я чё, самоучка…



     Раньше руками же их полировали, а на заводе – распылителем. А в мастерской то мы их полировали вручную, олифили… Ты же его (инструмент) разбираешь полностью, потом, значит, зашкуриваешь его, где-то ошпаклюешь, потом опять зашкуриваешь, а потом начинаешь уже полировать, вот… Специально продавали бутылки с чёрной политурой…»
                «Помню, что её пили ещё, эту политуру. Соль в бутылку с политурой
добавляли и она сбивалась в комок… А спиртосодержащую жидкость, которая оставалась в бутылке, вот её и пили…»
                «Это не чёрную политуру пили, это коричневую пили… Раньше же фабрики не только баяны чёрного цвета выпускали, но и коричневого; вот коричневый баян и полировали такой политурой…»
                «А почему её (политуру) пили? Водки не хватало?»
                «Денег не хватало, политура в два раза дешевле, хотя она и на спирту была… У нас в «Точной механике» мужик один работал (ремонтировал пишущие машинки), так он без «этого» не мог уже, у него даже руки тряслись, пока не «дёрнет»; а денег то, видимо, тоже не было ни черта. Он так подойдёт ко мне и: «…Витя, политурочки подлей чуть-чуть…» Я ему вот так (с четверть стакана) налью политуры. Он сначала туда соли, и бутылку мотает, мотает…, там комок такой тёмный собьётся и жидкость мутная…. Он жидкость эту процедит через марлечку, потом разведёт водой и… чирик, «дерябнет»… Посидит потом…»
                «Всё равно, это же – яд!» 
                «Ну, яд, конечно, уж тут-то гольный яд, чё там говорить…»
                «Он у вас в «Точной механике» работал?»
                «В «Точной механике», по пишущим машинкам…»
                «Там и пишущие машинки ремонтировали?»
                «Да, мы инструменты музыкальные ремонтировали и пишущие машинки, и арифмометры, были два специалиста по вскрытию сейфов и замков, два человека – по ремонту и настройке роялей и пианино (они в мастерской не работали – ходили по
домам)…»
                «Так у вас солидная организация была?»
                «Конечно, ты чё… Она большая, большая была, эта артель «Точная
механика»… Часовщики все к нам относились, мастерские по часам то, ручные часы ремонтировали… У нас много где мест то было…»
                «А духовые инструменты ваша артель ремонтировала?»
                «Нет, наша артель не делала, да раньше их никто не делал… По крайней мере, я такого не знал…»
                «А где у вас головное предприятие было?»
                «На Урицкого, там контора была у нас, а где я сидел – это мастерская была. Там нас трое сидело, мастеров по ремонту баянов; была ещё мастерская наша, на углу Тимирязева и Литвинова, там тоже, значит, сидел мастер… Но там небольшое такое помещение было… Вот и всё, по музыкальным инструментам – это всё только у нас было. Остальные все: часовщики, специалисты по ремонту пишущих машин, арифмометров, вскрытию замков… Артель большая была…»
                «А как ты узнал о ней?»
                «Случайно, случайно… Вот автобусная остановка как раз вот здесь, где мастерская была, автобусная остановка в Рабочее. Я подхожу на автобусную остановку и объявление на доме на этом. Я читаю, а там требуются ученики по ремонту музыкальных инструментов. Я домой приехал, вот, с Эмилией посоветовался, говорю, что есть объявление такое… Она: «Если ты хочешь учиться, езжай…» Я, значит, сажусь, приезжаю сюда к ним, вот, а там этот, заведующим цеха он назывался, и говорит: «Да, берём… Но у нас конкурс, уже записалось семь человек, вы будете восьмой. Вот наберём десять человек – потом сделаем конкурс; вас проверят и выберут из вас два человека, нам два человека нужны… Заходите каждый день и проведайте, как только наберём десять человек – сделаем конкурс с комиссией, тогда и выберем из вас кого-то…»
                «Ты в это время ещё работал?»
                «Я работал ещё… Когда набрали они эти десять человек – собралась комиссия; с конторы пришли люди, вот этот мастер с той мастерской пришёл, потом председатель этой артели «Точная механика», в общем, настоящая большая комиссия… Ну, и всё, стали нас слушать, у кого какой слух, кто как играет… Там мастер (Иванов Аркаша) отвернётся, возьмёт ноту, а ты должен взять инструмент и сыграть эту ноту…  Короче говоря, из всех выбрали только двоих: меня и ещё одного парня… Те, кто в комиссии то были, посовещались, «пошептались» там, потом назвали наши фамилии и объявили: «…ну, вот эти нам подойдут…»
                «А остальные претенденты, что намного хуже были?»
                «Ну, конечно, раз не прошли. А потом – я же уже в «годах был», (28 лет), а те то – молоденькие были… Хотя – нет, один человек, был, был постарше меня…
     Ну и всё – стал я учиться; меня оставили в этой мастерской, а второго парня, которого отобрали, отправили к мастеру, который работал на углу Тимирязева и Литвинова…   
     «Начальник цеха» то нашего, потом мне говорил: «Вот, видишь, как мы угадали… Способный ты мужик…»  А я чё, быстренько, раз…, через несколько месяцев с учеников уже на 4-й разряд сдал, а меньше чем через год - на 6-й…

     Я так его сделал, этот баян, вот стоит как новенький…»
                «Это чей был баян?»
                «Ну, чей-то, заказчика какого-то…
     Они как посмотрели…, всё, 6-й разряд!»
                «Это самый высокий у вас был разряд?»
                «Самый высокий… Это последний у нас разряд был, по 6-му разряду и платили хорошо…»
                «У вас же сдельная работа была?»
                «Сдельная, конечно… Вот, сколько сделаешь…»


                «Вы прямо там, в мастерской, и ремонтировали баяны?»
                «Ну, да, конечно…»
                «А вы во сколько начинали работу?»
                «Мы с 9-ти работали и до 6-ти вечера, всю неделю, кроме воскресенья…»
                «Целый день в помещении… Не уставал?»
                «Не знаю, мне вот нравилось… Потом…, вот я сделал - заказчик пришёл, садится, берёт его (баян), пробует, играет… Мы же это всё слушаем…
     А сидели мы как… Сидел я, Коля Петров сидел рядом со мной, а Иванов Аркашка сидел в другом кабинете (это музыкальные мастера). Учителем моим считался Иванов Аркашка, но учился я больше у Петрова Коли…»
                «А почему не у Аркадия?»
                «Подпивал он…, всё время подпивал… Вот почему, в основном, меня и учил Коля Петров; он мне показывал как что делать, про тонкости все рассказывал…»
                «И ничего от тебя не утаивал? Про всё рассказывал и всё показывал?»
                «Нет, ни чё не скрывал…»
                «Он твоих лет был или старше?»
                «Нет, старше…
      Коля со своей супругой работали в нашей филармонии. Она у него была воздушной гимнасткой, а он был профессиональный баянист. Они в составе бригады вместе ездили по районам области и давали концерты. Но потом чё-то решили не ездить больше, может из-за того, что возраст у жены… Вот так он и стал работать в мастерской и… учил потом меня…»
                «А у него тоже был разряд?»
                «Конечно, он мастер 6-го разряда был…»
                «Тебе там нравилось, видимо… И творческая атмосфера и - самое главное – работа по душе…»
                «Конечно, ты чё… Мне нравилось это дело…, музыка, баяны… Потом к нам же из филармонии приходили те же аккордеонисты, когда у них с инструментом неполадки возникали; мы же им делали… Нам же, пожалуйста, в филармонию приходи в любое время, что бы у них там ни шло, контрамарка всегда, смотрите и слушайте бесплатно…»
                «Здорово! Глядишь – так и к высокому искусству мог приобщиться…»
                «Вот не пришлось, не пришлось…»
                «Ну, и что, когда работали – посещали филармонию?»
                «Ходили, несколько раз ходили…, в основном, чтобы баянистов послушать. У них баянистом в филармонии тогда Виктор Вылупаев (?) работал, хорошо играл… Вот мы «на него» ходили, на приезжих баянистов. Когда они выступали, нам интересно было и послушать их, и на инструменты их посмотреть; инструменты разные же были, а раньше только вживую можно было посмотреть…»


                «Вот статья заработка – покупать инструменты, которые были не в порядке, ремонтировать их и продавать…»
                «Можно было, так мы – дурачки…

     Коля Петров у кого-то из тех, кто приходил к нам делать ремонт, купил по дешёвке баян итальянский. Это был инструмент, совершенно не похожий на всё, что мы видели раньше… По форме это был самый настоящий ящик, такой высокий и широкий; «пуговицы» с правой стороны и с левой – всё, как у обычного баяна… Но – ящик, необыкновенный, но ящик… Звук я не помню у него; хотя играть то играл Коля на нём, он его здесь «сделал» и унёс домой, а потом, наверно, продал кому-то…

     Всякие разные инструменты приносили к нам в мастерскую; и хорошие были баяны, и «говённые»… Аккордеонированные баяны иногда приносили на ремонт… Разные, разные были…»
                «Нравилась тебе эта работа…»
                «Нравилась… Ну, чё там, делаешь, делаешь…, потом собрал, берёшь – поиграл, потом Коле (Петрову) даёшь: «…на ка, ты поиграй…» Тот берёт, играет…Конечно, это же интересно, чё там говорить. Или, когда баянисты приходили к нам, им тоже: «…ну, давай, бери, играй…» Они тоже – садились, играли…»
                «Они у вас ремонтировали свои инструменты?»
                «Ну, конечно, у нас, а кто им будет ремонтировать… К нам, в мастерскую, приходили…»
                «А рояли, пианино, это уже другие мастера настраивали и ремонтировали?»
                «Это уже другие мастера нашей артели… Их два мастера было, они отдельно от нас работали, да их и в мастерской то почти не было, они же у заказчиков по домам делали; им только адрес и нужен был, инструменты они с собой носили… Придут, отремонтируют, настроят… В основном, они настройкой занимались, пианино быстро расстраивались…»


     «У моего (баяна) тембр красивый такой, а голос чистый-чистый… А некоторые (баяны) бывают такие «визглявые», а у каких-то голос глухой…»
                «Получается – нет абсолютно похожих инструментов, все инструменты индивидуальны…


       А в Иркутске в то время был магазин деталей для тех же меховых инструментов: баянов, гармошек, аккордеонов?»
                «Нет, ничего не было, только наша мастерская была и всё, точнее, две мастерских нашей артели. Вторая находилась на углу Тимирязева и Литвинова, отдельный такой домик, как избушка, стоял…

     Обидно, вот только вроде поступил туда, где нравилось, к чему душа лежала и… затык…»

                «А когда уволился и на другом месте работал – заходил в мастерскую, проведал «своих» мастеров?»
                «Заходил, а как-же…»
                «Твои» там так и работали?»
                «А куда они? Аркаша и Николай так и остались. А вот мастерскую, которая находилась на углу Тимирязева и Литвинова, её вот закрыли, мастер тот и ученик уволились…»
                «Получается, что на весь город одна мастерская с двумя мастерами и осталась?»
                «Получается, что так…»
                «Но ведь инструмента, тех же гармошек, меньше не стало у людей?»
                «Всё равно, как переключились люди на магнитофоны - стали меньше сами играть…»


      «Наша артель «Точная механика» ещё и ремонтом часов занималась; ремонтировали пишущие и счётные машинки-арифмометры. Ещё два человека сейфы и замки вскрывали, когда хозяева (или организации) сами не могли открыть или теряли ключи…»

     «Контора артели «Точная механика» находилась на Урицкого; если от рынка, то по левой стороне, за ГАИ… В том помещении ещё зал большой был, там ещё собрания нашей артели проходили…Там же и бухгалтерия была и склад. Мы там и зарплату получали и всё «причендалы» для ремонта наших музыкальных инструментов. Там же и другие мастера артели получали всё необходимое, те же часовщики, допустим…   
     Что интересно, среди часовщиков русских не было, одни евреи работали… Почему-то как-то в глаза это сразу бросалось, что ни часовщик – то еврей…  Среди остальных мастеров (по ремонту музыкальных инструментов, пишущих машинок и всего остального) – разные по национальности были, но, в основном, русские…»
                «А почему – все часовщики – евреи были?»
                «Видимо, это традиционная их «вотчина» была, как и золотишко и драгоценности… Часы, как ни крути, это же дефицит тогда был; а иметь часы – престижно считалось… Может и перепродавали что-то из ворованного, кто про это знает…


     У нас на Дзержинского большой одноэтажный деревянный дом был… Он стоял между аптекой № 1 и домом Кузнеца, рядом с остановкой автобуса (помню, что в окна мастерской иногда заглядывали те, кто стоял на остановке). Вот это и была наша мастерская, в этом доме мы и работали…

                «А ваш дом, в котором была «Точная механика», он примыкал к дому Кузнеца?»
                «Нет, не примыкал…»
                «А он длинный был?»
                «Он туда, во двор был вытянут; а к Дзержинского он торцом стоял…»
                «То есть, он длиной был в ограду, а торцом сюда выходил?»
                «Да, да… И он, вроде, ближе к аптеке был, а не к дому Кузнеца. У нас всего два окна выходило на улицу, на Дзержинского, а остальное всё там было, во двор там окна…»
                «А где Яша жил?»
                «А тут, во дворе, ещё были дома-бараки одноэтажные и в одном из них и жил Яша (это был «жактовский» дом, не его). И вот с торца было два окна и справа (с Дзержинского же) была дверь с крыльцом. Во дворе с левой стороны дома было два больших окна, за ними ещё два больших окна. А правая – глухая стена…»
                «А ты где сидел?»
                «А вот, как заходишь и слева окно, вот я там и сидел…»
                «То есть, у вас перегородок не было?»
                «Нет, всё одна была…»
                «А где управляющий сидел?»
                «Он сидел с этими, которые по пишущим машинкам то…
     А наши были три окна, Иванов, Петров и я …»
                «А вывеска висела на вашей конторе?»
                «Висела, висела, «Точная механика», прямо на дому… И остановка здесь же была автобусная…»
 

     «Наш дом был красивый, с резьбой…

     На торце дома (который выходил на Дзержинского) было два окна и дверь…Одно окно (слева) большое было, а второе, промежуточное (между большим окном и дверью) было наполовину меньше…, и за ним (справа) уже дверь была с крыльцом…

     Я сидел у двери, возле маленького окошка, у большого сидел Петров, а за ним (у большого окна левой стены дома) сидел Петров. За ним уже работали те, кто занимался сейфами и замками. И вот место у одного окна принадлежало им, столик там стоял… А с противоположной стороны – механики по пишущим машинкам… И два человека числились, но они у нас не сидели – это настройщики роялей и пианино. Они дома заявки получали, всё дома, но, конечно, иногда то они заходили к нам там, вопросы какие решали, ага… А так они не были в мастерской…»
                «А вот ты говорил, что когда с Севера то приехал, то заходил к ним. Это во второй половине 70-х было, скорее всего, и дом этот стоял ещё?»
                «Да, дом был, а потом его моментом чё-то не стало, снесли…»
                «Ваш дом, видимо, к аптеке всё-таки примыкал?»
                «К аптеке…, вот той, глухой стеной и примыкал к ней… И крыша, вспомнил, фасонная такая была… За нашим домом стоял бревенчатый одноэтажный дом, который примыкал уже к дому Кузнеца; тоже красивый был, с резьбой и он вдоль Дзержинского стоял…»
               


     «Комната одна была, большая, общая…»
                «На тринадцать человек?»
                «Постоянно находились в доме только те, кто ремонтировал пишущие и счётные машинки, ещё мы, да заведующий наш. А остальные в «бегах» были; те, кто сейфы вскрывали – они уходили в банки, кто рояли и пианино настраивал – по домам заказчиков…
     5 человек ремонтировали пишущие и счётные машинки, 2 человека – замки и сейфы открывали, нас трое было, 2 человека, которые ремонтировали и настраивали рояли и пианино (числились от нашей мастерской). Вот, 12 человек…, а 13-й – начальник нашей мастерской, мы звали его «начальник цеха». Вот он вёл кассу, принимал деньги у заказчиков, рассчитывался с ними… У заведующего касса в столе была; он деньги туда, на замочек закроет и всё…»
                «И каждый вечер ходил сдавать деньги?»
                «Ну, может, каждый вечер, а может и не каждый вечер… Кто его знал…»


     Стоял у нас в мастерской и телефон. По нему, в основном, заведующий с нашей конторой на Урицкого да с председателем артели общался; мы то почти и не пользовались, личных телефонов в то время очень мало было… 

     В мастерской у нас прейскурант висел, цены указаны были. Туда входила стоимость деталей, если меняешь и стоимость работы мастера… Вот приходит к нам человек с баяном; ты инструмент посмотрел, видишь, что надо, допустим, наклепать столько-то полос и сделать настройку. Ты вписываешь это всё в бланк, подсчитываешь, сколько всё это будет стоить и бланк этот отдаёшь заказчику. А он уже решает – делать ему ремонт или не делать…»
                «А что, бывали случаи, когда отказывались от ремонта?»
                «Бывали, конечно… Раньше цены на ремонт хоть и маленькие были, но и их не все могли себе позволить…»
                «А сколько стоил в среднем ремонт баяна или гармошки в середине 50-х годов?»
                «По-разному… И по 10 и по 20 рублей было…»
                «А баяны сколько стоили тогда?»
                «Не меньше 100 рублей стоил нормальный баян, а хороший – так и 200, и 300 рублей стоил…»

                «Заказчик сразу оплачивал стоимость ремонта?»
                «Почему сразу, мог и потом оплатить, когда приходил за отремонтированным или настроенным инструментом…»
                «А в этом бланке указывалось, что такой-то инструмент принят на ремонт таким-то мастером?»
                «Нет, ничего такого не было…»
                «А как ты извещал заказчика, когда инструмент был готов и его можно было забрать? Телефонов тогда ведь очень мало было…»
                «А когда я принимал, тот же баян в ремонт – я говорил, что, допустим, придёшь через недельку и всё…
     Когда он приходил к нам через неделю – мы его приглашали: «… проходи сюда, садись, на... тебе, баян…, пробуй…» Он попробует, поиграет и если претензий нет – идёт платит заведующему…»



     Я оттуда же (с поля 1955 года) один баян привёз, с рук купил; предыдущий хозяин купил, а играть не мог ни хрена, вот и продал… Я средне так играл в то время, но играл…
    Это был уже настоящий баян, а не полубаян, какой мы с отцом на барахолке после войны купили. Баян «шуйский» был, Шуйской фабрики; цвет его такой…, между красным и коричневым…»
                «Ты долго на нём играл?»
                «А пока в мастерской по ремонту инструментов не стал работать – он всё у меня был. Когда стал работать в мастерской – приобрёл там другой баян, с рук тоже. Этот уже «ленинградский» был, зелёный такой…»
                «Кто-то принёс, видимо, к вам, в мастерскую, но прикинул и решил, что лучше продать, чем ремонтировать?»
                «Ну, да… Принесёт в ремонт, а когда посчитаешь ему за детали, за работу, он и спрашивает: «… а не лучше ли продать его…»  Ну, и если хороший баян, то говоришь: «…давай, я возьму…» Потом сделаешь его, перепродашь…, вот немного и подзаработаешь…»
                «И часто так делали?»
                «Ну, бывало… И вот этот зелёный баян Ленинградской фабрики я так себе и купил; отремонтировал и на нём играл, пока сам баян свой не сделал в 1957 году. С тех пор - мой баян со мной уже 62 года…»
                «Выходит – за всю жизнь, кроме своего, собственноручно собранного, баяна – у тебя четыре инструмента было: гармошка, полубаян, коричнево-красный «шуйский» баян и зелёный «ленинградский»?»
                «Получается, что четыре…»
                «Вот когда ты приобретал баян, то что ты делал с предыдущим инструментом? Продавал его?»
                «Я их в комиссионный магазин сдавал…»
                «А где находился тогда этот комиссионный?»
                «На Урицкого он был, если от рынка идти – то на левой стороне улицы предпоследнее здание перед улицей Карла Маркса; там ещё сапожная мастерская была (обувь ремонтировали), швейная мастерская, ещё что-то…»
                «В тот магазин только музыкальные инструменты сдавали?»
                «Всё, всё туда сдавали…, и шубы, и костюмы, и одежду… Всё тащи – всё принимали…»
                «И быстро покупали?»
                «Быстро… Товаров же мало в стране было…»
                «А цену кто назначал?»
                «Сам я назначал, я примерно знал сколько такой инструмент может стоить… Я только баяны туда носил, больше ничего не сдавал. Раньше то просто было – пошёл, сдал, да и всё…»
                «А какой из инструментов (которые были у тебя) тебе нравился больше всех? Ну, кроме собранного тобой, разумеется…»
                «Шуйский», который я в Забайкалье в 1955 году купил… У него строй такой, русский… Он не пищал, как эти, аккордеонированные пищат-визжат, на них играть то противно, не люблю я это визжание; то ли дело русский строй, вот возьмёшь такой баян – аж приятно…, и играть приятно, и слушать…, даже душа поёт…»


     «Мне вот нравилось с баянами…»
                «Ты чувствовал – твоё?»
                «Да…»
                «Ты мог бы, может, и свою мастерскую?»
                «Нет, как говорится «овчинка выделки не стоит», свою то мастерскую держать. Раз уж в этой мастерской работы не было…»
                «Нет, если бы спрос был…»
                «Ну, если бы спрос был…, ясно… Петров то Коля, он же в Кузнечных рядах свою мастерскую держал, лично дома сидел…»
                «То есть, он там работал и тут ещё?»
                «Нет, это брат его там работал, а он – тут…»
                «То есть, они оба музыкальные мастера были?»
                «Оба… И у брата в Кузнечных рядах была мастерская по ремонту гармошек, баянов… Он там сидел, а Коля, значит, здесь вот сидел, с нами.»
                «Ты не был в мастерской у брата Коли Петрова?»
                «Нет, не был и брата его я в глаза не видел…»
                «У брата то и лицензия была, видимо?»
                «Ну, да, лицензия, всё было…

     Тут нас трое сидело: Аркашка Иванов, Коля Петров и я. Учитель то мой, Иванов Аркашка, он же «подпивал» часто… Иногда он «нажрётся и или домой уйдёт, или в мастерской где-нибудь завалится. Ну, и вот… Если что-то мне непонятное – я к Кольке (Петрову), он мне показывал, как делать, в основном меня учил Колька (Петров), а не Аркашка, хотя он считался моим наставником… Коля Петров моложе Аркашки был, Аркашка старше был, но пил сильно…»
                «А почему?»
                «Ну, не знаю… Вот делает кому-нибудь – угощают его после работы, допустим…»
                «То есть, после халтурки какой-нибудь?»
                «Да, после халтуры… Как мастер то, он же очень хороший был…»
                «А тебя угощали, когда ты уже дома работал?»
                «Когда дома то, заказы то приносили, приносили и бутылку, но я отказывался, я знаю, что только начни…»



     «Вот и в мастерской тогда работы не стало и всё, чё делать?»
                «А что, сразу заработки упали?»
                «Упали заработки…»
                «А так ты больше получал в этой артели, чем на машине?»
                «Ну, конечно больше…, я там зарабатывал, да дома ещё халтурил…»
                «Может просто подождать надо было тогда?»
                «Вот надо было, но кто его знал…»
                «А может по машине уже соскучился? Могло быть такое?»
                «Могло… У меня душа транспортника, путешественника…»
                «Да, ты ещё молодой был, душа звала в дорогу…»


                «В «Точной механике» ведь никакого карьерного роста не было, кроме чисто профессионального?»
                «Не было, какой там карьерный рост…, нет, конечно…»
                «Ты мог только сам совершенствоваться как мастер и всё?»
                « И всё… И дома вот, пожалуйста, ты можешь чё-то выделывать, там чё-то сочинять, туда-сюда вот, а больше то ни чё там такого не было…»





                «Ты говорил – у твоей гармошки «летело» два голоса?»
                «Да, два голоса…»
                «Голос - это вот сама тоненькая пластиночка, которая наклёпывается и  вибрирует, создавая звук?»
                «Да, да…»
                «И что, она может ломаться? Видимо, от сильного и резкого движения воздуха в инструменте, когда его растягиваешь…»
                «Хоть там и наклеена лайка, чтобы, допустим, в одну сторону тянешь  - она должна петь, а во вторую сторону тянешь – она должна закрыться…»
                «А русский стиль…, там же на два голоса…»
                «Там другое совсем…
     И вот, прежде чем туда её приклепать – ты же её подтачиваешь в середине, где она должна вибрировать, а потом уже ты начинаешь подстраивать, если ниже надо – тут немножко, выше надо – кончик этот подпиливаешь и всё… И бывает, что когда голос то точишь – бывает, что ты его чуть переточил и он потом, когда начинает работать и он поднашивается и ломается. Это за заклёпкой ты подтачиваешь, а иначе он петь то не будет у тебя…»
                «А я думал, что сразу наждачкой подтачиваешь?»
                «Нет, там напильником сидишь… Подточишь – там такая лопаточка, чирик… и к уху и слушаешь, ты же примерно то знаешь какой звук то…»
                «Это как с камертоном, получается, работать?»
                «Ну, да… Но мы камертонами не пользовались, настрой одного инструмента чуть повыше, другого – чуть пониже, а точно по камертону то… Если он в оркестре играет – там другое дело, там по камертону надо настраивать, а мы то – чтоб он (баян) играл нормально и всё; а он там может выше камертона или ниже камертона – это роли не играет, когда ремонтируешь то инструмент, так под инструмент только и всё…»
                «То есть, вы там с камертоном не ремонтировали?»
                «Не, не, всё на слух, подточил, дзынь…, слушаешь, ага, ещё подточу. По октавам берёшь, да и всё, ты ведь когда точишь – к октавам приспосабливаешься, как октавы звучат… и всё… А там, если по камертонам то, ой…, там будешь сидеть с этим ремонтом…»
                «Значит, только те, которые в оркестре с камертоном, так как там врать нельзя, иначе он собьёт весь оркестр?»
                «Конечно…, там только с камертоном…»
                «А так для себя – только лишь бы совпадала нота и всё?»
                «И всё… Ты же не будешь перестраивать его (баян) весь, зачем это нужно, ты потом и на хлеб не заработаешь…»
                «То есть, подделал, чтобы также звучало примерно и всё?»
                «Да, да…»
                «Тем более, то на гулянках то чё им там…»
                «Да, конечно… Или он сидит дома один, пиликает, ему какая разница, лишь бы подбирать…»
                «То есть, в основном, ломался этот…»
                «…язычок…, или сильно растягивали (меха) или со временем уже металл уставал и он поэтому лопался… Мы раньше то сколько их клепали…»
                «А вам выдавали этот материал?»
                «Выдавали…»
                «А он разной толщины металл то был?»
                «Одинаковый…, нет, басовые разные шли; басовые там толстые такие были, а эти все одной толщины. У меня где-то есть…»
                «Басовые толстые, но она тоже одного размера шла?»
                «Ну, да, тоже одного размера…»
                «А эти как назывались? Те – басы, а эти – пуговицы, что ли?»
                «Не знаю, мы их никак, правая рука и всё…»
                «А басы называли?»
                «Их называли «басовая партия»…»
                «А металл, из которого голоса? Дюраль, медь или ещё что-то?»
                «Есть дюралевые, а есть латунные, а ещё раньше были медные. Сама пластина шла, на ней клепали вот это всё…»
                «У медного, наверно, и звук другой был?»
                «Да не, почти такой же… А дюралевые то стали, это начали, слизали после войны с аккордеонов и вот каждая отдельно. Но это хорошо, конечно, удобно для ремонта, или тебе её целиком надо снимать или ты одну только снял и когда сделал – раз её опять залил этим (воск с парафином), чтобы держалась, не болталась. Но тут опять, на каждую пластинку шурупчик делаешь, чтоб придавить то её, а потом ты её заливаешь…»
                «А там – общий шурупчик?»
                «Там общий шуруп колодку приворачивал… Неудобно, конечно… Вот эти
 когда пошли, алюминиевые то пластины – удобней намного… И вот после войны наши фабрики стали также делать, стали по немецкой технологии делать. А до этого были целиком такие пластины, но не алюминиевые были, а медные или латунные, в основном – латунные…»
                «И к ним и клепали голоса?»
                «Да, к ним и клепали голоса… Я тебе колодки то могу щас показать, там есть эти алюминиевые пластины…

     Вот эта басовая партия. Это после войны сделана. Вот видишь, эти толще, а эти – тоненькие они. Вот он подпиливается, а когда настраивается…»
                «А это вот воском залито? Это всё как у немецких?»
                «Да, да, как на аккордеонах…»
                Вот пластинки и на них голос, откуда мехами подаётся воздух и голос вибрирует, они все вместе, все четыре…»
                «А шурупики вот вверху, которыми приворачивается пластинка?»
                «Да, приворачивается, а потом проливается это всё воском с парафином…»
                «А ломается голос где-нибудь тут и отлетает?»
                «Да…, щас то порой бывает так, что если есть запасные пластинки целиком, не надо клепать, а берёшь другую, заменяешь и всё…»
                «А вот на звуке даже видно, что царапали…»
                «Ну, да, это когда настраиваешь – тут царапаешь, там царапаешь… А это, когда этот голос работает – этот зажимает, чтоб воздух то не шёл, а то она будет «глотать»…»
                «И вот это - основной агрегат?»
                «Ну да, его ставишь и баса, а доминанты там идут другие колодочки, поменьше. Это басовая только на левую сторону…»
                «А правая, пуговичная?»
                «А там идёт колодка такая, вот и всё, больше ничего…»
                «Ну да, басов же много, 5 рядов, 80 штук…»
                «Да ты чё, конечно… Поэтому нас так и проверяли, чтоб слух был…

     Меня Иванов учил, но он почти не учил, вечно керной ходил…»
                «А почему он подпивал?»
                «Да кто знает…, потом его баба бросила… А потом человек принёс, допустим, инструмент, он сделал и тот отблагодарить его хочет…
                «Он же и так в кассу платит… Или он кроме того ещё отблагодарить хочет?»
                «Ну, конечно… Он, значит, когда сделает, попробует, ну, чё, пойдём, тяпнем…»
                «А Петров отказывался?»
                «Петров отказывался, он меня и учил, в основном…»
                «То есть, Петров до «угощения» не падок был и ты тоже?»
                «Не, нет, я чё буду… Иванов, когда трезвый, спросишь – он расскажет чё-нибудь, а в основном, он почти каждый день подпивал…»
                «А официально тебя к нему прикрепили?»
                «Да, да…»
                «А почему - к нему? Он считался лучшим мастером? Лучше, чем Петров?»
                «Да… Он учился в Новосибирске, там гармонная мастерская областная по всей области, там сидел мастер (?), ну, известный мастер, он свои баяны там делал на заказ, ага… И вот он у него учился…»
                «А Иванов когда у него (этого мастера из Новосибирска) учился, после войны?»
                «После войны учился…»
                «А они насколько тебя были старше, Иванов и Петров?»
                «Иванов то, наверно, лет на 10, а Петров то поменьше… Петров до мастерской работал в филармонии, играл, а жена у него артистка была (воздушная гимнастка) и они вместе ездили, концерты давали, потом поженились, а потом она стала, в основном, дома, а он в мастерскую перешёл… Я у них (Петровых) несколько раз был дома; они на Советской жили, в районе завода «Эталон», дом у них был, отдельный дом, ага…»
                «А он хороший человек был, Петров?»
                «Хороший, справедливый…, потом он на это дело (выпивку) не падкий был. Это когда мы, какой-нибудь праздник, так собирались там, в мастерской прямо, выпивали и шли потом домой…»
                «А по каким праздникам собирались?»
                «Да, по каким? Какой-нибудь официальный праздник или у кого-нибудь из наших день рождения, как там не отметишь…»
                «А Иванов?»
                «Ну, опять же как мастер, то он был на высоте; то, что он делал – мы этого не умели…»
                «Не зря, видимо, тебя прикрепили к нему… Значит, он обучался в Новосибирске вот у этого специалиста, который был известным мастером в стране. И в его мастерской даже изготовлялись баяны… У него, наверно, на баянах своя марка даже стояла?»
                «Нет… Вот мой баян, в отличие от заводских, совсем по-другому сделан, например, правая рука она так сделана, мне форму дал Иванов, когда я свой делал, где-то она ещё лежит у меня эта пластинка, может где-то оставил в мастерской, а может где-то здесь, где-то я видел вроде, а где…?»
                «А она что за форма? Она деревянная?»
                «Всё деревянное… И вот корпус по другой колодке. Он сам её придумал, чтобы баян удобней был и красивей…»
                «А почему, ты говоришь, он не мог своё клеймо ставить, раз это в его мастерской было?»
                «Надо, чтобы государственное было, раньше же нельзя было…»
                «А артели? Мог артельное поставить…»
                «Ну, не знаю…, но не ставил и всё…»
                «Но баяны его знали уже хорошо?»
                «Знали, знали…»
                «А Иванов не рассказывал, как он попал к этому мастеру в Новосибирск, как учился у него?»
                «А попал он так… У нас в музыкальном училище (?), а он туда пошёл после школы, хотел учиться на баяниста, на баяне играть. У него слух был, всё, а чё-то его забраковали, преподаватель не взял его учить. Он (преподаватель) говорил, что ему нужно идти по ремонту меховых инструментов и что он спишется с мастером из Новосибирска. А играть он (Иванов) не сможет; видимо, что-то с пальцами у него было. Ну, и вот, этот преподаватель списался с этим мастером; тот написал, что отправляй, выучу… Наш то ещё написал, что в городе (Иркутске) ремонтировать некому. И вот он у него работал…»
                «Это всё после войны было?»
                «После войны он поехал к нему…»
                «А до этого Иванов, значит, поступал в наше музыкальное училище, что бы учиться играть на баяне?»
                «В музыкальное училище или как тогда говорили «музыкальную школу»… И вот тот мастер его выучил… И вот Иванов оттуда образец этот привёз крышки…»
                «Это которая у тебя на баяне выпилена?»
                «Выпилена…, это я сам, а вот сверху… Это, чтобы корпус уменьшить и звучание лучше было, когда меньше корпус и чтобы аккуратнее сам баян был…И вот такую форму Иванов  привёз в Иркутск…»
                «А здесь кто-нибудь делал баяны с нуля, как ты, например?»
                «Нет, никто не делал, и Иванов не делал, только ремонтировал…»
                «Они, наверно, поразились, когда ты такой баян то сделал?»
                «Ну, не знаю… Но на моём баяне Юрка Чекотов сдавал экзамены в музыкальном училище…»
                «Он тоже поступал в музыкальное училище и сдавал экзамен?»
                «Он закончил училище искусств по классу баяна. И вот заводские то баяны они
не очень то звучали. Когда я его (баян) закончил, он пришёл ко мне, шёл мимо, я ему стукнул, говорю, Юра, заходи, попробуй-ка… Он говорит, ни чё себе, это чей такой баян? Я молчу, говорю, пробуй, пробуй… Он попробовал, говорит, ну, бл…, баян…»
                «Это я ещё маленький был совсем?»
                «Маленький ты был… До этого он не знал, что я себе баян делаю, он знал, что я ремонтирую только…»
                «Ты никому, видимо, не говорил, что делаешь баян с нуля?»
                «Нет, я никому не говорил; уже потом, когда сделал… И вот он (Чекотов) говорит, ой, как звучит хорошо. И вот он закончил училище и экзамены сдавал на нём, на моём баяне. Хорошо сдал…»
                «Ещё и баян тогда совсем новый был…»
                «Ну, конечно, он же по-другому совсем и звучал и всё, это щас он расхлябался. И вот экзамены сдал и принёс его…»
                «Ну, наверно, благодарил тебя?»
                «Ну, конечно, не зря он мне мяса привозил…»
                «Юра хороший был, он мне нравился, не говнистый; спокойный, немножко флегматичный, конечно…
     Ты, наверно, много где на этом баяне поиграл?»
                «Играл, играл…  Конечно, раньше чё, с музыкой интересней было…»
                «А почему Иванов пил так?»
                «Да если бы его баба то не бросила… Она работала в аэропорту, в бухгалтерии, ну и там начала ****овать… Ему говорили, он не верил, а потом, когда узнал… Да она ещё и сама на него, вот ты ханыга, туда-сюда…, и он совсем… Слабохарактерный оказался…»
                «А руки не проявлялись так-то?»
                «Ну, играл то он плохо, плохо… Сам то вот он берёт, допустим, после ремонта, начинает там играть и не очень то он играл, ага, плоховато… Вот Петров, тот играл здорово, виртуозно…»
                «Да, видимо, чё то у него с руками было, раз в училище искусств не взяли в своё время… Получается, что Иванов первый мастер в городе был, до него вообще не было, кто ремонтировал меховые инструменты…»
                «Первый мастер…»
                «А вот же ещё ремонтировал один, к которому ты гармошку ещё в конце 40-х годов относил…»
                «И потом Кольки Петрова брат в Кузнечных рядах, у него мастерская была…»
                «Ну, тот то…, Петров видать снабжал его всеми материалами для ремонта…»
                «Ну, наверно…»
                «Да и потом они же младше были Иванова, значит Иванов раньше их…»
                «Ну, так его туда (в Новосибирск) и отправляли, видимо, потому, что некому было делать то, ремонтировать…»
                «Вот видишь, взял его мастер новосибирский, выучил…»
                «Ну, раз тот, преподаватель то (по классу баяна) просил его; он же тоже не последний человек… Вот Иванов там и выучился…»
            
            

     «На рынке, куда мы до войны ещё с Васей ходил, продавали и гармошки и баяны, но редко… А гармошек много было…, тут играет, там играет…»
                «А ты слушал игру гармонистов на этих гармошках?»
                «Слушал, конечно…, гармошки то меня интересовали…»
                «А почему тебя увлекли именно гармошки? Или точнее – меховые инструменты?»
                «Не знаю… Но помню, что мы: я, Женька Басурманов, потом ещё кто-то, даже ходили во Дворец пионеров на Желябова. Там можно было приходить и заниматься музыкой, спортом, да много чем… И вот мы записались, чтобы заниматься музыкой, учиться играть на гармошке… Ну и чё, записались, а ходить - не ходили, это же пешком туда надо было…, так ни разу и не сходили…»
                «То есть там можно было научиться играть на гармошке?»
                «Можно – на гармошке, можно - на других инструментах, на дудке той же, например…»
                «Но ты же всё равно как-то научился  играть, сначала на гармошке, а потом и на баяне?»
                «Научился, когда уже побольше стал… Через дорогу жили Бельковы и самый младший – Мишка (он был немного старше меня) часто играл на гармошке; он уже так, хорошо играл… Он выйдет на улицу, сядет на свою лавку перед домом и сидит играет; а мы подбежим, слушаем, ага… А домой приду и начинаю ныть: «…гармошку хочу…»
                «А Мишка Бельков в компании, где играли твой брат Вася, Мишка Янковский и дядя Миша Басурманов, не играл на гармошке?»
                «Нет, ты чё, нет, те то взрослые были, они то здорово играли, чё там говорить то…
     А потом, когда мне купили гармошку, я тут давай учиться тоже мало-мало…»
                «То есть ты ныл-ныл и выпросил гармошку…, купили тебе?»
                «Ну, выпросил гармошку…»
                «Видимо, и стоила гармошка всё-таки не очень дорого, иначе навряд ли бы тебе её купили?»
                «Наверно, я не помню уже…»
                «А где купили гармошку? Наверно, на рынке?»
                «Там купили, на рынке…»
                «Это, наверно, купили, когда отца уже не было?»
                «Нет, с отцом, кажется, покупали…»
                «Но ты, всё равно, маленький ещё был?»
                «Я ещё маленький был, ага…»
                «Видимо, какую-нибудь плохонькую гармошку купили тебе?»
                «Нет, хорошую…, хорошая гармошка была…»
                «Ты её помнишь, эту гармошку?»
                «Помню, строй русский у неё был, в одну сторону меха тянешь – так «поёт», в другую – по-другому «поёт»…»
                «Это у всех гармошек так?»
                «Нет, только с русским строем… Вытягиваешь меха – такая нота, допустим, обратно тянешь меха и жмёшь эту же клавишу – уже другая нота…»
                «А почему так?»
                «А вот так сделано. На колодке – две планки, вот одна планка – такой строй, а на второй (внутренний голос) (?) – другой, и всё…
А вот у всех тальянок – в какую сторону ни тяни меха – всегда она и та же нота…» (?)
                «Это тоже гармошки – тальянки?»
                «Гармошки, но строй у них другой, не русский строй…»
                «А как гармошки с русским строем назывались?»
                «А так и называли их  – русский строй…»
                «При игре они тоже различались?»
                «Конечно… На русском строе ты можешь много всяких вариаций сделать; когда гармонист играет на ней – он делает частые короткие передёргивания меха, отчего и получаются такие характерные «переливы». А на тальянке это не сделаешь…»
                «И тебе купили гармошку с русским строем?»
                «С русским…»
                «А почему? Ты сам попросил?»
                «Да нет…, может по цене…»
                «Но такие гармошки, мне кажется, наоборот, должны были стоить дороже?»
                «Дороже должны быть…, да…»
                «А ты как играл? Всё равно же кто-то должен был тебя обучать. Наверно, Мишка Бельков и показывал тебе как надо играть?»
                «Нет, он же на тальянке играл, а там по-другому идёт… Нет, я сам, сам разбирался (пока без нот)… А потом ходили же на рынок и вот когда идём по рынку, я
вижу – гармошка, подойду – спрошу: «…у вас какая гармошка? Тальянка или «русская»?» Если оказывалась с русским строем - я просил его сыграть чё-нибудь. Он начинал играть и мне объяснял, что вот так и так…»
                «И ты запоминал на слух и дома потом подбирал?»
                «Да… И если чё-то было непонятно – я опять бежал на рынок…»
                «Это ты один бегал на рынок?»
                «Почему? Я с Васей, одного не пускали; но я уже учился, в школе уже учился… Ну и вот так и научился…»
                «Хоть одну мелодию мог уже играть целиком?»
                «Да уже несколько несложных мелодий и песен играл…»
                «Дома тебя просили, чтобы сыграл что-нибудь?»
                «Да я на улицу выходил, взрослым уже играл…  Раньше же ничего не было, ни радио, ни телевизора и всё время вечерами собирались возле дома на лавке (у нас там лавка большая была). И часто и мы приходили: Мишка Бельков со своей гармошкой, я со своей гармошкой; то он заиграет, то я заиграю…»
                «А что ты играл тогда? Не помнишь?»
                «Да всё играл…, «Цыганочку» я играл, потом «Во саду ли, в огороде…», вальсы простые, «Русскую плясовую»…, раньше же в моде всё это было…»
                «Раньше мужики любили плясать…»
                «Ой, да ещё как! Вот с нашего дома сколько мужиков плясало; Петров здорово плясал, наш Женька…, да многие плясали… Наша квартира то была, где крыльцо это деревянное стояло и вот иногда спать ляжем, а тут, на этом крыльце – бум-бум-бум…, пока бабушка не выйдет и не разгонит этих «танцоров»…»
                «Допоздна, получается, плясали…»
                «Ну, конечно… Которые шлялись то парни, «полуношники» эти…»
                «Они просто плясали? Или ещё и играли на чём-нибудь?»
                «Нет, никто не играл, просто подходили и начинали там выплясывать…»
                «Крыльцо, ты говорил, – деревянное было?»
                «Деревянное, потому и слышно так было…, а тут двери наши и двери на второй этаж…»
                «А почему ты не стал дальше играть на гармошке, а заинтересовался баяном?»
                «Ну, баян…, баян - это совсем другое… Я когда увидел баян…, он мне таким «солидным» показался, много этих кнопочек на нём…, а самое главное – так играл, как пел будто…»
                «Ты просто слышал баян, слышал его игру или пробовал и играть на нём?»
                «Баян я на рынке слышал, да иногда на свадьбах, когда их на Ремесленной гуляли…»
                «А у вас в околотке был у кого-нибудь баян, играли на баяне?»
                «Нет, ни у кого не было, все на гармошках играли…»
                «А гармошку твою потом продали, видимо?»
                «Конечно…»
                «На рынке и продали, наверно?»
                «Да, зачем… Кому-то так продали…»
                «Гармошка действительно хорошая была?»
                «Хорошая, хорошая… Только я вот, видимо, сильно играл, два голоса сломал, пришлось ремонтировать нести…
     А тут работал, это, где автовокзал, вот где церковь стоит, а за церковью вот такой переулок идёт, там сейчас ещё дом-музей Трубецких. Вот там, значит, жил гармонный мастер, там дом у него был и на доме таблица вверху висела: «Рукавишников. Мастер по ремонту меховых инструментов». И вот я свою гармошку отнёс к нему, и он мне два голоса клепал. И вот наклепал эти два голоса…»
                «Это отломилась пластинка эта тоненькая?»
                «Да, которая звучит то, колеблется то. Вот бывает, видимо, что играют-играют, а металл ослабевает и трик… и отвалится… Потом то (в «Точной механике») мы уже сами и баяны делали и аккордеоны…»
                «А как ты по звуку мог подобрать такую же именно пластинку?»
                «А вот подбирали…»
                «А голос лопнул и его уже не слышно?»
                «А второй то голос… Там по два идёт…»
                «А если оба бы сломались?»
                «А там в октаву берёшь… В октаву берёшь – он же только звучит ниже, а тот выше на октаву. Вот они должны спеться, по одинаковому, только один выше, другой – ниже…»
                «То есть, у них должна быть частота одинаковая?»
                «Частота, да… А дальше от этого опять также…»
                «А октава?»
                «А вот: до, ре, ми, фа, соль, ля, си – это всё целиком октава, все семь звуков – это октава. И когда берёшь следующую ноту до – они должны петь одинаково, просто выше или ниже, но звук одинаковый. И ряд октав меняется по звуку, только – один выше, другой – ниже. В баяне верхние кнопки называются нижние голоса…»
                «Не басовые?»
                «Нет… Басовые то с той стороны, на левой руке. А нижние кнопки – верхние голоса. Но звук тот же…»
                «И сколько октав на баяне?»
                «Три, бывает четыре…»
                «А на гармошке?»
                «А там одна октава и всё…»
                «На аккордеонах, видимо, больше октав, чем даже на баянах? И чем большее число октав он имеет, тем он считается лучше и соответственно больше ценится?»
                «Ну, какой аккордеон… А ценится он не только за то, что имеет больше октав. Ценится он и за то, как отвечает, как поёт… Допустим, один потянешь – у него такие
бархатные звуки, а у другого – его тянешь – он еле поёт… И потом – его только нажал – он запел весь, а бывает – жмёшь, жмёшь… и пока мехом не надавишь – он не поёт…»
                «Это - как ты говорил – «быстро отвечает инструмент»…»
                «Ну, да… Но быстро отвечает – это одно, а приятный, красивый звук инструмента – это другое; не тупой, а именно приятный звук…»
                «Приятный звук – это, видимо, звонкий звук, но не резкий, а гармоничный, красивый звонкий звук?»
                «Ну, да… Это называют одним словом – тембр… Так и называли – вот этот баян с приятным тембром… Вот мой баян (который я сам собрал) – играть начинаешь на нём и охота играть и играть, потому, что тембр красивый…»
                «А как ты такой тембр подобрал для него?»
                «Ну, вот, подобрал…, сидел, подпиливал «голоса»…, мне хотелось именно вот такое звучание, такой тембр…»
                «Так это же громадная работа – сделать такой инструмент?»
                «Ой, да ты чё…»
                «Такой баян, наверно, и стоить должен был немало?»
                «Так они и стоили то раньше… На заводах то штамповка в основном шла, а были чисто ручной работы инструменты…»
                «А как вы определяли – ручной или заводской это инструмент?»»
                «А заводские почти все были на одну колодку, не было такого, что тембр был красивый… Одно слово – штамповка…»
                «Но ты говорил, что были и заводские баяны хорошие…»
                «Ну, были-были…»
                «То есть среди штамповки попадались и хорошие?»
                «Не только…, фабрика тоже выпускала хорошие баяны; видимо, на фабрике был цех по исполнению хороших инструментов…, они ценились…»
                «Это на всех фабриках?»
                «Да, на всех фабриках…»
                «То есть, были инструменты индивидуального исполнения, и был ширпотреб…, те, наверно, и стоили дороже?»
                «Естественно…»
                «А как их можно было отличить от ширпотреба?»
                «Ну, возьмёшь, поиграешь…, звучание хорошее…  Да там и сделано по-другому, он покрасивей, отделка хорошая у него, цена хорошая…»
                «У тех баянистов, кто профессионально этим занимался, наверно, и инструменты были настоящие и очень хорошие?»
                «Ну, конечно…»
                «А когда ты стал уже более-менее разбираться во всех этих вопросах?»
                «Как подрастать стал – я и понял, что баян есть баян, это не гармошка… Есть, конечно, те, кто играют хорошо и на гармошках, виртуозы гармошки. Но баян – это баян, всё равно…»
                «И главное отличие у них – в октавах?»
                «В октавах…, голосах…»
                «Но ты говорил, что если у инструмента одна октава – это всё равно гармошка?»
                «Ну, естественно…»
                «А вот если у того же баяна несколько октав, да ещё если он звучит хорошо – это, получается, уже настоящий инструмент…»
                «Ну, там потом когда пошли они, там и в три голоса стали делать и в четыре голоса…»
                «А это что значит, в три – четыре голоса?»
                «Вот одна кнопка, допустим, её нажимаешь – там поют уже 4 голоса, так обычно 2 голоса делают… Вот колодка идёт, допустим, и в ней 2 голоса поют, а делают как, к этой колодке ещё одну ставят, один голос добавляют или два. Вот как аккордионированный баян, допустим, вот поёт так красиво, он сделан или на 3 голоса или на 4 голоса. Щас почему сделаны регистры, которыми можно переключать. Вот колодка стоит – ты можешь закрыть 2 голоса, а можешь открыть. Вот почему они так звучат, вот из-за этого…»
                «Значит, чем больше октав, чем больше голосов, какой звук – вот это всё и ценилось? Отделка, да, всё… Вот почему тебе и дали сразу 6-й разряд, как посмотрели, поиграли…»
                «И отделка…, раньше же никто не обклеивал, мы же сидели полировали и политурой…»

                «Значит, гармошку тебе купили на рынке? Ты, наверно, пристал как «банный лист»?»
                «Ну, конечно, как ребёнок ходит сзади и ноет, ага…»
                «Тем более у Васи (брата старшего) мандолина была, а у тебя ничего… А вот полубаян вы купили, когда ты начал учиться у Дани уже?»
                «Да, у полубаяна правая рука – это тоже самое, а вот левая, басовая, там (у баяна), допустим, 80 басов, а здесь – 24…»
                «А у гармошки?»
                «А у гармошки бывает и 10 штук, бывает и 20 штук…»
                «То есть, у настоящего баяна не меньше 80-ти басов (кнопочек этих)?»
                «Да, кнопочек…»
                «А полубаян был побольше, чем гармошка?»
                «Побольше, побольше…»
                «И вся правая часть такая же… А сколько октав у него было?»
                «У него 2 октавы было. Сейчас баяны идут у них 3 октавы, а у гармошки одна октава…»
               «То есть, у гармошки одна октава и от 10 до 20 басовых?»
               «Да… Вот русский строй, допустим, там шли два ряда басовых кнопочек, а у тальянки уже три ряда было. А у полубаяна, вот у меня было, там три ряда, так же как у тальянки, по 3 октавы на правой стороне…»
              «А почему тогда вы полубаян купили, он ведь немного совсем отличался от гармошки, получается?»
              «Ну, почему… Правой то рукой он отличался, вместо одной – три октавы, это – как настоящий баян… Полубаян от баяна отличался только басами, меньше басов было. У настоящего баяна идёт 5 рядов, 2 ряда басы идут и 3 ряда аккомпанемент. А щас уже 4 ряда делают аккомпанемент, Вот у баяна Юрки Белуги там уже 6 рядов; да он ни к чему этот 6-й то, он так и называется – вспомогательный (аккомпанемент)…»
               «И вот ты на полубаяне у Дони то и учился?»
               «Да, да…»
               «А ты свой полубаян приносил к Доне или нет?»
               «Приносил…»
               «То есть, ты с ним (полубаяном) приходил к Доне и он тебя учил?»
               «Нет, он потом то на своём учил, я потом то не стал таскать. Я сначала ему принёс, показал свой полубаян; они ещё с соседом там хохотали, говорили, ни хрена тебе баянище купили…»
               «Так он большой был?»
               «Наоборот, они и хохотали, что он чуть побольше гармошки…»
               «Видимо смеялись, что купили почти гармошку, а называется баян?»
               «Ну, да, его так и называли – полубаян… Ну и вот, принёс я его, он (Доня) посмотрел и говорит, что это всё как у баяна, а только басы меньше…»
               «А учил он играть тебя на своём?»
               «Потом то на своём… А у него был полный баян…»
               «И ты считаешь, что тебя, в основном, он научил?»
               «Так в основном – он, он и ноты учил…»
               «А сколько ты по времени у него учился? Год, больше?»
               «Ну, не каждый же там день, потому что он на работе тоже…»
               «И всё-таки…, год, два?»
               «Да чё там, год, стоит одну-две научиться и там потом сам…»
               «Но нотной грамоте он тебя тоже научил?»
               «Да, он меня учил… «Неаполитанский вальс», я до сих пор его играю, потому что он красивый…

     Работа эта (с баянами) очень интересная… Вот сидишь, копаешься, а потом, когда сделаешь – какая радость, ё-моё…»
               «Как «ребёнка родил»…»
               «Конечно, как ребёнок, как своё дитё… Вот хотел я баян то свой, там басовую надо было подшаманить, всё, не смогу уже. Но так-то оно всё работает…»
               «И не делай, это надо, когда всё работает, руки, глаза видят, уши слышат, а если нет – то уже не надо…

     Да, каждую железочку надо…»
               «А потом её же ещё надо выпилить. Вот, где она вибрирует, ты же ей выпиливаешь, а потом настраиваешь, вот если надо пониже чтоб он звучал – внизу царапаешь, если выше – значит вверху царапаешь. Или подтачиваешь этим…»
               «Это ещё похлеще ремесло, чем играть даже…»
               «Ой, да ты че, конечно…»
               «А потом это какую усидчивость надо…» 
               «Да, усидчивость…»   

               
               «А вот про мастера, который в переулке возле церкви был, ты откуда про него узнал?»
               «А у него вывеска была на доме…»
               «А тогда на Дзержинского то не было ещё, видимо, этой мастерской по ремонту меховых инструментов?»
               «Так я ещё пацан был, не знал там, а тут мы с Васей ходили на рынок, мимо идёшь там этого переулка, так вот идёшь, идёшь прямо и через этот переулок выходишь на Тимирязева и пошёл на рынок. Срезали вот этот угол то, понимаешь… А у него вывеска была, висела на доме, как же его фамилия, фамилия такая большая и написано «музыкальный мастер меховых инструментов». И вот мы с Васей мимо идём и всё читаем. Большая вывеска была, деревянный дом одноэтажный, напротив церкви, только с той стороны, где щас дом-музей декабристов. Он там жил этот мастер…»
               «Он старый был?»
               «Ну, как старый, мужик да мужик…»
               «Ну сделал он тебе?»
               «Сделал нормально…»
               «Это вы с Васей к нему ходили?»
               «С Васей ходили…»
               «Так у вас жизнь нормальная была, насыщенная…»
               «А чё, нормально всё было…
     С баянами интересно, сидишь, копаешься, сделал плохо, ага, можно переделать; опять сточил, убрал его, другой делаешь, сам голосочек… Раньше пластины то были цельные и вот на них наклёпывали. Это потом, когда заграничные аккордеоны пошли после войны – у них вот эти планки. У меня где-то ещё остался металл то скрученный, который под голоса то делают, который наклёпывают. Вот какую надо там очертил и потом уже ножницами вырезаешь, потом подпиливаешь…»
              «И вот это всё тебе показывали и Иванов и Петров?»
              «Да, и показывали… Потом всё ведь это ещё выдавали, это нигде не продавалось, ни чё, только со склада… И вот до сих пор кое-что у меня хранится…»
              «Натаскал ты, однако…»
              «Я когда стал уходить то, я кое-что прихватил с собой…»
              «Ну, так ты везде прихватывал…»
              «Такая жизнь была, видишь… Люди раньше всё прихватывали…»




             «Так что ты выбрал хороший инструмент – баян…»
             «Да, мне нравилось, нравилось сидеть в мастерской, с народом общаешься, с музыкантами, всё это интересно, а потом, сам, когда сидишь, чё-то делаешь; один раз вот так сделаешь, а потом думаешь – давай-ка я вот так сделаю. И это, понимаешь, так затягивает…, интересно работать…»
             «Да, не каждый может ремонтировать, руки заточены под это у единиц только…»
             «Да, не каждый будет сидеть… Я там больше года проработал. Первый раз мне дали 4-й разряд, когда я уже самостоятельно стал, а потом мне дали баян, страшно смотреть было на него, разбитый такой, вся эта политура слетела с него, исцарапанный весь, расстроенный весь, голосов много было обломано, а в то время мы же не пластины эти ставили, а голоса клепали на пластины то… Ну и я как потом его сделал, пришла комиссия и ахнула…»
              «Ты играл на нём сам то, понравился он тебе?»
              «Ну, естественно…»
              «А какой это был баян, «туляк»?»
              «Нет, «московский»…»
              «А цвет…, чёрный?»
              «А раньше они все черного цвета были, больше ведь ничего не было, мы же не оклеивали их…»
              «А тебе специально его дали, на разряд?»
              «Специально, сказали делай и по нему мы дадим тебе разряд…»
              «А 4-й разряд как поставили?»
              «Ну, как, с ученика я в мастера перешёл…, там по общей работе смотрели, как выполнял. В учениках то я мало просидел, я быстро всё схватил, слух был, играть я умел…»
              «А на 6-й разряд кто тебе дал делать этот баян?»
              «Ну, с комиссии там пришёл председатель нашей артели, потом начальник нашего цеха, вот они и подобрали, но наверняка Иванов им посоветовал, сказал, что дайте ему самый ху…й…»
              «А Иванов что, не любил тебя?»
              «Ну, почему не любил, чтобы узнать как я сделаю… Ну, он то знал, что я сделаю…»
              «Верил в тебя?»
              «Верил, верил… Ну и вот, я когда сделал, этот председатель то пришёл, председатель артели «Точная механика»…»
              «А он сам тоже музыкант был?»
              «Нет, он часовой мастер был раньше, хоть и русский; часовщики то в основном все евреи были…
     И у меня так получилась полировка, понимаешь, ага, ну как всё равно заводской (баян)… Я несколько слоёв политуры положил, шкурил…»
                «А шкурку выдавали вам?»
                «Любую, вот с крупной и по самую мелкую, всё выдавали, на хорошей основе, на ткани, хорошая была шкурка…
     Ну и председатель то как увидел, о-о-о…, не ниже 6-го разряда… А те подхватили все, ну, конечно…»
               «Он, видимо, не первый раз возглавлял такие комиссии?»
               «Видимо… Ну а потом начальник цеха то нашего, он же видел как я делал этот баян, и когда я сделал его, он и позвонил туда, на Урицкого, что, мол, приходите, надо аттестовать… Ну вот, меня аттестовали сразу…»
               «И запись только в трудовой сделали, другого документа не давали?»
               «Нет, только в трудовую записали, разряд там поставили, зачем ещё то…»
               «А на этом баяне поиграл кто-нибудь?»
               «Ну, Петров поиграл, потом Иванов брал…»
               «То есть, сначала посмотрели, оценили внешний ремонт, а потом попросили и поиграть, послушать, как новые голоса звучат у него…»
               «Конечно, а как же… Ну, Колька то Петров знал, что я сделал всё нормально, он же после меня пробовал, он рядом же сидел со мной в цехе.... Когда Петров поиграл, он передал баян Иванову: «…вот, Аркаша, пробуй, твой ученик смастерил…» А он (Иванов) под «этим» делом, взял, да неловко как-то…, председатель то подходит, посмотрел и говорит: «… положи, а то ещё уронишь…»
               «Чё то сильно он (Иванов) пил… А как он тогда работал то в таком состоянии?»
               «А вот когда работал – не пил, если работа такая, ответственная была; когда он брал в ремонт инструмент – он как-то не пил. Он эту «шоблу» то (простонародные, дешёвые инструменты) не брал почти, потому и делал меньше нас…»
               «Вы, наверно, и получали больше его?»
               «Нет, он больше получал, он получал за разряд и ещё за то, что он учил меня, как учитель-наставник; ну, потом то, когда я разряд получил, ему не стали платить, конечно, за это… И вот у нас у всех стали 6-е разряды…»
               «А когда ты с Севера приехал в 1974 году и заходил навещать своих бывших коллег – Иванов ещё работал в «Точной механике»?»
               «Работал, но он уже совсем спился… Я его ещё в городе как-то встретил раз, он шёл… Поздоровались, он: «Витя, видишь, трясусь, угостил бы, а…, ты же денег много…» Я говорю: «Ну пойдём…»
               «А отчество не помнишь его?»
               «Нет… Да кто его по отчеству, никто не называл, Аркаша, да и всё. Конечно, жалко мужика, вот талант, а спился…
     А вот механиков - мастеров по пишущим и счётным машинкам – так там их много было спитых. Они же тоже с нами сидели, у той, глухой стены здания. Особенно один из них спитый был; я на работу прихожу, а он уже сидит, меня ждёт: «Витя, пальцы не работают, дай политурки…» Я ему полстакана налью, он в неё соли и мотает-мотает; вся краска из этой политуры смотается в клубок – он этот клубок достанет, а туда нальёт воды и… чирик… и – смотришь - человеком стал…»
               «А вам как выдавали политуру, по норме или так? В чём она была?»
               «А хоть сколько бери… Она в бутылках была, закрытых пробками, на бутылке – этикетка, написано «политура», это заводская…»
               «Политура только чёрного цвета была?»
               «Не всегда, была ещё какая-то тёмно-коричневая, но нам она не шла, уж если ты делаешь инструмент – ты чёрный делаешь. Мы чёрную политуру только брали…»
               «Ты и домой её натащил?»
               «Ну, в начале то была у меня, прежде чем ремонтировать дома инструменты – я натаскал всё что нужно было, а уж потом начал ремонтировать и свой баян делать…»

               «А в вашем здании много окон было?»
               «Ну, вот дверь, вот я сидел, после меня было окошко большое, дальше угол и пошла другая стена, первое окно, где сидел Петров, второе окно, где сидел Иванов…»
               «А вот у большого окошка за тобой – там почему никто не сидел?»
               «А чё-то там было, что верстак нельзя поставить или что, но что-то было такое, вот почему я здесь место и облюбовал… А…, вспомнил, возле этого окна стол стоял и на него механики машинки готовые ставили…»
               «В общем, как заходишь – ты сидел сразу за маленьким окном, а за ним шло второе, большое окно и там никто не сидел, а дальше, за углом за большим окном сидел Петров, а за ним, у другого окна – Иванов и дальше ещё шли окна. А в торце здания, который находился во дворе, были окна?»
               «Были, но сколько – не помню…
     У нас ещё верстаки были деревянные с тисами, чтобы баяны, раз…, и зажал…»
               «Это столярный верстак назывался…»
               «Да, столярный верстак…»
               «За Ивановым, ты говорил – сидели мастера, кто сейфы и замки открывал, а у глухой стены, которая примыкала к аптеке – механики по ремонту пишущих машинок, арифмометров. Там же, за отдельным столом, и начальник вашего «цеха» сидел…»
               «Да, всё так… А у тех, кто рояли и пианино ремонтировали, у них даже места постоянного не было, они придут, отметятся, а иногда и не приходили, потому, что знали, где они, что они. Ему, допустим, дали там заявку в бухгалтерии, и он и пошёл к заказчику, который эту заявку давал. Вот он, когда придёт по адресу, проверит инструмент, запишет все неисправности и цену за ремонт и заказчик оплачивает…»
               «А кто сейфы и замки? Они, наверно, из бывших зэков были?»
               «Нет, один то лётчиком работал раньше, а потом по здоровью его списали и вот он к нам устроился. Он, видимо, знакомый был мастера, который и занимался сейфами, он был настоящий мастер, а этот (бывший лётчик) у него как подмастерье…»
                «То есть, лётчик намного хуже, чем этот мастер, разбирался в этом деле?»
                «Ну, конечно, в основном то всё тот…»
                «Не помнишь, как его звали?»
                «Нет, не помню уже, помню, что он жил вот здесь, в Рабочем, по Щедрина, дом у него свой был, а потом он отсюда уехал, может квартиру получил, что ли, он был участник войны…

     На Дзержинского, прямо напротив нас – была автобусная остановка, в Рабочее…
     А во дворе у нас были такие деревянные бараки одноэтажные и в дном из них Яша-еврей и жил. У Яши этого друг был, тоже еврей, который был начальником автоколонны, куда по рекомендации Яши я и устроился потом на такси…»
                «Этот Яшин друг, получается, был начальником колонны, а не автобазы?»
                «Нет, не автобазы, а такси… Это потом уже соединились, когда в Марата открыли автобазу…»
                «То есть ваша колонна такси отдельно была?»
                «Отдельно… и вот он, этот еврей, знакомый Яши, и был начальником…»


                «И ты считаешь, что работа в «Точной механике» - самый счастливый период в твоей жизни?»
                «Самый счастливый! Во-первых, ты не подчиняешься никому, никто на тебя не орёт, никто не стоит над душой, а во-вторых, сколько сам заработал – всё твоё, будешь ху…чать, ни хрена не заработаешь, от тебя всё зависит, от тебя…»