Джон Бурк. На границе с Круком. Из глав 3, 6, 7

Полная здесь: https://vk.com/club87908871
               


                Джон Бурк.На границе с Круком.


                (Из глав 3,6,7)

 
 

Об обратном марше скажу очень мало. Было обычное тяжелое лазание по горам, изорванная обувь, терпение и сила воли одновременно; в засушливых пустошах южной Аризоны, где родников немного и они редки, нужно быть готовым к нехватке воды, и уметь прибегать к различным уловкам, чтобы обходиться без необходимого количества питья, например, положить в рот камешек или грызть веточку, чтобы вызвать более обильное слюноотделение; а когда разбивали лагерь и оказывалось, что на этом месте вода плохая, использовали приемы для ее очистки или, по крайней мере, для осаждения землистого вещества, содержащегося во взвешенном состоянии, разрезая нескольких пластин от кактуса нопаля и оставляя их в котле на короткое время, пока их слизистый сок не осаждал все лишнее. Но более лучшая идея состояла в том,  чтобы создать самим хорошие источники, что являлось любимым занятием офицеров и солдат, и многие прекрасные водоемы в Аризоне были ареной тяжелой работы по выкапыванию, наращиванию из коробок из-под крекеров или что-то в этом роде, чтобы удерживать воду и не дать ей просочиться в землю.

Лагерь Грант наконец был достигнут, и заключенные были переданы на попечение охранникам, а лейтенант Кушинг, выполнив свой первый долг на Территории с такой большой честью для себя и своих людей, приготовился отправиться в другой, более длительный поход, и  уехать сразу, как только поступит сигнал начальника поста...

Однообразной жизни любого поста в Аризоне в те дни было достаточно, чтобы свести с ума. Жара в большинстве из них становилась просто невыносимой, хотя здесь сильная сухость атмосферы приносила пользу. 
Ходили слухи, что однажды жара стала настолько чрезмерной, что пришлось связать вместе два термометра, чтобы ртуть могла подняться. Это было до моего приезда, и за это я не хочу ручаться. Я рассказываю эту историю так, как ее рассказал мне мой друг Джек Лонг. 
Не прошло и недели, как мы вернулись на пост, как нам было о чем поговорить. Мексиканец, выполнявший какую-то работу на правительство, подошел, чтобы обсудить детали с командиром. Он вышел из кабинета адъютанта еще до полудня и не успел пройти и тысячи ярдов от дверей, меньше ружейного выстрела, как затаившийся в засаде за кустом пальмиллы (palmilla) апач,  пронзил его насквозь копьем и оставил его умирать, барахтающегося  в собственной крови. Попытка преследования была более чем бесполезна, и все, что мы могли сделать, это просто похоронить жертву.

      

Юкка элата (Yucca elata) - мыльное дерево. Другие распространенные названия: пальмилла, мыльнянка, уиппл юкка, испанский штык. Семейство: Агавовые.
Вечнозеленое. Один или несколько разветвленных стволов с травянистыми листьями, растущими кучками. Напоминает пальму; корни используются для изготовления шампуней и мыла для мытья, отсюда и названия пальмилла и мыльное дерево. Встречается на пустынных склонах холмов, лугах и сухих отмелях. Высота: 15 футов Ширина: 10 футов.

Именно эта особенность апачей и сделала их такими ужасными для всех, кто вступал с ними в контакт, и вынудила короля Испании содержать отряд из четырех тысяч драгун, чтобы держать в узде племя голых дикарей, презиравших носить какую-либо защиту от пуль кастильцев, и которые даже не собирались драться при преследовании, а рассеивались, как местные хохлатые горные перепела, а затем нависали на флангах белых, и были куда более грозными при рассеивании, чем при движении в общей массе. Это была просто наилучшая военная тактика  апачей — измотать врага и превратить преследование по следу в погоню за призраками. Апачи могли найти пищу на каждом склоне холма, а все водоемы, родники и ручьи, текущие высоко в горах, были им прекрасно известны.

В то время как войска, какой бы национальности они ни были, бесполезно бродили кругами, полусумасшедшие от жажды, обезумевшие от дневного зноя, или продрогшие от холодных ночных ветров в горах, и при этом они были совершенно не в состоянии определить, какие растения пригодны в пищу, а какие нет.    

Апач ни в коем случае не был трусом. Он знал свое дело и разыгрывал свои карты по своему усмотрению. Он никогда не промахивался и никогда не проигрывал в бою, в  котором быстрый бег через ближайший гребень спас бы ему жизнь и измотал бы тяжело облаченного солдата, пытавшегося его поймать. Апачи группами по два-три человека, и даже поодиночке, подкрадывались к военным постам и ранчо и прятались за какой-нибудь скалой или на вершине удобно расположенного холма, и оставались там целыми днями, наблюдая за движением американцев внизу и ожидая подходящей возможности угнать стадо, убить одного-двух пастухов, или «наскочить» на грузовой обоз.
Они умели маскироваться настолько тщательно, что можно было почти наступить на воина, лежащего под песком, прежде чем он мог обнаружить свое присутствие. Раздетый догола, с головой и плечами, завернутыми в пучок побегов юкки или травы «сакатон», с телом, натертым глиной или песком, извиваясь так же иловко и ядовито, как и сам гремучник, апач мог - и делал это - приблизижался на расстояние слышимости белых и даже входил в ограждения военных лагерей, как в Гранте и Криттендене, где мы несколько раз обнаруживали его следы рядом с подвешенными «ollas», или кувшинами для воды.
 
Кувшин ollas индейцев папаго.
В таких случаях он предпочитал пользоваться своим копьем или луком, потому что они не издавали ни звука, и могло пройти полдня или даже целый день, прежде чем находили окаменевший и окровавленный труп пастуха или возчика и догадывались о присутствии индейцев поблизости. Насколько мне известно, можно привести не менее двадцати таких примеров, происходивших в Прескотте, Тусоне, Кэмп-Гранте, Кэмп-Криттендене, Трес-Аламосе, Флоренсе, долине Уильямсона и других местах. Все они считались естественными особенностями этой страны, и каждый поселенец скорее ожидал их, как нечто само собой разумеющееся. Правильно поступил Торквемада, испанский писатель (1709 г.), пожалевший испанцев за неспособность противостоять этому племени раздетых дикарей.

Калифорнийцы, достаточно взрослые для того чтобы помнить дни, когда в Сан-Франциско была горнодобывающая фондовая биржа, знают имена Лента и Харпендинга, двух наиболее видных ее членов. Экспедиция, снаряженная на средства этих джентльменов, пробралась в Аризону для изучения горнодобывающих «перспектив», обнаруженных в окрестностях форта Боуи. Они, конечно, должны были прибыть по суше, так как там не было железных дорог, и фургоны должны были быть взяты из Лос-Анджелеса, если только люди не предпочитали ехать до Сан-Диего, а затем пересечь пустыню через форт Юма и вверх по пыльной долине реки Гила в Тусон или Флоренс. Группа, о которой я сейчас говорю, находилась под командованием двух джентльменов, одного по имени Гэтчелл, а другого Кертис, из шахт Комстока в Неваде, и достигла и миновала живописный глинобитный городок Флоренс на реке Гила и  благополучно продвигалась по дороге к Тусону, когда «Кочеис» (Кочис, Cochise), храбрый вождь чирикауа, направлявшийся из Соноры, чтобы обменять украденных лошадей и встретиться с пинал-апачами, налетел на них. Это была старая, старая аризонская история. Никто не подозревал об опасности, потому что не было никаких признаков индейцев в путешествии с тех пор, как они покинули деревни мирных пима на реке Гила, недалеко от Марикопа-Уэллс.

Это была идеальная копия дела Кеннеди-Исраэль, почти до мельчайших деталей. Мистер Кертис получил тяжелое ранение в легкие. Мистер Гэтчелл тоже был ранен, но насколько сильно, я не помню, по той очень веской причине, что во время моего пребывания в Кэмп-Гранте происходило так много подобных вещей, что действительно невозможно не перепутать некоторые из них, и не запутаться во второстепенных деталях  происшествий, столь схожих между собой.
Когда эта группа достигла поста Кэмп-Грант, они легко могли потребовать первый приз за бродячее шоу; они не были одеты в лохмотья — они не были одеты ни во что. Когда они вырвались из обоза, на них не было ничего, кроме нижнего белья, по причине чрезмерной дневной жары, а когда они добрались до лагеря Грант, большая часть нижнего белья исчезла, ободранная кактусами, пало-верде, мескитовыми деревьями, мескалем и другими колючими растениями, сквозь которые  они продирались. Их ноги свидетельствовали о грубой, каменистой природе земли, по которой они шли и спотыкались, а колючие шипы вонзались в их тела повсеместно. Мало что могли мы сделать для этих несчастных; все они казались джентльменами образованными и утонченными; мы разделили с ними страдания поста, и это было все, на что мы были способны. Для них были найдены свободные комнаты на ранчо Исраэля, и там они пробыли несколько дней, ровно столько, сколько оказалось необходимым для того, чтобы все они подхватили лихорадку.

Прежде чем мы отправимся в погоню за атакующими апачами, позвольте мне рассказать историю, известную во всей южной Аризоне, о том месте, где караван Гэтчелл-Кертис был застигнут врасплох. Это было известно как место засады отряда Миллера-Таппана, и пограничные рассказчики обычно коротали знойные часы сразу после захода солнца, рассказывая, как солдаты под командованием Кэрролла попали в засаду и были рассеяны натиском  апачей, а их командир лейтенант Кэрролл погиб при первом же залпе. Один из выживших отделился от своих товарищей во время их стремительного бегства в лагерь Грант. Что с ним стало, так и не было полностью известно, но видели, как он падал раненым в голову или лицо, и солдаты и мексиканцы, казалось, придерживались только одного мнения относительно направления, в котором он заблудился, так что не составило труда отправить группу опытных следопытов выйти с войсками из лагеря и, похоронив мертвых, заняться поисками пропавшего человека. Его следы были ясно различимы на большом расстоянии на твердом песке и гравии, пока они не вели к источнику или «водопою», где можно было ясно прочитать «знак», где раненый остановился, опустился на колени, напившись, промыл рану, оторвал кусочек рубахи, может быть, в качестве повязки, и собственной кровью написал свое имя на камне.

Пока все хорошо; мексиканцы, участвовавшие в поисковой группе, не возражали против того, чтобы много поговорить, но пока только пожимали плечами   «Quien sabe?» (кто знает?).
Однажды случилось так, что Хосе Мариа был настроен на общение, и я побудил его рассказать то, что он знал. Рассказ его сводился именно к этому: выйдя из «водопоя», раненый бесцельно бродил в разные стороны и вскоре стал шататься от куста к кусту; его силы почти иссякли, и он часто садился на твердый гравий в той тени, какую давали мескитовые заросли.
Через некоторое время рядом со следами человека появились и другие следы — это были следы огромного горного льва! Зверь пробежался по тропе взад и вперед на короткое расстояние, а затем ринулся в том же направлении, что и путник. Последние несколько прыжков были длиной в двадцать два фута, а затем появились следы борьбы, и что-то было утащено через заросли чаппараля и по камням, вот и все.

 
Заросли чапарраля, Аризона.





(из главы 6)


 
 


Однажды апачи угнали отару овец, принадлежавших Талли, Очоа и ДеЛонгу, которые паслись в предгорьях Санта-Тереса менее чем в двух милях от города. Молодой мексиканец, исполнявший обязанности «пастора», прислушивался к звону колокольчика, и время от времени просыпался от дремоты под мескитовым кустом, чтобы убедиться, что его паства на месте. Постепенно дневной зной становился все более и более удушающим, и бедный мальчик, все еще слышавший жестяной звон, был в восхитительной дреме, мечтая может быть об ужине, когда он приоткрыл глаза и увидел, что на него смотрит  взрослый апач, который все это время осторожно тряс колокольчиком, снятым час или два назад с шеи овцы, которая вместе с остальным стадом скрывалась за холмами на приличном расстоянии, вне поля зрения, недалеко от «Пунта-дель-Агуа» (Punta del Agua). Мальчик, перепуганный до потери сознания, громко закричал, а апач, обрадованный его ужасом, швырнул ему в голову колокольчик, а затем бросился бежать в сторону холмов, где находились его товарищи. Тревога вскоре достигла поселения, и овцы были собраны до полуночи, а к рассвету следующего дня вернулись на свои старые пастбища, за исключением больных и утомленных, слишком слабых, чтобы идти.

Наша разведка имела свою долю инцидентов, как  серьезных, веселых или  меланхоличных, так и нелепых, с убитыми и ранеными.  Обычные многочисленные трудные походы днем, или ночные марши по тропам могли привести нас к врагу, но чаще этого не происходило.
Был один очень хороший человек, Мур, если я правильно помню его имя, который умер от «лихорадки» — малярии.   Как только мы прибыли в Гудвин, один из мужчин — солдат или штатский служащий, я сейчас не припомню точно — попытался покончить жизнь самоубийством, доведенный до отчаяния полной изоляцией существования, и двое из нашей роты — сержант Джон Мотт и еще один, оба превосходные люди — слегли, сломленные «лихорадкой», которая не поддавалась ничему, кроме разве что тяжелого лечения хинином.
В стычке с апачами у истока Дир-Крик один из наших людей по имени Шайр был ранен пулей в коленную чашечку, пуля полетела вниз и застряла в голени около лодыжки. Мы были очень огорчены. Не было ни врача с небольшой командой — преступная небрежность, за которую Кушинг не несет ответственности, ни проводника, так как Мануэль Дюран, который обычно ходил с нами, лежал в Тусоне в тяжелом состоянии. Никто не пострадал настолько сильно, чтобы вызвать опасения, кроме Шайра, чья рана совсем не кровоточила, ибо все кровоизлияние происходило внутри.

Сержант Уорфилд, Кушинг и я не спали всю ночь обсуждая ситуацию, и делали это вполголоса, чтобы Шайр не заподозрил, что мы говорили неправду, когда убедили его поверить, что он был поражен срикошетившей пулей, от которой онемела вся нога, но она не нанесла серьезного ущерба.

Наших мексиканских упаковщиков вызвали на консультацию, и в результате к четырем часам утра, как только можно было приготовить чашку кофе, я уже направлялся к каньону Араваипа (Aravaypa) во главе небольшого отряда, отвечавшего за раненого, крепко привязанного к седлу. Мы очень хорошо справлялись, пока находились на высоких холмах и горах, где коня страдальца можно было вести, а он сам поддерживался дружескими руками с каждой стороны. Спуститься в расщелину Араваипа было совсем другим делом. Тропа была очень крутой, каменистой и скользкой, и воин, каким бы героем он ни был, не мог сдержать стон, когда его лошадь сотрясала его, соскальзывая под его тяжестью по тропе. У подножия спуска было очевидно, что нужно будет предусмотреть что-то еще в виде транспорта, так как силы человека быстро убывали, и он больше не мог сидеть.

Лейтенант Кушинг приказал мне покинуть группу, как только я сочту, что смогу сделать это безопасно, а затем ехать так быстро, как позволит тропа, в Кэмп-Грант и там получить всю возможную помощь. Мне казалось, что не может быть лучшего времени для спешки на пост, чем настоящее, которое застало отряд в таком месте, где он мог обороняться от нападения любого бродячего отряда неприятеля, и снабдило животных травой, такжи были там вода и дрова.

Шайр уже был в обмороке, когда я сел верхом и отправился с  капралом Харрингтоном на пост, примерно в двенадцати милях от места. Каньон нас больше не беспокоил, и мы быстро проехали весь путь вниз по Араваипа к посту, где я торопливо объяснил ситуацию, и санитарный фургон прибыл в каньон с одеялами и другими удобствами, а на самом посту все было готово для ампутации в госпитале, потому что все это понимали как предрешенный исход, и конный отряд был отправлен в Тусон, чтобы вызвать доктора Дюрана для помощи в операции.

Сделав все это, я пошел обратно вверх по каньону и наткнулся на свой собственный отряд, медленно спускавшийся вниз. Еще через час к дверям госпиталя подъехал санитарный фургон, и раненый вскоре уже лежал на койке, под действием анестезии. Ампутация была произведена в верхней трети бедра и закончилась благополучно, и больной в свое время выздоровел, хотя и был близок к окончанию своей жизни.

Зимой 1870 г. и весной 1871 г. не прекращалась разведка, проводившаяся против апачей. Противник прибегнул к системе тактики, которая неоднократно применялась в прошлом и всегда с успехом. Было совершено несколько одновременных атак в пунктах, удаленных друг от друга, что сбило с толку как войска, так и поселенцев, и распространило смутное чувство страха на всю эту  территорию и потребовало от солдат исключительного количества самой тяжелой из всех возможных работ.   

 

Нападения были совершены в южной Аризоне на станции в Сан-Педро и Сьенага, а также на станции возле Пикачо, на ранчо в долине Барбакомори и в Сан-Педро, близ Трес-Аламоса. Затем пришло известие о стычке у Пита Китчена, и наконец, осмелев, враг угнал стадо крупного рогатого скота из самого Тусона, где одни из животных них были крупным рогатым скотом, а другие — рабочими быками, принадлежавшими обозному каравану из Техаса. Наконец, произошло убийство почтальона между городом и миссионерской церковью Сан-Ксавьер, и резня группы мексиканцев, направлявшихся в Сонору, которая произошла недалеко от Соноита.

Одной из участниц этого последнего отряда была красивая мексиканка, донья Тринидад Агирре, которая принадлежала к очень респектабельной семье в Мексиканской республике, и возвращалась с визита к родственникам в Тусоне.
То, что такую молодую, красивую и умную девушку, должна была унести жестокая смерть от рук дикарей, взбудоражило людей всей страны к югу от Гилы, и нигде ни о чем не говорили, и ни о чем не думали, кроме как только о мести апачам.

Кушинг все это время заставлял наш отряд двигаться без передышки. Были и бои, и засады, и нападения на «ранчерии», и бесчисленные ночные марши, некоторые из которых привели к величайшему успеху. Следы налетчиков на ранчо в «Сьенага» (теперь называемом «Пантано» жителями Южно-Тихоокеанской железной дороги) вели в «Местинес», или горы Мустанг, названные так из-за того, что там или неподалеку можно было найти стадо диких пони. Всего их насчитывалось не более шестидесяти, когда я в последний раз видел их в 1870 году, и по всей вероятности, это было последнее стадо диких лошадей в пределах Соединенных Штатов.  В этом хребте, называемом также горами Whetstone  «точильный камень», потому что там есть месторождение, или уступ горной породы, известной как «novaculite» или точильный камень высочайшего качества, мы обнаружили наполовину обожженные кости двух мужчин, сожженных заживо апачами, и выйдя в открытую долину Сан-Педро и перейдя широкое пространство, покрытое юккой и полынью, мы пришли к уединенному месту недалеко от хребта Сан-Хосе, где дикари разрывали письма, бывшие в одном из мешков с почтой дяди Сэма, части которой были разбросаны повсюду.
Когда рабочих быков техасцев разогнали, апачи переправили их через самую крутую, самую высокую и самую скалистую часть Сьерра-Санта-Каталина, где даже птицы редко летали. Мы внимательно следовали вперед, ведомые Мануэлем Дюраном и другими, но продвижение было трудным и медленным из-за характера тропы. Пробираясь пешком, фут за футом, мы смогли различить едва заметный след, указывавший на то, что там недавно прошли апачи. Но все хорошее, что принес этот трудный переход, заключалось в возвращении мяса скота, которого апачи убили как раз в тот момент, когда они достигли каньонов под пиком Трамбулл (Trumbull Peak).  Двое или трое быков были еще живы, но  мы убили их из милосердия.

Трое из нашей группы были ранены в рукопашной схватке, а мы подстрелили троих - одного метким выстрелом Мануэля, и двое были ранены, но насколько серьезно мы не могли сказать, так как пока мы добрались до вершины скал, враг ушел со своими ранеными, оставив только две лужи крови на месте их ранения.
Тропа, ведущая к тому месту, где укрылись апачи, была настолько узкой, что один из наших вьючных мулов оступился и упал в пропасть, приземлившись на вершину дерева внизу и провисев на ветке целую минуту, пока она не сломалась под ним, и он не полетел вниз, сломав спину и разбив голову; как только это драматичное действо закончилось, мы выбрали время, чтобы перевести дух.

Затем последовала страшная сцена кровопролития, известная как «Резня в Кэмп-Гранте», о которой можно только упомянуть — полное описание потребовало бы отдельного тома. Небольшая группа апачей прибыла в Кэмп-Грант и сообщила командиру, что они и их друзья в каньоне Араваипа желают и стремятся заключить мир и оставаться рядом с постом, при условии, что они смогут получать еду и одежду.  Им было приказано вернуться со всем своим племенем, что они вскоре и сделали, и нет веских оснований предполагать, что большая их часть не была честной в своих исповеданиях и целях. Вину за то, что последовало за этим, нельзя было возлагать на местные военные власти, которые всячески старались передать информацию о случившемся в штаб-квартиру департамента, а затем в Лос-Анджелес.

Как указывалось ранее, в Аризоне не было никакого способа связи, кроме дилижанса, которому понадобилось пять дней, чтобы добраться из Тусона в Лос-Анджелес, и еще столько же на обратный путь, поскольку телеграфа не существовало.
 

Дни и недели тратились на составление отчетов, которые должны были быть немедленно доставлены в штаб-квартиру и по которым должны были быть приняты меры без промедления ни секунды... 

Не было предпринято никаких усилий, как должно было быть предпринято, чтобы отделить миролюбивых индейцев от тех, кто все еще предпочитал оставаться на стороне войны, и как прямое следствие этого пренебрежения, последовало одно из самых страшных пятен в истории американской цивилизация, известное как «резня в Кэмп-Гранте» (Camp Grant Massacre).

Группа из более чем ста индейцев папаго из деревни Сан-Ксавьер во главе с небольшим отрядом белых и мексиканцев-полукровок из Тусона вышла на след одной из групп налетчиков, недавно напавших на поселенцев и миролюбивых индейцев в долине Санта-Крус. Что последовало за этим - дело истории. Преследовавшая сторона утверждала, что следы вели прямо к месту, занятому апачами, сдавшимися в Кэмп-Грант, и вполне вероятно, что это было так, поскольку одна из основных троп, ведущих в страну общин араваипа и гила, проходила под Сьерра-Пиналено, недалеко от рассматриваемой точки. Далее утверждалось, что лошадь, принадлежавшая дону Леопольдо Каррильо, была найдена у одного из мальчиков, выходивших из деревни, и что также была найдена часть одежды доньи Тринидад Агирре.

 

 
Эти истории могут быть правдой, а могут быть запоздалыми выдумками, чтобы скрыть и смягчить жестокость резни, которая в своем гневе не пощадила ни возраст, ни пол, но наполнила долину Араваипа мертвыми и умирающими. Это происшествие, одно из самых печальных и ужасных в наших анналах, я бы с удовольствием умолчал. На мой взгляд, это указывало на слабое место во всех наших отношениях с аборигенами, на дефект, который  вероятно никогда не исправят. Согласно нашей системе устройства общественных земель, собственно колоний не существует. Каждый поселенец свободен идти, куда ему заблагорассудится, занимать ту территорию, которую разрешает закон, и защищать себя, как может. Армия всегда была слишком мала, чтобы обеспечить всю необходимую защиту границы, и дела шли как по маслу, что свидетельствует скорее о возвышенной вере в божественное провидение, чем о здравом смысле и добрых делах и суждениях.

Поселенцы во всех частях Запада были большей массой лучшими представителями тех старых штатов, из которых они вышли, но общеизвестно, что среди них была и изрядная доля  безрассудных, праздных и распутных. С другой стороны, среди дикарей было столько же молодых людей, стремящихся завоевать славу в бою, сколько было старых мудрецов, желавших сохранить лучшие отношения с новыми соседями. Вступают в контакт худшие представители двух рас, и следуют обычные результаты; возникает беда, и страдают не плохие, а мирные с каждой стороны.

5 мая 1871 года лейтенант Говард Б. Кушинг, 3-й Кавалерийский полк, с несколькими гражданскими лицами и тремя солдатами был убит апачами чирикауа под командованием их знаменитого вождя «Кочеиса» (Cocheis, Кочис) у Медвежьих источников (Bear Springs), в горах Уэтстоун, примерно в тридцати пяти милях от Тусона, и примерно на таком же расстоянии к востоку от старого лагеря Криттенден. Весь отряд Кушинга насчитывал двадцать два человека, большая часть из которых попала в засаду в каньоне с источником. Битва была отчаянной, и обе стороны сражались с мужеством и большим мастерством. Наши силы были окружены еще до того, как прозвучали выстрелы, и именно в то время как Кушинг пытался отвести своих людей назад, он получил ранения, которые убили его. Если бы не мужество и здравый смысл, проявленные сержантом Джоном Моттом, пережившим немало боевых действий против апачей, ни один из командиров не смог бы выбраться живым из того каньона.
Мотт командовал арьергардом, и придя на помощь лейтенанту Кушингу, обнаружил, что апачи движутся за низкой грядой холмов, чтобы зайти им в тыл. Он отправил сообщение вперед, и это побудило лейтенанта Кушинга отступить.

 
Исторические военные форты во времена войн апачей.


После падения Кушинга апачи предприняли решительную атаку, и столкнулись с  нашими людьми врукопашную. Небольшой отряд мог спасти только тех лошадей и мулов, на которых ехали верхом в момент нападения неприятеля, потому что люди, которые спешились, чтобы сражаться в пешем строю, не могли снова сесть на лошадь, такова была стремительность броска чирикауа.  Мотту, держась на хребте вдоль долины Барбакомори, удалось добраться до Кэмп-Криттенден, не попав в окружение или засаду.

 
 

В течение сорока восьми часов три кавалерийских отряда были отправлены к Криттендену и преследовали апачей, но положительного результата добиться не удалось. Майор Уильям Дж. Росс, в то время командовавший Кэмп-Криттенденом, был очень энергичен в донесении известий до различных военных командований в южной части страны, а также в оказании всяческой помощи раненым, доставленным Моттом.

Когда объединенные силы прибыли к Медвежьему источнику, их взорам открылась панорама кровавого боя. Тела лейтенанта Кушинга и товарищей лежали там, где они упали, лишенные одежды, которую апачи всегда срывали со своих жертв. Во всех частях узкого каньона валялись туши пони и лошадей, наполовину объеденные койотами и канюками, сломанные седла, переметные сумки, фляги с пулевыми отверстиями, куски сбруи и обрывки одежды, разбросанные вокруг, обугленные дотла в пламени из травы, которую  дикари зажгли, чтобы скрыть следы отступления.
О том, сколько апачей было убито, нельзя было получить ни малейшего представления, но  что среди индейцев были большие потери, можно было заподозрить по признакам того, что тела волокли в определенные места и там, по-видимому, взваливали к себе на спины, и несли дальше.
   

Мемориал братьям Кушинг (Тусон, Аризона).

Чирикауа, казалось, поднимались по каньону, пока не достигли гребня хребта на опушке соснового леса, но как только они перешли в северные предгорья, они разошлись во всех направлениях и воссоединились только у нашей границы с Мексикой, где их след был найден майором Джеральдом Расселом из  Третьего кавалерийского. Они ни разуне останавливались до тех пор, пока не вошли в глубины гор Сьерра-Мадре, их любимое убежище, и куда Рассел следовал за ними до тех пор, пока его уставшие животные могли двигаться.

О выдающихся заслугах, оказанных Аризоне лейтенантом Кушингом, можно было бы написать целую книгу. Я не собираюсь принижать кого-либо, когда говорю, что он проделал геркулесову и, возможно, более заметную работу, чем любой другой офицер соответствующего ранга ни до, ни после. Южная Аризона многим обязана доблестным офицерам, которые истощали силы и рисковали жизнью и здоровьем, защищая ее - людям типа Девина, К. К. Карра, Сэнфорда, Джеральда Рассела, Уинтерса, Харриса, Алми, Кэрролла, Макклива, Келли и многих, многих других. Все они были хорошими и верными товарищами, но если у них был выбор на звание лучшего, то я уверен, что вердикт, если бы его предоставили самим этим солдатам, был бы в пользу Кушинга.
Стоя на вершине хребта Уэтстоун, который не слишком высок, можно увидеть места или возвышающиеся над ними холмы, где несколько других офицеров встретили свою смерть от рук того же врага. На западе находится каньон Дэвидсона, где апачи устроили засаду и убили лейтенанта Рейда Т. Стюарта и капрала Блэка; на севере конус Трамбалла возвышается над агентством Сан-Карлос, где пал храбрый Алми; на северо-западе холмы Тортолита, недалеко от которых Миллер и Таппан были убиты в засаде, как уже рассказывалось; а к востоку — горы Чирикауа, на лоне которых покоится форт Боуи с разросшимся кладбищем, заполненным такими надписями, как «Убит апачами», «Встретил смерть от рук апачей», «Умер от ран, нанесенных апачами», а иногда и «замучены и убиты апачами». Одно посещение этого кладбища гарантировало череду кошмарных снов в течение ближайшего месяца, даже самым черствым из его посетителей. 

 

Форт Боуи.

               

 


 


 (из главы 7)

 
 



 
Когда генерал Крук получил приказ отправиться в Аризону и принять на себя командование этим кишащим дикарями Департаментом, он немедленно подчинился, и без багажа и без суеты,  добрался до своего нового поста. Единственное, что при нем можно было в каком-то смысле отнести к лишним предметам, это был дробовик, но без него он никуда не выезжал.

Он приехал, как я уже сказал, без малейшей помпы или парада, и никто в Сан-Франциско, кроме его непосредственного начальства, не знал о его отъезде,  и ни одна душа в Тусоне, даже кучер дилижанса, который вез его и его багаж, не знал своего пассажира. В Аризоне не было железных дорог, не было телеграфа, и Крук был последним человеком в мире, который стремился бы к дурной славе, если бы такие стремления существовали. Вся его идея жизни состояла в том, чтобы хорошо выполнять каждую свою обязанность, и позволять сделанной работе говорить самой за себя.

 
 


Он прибыл утром, поднялся в резиденцию своего старого друга, губернатора Саффорда, с которым позавтракал, и перед заходом солнца каждый офицер в пределах того, что тогда называлось южным округом Аризона, был призван явиться к нему с докладом.

Из каждого он вскоре извлек все, что они знали о стране, о дорогах, о тропах через различные горы, о бродах в реках и ручьях, о природе почвы, особенно о ее продуктах, таких как травы, о характере прочих растений, о климате, о состоянии вьючных мулов и всего прочего, что с ними связано, и о чем угодно ином, по его желанию. Но в ответ они не получили ни одного слова, ни одного взгляда, ни одного намека на то, что он будет делать, или что он хотел бы сделать.

Это была та черта характера Крука, которая производила самое сильное впечатление на каждого, кто вступал с ним в контакт — его способность узнавать все, что мог сообщить его осведомитель, не давая в ответ ни малейшего намека на свои собственные планы и намерения. Он никому не отказывал в себе, как бы скромен он ни был, но обладал некоторым достоинством, подавлявшим всякое приближение к излишней фамильярности. Он питал исключительное отвращение к малейшему подобию дурной славы и был скромен, как девушка. Он никогда ни с кем не советовался, строил свои собственные планы после самых тщательных размышлений и держал их при себе с молчаливостью, которая временами должна была раздражать его подчиненных. Хотя он был немногословен, сдержан и скрытен, угрюмость не была частью его добродушной и солнечной натуры.  Он получал огромное удовольствие от беседы, особенно от той, в которой ему не приходилось участвовать, если он был нездоров.

Его всегда интересовала карьера и успехи молодых офицеров под его началом, и он был рад выслушать их планы и узнать об их стремлениях. Ни один человек не сможет сказать, что в его лице младший офицер не имел ярчайшего образца, поскольку Крук был человеком, который никогда не баловался никакими стимуляторами, даже чаем или кофе, никогда не употреблял табак, и я никогда не слышал, чтобы он употреблял непристойные или нецензурное слово, и был всегда и везде офицером,  который делал без лишней помпы и церемоний все, что от него требовалось, и многое другое.

По его убеждению, офицеров не надо было запугивать приказами, инструкциями и меморандумами; все, что им требовалось, это получить представление о том, что от них требуется, и не было лучшего способа привить это, чем личным примером.

Поэтому всякий раз, когда под юрисдикцией Крука случались неприятности любого масштаба, он сразу же направлялся к точке, ближайшей к линии перестрелки, и оставался там, пока существовала опасность, но делалось это так спокойно и без лишней показухи, что в половине случаев никто и не заподозрил бы, что существует какая-либо угроза до тех пор, пока все дело не было улажено, и генерал возвращался в свой штаб.

Это отвращение к показухе было доведено до крайности; он никогда не любил надевать форму, когда этого можно было избежать; никогда не позволял денщику следовать за собой на посту и всячески проявлял характер необыкновенной скромности и начисто лишенный жеманства. У него была одна большая страсть — охота, или лучше сказать, охота и рыбалка. Часто он уходил на несколько дней без другого компаньона, кроме своей собаки и лошади или мула, на котором он ехал, и отсутствовал до тех пор, пока дичь — олень, дикая индейка, перепел или что бы то ни было — не вознаградила бы его за энергию и терпение. Он немного отклонился от этой практики, когда стал старше, уступая увещеваниям своих сотрудников, которые внушали ему, что необходимо сопровождение индейца-проводника, который в случае необходимости мог бы вернуться в штаб с его посланием, в случае непредвиненных обстоятельств, было ни чем иным, как соблюдением техники безопасности.

Внешне генерал Крук был мужествен и силен, он был чуть выше шести футов ростом, прямой, как копье, широкий, с квадратными плечами, гибкой фигурой, которая выдавала скрытую мускульную силу, приобретенную годами постоянных упражнений в долинах и горах Далекого Запада.

Его любовь к охоте и рыбной ловле, получившая наибольший импульс в  дни его службы в Орегоне и Северной Калифорнии, с годами скорее возрастала, чем убывала. Он стал не только исключительно хорошим стрелком, но и приобрел такое знакомство с повадками диких животных, которым обладают не многие натуралисты. Мало-помалу он начал читать об этом предмете, пока ему не стали известны взгляды самых выдающихся орнитологов и натуралистов, и из этого в надлежащей последовательности пошло развитие его вкуса к таксидермии, что позволило ему провести много одиноких часов в решении задач по сохранению и сбору его постоянно растущей коллекции птиц и шкур.

Было немного птиц или зверей Скалистых гор и страны к западу от них - до вод Тихого океана, которые когда-либо не попадали в коллекцию генерала Крука. В погоне за дикими животными его не волновали ни усталость, ни голод, ни опасные скалы, ни страх оказаться в пасти разъяренного медведя, или горного льва.

Он шел на большой и, на мой взгляд, предосудительный риск при встречах с гризли и бурыми медведями, шкурами многих из которых украшались его жилища. Помню много случаев в Аризоне, Вайоминге и Монтане, где он оставлял командование, взяв с собой только одного проводника-индейца в качестве компаньона, и следуя какому-то «признаку», наносил удары то на один, то на другой фланг, пока через час или два спустя тонкий сигнальный дым не сообщал вьючному каравану, что у него есть добыча в виде медвежатины или оленины, ожидающая прибытия животных, которые должны были доставить ее обратно в лагерь.
 
Упаковщики Крука, равнины.
Подобные постоянные упражнения закаляли мускулы и сухожилия до жесткости стали и эластичности резины, а общение с туземцами позволяло ему постоянно изучать их привычки и образ жизни, и со временем стать почти одним из них.
Если ночь настигала его далеко от лагеря, он подгонял коня или мула к кусту, с растущей рядом травой, вынимал свой тяжелый охотничий нож и срезал охапку мелких веток сосны, кедра или полыни, в зависимости от обстоятельств, и из них сооружал ложе, на котором, закутавшись в пальто и попону, он мог спокойно проспать до восхода утренней зари, когда он вставал, разжигал костер, поджаривал кусок оленины, и напоив и оседлав коня, отправлялся искать след своего каравана.

Его чувства стали обостренными, его зоркие серо-голубые глаза в секунду и на большом расстоянии улавливали малейшее движение на горизонте, каждый звук возбуждал в нем любопытство, малейший запах будил подозрения. Он замечал невидимые углубления в песке, малейшие изгибы веток или травы, ни один камень не мог быть сдвинуть со своего места на тропе, не обратив сразу на себя его внимания. Он научился говорить на языке «знаков» и троп, и так прекрасно разбирался во всем, что сокрыто в великой книге Природы, что, по крайней мере в горах, мог бы с готовностью считаться в такой же мере индейцем, какими были  и сами индейцы.

Никогда еще на нашей военной службе не было офицера, который так полно соответствовал бы всем понятиям, взглядам и мнениям дикарей, с которыми ему приходилось сражаться, или которыми он должен был управлять, как генерал Крук.  Во время кампании это знание помещало его, так сказать, в тайные мысли врага; в мирное время это позволяло ему еще полнее оценить сомнения и опасения индейцев в начале новой жизни, и разработать планы, с помощью которых они могли бы с большей готовностью увидеть, что цивилизация - это то, что все могут принять без опасности исчезновения.

Но хотя даже индейцы признавали, что генерал Крук был большим индейцем, чем сами индейцы, никоим образом не следует понимать, что они когда-либо состояли с ним в  иных отношениях, кроме как в отношениях со старшим и более опытным братом, который всегда был готов протянуть руку помощи младшим, которые только учатся ходить и лазать. Крук никогда не переставал быть джентльменом. Как бы он ни жил среди дикарей, он никогда не терял права претендовать на лучшее, что могли дать цивилизация и просвещение. Он не отставал от течения мысли по более важным вопросам дня, хотя никогда не был учеником в более строгом смысле этого слова. Его манеры всегда были чрезвычайно учтивы, и в нем не было и следа аскетизма, с помощью которого ограниченные умы стремятся оградить себя от приближения низших или незнакомых людей. Голос у него был всегда тихий, разговор легкий, а сам генерал держался спокойно и с достоинством.

Он больше напоминал мне Дэниела Буна, чем кого-либо другого, с той разницей, что Крук, как и следовало ожидать, обладал преимуществами лучшего образования своего времени и поколения. Но он определенно напоминал Буна во многих деталях: у него было такое же совершенное равнодушие ко всякой опасности, такое же хладнокровие, такое же изобилие ресурсов, такое же знание уловок врага, та же скромность и нежелание щеголять героем или великим военным гением, или навязывать публике уведомление о своих делах, совершенных в соответствии и с побуждениями долга.

Такова была Аризона, и таков был генерал Джордж Крук, когда ему поручили освободить ее от ига самого проницательного и свирепого из всех племен, с которыми белый человек столкнулся в нынешних пределах Соединенных Штатов.

 
С глупостью, строго соответствующей всей истории наших контактов с аборигенами, народ Соединенных Штатов вел ожесточенную и безжалостную войну против племени, имя которого было ему неизвестно. Апач - это не апач. Имя «апач» не встречается в языке «тиннех», этим именем или некоторыми его вариантами, такими как «инде», «динде» или что-то подобное. Наш индеец предпочитает называть себя «Человек», он ничего не знает или не знал до тех пор, пока его не поместили в резервацию, о новомодном названии «апачи», дошедшем до нас от мексиканцев, которые заимствовали его у марикопа и других, на чьем языке оно встречается со значением «враг».

В лице апачей испанец, будь он воином или жрецом, нашел врага, которого никакая хитрость не могла запугать и заставить подчиниться, которого никакое красноречие не могло отучить от суеверий его предков. Равнодушный к пулям аркебуз в руках воинов в доспехах, безмятежно нечувствительный к доводам монахов и жрецов, претендующих на духовное господство над всеми другими племенами, голый апач, не имеющий другого оружия, кроме лука и стрел, копья, боевая дубинки, ножа и щита, бродил по обширной империи, являясь владыкой этой земли, более свирепым, чем свирепейший из тигров, и более диким,  чем дикий койот, которого он называл своим братом.

В течение многих лет я собирал данные и обдумывал проект написания истории этого народа, основанный не только на рассказах, переданных нам от испанцев и их потомков, мексиканцев, но и на собственной истории апачей, сохранившейся в народных мифах и традиции, но у меня не было ни досуга, ни желания осуществить проект. Потребовался бы человек с беспристрастным чувством справедливости, которым обладает Гизо, и острыми, критическими, аналитическими способностями Гиббона, чтобы честно решить вопрос, в котором ярость дикого краснокожего человека была более чем сильна,  в котором обещания с каждой стороны были даны только для того, чтобы обмануть и быть обманутым, в котором красная рука войны тяжелее всего легла на причитающую мать и плачущего младенца.

Мы настолько стали  Pecksniffian (лицемерны) в нашем самовосхвалении, в нашем превознесении наших собственных добродетелей, что мы укоренились в заблуждении, воображая, что американский дикарь более жесток в своих военных обычаях, чем другие народы земли; это, как я уже говорил, является заблуждением, и статистика для тех, кто потрудится в архивах, докажет, что я прав. Ассирийцы резали своих побежденных врагов на части, израильтяне не щадили ни родителей, ни их детей, римляне распинали головой вниз гладиаторов, восставших под предводительством Спартака, даже в цивилизованной Англии прошлого века негодяй, осужденный за измену, был казнен при обстоятельствах такой жестокости, какую не вынесли бы нервы самых свирепых апачей или сиу. Примеры в поддержку того, что я здесь утверждаю, всплывают на всех страницах истории, и проблема не в том, чтобы обнаружить их, а в том, чтобы они не затмевали память более приятными вещами. Конечно, американский абориген не обязан своему бледнолицему брату, какой бы нации или расы он ни был, уроками нежности и человечности.

Страна, по которой апачи бродили завоевателями, охватывала все нынешние территории Аризоны и Нью-Мексико, одну половину штата Техас — половину к западу от Сан-Антонио — и мексиканские штаты Сонора и Чиуауа, с частыми набегами, доходившими до Дуранго, Халиско и даже иногда до окрестностей Сакатекаса. Я легко могу заставить читателя понять, что территория, превышающая территорию всей Германской империи и Франции вместе взятых, была повержена под пятой врага, столь же коварного, столь же быстрого, столь же смертоносного и столь же ненадежного, как гремучая змея или горный лев, чьи дома он делил.

С того момента, как кастильцы высадились на побережье нынешней Мексиканской Республики, для американских индейцев не существовало такой вещи, как справедливость, пока власти Церкви не взяли дело в свои руки и не заставили проявлять внешнее уважение к правам, которые им уступили даже животные.

Христофор Колумб, которого некоторые очень достойные люди считают возведенным в сан святого, использовал псов-ищеек, для преследования жителей Эспаньолы.

Приближаясь к нашим дням, мы читаем факт, изложенный черным по белому, что правительства штатов Сонора и Чиуауа предложили и платили вознаграждение в размере трехсот долларов за каждый скальп апача, который должен быть представлен, и мы читаем без дрожи ужаса, что люди, одетые в человеческий облик, такие как англичанин Джонсон или ирландец Глэнтон, заключали контракты с губернатором Чиуауа на выполнение этой кровавой работы.

Джонсон был «человеком чести». Он честно сдержал свое слово и пригласил большую группу апачей повидаться с ним и устроить пир на старой шахте Санта-Рита в Нью-Мексико — я был там и видел точное место — и пока они ели хлеб и мясо, внезапный выстрел из легкого полевого орудия, заряженного по самое дуло гвоздями, пулями и железным ломом, заполнил двор трупами.

Джонсон, повторяю, был «джентльменом» и соблюдал условия своего контракта, но Глэнтон был негодяем и намеревался убить все и вся в человеческом обличии, будь то индеец или мексиканец. Его первая «победа» была одержана над группой апачей, с которой он занялся заключением мира в северной части Чиуауа, недалеко от Эль-Пасо. Окровавленные скальпы были сорваны с голов убитых и с триумфом отнесены в город Чиуауа, за пределами которого «завоевателей» встречала процессия губернатора, всех высших государственных сановников и духовенства и конвоировали назад к черте города, где, как сообщает Ракстон, английский офицер, проехавший верхом по Чиуауа в 1835-1837 гг., скальпы с неистовой радостью были прибиты к воротам великого собора, для возведения которого серебряные рудники облагались такими возмутительными налогами.

Глэнтон, у которого возбудился аппетит к крови, прошел на запад через Аризону, пока не достиг реки Колорадо, недалеко от того места, где сейчас стоит форт Юма. Там он попытался переправиться в Калифорнию или на западный берег, но индейцы юма, узнавшие о его приятной эксцентричности, заключавшейся в убийстве всех, без различия возраста, пола и расы, оказавшихся на тропе в одиночку, позволили Глэнтону и его товарищам зайти на несколько ярдов в реку, а затем открыли на них охоту из засады в камышах, и убили всех до последнего.
А еще были «Договоры Пиноле», в которых апачам было предложено сесть и отведать трапезу, приправленную бодрящим стрихнином. Так что, примите во внимание, что почести были легкими, поскольку речь шла о предательстве, грубости, жестокости и похоти. Единственная большая разница заключалась в том, что апачи не могли читать или писать и передавать потомкам историю своих ошибок так, как только сами они, и только одни они, их знали.

Когда американцы вошли на территорию, оккупированную или заселеную апачами, все сходятся во мнении, что апачи были дружелюбны. Заявления Бартлетта, комиссара, назначенного для проведения новой пограничной линии между Соединенными Штатами и Мексикой, недвусмысленны в этом отношении. Действительно, один из главных вождей апачей стремился помочь вновь прибывшим продвинуться дальше на юг и занять большую часть территории мексиканцев, что было уступлено в результате покупки Гадсдена. Один из погонщиков Бартлетта — мексиканец по имени Хесус Васкес — беспричинно напал на выдающегося воина-апача и выстрелил ему в голову. Апачи ничего не сделали, кроме как изложили все дело новому комиссару, решения которого они с надеждой ждали. Бартлетт подумал, что сумма в тридцать долларов, ежемесячно вычитаемая из жалованья погонщика - это почти все, чего стоила жизнь молодого человека. Апачи не согласились с этой оценкой и встали на путь войны, и по словам Бартлетта, менее чем за сорок восемь часов вся страна на сотни миль во всех направлениях была охвачена огнем, и все поселенцы, которые не были убиты, спасались бегством в города на Рио-Гранде. Лучшее взаимопонимание было достигнуто несколько лет спустя, благодаря усилиям офицеров Юэлла, которые были храбры на войне, но нежны в мире и получили большое влияние на простую расу, которая могла уважать людей, чье слово не было написано на песке.

С началом войны Восстания дела в Аризоне и Нью-Мексико сильно запутались. Войска были выведены, и апачи вбили себе в голову, что страна должна быть оставлена им и их давним врагам, мексиканцам, для борьбы за господство.

Рафаэль Пумпелли, живший в то время в Аризоне, дает яркое, но ужасающее описание того хаотического состояния, в котором оказались дела из-за внезапного вывода войск, оставления шахт, которые в каждом случае были снабжены запасами, и склады, заполненные товарами, стали добычей апачей, спустившихся с гор, и мексиканских бандитов, пришедших из Соноры.

Незадолго до этого Аризона приняла самый либеральный контингент головорезов и негодяев, изгнанных из Сан-Франциско усилиями ее Комитета бдительности, и до тех пор, пока последние не застрелили друг друга или пока не были отравлены Тусоновским виски, либо были убиты апачами, чаша Аризоны была наполнена до краев, и самый лживый торговец недвижимостью не смог бы порекомендовать ее как подходящее место для вложения капитала…

Трудно дать точное описание внешнего вида апачей, потому что нет единого типа, на который можно было бы ссылаться; как по телосложению, так и по чертам лица среди них, кажется, есть два различных класса. Многие племена чуть выше среднего роста, хотя они кажутся визуально ниже, из-за большого обхвата груди и ширины плеч. Многие другие высокие, хорошо сложенные и прямые, как стрелы. Есть длинноголовые мужчины с тонкими бровями, орлиным носом, хорошо очерченными губами и подбородком и сверкающими глазами, и есть другие с плоским затылком, плоским носом, открытыми ноздрями, тонкими вывернутыми губами и выступающими подбородками.

Можно установить одно общее правило: апачи, к какому бы типу они ни принадлежали, крепко сложены, прямые, жилистые, с хорошей мускулатурой, очень сильные в нижних конечностях, с округлой бочкообразной грудной клеткой, демонстрируют хорошую силу легких, острые, умные глаза, красивая голова и рот, показывающий решимость, решительность и жестокость. Его можно сделать верным другом, но если он враг, то пощады ждать не приходится.

Он хороший оратор, может хорошо рассуждать со своей точки зрения, его нельзя обмануть софистикой или правдоподобными историями, он очень верно держит свое слово и чрезвычайно честен в защите имущества или всего, что находится под его опекой. Не может быть приведено ни одного случая, чтобы часовой апачей украл какую-либо государственную или другую собственность, которую ему было поручено охранять. Чирикауа и другие разведчики апачей, которые были зачислены для продолжения кампании генерала Крука против Джеронимо, оставались в течение почти недели в форте Боуи и за это время сделали ряд покупок у пост-торговца г-на Сиднея Р. Де. Лонга. Все это было в кредит, так как разведчики собирались уйти с доблестным Кроуфордом в экспедицию, которая привела к его смерти. Несколько месяцев спустя, желая узнать что-то определенное о честности этих оклеветанных людей, я пошел к г-ну Де Лонгу и попросил его сказать мне, какой процент безнадежных долгов он обнаружил у апачей. Он полистал свои книги, и медленно сказал:

«Они купили на тысячу семьсот восемьдесят долларов, но вернули мне все до цента».

«А какой процент безнадежных долгов вы находите среди своих белых клиентов?».

Кривая улыбка и сочувствующий взгляд — вот и все, чем он удостоил меня в ответ.

У собственного костра апачи болтливы, остроумны, любят рассказывать истории и предаются безобидным шуткам. Он добры к детям, и я еще не видел, чтобы первый индейский ребенок был обижен по какой-либо причине родителем или родственником. Дети хорошо обеспечены разнообразными играми, а куклы-младенцы из оленьей кожи для маленьких девочек часто очень артистичны в своей раскраске. У мальчиков есть скрипки, флейты и много всяких развлечений, но в очень раннем возрасте им уже дают луки и стрелы, и они обучаются охоте на птиц и мелких животных. Они устраивают притворные бои, борцовские состязания, состязания в беге, игры в  shinny и «muskha», последняя из которых представляет собой серию копийных бросков по земле, обучая юношу устойчивому прицеливанию и полностью тренируя каждый мускул. Они узнают в очень раннем возрасте названия и признаки всех окружающих их животных и растений; фактически все царство природы понимается в той мере, в какой простирается их круг познаний в таких вопросах. Они приучены к сильной усталости и страданиям, к лишению воды и к длительному голоданию.

В отличие от индейцев равнин, к востоку от Скалистых гор, они редко становятся хорошими наездниками, полагаясь скорее на свои мускулы при наступлении на врага или бегстве от него в гористой и пустынной стране, с которой они, апачи, так хорошо знакомы.  Лошади, мулы и ослы, когда их ловили, редко удерживались дольше, чем то время, когда их нужно было съесть; апачи предпочитали мясо этих животных коровьему, овечьему или козьему, хотя все последние употреблялись в пищу.

Свинина и рыба вызывали глубочайшее отвращение как у мужчин, так и у женщин; в течение последних двадцати лет — с тех пор как апачи были зачислены в агентства в качестве разведчиков и полицейских — это отвращение к бекону, по крайней мере, было в значительной степени преодолено; но ни один апач не тронул рыбу, пока Джеронимо и его люди не были заключены в тюрьму в форте Пикенс, Флорида, когда их уговорили съесть pompano и другую вкусную рыбу, которую можно было изловить в заливе Пенсакола, в качестве добавки к скудным  пайкам.

Когда мы впервые узнали об этой особенности аппетита апачей, мы извлекли из нее всю пользу, какую только могли, прогоняя маленьких мальчиков, которые слонялись вокруг нашей столовой в надежде получить пригоршню сахара или кусочек крекера, которые были страстно любимы всеми апачами, от мала до велика. Все, что нам нужно было сделать, это поставить банку с лососем или лобстером посреди стола, и один только  вид  ее отгонял подальше самого храброго мальчика-апача, который когда-либо жил, и он счел бы просто сверхъестественными людьми всех смертных, которые могут есть такую мерзость.   Они не могли понять, что означает мефистофельская фигура в красных одеждах на банке с вареной ветчиной, и назвали это блюдо «Chidin-bitzi» (призрачное мясо), потому что нашли сходство картинки с их изображениями богов, или духов, или призраков.

Мастерство апача во всем, что касается выслеживания человека или зверя по скалистым вершинам или по бескрайним песчаным пустошам области, где они живут, вызывало удивление у всех, имевших хоть малейшее знакомство с ним. Он будет следовать по траве, по песку или скале, по зарослям кустарникового дуба, вверх и вниз по склонам самых крутых хребтов, по следам настолько слабым, что даже самому зоркому американцу они вообще не видны.

Наоборот, он дьявольски ловок в умении скрывать свой путь, когда преследующего врага нужно сбить со следа. Никакая змея не может превзойти его в хитрости, он будет уворачиваться, извиваться и изгибаться во всех направлениях, разбрасывая свою группу в тот момент, когда он достигает участка каменистой земли, по которому при лучших обстоятельствах было бы трудно следовать. Вместо того, чтобы двигаться цепочкой, его отряд здесь выстроится в боевом порядке, охватив широкое пространство и отклонившись в самый неожиданный момент от исходного направления.  Преследование замедляется и очень часто сбивается с толку. Преследователи должны держаться за след, иначе все потеряно. Не должно быть догадок. Идти по следу — все равно что плыть на корабле: пока человек на борту, с ним все в порядке.   Так и со следом: быть в версте от него так же плохо, как и в пятидесяти, если его снова не найдут. Тем временем налетчики апачей, которые прекрасно знают, что погоня должна на время ослабнуть, воссоединились на каком-нибудь назначенном холме, или возле какого-нибудь родника и продвигаются через высокие горы так быстро, как только могут их сильные ноги. Если в отряде есть скво, то они несут всю добычу на своих спинах в длинных конических корзинах собственного изготовления, если только они не загнали пони, и в этом случае они иногда едут верхом и всегда используют животных для перевозки.

На вершине каждого хребта, спрятавшись за скалами или деревьями, остается несколько отборных людей, обычно не более двух или трех человек, ожидающих приближения погони; когда усталая кавалерия приближается и начинает, спешившись, восхождение на гору, у апачей всегда есть хорошие шансы дать им полдюжины метких выстрелов — ровно столько, чтобы задержать продвижение вперед и заставить их остановиться и залечь, и пока все это происходит, арьергард апачей, будь то в седле или пешком, поднимается и уходит, его так же трудно поймать, как  перепела, нырнувшего в мескитовый куст.
Или может случиться так, что апач, по причинам, хорошо известным ему самому, предпочитает ждать наступления ночи, когда он подкрадется к стаду и запустит его в паническое бегство, оставит солдат пешими, или пустит несколько стрел в часовых, если он сможет различить их движения во мраке.

Всевозможные сигналы придуманы апачами для информирования друг друга. Иногда это надпись или пиктограмма, вырезанная на гладкой коре платана; у других — начертание на гладкой скале под уступом, который защитит от непогоды; или это может быть узел, завязанный на высоком сакатоне или на нитях юкки; или один или несколько камней, помещенных в развилку ветки, или ствол, положенный на другое дерево, или кусок оленьей кожи, небрежно наброшенный на ветку. Все они, размещенные в соответствии с договоренностью, подают сигналы членам их собственного отряда, и только апачи или другие подобные им дикари  могут заметить их присутствие.

Когда информация о каком-то важном событии должна быть передана на расстоянии и немедленно, и группа находится на вершине горной цепи или в другом безопасном месте, зажигают огонь из шишек смолистой сосны, и дым мгновенно пробирается далеко над узором листвы.

Апач был трудным противником, и не потому, что он был полон хитростей и уловок и был опытен во всем, что относится к военному искусству, а потому, что у него было так мало искусственных потребностей, и он почти полностью зависел от того, что его великая мать - Природа - была готова ему помочь.  Выйдя на тропу войны, он почти не носил никакой одежды, кроме пары мокасин из оленьей кожи, доходивших до середины бедра и стянутых до талии шнуром из того же материала; кусок муслина, опоясывающий талию и свисающий спереди и сзади примерно до икр, военная шапка из оленьей кожи, увенчанная перьями ястреба и орла, ружье (все необходимые боеприпасы на поясе) или лук с колчаном, наполненным стрелами, считавшимися ядовитыми, одеяло, накинутое на плечи, герметичный плетеный кувшин, служивший флягой, и возможно, небольшое количество «вяленого» мяса или «пиноле», или поджаренной кукурузной муки.

Это все, кроме его священных реликвий и «лекарств» (магических талисманов), ибо сейчас настало время, когда апачи не рискуют потерпеть неудачу, пренебрегая мерами предосторожности, необходимыми для того, чтобы привлечь на свою сторону всех своих призраков и богов. У него будут священные шнуры из оленьей кожи и раковин, священные пояса, украшенные изображениями сил, призванных обеспечить ему успех; возможно, если он очень


 


богат, то купит у «знахаря» священную рубашку, которая отличается от пояса только большим размером и большим числом рисунков; и полный зверинец амулетов, талисманов и всевозможных реликвий, знахарских стрел, осколков горного стекла, окаменевшего дерева, маленьких мешочков со священной пыльцой, называемой «ходдентин», осколков дерева, пораженных молнией, и наделенных волшебной силой. Подобно римлянину, он не довольствуется уважением лишь к своим богам, он принимает их от всех врагов, которые уступают его власти. Во многих и многих случаях я видел свисающие с шеи, пояса или запястья воина-апача крест, медали, Agnus Dei или четки мексиканских жертв, которых его винтовка или стрела лишили жизни.

По отношению к своим пленникам апач был жесток и беспощаден; достигнув совершеннолетия, он не терял времени на них, за исключением тех редких случаев, когда он хотел получить некоторую информацию о том, что его преследователи делали или собирались сделать, и в этом случае смерть могла быть отложена на несколько коротких часов. Там, где пленник был нежного возраста и не мог обходиться без материнской заботы, его быстро избавляли от страданий, разбивая ему мозги о подходящий камень или дерево; но когда случалось, что рейдеры захватывали мальчиков или девочек, достаточно взрослых, чтобы выдержать трудности новой жизни, их принимали в отряд и относились к ним так же ласково, как если бы это были их собственные дети.
Мне часто было интересно отметить большое количество настоящей, искренней, нежной любви, которая была между мексиканскими пленниками и другими членами племени; было немало таких пленников, которые, выбрав подходящий момент, бежали обратно к своему народу, но почти во всех случаях они признавались мне, что их жизнь среди дикарей была очень доброй, после того как они  достаточно разобрались с языком, чтобы понимать и быть понятыми.

Многие из этих пленников достигли влиятельных позиций среди апачей. Я могу назвать таких мужчин и женщин, как «Севериано», «Консепсьон», «Антонио», «Иисус Мария», «Виктор», «Франческа», «Мария» (“Severiano,” “Concepcion,” “Antonio,” “Jesus Maria,” “Victor,” “Francesca,” “Maria”) и других, которые накопили имущество и приобрели влияние среди людей, которые увели их когда-то в рабство.

Краткий отчет о наиболее важных продуктах, входящих в рацион апача, может быть уместным, поскольку он послужит подчеркиванию моих замечаний относительно его способности практически щелкать пальцами при любых попытках довести его до голодной смерти обычными средствами и методами. Те же самые замечания, в меньшей степени, относятся ко всем нашим более диким племенам. Наше правительство никогда не могло уморить голодом ни одного из них, пока не поместило их в резервацию. Апачи не были так хорошо обеспечены мясом, как могли бы, потому что общая территория Аризоны была настолько засушливой и бесплодной, что ее нельзя было отнести к охотничьим угодьям; тем не менее, на возвышенностях Сьерра-Могольон и Сан-Франциско водилось много оленей, немного лосей, а в таких местах, как Гранд-Каньон Колорадо, Каньон Рио-Саладо и др., были овцы Скалистых гор; внизу, на равнинах или пустынях, называемых по-испански «playas» или «пляжами», водились довольно большие стада антилоп, а медведи встречались во всех высоких и каменистых местах.

Дикие индейки пасутся в лесистых хребтах, а на нижних уровнях, в зарослях полыни и мескитового кустарника, перепелов достаточно, чтобы накормить Моисея и всех израильтян, если бы они снова ожили. Кролика  ловят в петли, а полевая крыса добавляет что-то к запасу мяса. Последних раньше ловили весьма своеобразным способом. Крыса зарывалась под мескитовый или другой кустарник и сбрасывала в холмик всю землю, выкопанную с места, выбранного для ее обитания, и внизу у нее было прорыто пять или шесть выходов, так что любой злоумышленник, такой как змея, не смог бы преградить отступление обитателям, которые легко могли удрать через какой-либо другой канал, кроме того, который захвачен врагом.

Апач был прекрасно знаком со всем этим, и соответственно строил свои планы. Каждое жилище окружали по три-четыре мальчишки, и пока один становился у главного входа и прикладывал изогнутый конец своей «крысиной палки» к входу, другие посвящали себя тому, чтобы тыкать палками в другие каналы. Крысы, конечно, увидев один нетронутый тоннель, бежали вверх по нему, и когда каждая из них достигла выхода, она на мгновение тормозила, высунув свое тело наполовину, чтобы осмотреться по сторонам и увидеть, где находится враг.  Это был момент истины как для крыс, так и для апачей, и несмотря на  процент ошибок, достойных упоминания, апач почти всегда добивался успеха. Он быстро и мощно подтягивал палку к себе и ломал бедному грызуну спину, а через секунду она болталась у него на поясе. Один взмах ножа потрошил маленькое животное, а затем его бросили на ложе из раскаленных углей, которые быстро сжигало всю шерсть, и зажаривало ее.

Вышеизложенное завершало список мяса, которое использовалось в пищу, если мы не включаем лошадей, коров, волов, ослов, овец и мулов, угнанных у мексиканцев и американцев, которых ели как большие деликатесы. Некоторые мясные блюда, приготовленные поварами апачей, весьма вкусны, и мне особенно запомнился их метод запекания головы оленя, окруженной и покрытой горячими углями. Они до совершенства запекают оленину на углях, жарят печень и стейки в пикантной манере; но их bonne bouche (вкуснятинка) - когда они могут его достать - представляет собой нерожденного олененка, который, по их мнению, намного вкуснее мяса мула.

Основой кладовой апачей всегда был мескаль, или агава — американское алоэ — разновидность так называемого векового растения. Его срубали скво и запекали в «мескалевых ямах», как запеканку из моллюсков. Сначала в яму будет уложен ряд камней, затем один слой из мокрой травы, если это возможно, затем мескаль, затем еще один слой травы и наконец, один слой земли. По всей Аризоне можно найти старые «мескаль-ямы», так как растение всегда готовили как можно ближе к месту, где его срезали, что избавляло женщин от лишнего труда.

Чтобы правильно испечь мескаль, требуется три дня, а когда он приготовлен, он имеет вкус, очень похожий на вкус старомодных леденцов из патоки, хотя его изначальный вкус такой же, как у всего семейства алоэ. Центральный стебель — лучшая часть, так как широкие колючие листья, хотя и дают сладкую массу, настолько наполнены нитями, что их невозможно жевать, и их приходится сосать.
Плод испанского штыка в сушеном виде имеет очень приятный вкус, мало чем отличающийся от инжира. Его также можно есть в сыром или мясистом виде, но тогда, как говорят мне апачи, он часто вызывает лихорадку.

О хлебе из мескитовых бобов, как и об употреблении плодов гигантского кактуса, уже упоминалось в начале этой работы. Сладкие желуди также используются свободно.



 
 
Mescal Pit – Apache.

 

Сбор мескаля (фотографии Э.Кертиса, 1906).
«Нопал», или индейский инжир, дает очень вкусный плод, который очень нравится скво и детям, но он так покрыт колючками, что, пока я не увидел, как несколько скво собирают его, Я не мог понять, как это могло так широко использоваться в качестве продукта питания. Они брали в одну руку маленькую деревянную вилку, сделанную специально для этой цели, и хватали ею плоды растения; с другой стороны щеткой из жестких волокон сакатона быстро проводили по шипам, сбивая их все гораздо быстрей, чем мне потребовалось времени, чтобы написать этот абзац на пишущей машинке. Совсем не нужно времени, чтобы наполнить ими корзину, и свежие или сушеные они являются хорошей пищей. Семена подсолнечника подсушивают и измельчают с кукурузной мукой или мескитовыми бобами. Есть несколько разновидностей семенных трав, важных для апачей. Скво проявляют значительную ловкость в их сборе; они помещают свои конические корзинки под вершины стеблей, опускают их вниз, пока они не наклонятся над корзинками, а затем ударяют по ним маленькой палочкой, в результате чего все семена падают в предусмотренный для этого сосуд.

На сырых возвышенных болотах обильно растет дикий картофель, который едят как апачи, так и навахо, которые добавляют к нему щепотку глины, чтобы уменьшить остроту. Едят маленький черный орех и дикую вишню. Земляника слишком редка, чтобы упоминаться в этом трактате, но она известна апачам. Группа Сьерра-Бланка сажала кукурузу на небольших участках всякий раз, когда ее не беспокоили разведывательные отряды их врагов. После того, как генерал Крук завоевал всю нацию и разместил различные отряды в резервациях, он настоял на том, чтобы особое внимание уделялось посеву кукурузы или ячменя, и огромное количество каждого из них было выращено и продано правительству Соединенных Штатов для использования в качестве корма лошадей и мулов. Полное описание этого будет следовать в свое время.

У апачей очень строгие кодексы этикета, а также морали, рассматриваемые с их собственной точки зрения. Для незнакомца считается очень невежливым спрашивать у апача его имя, и сам апач никогда не назовет его, но позволит другу, находящемуся рядом с ним, ответить за него; имена погибших никогда не упоминаются, и называть их в разговоре по именам считается оскорблением. Однако по прошествии довольно долгого времени имя воина, павшего в бою или каким-либо образом отличившегося, может быть присвоено его внуку, или другому родственнику.
Ни один апач, каково бы ни было его положение в обществе, не будет говорить со своей свекровью или о ней — любезность, на которую старушка отвечает взаимностью. Один из самых забавных случаев, которые я помню, — это случай, когда я увидел очень отчаявшегося чирикауа-апача по имени Ка-е-теннай (Ka-e-tennay), считавшегося одним из самых смелых и отважных людей во всей нации, пытавшегося избежать встречи лицом к лицу со своей свекровью: спрятавшись от нее, он висел на камнях, с которых мог упасть и разбиться вдребезги, или  сломать себе несколько конечностей. Бывают случаи в агентствах, когда индейцев приходится собирать всех вместе пересчитывать при раздаче пайков - и даже тогда это правило не ослабевает. Свекровь займет место рядом со своим зятем и остальными членами семьи, но в нескольких шагах от них и спиной ко всем; говорят о ней только знаками — она никогда не упоминается иначе.

 

Когда юноша-апач начинает испытывать первые порывы любви к какой-либо конкретной молодой девушке, он дает понять глубину и искренность своей привязанности, преподнося девушке ситцевую юбку, скроенную и сшитую его собственными прекрасными пальцами. Мужчины апачи хорошо справляются со швами, а мужчины навахо вяжут все для своего племени, и то же самое можно сказать о мужчинах зуньи.

Только невоспитанным американцам или европейцам, никогда не имевшим никакого «образования», придет в голову говорить о Медведе, Змее, Молнии или Муле, не употребляя благоговейной приставки «Ostin», означающей «Старик», и эквивалент римского титула «сенатор». Но американцам вежливости не занимать, и апачи это знают и не тратят ни времени, ни напрасных сил на их обучение.   «Ты должен перестать говорить о медведях - сказал мне однажды вечером у костра один вождь - а то у нас не будет хорошей охоты».

Точно так же не будет толку и от разговора о совах, уханье которых, особенно если на вершине уступа или на ветвях дерева, под которым сидят или спят люди, означает верную смерть. Я знаю один случай, когда наши самые смелые разведчики убежали с места, где села сова и начала свою мрачную песенку, а в другой раз разведчики, когда мы собирались войти в главный хребет Сьерра-Мадре, подняли большую суету и не успокоились, пока один из белых нашей команды не выпустил пойманную им маленькую сову.

Это же суеверие, с такой же силой распространилось давно среди римлян, и действительно, в мире почти нет мест, где сова не считалась вестницей смерти или несчастья.

Когда апач выходит на тропу войны в первые четыре раза, он воздерживается от того, чтобы вода коснулась его губ: он будет сосать ее через небольшую тростинку, которую он носит с собой для этой цели. Точно так же он не будет чесать голову голыми пальцами, а прибегает к маленькой деревянной палочке, которую носит в одной связке с трубкой для питья.

Следы этих двух суеверий можно найти и в других частях земного шара. Существуют всевозможные суеверия на все мыслимые темы, но их слишком много, чтобы изложить их in extenso в книге, посвященной военной кампании.

Можно сделать вывод, что «знахари» обладают таким влиянием, которое не могут понять цивилизованные люди, не вступившие в близкие отношения с аборигенами. Изучение религиозной жизни и мыслей наших диких племен всегда представляло для меня величайший интерес и первостепенное значение; ничто так не пренебрегалось американцами, как исследование психических процессов, посредством которых индеец приходит к своим выводам; предзнаменований, надежд и страхов, которые контролируют его и приводят к той или иной крайности во всем, что он делает, или изучение лидеров, которые держат его под контролем от колыбели до могилы. Конечно, если мы серьезно заявляем о своем желании возвысить и просветить аборигена - в чем я искренне сомневаюсь - то мы не можем слишком рано приступить к исследованию всего, что относится к его умственному и физическому состоянию. Глядя на предмет в самом строгом и совершенно практическом свете, мы должны сэкономить миллионы долларов на расходах и много ценных жизней, а не делать себя священным зрелищем и посмешищем для остального мира, собирая войска и боеприпасы для войны из четырех уголков страны каждый раз, когда индейский знахарь или духовный лидер объявляет, что он может воскрешать мертвых.

 

Палочка для чесания и тростник для питья

«Лечение» знахарей осуществляется обычно с помощью заклинаний, окропления ходдентином, или священным порошком, церемоний потения, а иногда и отсасыванием руки, спины или плеча, в которых могла поселиться боль. Если они терпят неудачу, а это очень часто случается, то они оглядываются и очень скоро указывают на какую-нибудь бедную старуху как на зловредное препятствие на пути к успеху их служения, и несчастная очень скоро сжигается, или забивается камнями до смерти, как ведьма.

Влияние, незаметно оказываемое женщинами племен апачей и навахо на племенные советы, было отмечено многими наблюдениями.

На этом месте я сокращу свои замечания о нравах и обычаях апачей, так как обязательно будет много других упоминаний о них, прежде чем это повествование будет завершено. И еще одно - это все, что я хочу добавить. Выносливость их воинов во время набегов вызывала удивление у всех белых людей, имевших хоть какое-то отношение к их подчинению. Семьдесят пять миль в день не были чем-то необычным для них в марше, когда их преследовали, их тактика заключалась в том, чтобы сделать три или четыре таких марша в уверенности, что они смогут утомить или сбить с пути самых энергичных и самых умных противников.

Их зрение настолько острое, что они могут различать передвижения войск или приближение обозов на расстоянии тридцати миль, и они настолько привыкли к зною раскаленных песков Аризоны к югу от Гилы и Северной Мексики, что их, кажется, не заботят температуры, при которых американский солдат падает и умирает. На самом деле апач разделся бы с собой все и отправился бы голым, чего не сделал бы цивилизованный человек; но количество одежды, оставшейся у солдат, было слишком мало, чтобы считаться очень важным фактором.
На самом деле апачи снимали с себя все и путешествовали почти голыми, чего цивилизованный человек не стал бы делать, но количество одежды, оставленной солдатами, было слишком мало, чтобы считаться очень важным фактором.

При необходимости апач будет обходиться без воды почти так же долго, как верблюд. Маленький камешек или веточка, вставленные в рот, вызовут более обильное выделение слюны и утолят его жажду. Он путешествует с меньшим количеством «вещей», чем любое  другое племя людей в мире, даже не исключая австралийцев, но иногда он позволяет себе роскошь или комфорт в виде колоды карт, имитируемых у мексиканцев и сделанных из конской кожи, или набора маленьких раскрашенных палочек, с помощью которых можно играть в игру  «Tze-chis», или в случаях, когда случается что необычно большое количество апачей путешествует вместе, кто-то из группы будет нагружен обручами и шестами «mushka», ибо будет известно, что апачи, как и другие дикари повсюду, да и не мало цивилизованных людей тоже, раз уж на то пошло, настолько пристрастились к азартным играм, что готовы разыграть то немногое, что у них есть из одежды, да и все остальное, чем они владеют в этом мире.

Возможно, ни один пример не смог бы дать лучшего представления о степени выносливости апачей, чем тот, который я лично наблюдал в постовом госпитале форта Боуи в 1886 году, где один из наших скаутов-апачей проходил лечение от огнестрельного ранения в бедро. В тот момент, когда мы с мистером Чарльзом Луммисом подошли к постели молодого человека, он попросил «табачный дым», который получил в виде пачки сигарет. Одну из них он вставил в рот, и достав фосфорную спичку, хладнокровно поджег ее об свою ступню, которая своим ороговевшим и грубым видом очень напоминала спину грязевой черепахи.