На земле, на траве, на росе

     Каждый ли получает то, чего заслуживает; кому на этом свете жить хорошо; благие намерения ничто, если они не претворяются в добрые дела; лучше синица в руке, чем ком в горле; и хотя люди глупы и жестоки, смотрите, какой прекрасный сегодня день. И прочее, прочее, прочее...
     А день был действительно прекрасным: апрель, в меру холодно и очень солнечно. В такие дни по-настоящему не замёрзнешь, зато как убедительно получается ёжиться у дверей, от которых то и дело веет теплом, выпечкой, ванилью и сахарайзами!
     Получилось БЫ, если бы не это: с самого утра у входа, на широкой верхней ступеньке, расположился молодюсенький правовик-бонификатор с транслятором наперевес. Из транслятора неслось что-то человеколюбивое, и хотя никто особенно не прислушивался, за целое утро к Силе никто не подошёл.
     В который раз она погрозила мальцу кулаком (скорее кулачком, какой уж там кулак), хоть и не сердилась на него по-настоящему. Паренёк был неплохим, но вот надо же, дались ему те права. Он даже пытался вразумить её перед тем как усесться и включить свою «распугивалку». Зачем, мол, бабушка, продаёте себя, свои эмоции, как не стыдно?
     – Мне, сынок, стыдится нечего, я людям помогаю, никто не жалуется, все денюжку дают, маленькую, а мне хватает, – выдала она скороговоркой и поджала губы, давая понять, что разговор окончен. А как ещё? Не она это придумала, лапуси у каждой лавки дежурят. Ну, нравится это людям: они покупают – а лапуси рядышком стоят, завидуют что есть мочи, словечки всякие завидущие приговаривают...
     Так что ничего плохого Силя не делает. Продаёт что имеет, зависть. Ну, немножко, конечно, подыгрывает своему, и без того глубокому, чувству. Где-то всхлипнет, где-то облизнётся. Но и это не трудно, а польза дела растёт. Кто-то лишнюю копеечку накинет, кто-то мнение выскажет.
     Мнения Силя любила послушать. Умные люди попадались, интересные. Один молодой человек её «атавизмом» назвал:
     – Вы – атавизм. Старость – атавизм. Вам сколько лет? Нельзя так выглядеть.
     – А как же можно?
     – Не можно, а нужно. Молодо, свежо. И не хромать. И глаза надо пролечить. Атавизм! – (Так и сказал!)
     – Что ж ты с атавизмом связался? – поинтересовалась Силя, нисколько не обижаясь.
     – Не «связался», а благотворительность. Мне не надо завидовать. Моя оплата – посильный вклад в...
     – Не завидовать? Это рулету с цукатами? Дай хоть поглядеть, что ли.
     – У вас наверняка стафилококк. Пролечите конъюнктиву! Атавизм...
     – Не атавизм, а анахронизм, – поправил его слышавший их разговор ещё более умный человек. Сколько же всё-таки умных людей на свете!
     Хромой Силя была от рождения, одна нога короче другой, а вот глаза натирала специально. Когда слезятся, легче слезу пустить. А уж как хорошо, для дела-то, слезу пустить! Глядя на все эти вкусности, рассказывая, как они ей снятся, прилавок за прилавком, витрина за витриной, а особенно...
     Особенным всегда получалось то, что у покупателя в корзинке. Но было у Сили и своё, непреходящее особенное. Сливочный понч. Четыре полупрозрачных этажика, залитых белоснежным кремом. Четыре. Белоснежным... Вряд ли она сказала бы, когда и с чего решила, что однажды его попробует, но кто вообще скажет, откуда, с чего, для чего берутся мечты?
     Была не только мечта, была и тайна: СИЛЯ НА НЕГО КОПИЛА. Копилось? Ну, понемногу, понемногу. Понемногу, а всё-таки копилось! Так-то...
     Силя вздохнула, усаживаясь на парапет. Настроение было так себе. Опыт показывал: когда тебя защищают, не заработаешь и на баранку с жиром, не то что... Ох. Ох уж эти права!
     Чтобы хоть как-то себя развлечь, Силя забормотала под нос любимую песенку, «Мэри, умри!». Слова у неё были кровавые, печальные, но мотив шустрый, весёлый:

Мэри, которая горя не знала,
Мэри, которую знали мы все,
Бедная Мэри в крови умирала
Здесь, на земле, на траве, на росе...

     – Уважаемая...
     Силя проворно обернулась. И сразу же решила, что ослышалась. Ну нет, такой высокоуровневый господин – она и не была такой уж большой специалисткой по уровням, но тут большой специалисткой быть и не надобилось – такой в/у-господин не прибегает к услугам таких, как она. Ну, может, и прибегает, но уж конечно не в кондиториях. Может, где-нибудь в технос, покупая последние модели чего-то там. Да и лапуси там совсем не бабуси. Последние модели чего-то там...
     – Уважаемая, – повторно обратился господин, и сомнения рассеялись: да, это он ей, Силе. – Я хотел бы купить ваши услуги.
     – Мои-то? – зачем-то переспросила она, кряхтя и вставая с парапета.
     – Ваши-то, – доброжелательно улыбнулся высокий уровень и протянул ей руку, правда, с небольшим запозданием, когда она уже поднялась.
     – Услуги – это можно... А что мне делать-то?
     Незнакомец изумлённо поднял бровь.
     – А что вы делаете обычно? Вы же лапуся?.. Но вы понадобитесь мне не здесь. Не в кондитории. Такое возможно? Вы работаете таким образом?
     Силя зыркнула вверх, на верхнюю ступеньку. Правовик сидел в позе лотоса. Ровная меланхолия на его лице говорила: уходить он не собирается.
     Но господин, видимо, понял повисшую паузу по-своему и поспешно добавил:
     – Вознаграждение вас не разочарует.
     – Это точно, – подтвердила старуха. – Вознаграждения мне нравятся.
     – Меня зовут Рид.
     – Дин? – пошутила Силя. Ей нравился этот сериал про красавца-гитариста и его верную Беллачау.
     – Почему Дин?
     – Ой, рассказать?
     – Может, позже. У нас ведь с вами дело, – снова улыбнулся господин (господин-не-Дин, хмыкнула она про себя) и аккуратно взял её под локоток. – Пойдёмте.
     – Далеко?
     – Близко. До моей железной лошадки.
     – Железо, сынок, это сказки. Лошадки тоже, – не ударила в грязь лицом Силя.
     – Сказки, – уверенно отозвался Рид. И серьёзно, даже как-то озабоченно уточнил: – Но не всё то сказки, что нам таковым кажется.


     У Сили не было никаких догадок по части того, почему её услуги понадобились тому, кому, по здравому смыслу, не должны бы, но её подкупила его вежливость, галантность, статус, уж не говоря про обещанное вознаграждение. Да и зависть, как ни посмотри, универсальный товар, так что – ничего-ничего, она отработает, не страшно...
     Но чем дальше, тем страшнее становилось. Во всяком случае страннее, непонятнее.
     Рид молчал. Последними его словами были «Ну что, устроились?» и голосовуха искину – «Второй...». С тех пор он не проронил ни слова. Силя попыталась было нахваливать салон, все эти штучки-блестючки-проявлючки, мягкое-гладкое-красивое, никогда не виденное, но быстро поняла, что её нанимателя это не интересует, никак, даже в качестве разминки.
     Они проехали и Первый, и Второй, и Двадцать Второй. Стало ясно, что голосовуха была кодифицированной, это не район. Не район, а что?
     Проехали Склады, промчались мимо Индустриалки...
     Наконец она решила, что пора волноваться вслух:
     – Сынок...
     «Сынок» не отзывался. Его лицо было непроницаемым. Он так глубоко задумался, что можно было хорошенько его рассмотреть, безо всякого стеснения и неудобства для себя и него.
     Идеальная одежда, каждая складка, каждый стежок на своём законном месте. Идеальная кожа, все эти ресницы-брови волосок к волоску. Тяжеловатые черты лица только придают обаяния. Обаяния представительности. Про таких говорят – «импозантный мужчина». Наверняка и ещё как-то, но не вспомнилось, старуха редко встречала кого-то подобного.
     Она наклонилась поближе, чтобы как следует разнюхать еле уловимый аромат духов, и вдруг заметила значок на лацкане: он «хамелеонил» под ткань и только сейчас дал приглушённый, серо-голубой отсверк!
     А ведь ей был знаком этот символ. Буква «Э», стилизованная под человеческий профиль... Э, э... Этнографическая гильдия, вот что это за «Э»! Есть, есть ещё память в пороховницах, или где там...
     От сердца отлегло. Скорее всего «сынок» обзавёлся какой-нибудь редкой штуковиной, палкой-копалкой племени тумба-юмба, всем бесплатным завистникам уже похвастал, дорогих лапусь поперебирал, а теперь, для разнообразия, решил нанять кого попроще.
     – Сынок!
     Может, он на «сынка» отзываться не желает? Отзывался же вроде уже... Но кто его знает. В/у!
     – Дин... ох, нет... Рид! Куда мы едем?
     – ...Как зайцу раритет, – отрешённо, явно додумывая свои мысли вслух, проговорил он.
     – Далеко ещё? Куда мы едем?
     – В вечность, – без тени улыбки сообщил Рид и, пару секунд помолчав, мягко, приглашающе произнёс: – Мне нужно с вами поговорить.
     – Нужно, – согласилась Силя.
     – Силина Геннадьевна...
     – Это я, да... – вспомнила она, что не представлялась. Надо же. «Силина», говорит, «Геннадьевна». Не звал её так никто. Лет дцать не звал. Или больше.
     – Не нервничайте. Не удивляйтесь. Просто выслушайте.
     Такое вступление ей совсем не понравилось, не слишком-то оно подходило под «палку-копалку», и всё же она согласно мотнула головой. Рид продолжил:
     – Вам не придётся работать. Ваши услуги меня не интересуют.
     – ?
     – Меня интересуете вы.
     – Я-то?
     – Вы-то, – усмехнулся он. – Вы... вам не повезло в этой жизни. Считайте это компенсацией...
     – Чего считать... компенсацией?
     – То, что я хочу вам предложить.
     – А чего вы... хотите предложить? – Старуха так разволновалась, что у неё дыхание заперехватывало.
     – Это больше чем что бы то ни было. Мой огромный вам подарок, который даже трудно себе представить.
     Вот тут Силя окончательно загрустила. Становилось понятно, что речь идёт не о «денюжках». Так говорят, когда не хотят платить, когда вознаграждением сочтут какое-нибудь огромное удивительное спасибо. Да, всякое бывает...
     – Подарок? – переспросила она упавшим голосом.
     – Да. Скоро вы всё узнаете. Скорее чем вы думаете.
     – Да я и не думаю ничего...
     – Напрасно вы волнуетесь... Ну вот мы и приехали.


     ... – Чего это с ними?
     По начинавшей пробиваться травке заброшенного Стадиона Водников бродили, ползали, прыгали, какого только дьявола ни выделывали десятка два человек. Что-то с ними было не так. Совсем-совсем не так. А как – сразу и не скажешь...
     Что-то было в их движениях – кроме очевидной их нелепости – такое неестественное, такое, что... Нет, не скажешь. Судорожными коровами разбрелись они по всему полю.
     Двое уткнулись в ограждение и штурмовали его с безмыслием неодушевлённых предметов.
     Одна – довольно неопрятная, болезненно худая дама – лежала на спине, но продолжала хаотично, никуда и низачем, болтать ногами, задирая свою довольно неопрятную, уже начинавшую расходиться по обеим сторонам юбку.
     Ещё один – полный лысоватый человечек в грязнущей куртке и совершенно чистых белых штанах – просто лежал. Один-единственный из всех он никаким образом не двигался...
     – Они освобождаются, – ответил Рид немного погодя, дав старухе возможность насмотреться.
     – От чего освобождаются?
     – От всего. От бренного. Вам это неприятно?
     – Так... вон как их болтает!
     – Не всех. – Рид махнул рукой куда-то в темноту, за ограждение, оттуда выбежали два паренька, подскочили к грязно-чистому толстячку, шустро схватили его за руки, один за одну, другой за другую, и потащили волоком. – Бренное тяжело – и освобождение тяжело... – еле слышно прокомментировал Рид.
     – Не понимаю я, – осторожно призналась Силя. Тоскливое чувство, что она влипла во что-то ужасное, непоправимое, надёжно перекрыло все остальные.
     – Не понимаете? – оживился он. – А хотели бы?
     – Хотела бы! – со всей готовностью, на которую только была способна, почти выкрикнула она. Она вдруг решила, что если будет «понимать» – и подольше, как следует – ей удастся отсрочить это «что-то», непоправимое и ужасное.
     – Отлично. Просто замечательно. Ведь это мой долг всё вам объяснить. Лучше нам будет пройти в мой кабинет. Пока это не совсем кабинет, но со временем...
     – Похромать, – пошутила Силя.
     – Это очень хорошо, что вы осознаёте своё тяжёлое, ущербное физическое состояние, – отреагировал Рид серьёзно и даже удручённо.
     – Да не такое и тяжёлое вроде. Хромаю потихоньку.
     – Да, да. Я вижу. Я вижу, как вам трудно.


     «Кабинетом» была одна из раздевалок, такая же убогая и отжившая свой век, как и весь Стадион, неизвестно почему до сих пор не снесённый.
     – Садитесь...
     Силя стала усаживаться, но скамейка оказалась ниже, чем стандартные стулья, и она буквально грохнулась на неё, успев только охнуть.
     – Думала, сломаю... Она такая старая. Старше меня, это точно.
     – Здесь всё старше вас. Но Стадион – оптимальный вариант. Когда подопечные лачут, нужно пространство. Пространство – и никаких лишних глаз...
     – Разве они плакали? – возразила Силя. – Дёргались только сильно...
     – Не «плачут», а «лачут», это другое. Взгляните... – Он присел на край ящика напротив и развернул панорамку. – Это Шааранские островитяне, шааране. Небольшой этнос, можно сказать изолят...
     – Дикари... Тоже лачут? Раненые все... Кто это их так?
     – Они сами. Они наносят себе травмы короткими деревянными копьями – инту. Гильдия сочла это кровавым культом с человеческими жертвами и закрыла исследовательский патент! Четыре месяца работы росомахе под хвост! И это после всего, что я...
     – Росомахи, они злобные, – перебила старуха, не в силах сдержать зоопознаний. Шесть лет назад она подрабатывала зазывалой в «Звери, и рыбы, и некоторые растения».
     – Вот именно, именно! Злобная и недалёкая, настоящая росомаха эта Зиновьева, наш куратор. Ну да бог ей судья, нужен мне её патент, как зайцу раритет. Ритуал кровавый, но ведь кровопотеря минимальна! Смерть наступает вовсе не от этого. Шааран добивают их сородичи и только когда сознание уже вне тела.
     – А где же оно? Когда не в теле.
     – Где пожелает. Оно свободно! И всё дело как раз в этих травмах. Остриё инту пропитано алкалоидом-антагонистом одного из гормонов эпифиза...
     – Эпифиза? – пыталась поддерживать разговор Силя. Она поняла, что ей рассказывают что-то очень важное, но так же поняла, что понималка её стремительно кончается, а разговор поддержать надо бы, ох как надо...
     – Да. Знаете, где у вас эпифиз?
     – Где? – застеснялась Силя.
     – В голове. – Рид соскользнул с ящика и ткнул старуху пальцем в темечко. – Здесь, но очень глубоко. – Вот он, смотрите... – На панорамке завращалась голова с мигающей в ней горошиной.
     – Маленький какой...
     – Да, небольшой. Но именно он выделяет тот самый гормон, DMH-пятёрочку. В принципе, это родственник триптаминов, хотя... Хотя неважно. Важно, что DMH отвечает за связь сознания и тела, понимаете? Эта связь имеет гормональную природу! Как бы вам это пояснить... Ваше «я» прицеплено к вашему телу этим гормоном, как... как ниткой пришито! Но нитку можно перерезать. Что, собственно, и делает алкалоид: чик – и перекусывает! А лаченье – реакция организма на то, что произошло. Нитка уже перекушена, но ещё не вытащена, болтается.
     – Да уж, болтались они сильно...
     – Вы только представьте себе, что это значит! – Рид поймал слезящийся взгляд старухи, застрявший на голове с «мигалкой», и свернул панораму. – Только представьте: тысячелетиями тело утаскивало за собой сознание – в никуда, в могилу, в смерть. Тогда как жизнь может быть бесконечной, может не зависеть от состояния «мясной тушки»!
     – Тушки, – усмехнулась старуха. Какой он, оказывается, говорливый, этот Рид. Глаза горят... – А как это вы так... как вы узнали, что сознание «отшилось», а не вместе с тушкой того... померло?
     – Я наблюдал. Много наблюдал. Кое-что понял из их речи, хотя переводчик берёт её процентов на тридцать, да и обращались они не ко мне и даже, чаще всего, не друг к другу, а к своим богам. Шааране крайне асоциальны. Пожалуй всё, что они делают сообща, – лачут. На их языке это и звучит как «лач ут», что-то вроде «совместного мероприятия»... Вы когда-нибудь слышали о том, что великие открытия делаются случайно?
     – Слышали, – закивала старуха, – слышали. Груша упала на голову Ньюмана.
     – Ну, почти... Однажды мне просто очень повезло. Я ведь тоже считал, что это отказавшийся от развития чудаковатый этнос, островные отшельники с генетическими отклонениями психики. Считал, пока сам не увидел... А увидел я, Силина Геннадьевна, ровно то, о чём вы спросили. Отделившиеся, живущие своей, внетелесной жизнью сознания. Разумеется, они не видны невооружённым глазом. Но оказалось, что их видно через слой индуцированного излучения! То есть?
     – Слышали! – на всякий случай ещё раз бодро уверила Силя.
     – То есть через пиксели панорамы! Однажды вечером, работая на острове, я открыл бОльшую, чем мне было нужно, панораму– самую большую, чистая случайность – и обратил внимание на странные объекты, перемещавшиеся где-то за изображением... Можете себе представить, как выглядит освобождённое сознание?
     – Как шарик?
     – Как силуэт. Светящийся человеческий силуэт. Шааранская деревня полна освобождённых сознаний! Сознаний, живущих вечно.
     – И не скучно им? Вечно, в деревне-то?
     – Скука – тоска о действиях, которые не выполняешь. Застой. Чистое же сознание не функционально, не действенно. Ему не нужно что-то делать, чтобы выживать. Оно просто живёт... – Рид замолчал, задумался.
     – Пойду я... – вздохнув, сказала Силя, не слишком, конечно, веря, что вот так запросто возьмёт и уйдёт.
     – Куда? Вы и теперь не понимаете, как вам повезло?!
     – Мне-то?
     – Перестаньте кривляться! Вы прекрасно уяснили, о чём я. Я продолжаю исследования, набираю вторую группу. С первой, как видите, всё хорошо, лачут, освобождаются. И никаких кровавых ручьёв, вы же видели. Мы вводим алкалоид внутривенно... Мне нужны одинокие, ущербные люди, без значимых связей, без перспектив. Какие у вас перспективы? Вы не здоровы и не обеспечены. Ваше существование позорно.
     – Это почему? – (Оказывается, когда обидно, даже не так страшно!)
     – Позорно в его теперешнем виде. Вы не смогли обустроить своё жизненное пространство и теперь слоняетесь по задворкам жизни, по сути нищенствуете, занимаясь эмотивной проституцией.
     – Не проститутка я! Господь с вами...
     – Завидовать за деньги унизительно. Первая лапуся и была проституткой, вы не знали? Но завидовала она лучше, чем что-либо другое. Лапуся, говорили ей, успокойся, не завидуй! А потом начали платить. За то, что получается лучше, чем что-либо другое... Ваше «я» не будет продаваться. Оно не будет ни хромым, ни слезливым. И оно будет всегда. Вечно. Я предлагаю вам бессмертие, понимаете вы это или нет? Взамен того, что вас ждёт. А вас ждёт только смерть.
     – Ещё понч.
     – Что?..
     – Понч.
     После небольшой паузы Рид кивнул. Силя тоже кивнула, решив, что это ей. Она успела обрадоваться, что с ней согласились и сейчас она всё-таки пойдёт. Это всё, что она успела.
     Потом был укол, тёмные пятна, светлые пятна, зелёные пятна (вероятно трава). Не понятно, где руки, где ноги, где что и особенно, особенно, особенно голова.
     Но потом всё залилось ровным белоснежным светом, и оказалось, что это и есть голова, только не изнутри и не снаружи, а как бы наизнанку. В ней – или по ней, или рядом с ней, или под, или над – длинными, бесконечными линиями тянулись мысли. Очень трудно было за ними следить, потому что тянулись они все сразу. Не следить же было и вовсе невозможно, потому что они тянулись и тянулись.
     Но Силя помнила, кто она. И что такое понч. И точно знала, что так будет всегда. Вечно. Это было бессмертие, Рид не ошибался и не обманул.