Концлагерь

реквием





голоса:

ФАШИК
ШЛАГ
ЕЛЕНА
САРРА
АВРААМ
ИСААК
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ












1.

ГОЛОСА.
Святая ночь
Сошла на Землю.
Все страхи прочь,
Я свет приемлю –
Чудесный свет с высот пролился,
То Божий Сын, Христос, родился.
Средь звёзд и крыш,
Глядите, дети:
Святой Малыш -
На белом свете -
Спешит ко всем, кто ждал – молился,
Чтоб в полночь Божий Сын родился.

2.

ФАШИК. Жжж… тых-тых-тых… бух. Бам-с машинка! Людихи – брык-с! Мамики нети, папики нети… Уря, уряа. Не надо папики, не надо мамики… дохните! Все смертика… мёртвика. Тихо… тихо, тихо! Бросили Фашичку? Не жалили Фашика! Гадики… Тварики. Падлики, не дам цветоциков, хрен вам! Не любити Фашиньку? Нате! Мамика, на! Папика, на! Мёртвики. Фашик один… нет, живика! Девицка сильна любит Фашичка. Фашиченьку тоже… меня!.. Девицка, милия… Я – Фашик.

3.

ШЛАГ. Заключённый Шлаг. Да, господин офицер. Я - Шлаг. Да. Нормально. Всё нормально. Без нареканий. Без отклонений. Без сюрпризов. Так точно, живу. Точнее? Как это? Синонимы? Существую, пребываю… функционирую. Выбрать? Думаю, что… таки, живу.
ЕЛЕНА. Заключённая номер… Имя? Имя… Зачем? А как же номер? Может, не надо, я боюсь, меня накажут. Нет? Господин офицер, я не знаю. Не надо бы, а?.. пожалуйста. Как прикажете. Это я? Ещё раз можно? Елена. Елена? Елена…Простите, что? Всю жизнь по номеру. Не всю? Всегда. Называют глюком. Просто Глюк. Не знаю, что значит. Когда говорят «глюк», я всегда думаю, что это я – или позовут, или ещё что.
ШЛАГ. Вот в таких вот обстоятельствах. Нет, не выживаю. Знаете? Что ж. Ах, вот как… Я в нашем лагере почти год и впервые слышу, чтобы к кому-то приходил следователь. Зачем спрашивать, ваш ответ ничего не изменит, делайте, что должно, а по мне будь, что будет. Не изменит. Уверен. Убеждён. Знаю. Да. Нормально. Всё нормально. Без нареканий. Без отклонений. Без сюрпризов. Живу. Не думаю. Думать нечем. Глуп. Стараюсь. Ум дан любому от рождения, необходимость для выживания, как часть организма. Считаю, что ум и глупость – две стороны одной медали, данной Богом. Ум, как основа для развития. Господин следователь, мне не просто говорить. Нет, мне есть, что сказать, нет страха за последствия от сказанного; трудно произносить предложения, слова, артикуляция требует усилий. Да, уже уяснил, что придётся. Бояться нечего, я же живу в лучшем из миров, а то, что временно моим домом оказался концентрационный лагерь, ничего не меняет. Без комфорта, зато с людьми. Давно, давно не били, так только, постольку-поскольку, после дознавателей следственной тюрьмы, можно сказать, что меня здесь оберегают. О, тюремные дознаватели… Правду? Пожалуйста. Их не волнуют полученные ответы на вопросы, они их и не слышат, они трудятся, совершенствуют навыки, ремесло ради ремесла, хотя встречались и вдохновенные заплечных дел мастера. Мы, подследственные, тоже работаем, подмастерьями дознавателей. Нас объединяет поставленная задача по выведению новой породы людей, без ума, без претензий, без желаний, когда одни только потребности в указанных дозах… Что ж, работа есть работа… Бог терпел и нам велел.
ЕЛЕНА. Просто Глюк. Не помню. Нет, господин офицер, зачем же мне ещё-то имя. Не нравится. Была одна Елена, так меня бесила. Давно. Нервная она была, психичка, всем душу выматывала. Вот я теперь тружусь на строительстве дороги. У нас ежедневно подбирается сплочённая бригада, стараемся выполнить норму на сто процентов. Одни мужчины привозят камни на участок, другие укладывают, а женщины камни на руках доставляют – от транспорта до укладки. Камни же разного калибра, бывают непреподъёмные, а нести надо, причём, бегом, конвой строго следит, наказание тут же, часто смертельное, и так лучше, что насмерть, чтоб не мучиться потом сколько-то дней, а-то и неделю, у государства нет средств на медицинское обеспечение несчастных случаев. Нет, господин офицер, стреляют не всегда, патроны лучше беречь на всякий военный случай, для внешнего врага, а для внутреннего врага, для нас, есть дубинка. Молодые, начинающие конвоиры – те стреляют, а опытные мастера дубинкой по голове, есть такие, что одним махом череп раскалывают. Я даже больше скажу, несчастных случаев на производстве можно вообще избежать, в принципе. Просто нужно, чтобы работник по окончании смены, обдумывал бы все свои действия, находя новые детали приспособления тела под носку камней. Что? Анализ? Что – я? Анализирую? Вот как. Когда-то у меня брали анализы на медицинские нужды, а тут, выходит, я сама, как медик будто бы, да? Надо же. Не отказалась бы пойти в медсанчасть, хоть чем, мне интересно, из чего человек соткан, связан. Я неучёная, здесь, в лагере, много слов не надо, пусть бы их и вовсе не было, столько сил забирают, просто жуть, а каждое маленькое усилие требуется для необходимого объёма работ. И, главное, перед сном анализировать, ведь умное решение может прийти и во сне. Да, со мной бывало.

4.

ГОЛОСА.
На нашей старой стоптанной звезде
Своя тропинка каждому дана.
А нас проводит, всюду и везде,
Дорога торная – на всех одна…
На всех сирот, оставивших приют.
И нас не ждут, мой друг, нигде не ждут.
Я – сирота. Ты – сирота.
Что бы ни делалось, всё – неспроста.
Дети своих учителей –
Грустные ангелы просто людей.
И кроме рук друзей в моих руках
Нет ничего на весь мой долгий путь.
Сироты мы, мой друг. Так в небесах
Сироты-звёзды светят как-нибудь…
Но всё же звёзды светят для людей!
Тебе светлей, мой друг? И мне светлей.
Ты – сирота. Я – сирота.
Что бы ни делалось, всё – неспроста.
Дети своих учителей –
Грустные ангелы просто людей.
Салют, приют сирот, прости, прощай,
Встречай созвездье новое сирот…
Ты только счастье им не обещай,
Скажи им просто: Вас дорога ждёт.
Дорога звёздная – она ясна:
Одна на всех сирот. На всех – одна.

5.

БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Сарра? Сарра!
САРРА. Вот я.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Встань от сна, возьми нож для жертвоприношений и ступай в Голан. Я укажу путь.
САРРА. Ладно, Еллогим.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Так-то, Бел, человеку никогда не разобрать, кто он – Еллогим. Ангел, чёрт – какая разница, если она ясна только нам. Звучи, музыка, вой, мать, над телом дочери Земли и не говори, что тебе не было вдохновения! Иегова – Ире!
АВРААМ. Иегова – Ире!..
САРРА. Авраам, тсс…
АВРААМ. Сарра?
САРРА. Тих-тих-тих, Авраам, всё хорошо…
АВРААМ. Мне приснилось!
САРРА. Сон – не жизнь, не страшно, успокойся.
АВРААМ. Иегова - Ире? Что это значит? Что было мне во сне? Сарра…
САРРА. Спи, Авраам, ладно. Спокойных снов. Спи, спи, спи…
АВРААМ. Сплю, сплю, родная.
САРРА. Спокойных снов. Тшш… Он спит. Еллогим, ты сказал мне украсть священный нож и уйти, и отправиться в Голан! Как так? Повинуюсь, Господи.

6.

ФАШИК. Залоба… да… да. Ручецки болят, ножецки… костики болеют… койка твёрдая…Зёсткие нары, да! Койка мягкая… з зелезным матрасом… Да? Да… да. В курсе. Да. Да-да-да. Ночью плохо сплю… Тама много личиков… очень много… мои… жалистные личики… их есть, их нету. Опять их есть, личики… опять нет… мои жалистные личики меня…

7.

ИСААК. Отчего не сработало всесожжение?
АВРААМ. Господи, ты сказал, я сделал: взял трёхлетнюю телицу, трёхлетнюю козу, трёхлетнего овна, горлицу и молодого голубя, взял их всех, рассёк их пополам и положил одну часть против другой, только птиц не рассёк, и налетели на трупы хищные птицы, но я отгонял их. При захождении солнца крепкий сон напал на меня. И вот: всё не так, как обычно, не напал ужас, и мрак великий не напал, и нет Тебя со мною.
ИСААК. Вдруг наступили новые времена и жертвоприношение теперь не единственное средство общения с Богом?
АВРААМ. Господу приятно благоухание всесожжения, во веки веков.
ИСААК. Сегодня тебе виднее. Но душу мою штормит другое: я не желаю быть сиротою при живой матери! Давай, пойдём куда-нибудь, разыщем!
АВРААМ. Давай, разыщем. И мне придётся убить её, таково требование правосудия. Жена бежала от мужа и детей! Оставь, Исаак. Мир творится по мысли Господа. Я принимаю, как есть: Сарры нет.
ИСААК. Найди маму!
АВРААМ. Я скажу, что ещё сотворила Сарра: она украла! Твоя мать украла священный нож для жертвоприношений, - вот почему не сработало всесожжение, и я теперь не могу говорить с другом моим, с Господом. И всё это в канун Священной Субботы! Тебе по-прежнему хочется это искать?
ИСААК. Не знаю.
АВРААМ. Молиться, молиться! Поднимай всех на колени, всех к ответу!
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Всех на колени! А, Бел? Всех! Земля, наивная баба, светилась, счастливая, разрешившись миром людей. Но мир – этот сын земли - предал! Милый проказник, доблестный хулиган, знатный бандит, респектабельный убийца – это он, мир людей. Акелдама! Не бойтесь, я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь, и вот вам знак: вы найдёте Младенца в пеленах, лежащего в яслях. Но не в Голане, нет, не в Голане! Христос не обязан родиться везде и для всех, иначе жизнь - ложь. Акелдама! Кровь за кровь: остриём разбитых скрижалей впился мне в сердце этот закон и в унисон дыханию живёт у меня под сердцем, ворочается, как плод во чреве роженицы, и больно мне, ибо лицо моё в крови, что ссохлась маской. Да ведь кровь на мне чужая! Авраам.
АВРААМ. Вот я.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа и там принеси во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.
АВРААМ. Исаака? Сына! Господи, сына в жертву!?
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Иегова - Ире.
АВРААМ. Слышу и повинуюсь.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ (сам с собой). Иегова - Ире! Экрон! - Вот я. - Где маска твоя? - Вот, хозяин. Она всегда при мне – маска сатаны. Я просто не могу носить её сутками, утомляет. Но на людях, клянусь, хозяин, я в ней. - Голан твой. Умом потрудись, а сердце своё выбрось псам. - В Голане псы не водятся, в Голане живёт один лишь гнус. Что, повелитель, вырвать сердце из груди и только? - Вселись в Зевея, и жди меня. - И ты дашь мне свободу? - Ты хочешь освободиться от меня? - Я хочу освободиться от службы. - Я дам тебе свободу. - Как скажешь. Слышу и повинуюсь. - Отец! - Вот я. - Он ропщет! Экрон – урождённый плебей, уставший быть монархом. Направь меня в Голан, отец, я сделаю, что ты хочешь. - Хорошо же. Вот маска и корона. Еммер, вселись в Экрона до тех пор, покуда не скажу. - Как скажешь. Слышу и повинуюсь. - Знай, ты у меня один, сын мой, которого я люблю. Иегова - Ире.
АВРААМ. Иегова - Ире! Исаак. Собирайся в дорогу, сын.
ИСААК. За мамой!
АВРААМ. За ножом! Нам предстоит проделать путь в землю Мориа и там совершить жертвоприношение.
ИСААК. Господь сегодня говорил с тобой? Ура! Что же ты плачешь, отец, Бог не оставил тебя, ликуй.
АВРААМ. Я тебе не отец, я тебе папа.
ИСААК. Спасибо за науку. В отцах у нас может быть один Бог, а в папах множество каких угодно мужчин…
АВРААМ. Не хами.
ИСААК. Спасибо за науку. Не мужчин – ангелов.
АВРААМ. Не святотатствуй.
ИСААК. Спасибо за науку. Может быть, пока ты не отбил голову мою напрочь, уже пойдём? А кстати, как называется место жертвоприношения?
АВРААМ. Место всесожжения: Иегова - Ире.
ИСААК. Господь усмотрит. На то Он и Господь. В путь! Мы идём за мамой!
АВРААМ. Сын мой, мы идём за ножом.
ИСААК и АВРААМ. Иегова-Ире.

8.

ШЛАГ. Да, господин следователь? О развитии ума? Путь к осознанию, что ли. Подробнее так подробнее. Перевалочное звено – то, что в обиходе называется интеллект. Думаю, ум плюс информированность или, если угодно, образование. Да, господин следователь, знание – это другое, это и есть откровение, суть истина, которой не вынести земному человеку, а потому лишнее. Захочет творец, узнаю, не захочет – так тому и быть, и Слава Богу. Максимум доступное человеку есть осознание того, что есть недоступное знание, есть истина, частью которой является он сам, и таракан, и крошка хлеба, и всё-всё-всё. Осознание наступает, когда выясняется, что интеллект – пустышка, лишний груз, требующий пустых хлопот. Я не хочу ничего знать, мне ничего не надо, мечтаю стать окончательно животным, чтобы только пожрать, трахнуться и поспать, лучше того: пожрать и поспать, но самое замечательное: уснуть навеки. Сам себя презираю за невероятную живучесть. Я не желаю, чтоб меня было. Я не хочу быть! Вот такой я романтик, спасибо вам, организовавшим мне данные обстоятельства, благодаря чему я узнал, как грандиозно и ответственно жить образом и подобием Его; каково на самом деле быть человеком. Ни, ни вы – мы, всем гуртом, не дали мне с самого рождения даже подумать о том, зачем я здесь, задавили правилами поведения, рамками задумчивости. Наш благословенный концлагерь окончательно меня прихлопнул, осталось чуток потерпеть и меня расплющит, и разотрёт, и сдует. Ура.
ЕЛЕНА. Нет-нет, я помню, про что, у меня память лучше многих в бараке. Про Елену. Та трудилась в другом концлагере. Нет, названия не запоминаю, незачем. Она работала на болоте. Там было такое задание: нагрузить вагоны камнями и перевезти их на другой берег. Да нет, ну, что вы, какой паровоз, сами толкали, конечно. Нет, тягловая скотина тоже была не предусмотрена, есть же люди, вон нас сколько. Ну, они перевозили вагоны с камнями на другую сторону, потом тут же обратно, разгружали, тут же снова на загрузку и – обратно. Всю смену. Точно, «болотный экспресс»! Вы слышали, да? А сами там бывали? Ну, вот, если даже не бывали, а только слышали, значит, была польза от перевозки, иначе не обсуждали бы по всей стране, значит, не зря мы клали силы и жизни. Приятно узнавать со стороны, что ты приносишь пользу, не даром ешь хлеб. Кормят хорошо, стабильно. Мне хватает, я ни разу не болела, на труд сил хватает, чего же ещё-то. А та Елена, знаете ли, психовала, подвергала нервному осмеянию наш труд. Но главное, что выводило всех из повседневного покоя, её ночные истерики во сне. Как заорёт, бывало, «мама, мамочка моя, мама», хоть святых выноси, а людям же спать надо, а сон, он же не просто так придуман, он же для набора сил между трудовыми вахтами. Ну, я, признаюсь, не выдержала, настоятельно потребовало от капо, чтобы ту Елену перевели, куда следует, где имеются орудия устранения нервных людей. А как иначе, господин офицер, нельзя, чтобы рушились принципы равенства общественного проживания. Что? Не понимаю. Я - о себе? Никак нет. Как так, я – это же я, а она – это не я. Нет-нет, я – не она. Господин офицер, я не спорю, вам лучше знать, вы просто не можете ошибиться по статусу. Мне просто трудно осознать, что я есть та Елена… что я вообще Елена. Пожалуйста, мне не надо имени… никакого… пусть будет номер и – всё. Есть, господин офицер, слушаюсь. Имя Елена. Запомнила. Уяснила. Фамилия? Хорошо. Откуда? Не знаю, где это. Неважно. Папа. Мама. Ничего. А что должна чувствовать? У каждого человека есть родители, другие родственники. Сестра. Брат. Война? Ах, да, новички говорили, я не слушала, у меня работа. Зато теперь мне ясно, откуда у нас тут развелось всяких инородцев. Они такие примитивные, даже языка нашего не знают, животные. Уверена, наши воины бьют этих выродков, очищают землю от недочеловеческого мусора. Ну, брат погиб, да. За родину же? Отлично. Все там будем. Как где, в земле. Рай, ад – всё сказки, вместе с Богом, ну, их, всё это, к дьяволу. Ребёнок. Почему же, я расслышала, зачем повторять. Есть, господин офицер. Вы сказали: у меня есть ребёнок. Вы рассердитесь. Я же знаю, ребёнок – это то, что рожают. Я несколько раз видела. Соседка по нарам рожала. Нет, я не рожала. Точно знаю. Роды – это же физическая нагрузка на тебя, такое не забыть; кроме того, говорили, что возникает чувство материнства. Описывали, конечно, я ничего подобного не испытывала. Но вы же приказали слушаться, я так и делаю, господин офицер! Сказали, что у меня есть ребёнок, значит, есть. Пол? Нет, неважно, если не прикажете, я же не рожала. Мальчик. Есть. Нет вопросов, нет. Как желаете, господин офицер. Да, я могу назвать дневную норму выработки, как по заданию, так и по факту, за весь период работы на строительстве дороги в нашем замечательном лагере, так что, память меня ни разу не подвела. Роженицу? А, соседку по нарам, что родила? Конечно, помню, её звали Лена. Возможно, полное имя было Елена, не знаю. О себе? Опять? Ну, что я могу вспомнить… Ничего. Карцер помню. Он был со мной всего однажды и решил мне мою судьбу, с тех пор я передовик производства и самый послушный узник лагеря. Говорили, что матери, у которых забирали новорождённых, от ужаса сходили с ума, даже самоубивались, я не из их числа; не верю, что перелом произошёл из-за ребёнка, я знаю, что моя судьба – мой добровольный выбор. Простите, вы со мной намучились, с такой. Может быть, меня отправить в барак? Ну, или куда прикажете. Мне так стыдно, что вы испортили со мной своё настроение, простите!
ШЛАГ. Есть у меня родственники, обожающие свой ум до такой тупости - поубивать мало; четыре их поколения пришлись на мой век… на мою несчастную голову. Нет, не родня в полном смысле, просто сестра вышла замуж. И ведь плодятся, и плодятся, исключительно по мужской линии, так сказать, головной. И вот я понял, что Бог на них представил терпение, мол, должен же этот род, вырастить мозги; или родить хотя бы одного аккуратно, по-божески, не повредив мозговой упаковки, а впоследствии не выскребут оттуда своими тупыми ложками воспитания данного до рождения буквально звёздного неба мозговых извилин. Но глухо, как в танке. Невзлюбил я ту родню, начиная с моего ровесника, на футболе, когда тот орал: «Судью на мыло!», и тому подобную ересь, хором, со многими. И вот встретил его здесь. И понял, что Бог отчаялся, отправил кретина в концлагерь, на мыло. И тот отправился. Согласитесь, господин следователь, справедливо. Ведь вы же пустите всех нас на мыло? Ну, вот! Так и знал. Как удовлетворительно, наполнено чувствуешь себя, когда оказываешься прав. Мыло – это же гигиена, как минимум, чистота. После судьбинной маеты… суеты человеческого проживания… оказаться полезным веществом, разве не цель? Для Бога всё впрок, ибо всё есть Он. Что..? На волю? Меня!? За что? Когда? Не шутите? Да-да, вы на службе, какие шутки. Господи, там же воздух… трава… небо там, пчёлы. Пчёлы не вымерли, не в курсе? Смерть пчёл – голодная смерть для всех. Не интересовались… Круассан съем… три!.. чёрный кофе на набережной, с сигаретой… с пачкой сигарет!.. и ещё два кофе в белых рифлёных чашечках на блюдцах… и штрудель вишнёвый между первой и второй. Нет, спиртного не надо, и вина покуда не надо, ничего не надо, кроме холодной чистой альпийской воды из ручья. Я плачу? Нет? Странно. Чудо… чудо!.. Боже милостивый… Слава Тебе!
ЕЛЕНА. Слушаюсь. Так точно, я хочу спросить: зачем вы, господин офицер, рассказываете мне про меня. Так точно, господин офицер, ещё раньше я хотела спросить: зачем меня вызвали на допрос. Не допрос? Беседа. Так точно, я на беседе, не на допросе. Так точно, спрашиваю. Просто спрашиваю. Срока нет, я не осуждённая, суда не было. Мне не сообщали. Было? Было. Отбыла – что? Что… На свободу… Как так. Но я свободна, господин офицер. Здесь все свободны. Мы довольны содержанием, претензий ни одной, трудимся на благо нашей великой державы. И на волю я никогда не мечтала выйти. Возможно, было, я забыла. На волю (!?). Я (!?). Странно. Когда? Вчера… Господин офицер! Мне надо понять, погодите. Я даже не знаю, что спросить. Говорить? Нет, нет, я не говорю, я только спрашиваю, исполняю, думаю, как сделать лучше, больше. Разрешите минутку помолчать? Благодарю.

9.

ГОЛОСА.
Разбредаемся по одиночествам
здесь не митинг не бунт не война
не всеобщая запись в иночество
это граждане всё времена.
На конечном застольном прощании
по стаканам страна разлита
и угрюмые гимны про чаянья
пережёвывает немота.
В уголках медных глаз заметаются
по ошейникам страсти дворняг.
Разбредаемся, псы, разбредаемся,
благо, край наш – дремучий овраг.
На конечном своём отпевании
помянём славный наш поводок.
Карабин на прощанье отчаянно
раз стрельнёт но уж на посошок…
Не хотим не хотеть не надеяться!
разнесём стадный блеф по кускам!
Одиночество – страх, но хоть верится…
Так что лучше пока – по кустам.
Разбредаемся, псы, разбредаемся.
Видит Бог: чья беда, чья вина.
Через тысячу лет повстречаются:
то ли мы, то ли лишь времена

10.

БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Звучи, музыка, и не говори, что вдохновение тебя оставило.
САРРА. Оставь меня в пустыне, Бог мой! Брось, не трудись надо мною, мне не надо жить. Мне стыдно не столь того, что натворила я, но того, что увидала в пути: два тысячелетия до и два тысячелетия после Рождества Христова, прожитые моей семьёй, после нас, с Авраамом. Пусть прервётся жизнь Исаака. Ведь сыном моим нареклись все эти народы. Не лучше ли принести одного отрока во всесожжение теперь, чем миллиарды людей потом? И кем я назовусь у входа в Голан? Они, живущие здесь и сейчас, знают имя той, кто через сына своего дал им жизнь! Вот я. Иегова – Ире.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Сарра.
САРРА. Вот я.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Пусть в Голане узнают имя, с которым ты к ним пришла.
САРРА. Пусть.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Столько вдохновения не подъять словам. Звучи, музыка! И не верь, что ты кончишься без человека, ибо ты, как и он, бессмертна. Иегова – Ире.

11.

ФАШИК. Да я собственными глазами видел, как Жоржик приказал всем заключённым окружить несчастного господина капитана, чтобы тот не смог выйти из барака! А господин капитан – настоящий герой! Как он фотографию-то этой сучки – в клочья! Как – какой, ну, мамаши же Жоржика. Да, я матерь человеческую сучкой зову. Всякого человека всякую матерь. Не бейте, господин майор! Я ж как на духу, со всей искренностью - это Жоржик офицера пришпилил. Да, я – соловей. С вами, господин начальник, только и могу говорить свободно и откровенно. Я мою мать ненавижу? Да что вы, нет, ни грамма. Я всех их, мамок гнойных, вживую порвал бы, с папашками, в лоскуты! Я сам-то верю своему стуку, я - не дятел, господин начальник, соловей же я… Меня не фантазии одолевают, видения… да. Думаю, если буду вертихвостить, легче станет. А разве не станет? Вы ошибаетесь, мною наша петушня не брезгует, нет, не все… не все. Я ни хрена ни про кого не знаю? Знаю, знаю я, знаю! Я любого человека – под самый корень… В первый раз, говорит, вижу такого иуду… это Жоржик про меня сказал. Завидует. Остолбенели все от меня, никто не знает, что со мной делать, ни администрация, ни зека, эти даже убить меня забыли от изумления. Меня не надо убивать! Нееее… Что? Я не верещу. Слушаю. Повторяю за вами, господин начальник, слово в слово. Итак, сейчас я пойду в комнату для свиданий, там к тебе приехала одна… Ко мне? Ну, да, ко мне. Мы точно из одного дурдома. Я никогда не бывал в психушке. Короче, забрать тебя желают, на поруки. Меня? Меня. Чего пялишься? Я чего пялюсь? Досрочное освобождение тебя ждёт. Меня!? Понял? Понял… Не пойду... Убить хотите... Заманить! Слушаю-слушаю, господин майор! От тебя все избавиться хотят. От меня, конечно, от меня. Пусть та дура, что приехала, душу об тебя марает, а мы уж тут как-нибудь сами. Об меня… вы сами. Брысь. Брысь? Так точно, я - бррррысь!!! Ведь ты любил её, ФАШИК. Кого? Доченьку мою, Марьюшку. Твою доченьку… Кто она? Та, которую ты раздавил. Я? Не я же, грузовик, в котором я сидел шофёром, впервые в жизни. Женщина, так вы – её мама? И хотите взять на поруки меня, убийцу? Да? Да… Разве не убить меня приехали? Уже нет. О чём вы спросили-то в нашем начале? Ты любил доченьку мою? Твою-твою, вашу. А сколько лет ей было? Шесть? Я думал, восемь. Любил. Я так и думала, сынок. Сынок? Я? Поедем в нашу семью, домой. Домой. Я!? Я подумаю, крепко подумаю, мам. Идите… Иди. Фашик у параши, на полу, пожирает гостинцы… я, я пожираю, я: набиваю рот до отказа яйцами вместе с конфетами и сыром, сердце моё радостно колотится... инстинктивно, еще не веря разумом, я чуб, что здесь кроется не месть, а что-то другое, непонятное мне, но в общем благополучное…

12.

ГОЛОСА.
Так странно открывается однажды
что вот уж много лет как ты живёшь
становишься тогда таким отважным
что даже в люди запросто идёшь
и крадучись животным одичалым
вползаешь то в пивную то в кабак
сшибая зуботычины фингалы
дворняжка меж откормленных дворняг.
Так душно в одиночестве живому
напросится живое на любовь
и по столбу фонарному ночному
стекают то ли слёзы то ли кровь
но всё ж из-за фингала что-то блещет
как будто бы живое из-под век
угрюмым взором даму обесчестит
и счастливо как будто человек.

13.

ШЛАГ. Там война ещё идёт? Разве отсюда можно выйти? Я понимаю, выйти можно, но дозволено ли отпускать? Выкуп..? Ерунда, нет никого, кому я нужен… Фонд? Выкупают поимённо? А, списком… Оставим мой частный случай, ещё чей-либо. Вы служите государству, судя по униформе, отправляете правоохранительные надобности страны, так? Пусть выкуп легализован, происходит на официальном уровне и вы – не преступник. Но разве вы не исполнительный орган правосудия? Разве у вашего государства правосудия нет? Разве ваши сограждане – рабы, если их можно выкупить? Значит, можно и продать? Причём, в массе своей население нашего концентрационного лагеря содержаться здесь без предъявления обвинения. Нет-нет, спору нет, что здесь не пребывает ни одного невинного существа, здесь все и каждый стопроцентно виновен в чём-либо да как-нибудь. Но всё же! Меня согласны выкупить, то есть выпродать отсюда. Потрясающе. А я так-то уже, было, настроился на осознание самого себя. Начал с внешнего. У вас есть фотки моего прошлого? В личном деле. Нет? Хотя да, никто и не собирал на меня досье, мы здесь вне закона, кто-то беззаконно и так далее. Ни к чему собирать данные о человеке, которого нет. Понимаю, его нет не потому, что он здесь, а потому, что здесь нет человека, как нет людей, здесь все – просто животные на все лады: псы, коты, стервятники, пресмыкающиеся, насекомые, жаберные… Я верно соображаю? Да, спасибо, я рад. Так вот, я, зубоскал и похабник, безумствовал в жратве, пойле, трахалове, мой торс однажды сумели объять только две женщины, чрезвычайно долгорукие. Да, господин следователь, формально я – поп, по сути человек. Нет-нет, поп не может быть священником, даже, ежели он прекрасный человек, исключительно потому что человек. Священник рождается в результате соития туловища и ремесла. Понимаете? Такой вот плод. А там ещё надо научиться слову, хождению, надо созреть; всякому плоду своё время. И вот я здесь. Теперь меня не просто может обнять небольшая мартышка, но даже и обнимать не станет, такое самки не обнимают. Мы, поповство, веруем, что Бога нет, а служение есть средство добычи пропитания. Но вы не об этом, господин офицер, и я не про то. Я – туловище, целиком и полностью, даже попом стать не удосужился, ремесло всегда отправлял со шпаргалкой; правда, теперь вспомнилось всё, что вдалбливали и вбивали в семинарии. Примитивный труд, которым здесь нас заняли, освобождает ум. Нет, ум всегда свободен, освобождается сознание. Опасная штука для любой власти. Осознавая здесь и сейчас, хомо сапиенс вполне может стать реальным человеком, то есть, непосредственной угрозой пребыванию у руля дурака капитана, передоверившего управление подручным дебилам. Не может командир взять на службу персону умнее себя. В свою очередь и капитана взял адмирал не для превосходства над собой. Адмирала тоже кто-то принял на работу. Но разве адмирал самостоятелен? Им вполне управляет серый клерк из администрации, передающий распоряжения своего шефа, тот – патрона, выше которого слуга, а-то и раб, какого-нибудь замухрышку – политического функционера, который, в свою очередь… эт цетера, эт цетера. А тот, кто на самом деле вершит судьбами мира, не заморачивается на частности, он обозревает картину мира и просто бросает пригоршню золотых монет на драку-собаку; ему плевать, кто урвёт, потому что знает: всё сделается так, как он желает, потому что всё уже сделано, размечены дорожки и правила дорожного движения; потому что на самом верху, в выси остолоп сидеть не может, особенно, ежели эта высь располагается в бункере подвала банка; и даже если Верховный Управитель туп, всё происходит так, как велит его тупость. Зачем вам мои слова, господин следователь, за что вы меня выслушиваете? Хоть тресни, я – туловище, которое уже не треснет от пресыщения. Более всего, мне хочется покушать. Более всякого кушанья, мне хочется хлеба; хлебный запах самый могучий изо всех… Моё смирение диктует анекдот. Посреди океана тонет пассажирский корабль, типа «Титаника». Пассажиры взмолились: Господи, в последний раз обращаемся к тебе: прости нам все грехи, спаси нас, и мы заживём праведно, клянёмся! И в ответ с небес прозвучал Голос: Я вас, ребята, уже простил, работа у меня такая: прощать, но я осознал, сколько сил требуется, чтобы собрать самых злостных грешников в одном месте, сил, которые могли бы пойти на разумные действия, так что, идите вы все на дно, не отвлекайте. Да, господин следователь, я думаю, что наш концлагерь – это тот самый корабль. Но зря вы думаете, господин представитель власти, что тонут только пассажиры, кто сказал, что прислуга корабля не собрана по тому же самому принципу.
ЕЛЕНА. Вчера за день наказано двое из нашей бригады, и я весь вечер продумывала, как выполнить норму выбывших, если не пришлют замену. Понимаю, ваша занятость безусловно превышает человеческие возможности. Ничего страшного, это же ничего не меняет. И что, мне уже можно уходить? Вот прямо отсюда (!?). А там, на воле, что я должна делать? Да ведь я и так живу, жизнь – единственное, что есть личного у человека. А ребёнка забрать с собой? Сколько ему возраста? В каком месте находиться наш лагерь? Даже не знаю, далеко ли до дома. Конечно-конечно, разберусь. Вы меня уже выставляете? Могу я побыть здесь ещё пять минуточек, ради бога! Не по себе. А вы не знаете, что с моими родителями? А сестра? Понятно. И что мне делать на свободе? Конечно-конечно, война. Вы чрезвычайно добры ко мне, господин офицер, терпите. По уму, ребёнка лучше оставить здесь. Корм, одежда, кров, на всём готовом, а там… там нет даже матери, ведь я мать никакая, разве можно позвать это: «мама, мамочка моя, мама»…

14.

ГОЛОСА.
Сужается мир до размеров квартиры,
Как если бы веер был сложен в шкатулку.
А в гулких пустотах окружного мира
Свершается вывод теней на прогулку.
Вот так выжимаются краски из соков.
И так выжимаются тени из красок.
И сыплется пыль из аорт водостоков
В забитые горла рассохшихся масок.
Беременны двери настойчивым стуком:
Горошины, ядра, планеты стучатся,
И стук вырождается сморщенным внуком,
Кому в колыбельке паучьей качаться.
В убогом углу, где пылятся парсуны:
Ухмылки, улыбки, улыбища рож,
В шкатулках глазниц – оловянные думы.
И кто-то на сложенный веер похож.
Сужается мир до размеров квартиры,
Квартиры сужаются в гнойные дыры,
А в гнойные дыры сужаемся мы –
То самое мы, что зовётся людьми.

15.

АВРААМ. Акелдама - поле крови, где человеческие сироты приносятся во всесожжение. Акелдама – место, куда раз в году сносят своих детей родители, отказавшиеся от них. Здесь сироты становятся собственностью государства, которому много преданных псов ни к чему.
ИСААК. Мы во времени, спустя четыре тысяча лет после нас. Значит, здесь живёт один из тех народов, которые нареклись именем моим.
АВРААМ. Здесь сироты становятся собственностью государства, которому много преданных псов ни к чему. Но вот уже два десятилетия спасает детей от всесожжения некий наставник Авенир, который выкупает их у монаршей казны.
ИСААК. Здесь живёт один из тех народов, что нареклись именем моим. Так говорил тебе Господь?
АВРААМ. Вот Эцер - город Авенира, город не сожжённых сирот.
ИСААК. Как ступили мы на землю Голана, люди, глянув нам в глаза, становятся соляными столбами! Зачем мы пришли к ним?
АВРААМ. Я знаю, что должен сделать от Господа, и сделаю, когда верну мой жертвенный нож, прочее тлен.
ИСААК. Ты покорность Богу ставишь выше человеческой жизни?
АВРААМ. Я люблю Бога моего так, как люблю. Аминь.
ИСААК. Значит, ты не отрицаешь, что люди становятся соляными столбами из-за нас?
АВРААМ. Иегова - Ире.
ИСААК. Бог усмотрит, папа, и Бог с тобой.
АВРААМ. Верно, Бог со мной, сын мой.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ (сам с собой). Экрон! - Вот я. И я теперь Зевей. Что дальше? - Возьми у Сарры жертвенный нож. - У Сарры!? У той самой? - И отдай нож тому, кто будет от меня. Ты до сих пор не вырвал сердце из груди? - Добуду нож и вырежу. Рваные раны не украшают монаршее туловище. А что там, Повелитель, с Белою Звездою? Она, похоже, зажглась? Неужели и здесь, в Голане, состоится Рождество Христово? - Я жду от тебя не вопросов, я жду от тебя нож. Прочее тлен, как и ты сам. - Иегова – Ире. Столько вдохновения не подъять словам. Звучи, музыка! И не верь, что ты кончишься без человека, ибо ты, как и он, бессмертна.
САРРА. Авенир сказал, что ты - проводник во времени. И благодаря тебе, я смогу попасть в оборотную сторону Голана.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Вот как!
САРРА. Да, мне известно, что Голан - двойная звезда, и на той стороне теперь – другие времена.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Доверие Авенира к тебе на самом деле велико, о двойственности Голана известно единицам. Я - Зевей, ты не ошиблась. Но я не палач, я - костровой. Я играю роль палача, не более. Кто ты?
САРРА. Я – Сарра.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Надо же было родителям придумать дочери не имя, а проклятие.
САРРА. Я - та самая Сарра!
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Невозможно.
САРРА. Ты ходишь в оборотную сторону Голана, где сейчас две тысячи лет спустя. Отчего же мне, за две тысячи лет до, не придти в ваше время.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Зачем ты здесь?
САРРА. Меня прислал наставник Авенир.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Авенир прислал тебя ко мне. А Кто прислал тебя в Голан?
САРРА. Меня прислал Еллогим.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ.. Ну, прислал, и что. И кто он, Еллогим?
САРРА. Еллогим?! Таково одно из имён Господа нашего... и вашего.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Да-да, Бог – Один, Един и Сущ для всех, какому кумиру мы ни поклонялись бы. И зачем же прислало тебя к нам одно из Его имён?
САРРА. Мне надо пропасть, чтобы Аврааму невозможно было найти нож для жертвоприношений.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Ты украла священный нож, тот самый! Но разве в вашей семье делалось что-то без изволения Божьего?
САРРА. Сказала же: меня прислал Еллогим.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Бог сказал: Сарра, укради у Меня!? Какая прелесть. Зачем же Еллогиму инструмент для жертвоприношения, не проще ли отменить обряд?
САРРА. Иегова – Ире.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. А где нож? Можно глянуть?
САРРА. Сказано, до ножа могут дотронуться двое, для прочих он смерть.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Так то для людей. А, скажем, для потусторонних сил?
САРРА. Если ты Вельзевул или Экрон, ничего не случится.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Солнце? В Голане солнца не было! Не ты ли его зазвала, Сарра?
САРА. Когда мы отправимся в оборотную сторону? Сейчас.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. А ты не могла бы вонзить нож в землю так, чтобы я мог рассмотреть его, не касаясь? Моя супруга с детства обожает играть в “ножички” и с ума сходит по ножам. Хочу приглядеться, да заказать умельцам пусть жалкое, но подобие древнего чуда! Знаешь, что за игра? Берёшь нож, поочерёдно остриём к плечу, ко лбу, к носу, к рукам и вонзаешь в землю. Да-да, даже в забавах человеком над землёю всегда занесён нож.
САРРА. Любуйся.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. И ремесло, и искусство! И без него не произойдёт жертвоприношения. И когда ничего не случится, тогда изменится история. Не будет Эцера!
САРРА. Не будет Акелдамы!
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Не будет Авенира.
САРРА. Не будет Экрона!
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. То-то и оно. Блистательный ремесленник отделывал рукоять. И нож связан с Рождеством Христовым. Ты знаешь, явление Белой Звезды есть весть о Рождения Христа? И Звезда - вот! Тяжела бесовская доля, сидеть в дешёвых человечьих душах. Нож мне. Нож мой.
САРРА. Экрон!?! Верни нож, сатана!
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Не льсти мне, я не более, чем бес. Вот бес, вот нож, возьми нас, борись! Забудь забудь об оборотной стороне, о переменах и не думай.
САРРА. Иегова - Ире! Господи, вот я!
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ (сам с собой). А вот я. Бог усмотрит. Ступай, Сарра, ступай прочь. Ах, как же она хороша! Мне надо сделать операцию на сердце. Некогда я сполна отдался Вельзевулу и стал ему другом, совсем как Авраам - Богу. Стал я монархом - наместником сатаны и за доблестную службу был посвящён в бесы. Великая профессия, нужная и грязная, ведь в проблемы приходиться вникать изнутри, чёрт возьми! Экрон. - Вот я. Ты обещал мне свободу! А нож – вот, возьми. - Убей Авенира. - Нет! Авенир – отец света, ты знаешь. И над Голаном взошло солнце. Дай мне жить, Вельзевул! - Бунт? - Ты обещал свободу! - Но ты не отказался от своего сердца. - Кому нужна бессердечная свобода! Хозяин, пожалуйста… - Как просто: пожалуйста. Что ж, ты свободен. Еммер! Экрон устал. Выйди из него, а тело брось в канаву. - Тяжела бесовская доля, заключённая в дешёвые человечьи души. Вот я, отец. - Ступай, убей Авенира. Тебе моя любовь поможет. - Ты хочешь умыться его кровью? - Чтобы смыть застарелую грязь, нужна свежая кровь, бегущая от чистого сердца. Некогда я был Бел. Но когда язычество оставило людей и жертвоприношение сменилось весёлыми гуляньями, мой идол, в шутку, походя, кому не лень, из года в год, замазывали кровью. Замызганный, всегда покрытый вечным гнусом, я вызверился на людей и вырвал сердце моё, и выбросил его в небо. Так я стал Вельзевулом. Но сердце Бела не умерло и дало жизнь новой плоти. А моя заскорузлая плоть истощилась и стала тяжкой хмарью над Землёй. Я выдохся! Ты слышишь меня, сын мой, которого я люблю. - Авенир? - Авенир! - Вот, он идёт по небу на свет Белой Звезды! - Бел! Ты переиграл меня. - Ах, Вельзевул… что поделаешь, Иегова – Ире. - Я только тень твоя, Бел, но сам я - не плоть. И тени бессмысленно бороться с господином. Бел, я возвращаюсь к тебе. Прощай, земля. Еммер. - Вот я. - Дай мне нож. - Вот. - Сын мой, собери дров для всесожжения. - Где же агнец для всесожжения? - Иегова - Ире. - Бог усмотрит, папа, Бог с тобой. - Бог со мной, сын.
ИСААК. Где же агнец для всесожжения?
АВРААМ. Иегова - Ире.
ИСААК. Бог усмотрит, папа, Бог с тобой.
АВРААМ. Бог со мной, сын.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Бел, я иду к тебе. Иегова – Ире. Авраам!
АВРААМ. Вот я.
БЕЛ-ВЕЛЬЗЕВУЛ. Гляди в гору, на ту, что под Белой Звездой. Аминь.

16.

ШЛАГ. Я знаю, зачем Верховному нужны туловища, подобные мне, уже не здесь, но на воле. Покалеченные, они всегда переспорят дух, и породят себе подобных, болезнь всегда сильнее разума. Король с геморроем – не бог на троне, а демон на горшке, и за что бы он ни брался, всё у него выходит клиника; когда кажется, что король правит страной, помни, королём правит его болячка. Вы меня выпускаете… Фрикадельке никогда не стать снова животным. Лагерному фаршу ни за что не возвратиться в человеческий образ. Верховный желает, чтобы верующие приходили к пастырю, искалеченному уроду. А более того, чтобы верующий не пожелал видеть такого попа и разохотился ходить в храм, и для детей его церковь ассоциировалась бы с лечебницей. Решили людское отребье с паперти расселить по святым местам, отчего туда престанут ходить ищущие восторга и красоты. Поначалу, перед сном и в дрёме, здесь мне виделось во мне нечто, там, вглубь, за солнечным сплетением или в нём самом, не знаю, сизого цвета, чистого-чистого, живое, как тряпица на волнах, вечное. Потом иссякло, чернота, пропасть, решил вот и все дела, и вечность кончается. А тут, когда вы сказали, что выпустите… Вот оно, видите? Наяву. Моё из меня… Живо, трепещет нежно.
ЕЛЕНА. Я не зря полюбила наше государство, ведь могло бы не заметить меня, оставить здесь. Такое внимание, такая забота, такая честность!.. Нам всем надо равняться на него, жить ради него и умереть. Последний вопрос, господин офицер. Могу ли я остаться здесь? Потому что в нашем лагере сконцентрировано то, ради чего должен жить человек, особенно женщина - и природные функции исполняешь, и гражданские обязанности; а там… Там придётся искать не только место, но себя тоже. Конечно, меня ещё раз не переделать, наверняка сломаюсь, но можно ли на свободе выжить заключённой? Как женщина, там, я уже не привлекательна, как работник, могу выполнять лишь самую примитивную работу. У меня нет перспектив на обыкновенную приличную жизнь. Или там, за воротами, теперь всё не так, как было? Не надо соответствовать правилам, установлениям? Не надо просыпаться и засыпать с мыслью о рабочем дне? Не надо рожать и воспитывать детей ради общественно-полезного труда? Не надо поклоняться начальству ради пенсии? Или бой бывает без двух противников? Или война – без двух сторон? Так ли уж отличаются друг от друга пребывание тут и там? Не две ли стороны одной медали всяческая жизнь на Земле… награда за прочерк между датами рождения и смерти на могильном камне. Конечно, я вспомнила всё! Плюс опыт концлагеря и нерождённое материнство. Мы - единое целое, господин офицер. По обе стороны лагерных ворот. Вот и вы здесь, как и я. И зачем-то мы не нужны друг другу.

17.

САРРА. И было! Бог искушал Авраама, и Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа и там принеси во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.
ИСААК. Нет!
САРРА. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего, наколол дров для всесожжения, и, встав, пошёл на место, о котором сказал ему Бог. На третий день Авраам возвёл очи свои, увидел то место издалека
АВРААМ. Вижу.
САРРА. И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдём туда и поклонимся, и возвратимся к вам. И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего, взял в руки огонь и нож...
ИСААК. Огонь и нож!
САРРА. ... и пошли оба вместе. И начал Исаак говорить отцу своему...
ИСААК. Отец мой!
АВРААМ. Вот я, сын мой
ИСААК. Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?
АВРААМ. Бог усмотрит себе агнца для всесожжения, сын мой.
САРРА. И шли далее оба вместе. И пришли на место, о котором сказал ему Бог и устроил там Авраам жертвенник.
ИСААК. Жертвенник!
САРРА. Разложив дрова и связав сына своего, Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. И простёр Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего...
АВРААМ. Господи, прими жертву во искупление, се есть сын мой, единственный мой, которого я люблю.
САРРА. ...но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога, и не пожалел сына твоего, единственного для Меня. И возвёл Авраам очи свои, и увидел.
АВРААМ. Не пожалел сына...
САРРА. Авраам, что ты? Не молчи, Авраам!
АВРААМ. И возвёл Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошёл, взял овна и принёс во всесожжение вместо Исаака сына своего. И нарёк Авраам имя место тому: Иегова-ире. И возвратился Авраам к отрокам своим, и встали и пошли в Вирсавию. Посему и ныне говорится: на горе Иеговы усмотрится. И вторично воззвал к Аврааму Ангел Господень с неба и сказал... Сарра, что Он сказал? Что сказал Он!
САРРА. Мною клянусь, что так, как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего для Меня, то я благословлю тебя и умножу семя твоё, как звёзды небесные и как песок на берегу моря. И овладеет семя твоё городами врагов своих, и благословятся в семени твоём все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего.
АВРААМ. Теперь ты знаешь, сын.
ИСААК. Всё уже свершилось! Я видел там, на горе, Вельзевул принёс во всесожжение сына своего и вернулся к Белу. Я узнал священный нож Авраама, что был украден из дома нашего.
АВРААМ. Сарра?
САРРА. Прости, Авраам, мне думалось, что со мною говорит Еллогим, а то был Вельзевул, наведший на меня морок.
АВРААМ. Не мог говорить с тобой Господь, Он мой Бог.
САРРА. Я тогда не думала, просто исполняла.
ИСААК. Папа, мама, теперь Вельзевула нет, раз стал он Белом?
АВРААМ. Быть может.
ИСААК. И наследника Вельзевулу нет, раз он принёс его в жертву.
АВРААМ. Быть может.
ИСААК. Тогда что же мы здесь делаем?
АВРААМ. Иегова-Ире.
ИСААК. Идём домой.
САРРА. Так то Вельзевул.
АВРААМ. Что?
ИСААК. Не понимаю?
САРРА. Разве Бог твой, Авраам, говорил с Вельзевулом, не с тобой?
АВРААМ. Со мной!
САРРА. Отказался ли Бог от слова своего к тебе?
АВРААМ. Нет.
ИСААК. Но уже ничего не требуется, жертва принесена.
САРРА. Разве Авраам - Вельзевул, а Исаак – его сын?
АВРААМ. Всё уже произошло, глупая женщина!
САРРА. Сказано: Авраам, во всём слушайся голоса жены твоей? Я говорю, ты слушай.
ИСААК. Мама, что ты… я не понимаю!
САРРА. Сделай, как сказал Господь, Авраам: ступай в землю Мориа и на одной из гор принеси сына своего, Исаака, во всесожжение.
АВРААМ. Бог уже усмотрел себе жертву.
САРРА. Не тебе знать, ту ли.
АВРААМ. Думаю, ту.
САРРА. Думает он! Равняешься с Ним?
АВРААМ. Мы – друзья, мы наравне…
САРРА. Где же ты, такой умный, был, когда Бог создавал жизнь на Земле.
АВРААМ. Женщина! Се наш сын, которого дал нам Он!
САРРА. Бог дал, Бог взял.
ИСААК. Неужели Авраам ослушается Его?
АВРААМ. Сын мой, боюсь, твоя мать права, отмены слова Божьего не было.
ИСААК. Но Он может не остановить твоей руки!?
АВРААМ. Да.
ИСААК. Бог не ошибается, потому что Он – Отец, и Отец всегда прав, потому что Он - Бог. Спасибо Тебе, Господи, Боже Ты мой, за то, что было со мной, за всё, что со мной есть, но многократно за то, что будет. Я люблю вас.
САРРА. Авраам, не медли.
АВРААМ. Но даже, если Господь удержит руку отца над сыном, казнь всё одно состоится: казнь не тела, казнь духа! Ибо Исаак будет под ножом, и может сломиться душа мальчишки, кем наречётся множество народов.
САРРА. Очнись, Авраам! Авраам, где ты витаешь? Очнись!
АВРААМ. Что? Что?
САРРА. Ты кричал во сне.
АВРААМ. Мне снилось, что мы принесли в жертву сына нашего.
САРРА. Нашего сына?
АВРААМ. Смеёшься?
САРРА. Нет у нас сына.
АВРААМ. Будет.
САРРА. Мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? И господин мой стар.
АВРААМ. Есть ли что трудное для Господа? В назначенный срок будет Он у нас в следующем году, и будет у тебя сын.
САРРА. Пойдём на свежий воздух, муж мой, проветрим твой светлый ум от ночной духоты в свежести утра.
АВРААМ. Пойдём. Принести сына в жертву… не понимаю.
САРРА. Успокойся. Авраам же и Сарра были стары и в летах преклонных, и обыкновенное у женщин у Сарры прекратилось…

18.

ШЛАГ. Господин следователь, воля ваша, но мне искренне жаль усилий Бога по сбору грешников со всей планеты. Разочаровывать Господа? Увольте. На всё Его воля, которой человеку ни понять, ни осознать. Я просто верую и доверяю всему, что делается в Им сотворённом мире. Я остаюсь здесь, на «Титанике», ибо точно знаю, что это не Ноев ковчег, не начало новой надежды на земной рай для обновлённого человечества, и, сирый и убогий, наверняка пойду ко дну. Вместе с тобой, сын мой, со всеми, скопом. Я отказываюсь от твоей воли, офицер, уволь. Я – Шлаг, да-да, заключённый Шлаг.

19.

ФАШИК. Фашик оглядывается… я оглядываюсь… вижу, что заключён в безысходную клетку. Не хочу, не хочу! У этих-то прежде, чем погибну, хоть отъемся малость да посплю на мягком... А там кто его знает. Потому что никому не любопытно, чтобы я был, или чтобы я не был. А я есть! Женщина! Согласен я, мамика… Согласен! Я согласен!

20.

ЕЛЕНА. Самое страшное: я вспомнила себя, и что мне с собой теперь делать. В таком сознании оставаться нельзя, не протяну и дня, не успею от себя опять избавиться. Разве сложно было просто вышвырнуть за ворота ту, что была, зачем было меня выковыривать. Мне меня не надо (!..). Мама, мамочка моя, мама (!!!).
ШЛАГ. И вы оставьте мне меня, люди, ради Бога.

21.

ГОЛОСА. Не бойтесь, я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь, и вот вам знак: вы найдёте Младенца в пеленах, лежащего в яслях. Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего Единородного, Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление. А как вы - сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего “Авва, Отче!” Посему ты уже не раб, но сын, а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа.