Гости и хозяева

    
     Неожиданно объявили пересменку. Молодёжь, не задавая вопросов, просто  обрадовалась предстоящему выходному. Но семейные тётки, из тех, что колотятся над каждой  копейкой, возмущённо загомонили:
-Чего  это опять удумали, с последней пересменки ещё недели не прошло. И рыба идёт - одна к одной, любо глянуть. Почему мы должны заработок терять?!
    Страсти  быстро улеглись, когда главный технолог, выразительно глядя поверх голов, пояснила, что таков приказ «сверху». На Шикотан приезжает японская делегация, которую нужно встретить подобающим образом. Поэтому завтра в двенадцать часов дня мы все должны быть возле Дома Культуры. Прилично одетыми и трезвыми. Желающие могут сейчас же получить по японскому и советскому флажку.
-А их обратно-то сдавать надо?—спросил немилосердно окающий голос.
-Надо.
-Ну-у, дак тогда  на чёрта и получать!
Ломкий фальцет завзятой курильщицы и язвы ловко ввинтился в паузу:
-В уикенд, в двенадцать часов, и всё ещё трезвыми. Это весьма проблематично…
-Вам всё шуточки, – технолог нахмурилась – а я говорю серьёзно.   Должны быть трезвыми! Не хватало ещё перед иностранцами опозориться.

     У своей мастерицы мне удалось выудить более подробную информацию. Делегация состоит из людей, чьи родственники похоронены на Шикотане. В моменты дипломатических потеплений, на буддистский что ли   день поминовения, японцам позволяют посетить родные могилы.

     Интереса ради, я уже успела побывать и на русском, и на японском кладбищах. Они расположены в лощине, недалеко от посёлка и друг от друга. Жители острова от похорон до похорон сюда глаз не кажут, но благодаря заботам матушки-природы оба кладбища выглядят опрятно.
     Картину русского  немного портят рыжие пятна ржавчины на железных памятниках. А на японском – полная гармония: на могилах стоят груботёсанные каменные плиты и столбики, либо  просто врытые в землю, либо опирающиеся на замшелый каменный пьедестал. Сама территория кладбищ, как и все окрестные сопки, затянута зарослями низкорослого, по колено, бамбучка с глянцевыми жёсткими листьями, а могилы добротно убраны разнотравьем. Видимо повреждённые лопатами корни бамбука восстанавливаются медленно, благодаря чему вездесущие травы успевают занять жизненное пространство.
     Если смотреть с ближней сопки, всё  это напоминает симпатичное зелёное одеяло с нашитыми пёстрыми заплатами и разновеликими пуговками памятников. Вблизи же  всё совершенно меняется: каждая деталь выглядит строго, внушительно. И дальним фоном звучит самая великая в мире Музыка – монолитный и торжественный океанский прибой.
     Душа напитывается глубоким покоем. Будто прикасается к Вечности….

     Наутро встречать делегацию пришли, конечно же, не все заводчане – домовитые наверняка использовали внеплановый выходной на сугубо бытовые нужды. Тем не менее, на площадке возле Дома Культуры  собралась порядочная толпа, над которой в безветрии тёплого дня ощутительно витал свежий водочный запашок. Одни женщины (на рыбообрабатывающих предприятиях мужиков, наверное, ещё меньше, чем на ткацких фабриках).

     Я, прокопавшись как обычно, явилась с изрядным опозданием. Японцы уже сидели в открытом кузове грузовика, медленно двигавшегося от пирса в нашу сторону. М-да, весьма пикантное сочетание – избалованные техникой японцы и видавший виды русский грузовик. Но деваться некуда: на острове нет ни единого автобуса. Зачем? Начальство ездит в крытых брезентом пятиместных «уазиках», а простые смертные передвигаются  на своих двоих, либо – в кузовах таких же грузовиков.

     Волочить делегацию пешком через весь посёлок по горбатым, кое-как сколоченным из ершистых досок тротуарам, или пыльным колеям расхристанной дороги было бы ещё хуже. Тем более что все они, и мужчины и женщины, одеты в белые, или очень светлые костюмы.

     И вот сидят японцы на грубых скамьях грузовика, как стая больших белых птиц, дружно кивающих на ухабах чёрными головами. Машина подошла ближе, остановилась. Официальные представители принимающей стороны почему-то задерживаются. Японцев человек двадцать, двадцать пять, все среднего возраста. Время от времени приветственно помахивают  руками. Добросовестно улыбаются. А в глазах – тревога. Может, боятся выпасть из кузова? Да нет, дело, похоже, не только, и не столько в отсутствии привычки к «кузовному» передвижению. Их наверняка тревожит тугое облако недоброжелательности, зависшее над толпой встречающих. Оно явственно ощущается. Как гроза, приближение которой слепые чувствуют не хуже зрячих. Облако утробно погромыхивает репликами, слава богу японцы их не понимают.
-Нет, ты погляди, всё время скалятся. Чё, уж так шибко рады меня видеть, китаёзы?!
-Дура, это же не китайцы, а японцы!
-Китайцы, японцы, какая мне разница! Один хрен узкоплёночные.
-Видать не нравится на грузовике-то. Ну, давит жопу?! Ничего-о, перетерпите, не графья!
-Это же надо, на кладбище приехали, а вырядились в белое, будто на банкет собрались.
-Да у японцев траурный цвет белый.
-Правда?! Ну, дают! Всё не как у людей.
     За каждым сколько-нибудь удачным замечанием следовал взрыв дружного хохота. Стоявшие немного на отшибе дамы заводского «комсостава», периодически урезонивали расходившихся  острословов. Но делали они это явно для проформы, сами же охотно хихикали, опуская глаза.

     Я вдруг поймала себя на том, что тоже начинаю заражаться настроением толпы: во мне поднимается незнакомое прежде ощущение нерассуждающей правоты и превосходства. С языка так и рвутся изощрённые колкости. Хочется покрасоваться, перещеголять других дерзостью и остроумием.

     Вовремя спохватясь, я выбралась из гущи людей и решительно двинулась к дому. На душе было гнусно. Господи, как оказывается живучи стадные инстинкты, как велика их власть! Ведь я привыкла считать себя думающим человеком, и вдруг, как самая примитивная овца, чуть было не кинулась вслед за стадом. Но почему же первым движением самого «стада» была агрессия, а не радушие? Чем провинилась перед нами эта горстка непохожих людей? Тем, что живут лучше нас? Ой, хоть бы там не стряслось чего-нибудь плохого.

     Вечером вся троица принаряженных соседок, с которыми я делила комнату в общежитии, дружно «штукатурила» физиономии. А  я валялась с книгой, и никак не обнаруживала желания покинуть свою койку.
-Эй, лодырь, ты не пойдёшь что ли японцев провожать?
-А они что, без меня не уедут?
-Ну, интересно же…
-Ага, нашли зверинец. Мне вот «Графа Монте-Кристо» на двое суток дали.

     Однако после ухода девчонок «вожделенный граф» мирно лежал рядом со мной невостребованным. Меня колбасило: одолевало какое-то беспокойство, напоминавшее собой симптомы пищевого отравления. За три месяца пребывания на Шикотане я успела привыкнуть к своему счастливому состоянию растительной безмятежности – все  раздражители остались далеко на материке, в прежней жизни. И странное сегодняшнее состояние мне очень не нравилось. Чтобы избавиться от него, я стала докапываться до причины. И что же? Всё сошлось на злополучных японцах. Других причин не было.

     Если бы не они, всё было бы обычно, всё было бы нормально. Но, чёрт побери, каким же это образом, просто мелькнув перед  глазами, эти люди умудрились внести сумятицу в мою душу?! Привычная логика буксовала. И я смутно начинала догадываться, что ответ на мой вопрос кроется  в таких глубинах диалектики, куда предусмотрительному  человеку лучше вообще не заглядывать.

     Философствования мои были резко прерваны – в комнату влетела одна из соседок, Лена, самая старшая из нас, тридцатисемилетняя женщина. «Разведёнка», отправив в армию единственного сына, она начала тосковать и, чтобы как-то отвлечься, завербовалась на Курилы. Всегда спокойная, деликатная, совершенно непьющая, она сильно отличалась  от  остальной нашей безалаберной, горластой братии, и воспринималась нами почти как старуха.
     Светло-голубые глаза её температурно блестели, блондинистая кожа на лице и шее полыхала как обожжённая.
-Тебе что плохо? Заболела? – вспрыгнула я с утоптанного ложа.
-Всё нормально – хрипло буркнула Лена и ничком легла на свою кровать.
Не зная как поступить, я уткнулась в книгу. Минут через двадцать белокурая голова оторвалась от подушки и Лена тихо сказала:
-Слушай, пойдём куда-нибудь, вечер такой хороший.   
-Пойдём – я догадалась, что ей сейчас нужно участие, и обрадовалась возможности хоть чем-то помочь. Этот человек был мне симпатичен.

     Выйдя из барака, Лена на мгновение приостановилась, как будто размышляя куда идти, потом быстро зашагала в сторону  Студенческой сопки. Мы поднялись по крутой деревянной лестнице, обрамлённой бутафорскими перилами, на вытянутую плосковерхую сопку, пересекли единственную улицу студенческого городка. (Здесь, в дощатых летних бараках каждое лето -  автономно и как бы «над» остальным населением посёлка - проживали студенты, приезжающие на путину.)

     По густой траве наискось спустились до середины противоположного склона. И оказались под брюхом огромного «цельнокроеного» куста шиповника, высотой в человеческий рост, напоминающего  собой гнездо какой-то чудовищной птицы, где колючие ветви были переплетены так плотно, что между ними невозможно было палку просунуть.
-А теперь вот сюда – Лена гостеприимным жестом указала в сторону нависшей над нами зелёной стены, и ревниво ожидала моей реакции.

     Я её не разочаровала – восторг был полный. В монолите ветвей, усыпанных нежными цветами, оказался узкий проход в идеально круглую пролысинку. Обнаружить этот лаз можно было только с самого близкого расстояния, со стороны подошвы сопки, куда никто никогда не ходил, потому что там была болотина. Камни и корни кустов образовали в центре площадки удобный уступ, которому заботливые руки придали форму широкого кресла и устлали несколькими слоями сплющенных  картонных коробок. Лишние ветки внутри зелёного кольца аккуратно обрезаны. В безветрии защищённого пространства стоит густой запах роз.
-Вот это да! Прямо царское ложе!
-Не ложе, а ложа – усмехнулась Лена – царская ложа в зрительном зале.

     Я обернулась. Над ровным бордюром шиповника открывался вид на бухту: гигантскую каплю ртути, нежно отсылающую вечернему небу его рассеянные краски – зелень, голубизну, розовость. С непривычного ракурса красота была даже для этих дивных мест ошеломительной.
-Да уж, ложа царская, а действо так прямо божественное!
Мы долго сидели, молча глядя на закат.
-Это ты здесь всё благоустроила?
-Я. Правда, хорошо? Я часто здесь бываю, вы на танцы к студентам идёте, а я – сюда. Специально хожу разными путями, чтобы тропинку не натоптать. Чуть не ползком добираюсь, когда есть кто-то поблизости. Ведь, если про полянку узнают, обязательно испакостят. Так уж устроена наша публика.
-А ты сама как её надыбала?

     Лена минуту целовалась с разлапистым цветком. Вздохнула.
-Я нашла её тридцать лет назад. Удивляешься. Да, лучшая часть моего детства, а может и всей жизни, прошла здесь, на Шикотане. Мой отец войну заканчивал на Курилах. И так ему здесь понравилось, что когда командование кликнуло добровольцев на постоянное поселение, он охотно остался. А потом и нас с матерью перевёз.
-Почему ты никогда об этом не рассказывала, ведь так интересно?
-А ты помнишь, в анкете, которую мы заполняли перед приездом сюда, была графа  «есть ли судимые среди родственников»?
-Помню, и что?
-Я в этой графе написала «нет», хотя мой отец был репрессирован в сорок девятом.
-Что значит «репрессирован»? –  мне не удалось скрыть досаду в голосе. Я упорно приучала себя задавать вопросы, но обнаруживать перед людьми собственное невежество каждый раз было неприятно.
-Какой же ты ещё ребёнок! –Лена потрепала меня по волосам – Да не ершись, я ведь  по-хорошему. Иначе просто не привела бы тебя сюда. А то, что ты не знаешь слова «репрессированный» – замечательно, значит, есть какие-то подвижки в нашей державе. Для моего отца это слово означало – арест, лагерь и, скорее всего, расстрел, потому что потом о нём уже не было никаких известий.
-А ты не боишься, что я на тебя донесу? – ухмыльнулась я, мстя за «ребёнка».
-Нет, не боюсь –  пожала плечами Лена – зачем тебе.
-Да уж, конечно незачем. Тем более что я в той графе тоже написала «нет», хотя моя родная тётка со своей родной дочерью – моей двоюродной сестрой, в лагерях семь лет отдубасили.

     Мы покатились с хохоту.
-Вот так – сказала Лена, обрывая засохший листок, – поскреби как следует, и у каждого найдётся  какой-нибудь «изъян в биографии». Кстати, как-то странно твоим родственницам срок отмерили: семь лет. У нас в этих делах любили круглые цифры. Как юбилеи. Если больше пяти, то десять. Удобнее считать.
-А  им по десять и давали, да Сталин успел помереть, вот три года и сэкономили.
-Да-а, повезло-о, ничего не скажешь. И откуда после всего этого у нас, советских личное достоинство возьмётся?!

     Мы опять надолго замолчали.
- Знаешь, я страшно сожалею, что сейчас приехала на Шикотан. Осквернила детские воспоминания. Ты посмотри, во что превратился остров! Ведь, начиная с бухты, – это сплошная помойка! Японцы тоже – не ангелы и, естественно, имели отходы жизнедеятельности, а оставили всё в первозданной чистоте и порядке… Ты, кстати, слышала, что они претендуют на четыре острова Курильской гряды, включая Шикотан?
-Слышала. Они, говорят, даже на школьных картах изображают эти острова как часть своей территории.
-Говорят. Когда рассказывают про «наглые притязания японских милитаристов». А вот, если бы судьба островов зависела от меня, я бы, ни на минуту не задумываясь, отдала их японцам.
-Да ты что, сдурела?! – ошарашено вскинулась я – Острова-то наши!
-«Наши» они потому, что после войны у побеждённой страны только ленивый не оттяпал бы лакомый кусок.
-Но, ведь есть же документы…
-В тех юридических дебрях сам чёрт ногу сломит. А ты глянь навскидку – где Москва и где Токио! Японцев не на много меньше, чем нас, а земли у них  кот наплакал. Чтобы увеличить территорию, они искусственно наращивают её. Из мусора. И превращают эти участки в райские уголки. А у нас огромные цветущие территории превращают в мусорные пустыни. Один умный дяденька сказал, что нас погубили наши просторы. Запомни, лишним не будет, фамилия «дяденьки» Бердяев. По-доброму, всю  Сахалинскую область с Камчаткой следует внести в список Всемирного наследия ЮНЕСКО и ввести жёсткий режим заповедной зоны. Но, во-первых, вряд ли это случиться, а, во-вторых, нашей публике ведь никакой закон – не указ. Короче, японцы в любом случае были бы для этих уникальных мест гораздо меньшим злом, чем наши с тобой  соотечественники.

     Лена тяжко вздохнула. Её потемневшие в сумерках глаза плеснули в мою сторону настоявшейся синевой.
-Помнишь притчу, как две женщины пришли к царю Соломону с единственным ребёнком, и каждая утверждала, что это её сын. Соломон приказал разрубить ребёнка пополам, чтобы обеим досталось поровну. И родная мать сразу же отказалась от своей «доли» в пользу самозванки. Вот и я: в чью угодно пользу готова отказаться, чтобы сохранить острова.
        -Батюшки-и, – сокрушённо подумала я – этот  человек живёт рядом со мной, спит на расстоянии вытянутой руки и так запросто выговаривает: «ЮНЕСКО, всемирное наследие», знает про царя Соломона, размышляет над проблемами спорных территорий. А для меня теперь главная забота – куда в ночную смену половчее спрятаться от мастерицы, чтобы спокойно подремать часок-другой. Лена из деликатности назвала меня ребёнком,  подразумевая, что я маленькая дурочка. Только я не маленькая. Я самая обычная: дура средней величины.

     Растерянность, без труда прочитанную на моей физиономии, Лена поняла по-своему.
-Тебе, небось, не по себе от таких непривычных, непатриотичных речей, но, если бы ты видела каким был Шикотан раньше, то наверняка бы думала так же.
-Не зна-аю. Мне, похоже, вообще думать-то нечем.
-Есть чем, – сказала Лена серьёзно – я ведь видела в каком состоянии ты сегодня домой вернулась. И всё поняла.
-Что же интересно такое особенное ты про меня поняла, если я сама про себя ещё ничего понять не успела?!
-Мы с тобой одинаковое чувство испытали – стыд. Нам было стыдно как квартирантам, запакостившим съёмное жильё, когда к ним внезапно нагрянули хозяева. И за жилище стыдно, и за себя, неухоженных, стыдно. Тем более что «хозяева» такие деликатные, предупредительные…  Ты ведь потому на проводы не пошла, что боялась нового всплеска этого стыда.

     Лена энергично откашлялась, потому что в её голосе снова появилась предательская хрипотца.
-И хорошо сделала, что не пошла. Меня вот, кошёлку старую, непонятно зачем туда понесло! Все опять собрались возле Дома культуры. Японцы снова в кузове сидели, но на себя утрешних уже не были похожи: какие-то помятые, потерянные. Я подумала, что это они по своим покойникам так убиваются, а потом услышала весёленькую историю. Наше начальство, узнав заблаговременно о приезде делегации, решило навести порядок на японском кладбище, и отрядило для этих целей трёх работяг посправнее. Те добросовестно восстановили на могилах все упавшие памятники и доложили о выполнении задания. Но, не имея понятия о написании иероглифов, они, как оказалось, большинство памятников поставили вверх ногами. Японцы, конечно, были ошеломлены. Потом, когда переводчик кое-как разрулил ситуацию, потребовали лопаты, давай в своих белых костюмах эти камни ворочать… Ну, а здесь на прощание стали одаривать провожающих разной мелочёвкой: зажигалками, сигаретами, жвачкой. Наши барышни, пьяные почти поголовно, само собой, дружно ринулись за подарками. И устроили свалку с матами и мордобоем. А японцы смотрели… И вежливо улыбались… Конечно грех подозревать, но я почти уверена, что их подарки были рассчитаны на подобный эффект. Это была их маленькая месть. Хорошо ещё, что они главного не видели: как только очередная добытчица с иностранным трофеем выбиралась из толпы, её тут же под белы руки брали комитетчики, их там оказалась пропасть. Вели в Дом культуры, отбирали барахло, составляли протокол. Сколько слёз было! Сколько истерик! Представляешь!
     Лена вдруг вся сжалась и заплакала в голос.

     Прижав её голову к своему плечу, я погладила светлые волосы, сохранившие в себе солнечное тепло.
-Ну, всё, всё. Тихо, тихо. Вот, говорила, что я маленькая, а сама-то!  Давай поднимайся, пойдём на речку, умоемся, и баиньки. Смотри уже как поздно, а завтра рано вставать. Халявный выходной закончился.

     Этой ночью, вопреки пережитым встряскам, я спала даже крепче обычного. Почему бы и нет? Японцы укатили в свою Японию, а на соседней кровати, на расстоянии вытянутой руки, теперь спал мой близкий друг