письмо от Любки Кубышкиной - второй вариант

ПИСЬМО ОТ ЛЮБКИ КУБЫШКИНОЙ.

1.

В горы, как правило, я хожу один. И на то есть причины.
Давно, с детства, я приметил за собой одну странность: мне на душе становилось пронзительно хорошо от одной только мысли, - что вот, сейчас, все домашние разбредутся по делам, - и я останусь один.
«Один» – это мой Бог.
Я и в горы уходил именно с этим радостным ощущением: побыть один на один с собой – истинным.
Первые две «ходки» в горы, - я расценивал, как повод сбежать от себя «городского» – на волю.
То же самое и с «живописью»: я в неё как в горы ухожу – насладиться волюшкой.
Я вообще по жизни ищу любой возможности, оказаться в своём естественном состоянии – одиночестве.
Потому что «одиночество» – это мой Бог – это воля моя – это мир моего творчества.

Люди сходбища не интересны мне: площадное человечество – стихия не моя.
Но если бы кто-то сказал, что с завтрашнего дня «тусня-возня» отменяется, - я первый буду против. Зависнуть по полной в кругу приятелей, - дело обычное.
А всё равно: невидимая стена отделяет меня от самого себя – застольного, показушного. И ладно.
Я к этому разделению в себе привык: один «показушный», - другой, типа «художник»

Единственное исключение – День Победы. Я специально хожу к «Бронзовому солдату» на таллиннское военное кладбище, - чтобы вместе с русскими, - постоять, помолчать, подышать воздухом нашего «одиночества». Чтобы прислониться душой к русскости, - чтобы почтить нашу «победу». Чтобы ощутить единство с людьми моей крови.

Может показаться, - что мне моё «одиночество» само в руки упало. Да, пожалуй, так оно и есть. Сколько помню себя, «одиночество» я воспринимал, - как проявление божией милости. 
Я, вроде, как знал: отметил Бог меня «печатью» своей – одиночеством.
И это неспроста.

Не до конца понимая, что делать в реальной жизни с «божьим даром», - я добавил к своим мальчишеским «тайнам»  ещё один «секрет» – мир моего одиночества.
Как показала жизнь, - «одиночество», подобно ангелу-хранителю, оберегло меня от «многия» глупостей.

В детстве я был довольно резвым мальчишкой: чего мы только не вытворяли с друзьями-приятелями.
Но мальчишеские игры в сторону, если в груди появлялось знакомое ощущение бурлящего водоворота.
Накрыла волна «одиночества» – открывай ворота: в гости пожаловал дух нездешний.
Просто другой мир, - существующий сам по себе, - увлекал меня в состояние, ни с чем несравнимое.
И я, будто во сне, со стороны, - наблюдал с глубоким почтением, как некая сила Надстоящая научала разум и душу мою – нездешней мудрости.
Потом, с возрастом, я догадался, что другой мир – это вдохновение творческое.
Можно и глубже копнуть, да не знаю: стоит ли?

Как не знаю, будет ли радостно петь водоворот в груди мальчишки усть-нарвского, - от «многого знания».
Но я знаю наверняка, - когда события девяностых годов в Эстонии захлестнули меня с головой, - я не раз мысленно возвращался в своё усть-нарвское прошлое.
Из усть-нарвского детства проросли многие «причины» вольнолюбивые, - сформировавшие личность  мою, - особо ничем не примечательную.
Разве, в мальчишестве, любил я поверять свои тайны морю.  И море, как я приметил, тоже любило со мной посекретничать.
Чем обернулись для меня эти «откровения»? – я стал художником.

2.
 
Наш дом стоял на обрывистом берегу Финского залива: вид на море из окон просторной «гостиной» в любое время года – фантастический.
Песчаный берег, бескрайняя вода, небо.
До сих пор, несмотря на солидный возраст, - мою память будоражат запахи моря, вербного кустарника, осоки, дикорастущей калины, сосен, рыболовецких снастей, просмолённых канатов.
Даже звуки сирены соседнего с нашим домом маяка, - приучившие меня выглядывать в окно, - в надежде увидеть судно отца, - возвращающееся в гавань, - по-прежнему тихим эхом отдаются в сердце, - и я чисто рефлекторно, выглядываю в окно моей нынешней таллиннской «высотки»: вдруг судно отца возвращается в гавань.
 
Отец был капитаном «тральщика» – небольшого рыболовецкого судна. Он постоянно уходил в море, - порой, на месяц-другой. И мы с мамой терпеливо ждали его возращения.
При каждой встрече отец сгребал меня в объятия, - после чего устойчивый запах морской рыбы становился за главного, - среди всех остальных, сопровождавших меня запахов.

Вспомнилось, - и ладно.
Просто тот, казалось бы, невероятно далёкий детский мир, - всё ещё остаётся частью меня.

Потом отцовский тральщик попал в шторм.  Судно получило большие повреждения.  Требовался основательный ремонт.
И тут выяснилось: необходимые кузнечные работы производить некому.

И пошёл отец в кузню. И чисто по наитию раскочегарил горн, - а дальше само пошло: как-то понял он, - понял, что может мять металл – придавать раскалённому железу любую форму.
Опять же, чисто по наитию, - с удовольствием он взялся за «молот»: отковал несколько заклёпок и скоб.
Буквально через неделю прикипел к кузнечному делу – основательно.
А на третью неделю работы, отец поставил кузницу «на крыло».
И прошёл среди рыбаков слух, - что их Капитан стал Кузнецом.

И «ковкие» запахи вытеснили в нашем доме запахи «рыбные».

Я очень признателен родителям, не лишившим меня привилегии, - можно сказать, с грудного возраста постигать окружающий мир на каком-то очень личном, интуитивном уровне. Теперь-то я понимаю, что этот интуитивный дар я унаследовал от Кузнеца – от отца.

Позже, учась в классе пятом или шестом, я увлёкся мифами и легендами Древней Греции. Так я узнал о «кузнице Гефеста».
«По слову кузнеца Гефеста, сына Зевса и Геры, раздуваются мехи, - а удары его громадного молота заглушают шум рек Ксанфа и Симоиса, - бушующих возле Трои.
Велик бог огня, искуснейший, божественный кузнец Гефест: он даёт тепло и радость, он ласков и приветлив. Но грозно карает огнемощный владыка нечестивцев. Сжигает оружие побежденных врагов в очистительном пламени.

От греческих монахов Иоанникия и Софрония Лихудов, «вызванных в свое время из Греции для перевода богослужебных книг», - и подвизавшихся в Ипатьевском монастыре, ныне Свято-Троицком, - на Руси стало известно, что Сварог – бог-кузнец, выигравший битву за человеческую душу, - основоположник славянских родов.

Монахи ссылались на ранневизантийские христианские хроники, - в которых Иоанн Малала, антиохийский хронист, - приложивший руку к «Летописи», состоящей из 18 книг, - повествовал о начале человеческой цивилизации.
Малала отождествлял имена античных богов со славянскими божествами.
Хронист писал на простонародном наречии, с разговорными элементами греческой речи. Его тексты, даже в двойном переводе, - сохраняют аромат древнесирийской цивилизации, - возникшей 10 тыс. лет до н. э.
Я зачитывался «малалайскими» хрониками.
А кузнеца-Сварога, - на подсознательном уровне, я стал ассоциировать с моим отцом.

Естественно, весь, доступный моему пониманию мир, - с шумами, запахами и чем-то невыразимым, но ощущаемым подшкурно, - был неотделим от меня. Как неотделима была «красота» усть-нарвского мира от «одиночества», - вечно зазывающего душу мою в края неизведанные – другие.

Да, не стану скрывать: «воли» искала душа моя – одиночества.
Горы, живопись, тексты – это миры другие, - помогающие сбежать от себя «обычного».
Вырваться за «флажки красные», - нормальное стремление «вольника».
Не сомневаюсь, «одиночество», -  стало движущей силой – указующим божьим перстом.

Более того: «одиночество» и «воля» слепили из нездешнего воздуха душу мою, - а море,  освятив мой разум солёной водой, - отправило босым в здешний мир понимания.
О природе «одиночества» и «воли», - я что знал, рассказал.
А вот откуда взялись остальные «причины», - побуждающие меня к целенаправленным действиям, - лучше спросить у ангелов повеления.

3.

Пришло время, когда от моих вопросов спасу никому не было.
Однако отец на мои приставания охотно пускался в разъяснения, - которые заканчивались примерно одним и тем же: ничего, сына, подрастёшь, сам поймёшь, что к чему.
Мама все разъяснения сводила к «морали».
Зато море, отвечая на мои вопросы, поражало бесконечной мудростью.
 
А когда я «вырос из детских штанишек» - изменились и мои взаимоотношения с морем – вышли на новый уровень.
Я не просто наборматывал вопросы или просьбы, обращённые к морю, - а чертил на песке знаки-символы,  дополняя их коротенькими текстами. Набегала волна и забирала мои послания. Чуть погодя волны выбрасывали ответные морские послания, - в виде линейных узоров, сплетающиеся в орнамент.
Я эти письма-орнаменты зарисовывал в тетрадь, - чтобы помозговать над «текстами», уединившись на чердаке нашего дома.
Так мы переписывались.

Уже учась в третьем классе, я завёл специальную Толстую тетрадь, в которую зарисовывал послания, адресованные морю.
Как-то раз, на перемене, за этим занятием меня застукала Любка Кубышкина, - с которой мы учились в одном классе.
Я, разумеется, не стал её посвящать в переписку с морем: не дамское это дело.
Но между нами возникли приятельские отношения.
 
Спустя какое-то время Любка познакомила меня со своим отцом.
Престранным человеком был Любкин отец: из-за своего аристократического прошлого он перенёс массу невзгод.
Неисповедимо, каким чудом ему удалось пережить несовместимые с жизнью лишения.
Пережёванный «лагерной системой», он походил на деда.
Но я знал, что это Любкин отец, - и не доставал приятельницу глупыми вопросами.
Матери у Любки не было. Сгинула в Гулаге.

Наши поселковые чурались «лишенца», не живущего, а существующего – «тише воды, ниже травы».
Периодически вызывая в «контору» Любкиного отца, - садисты-следователи, обожатели своих жён и детей, - ломали через хребет «недобитую контру»: не убивали насовсем, но заставляли страдать.
Любой его шаг в «сторону», - и Любка могла загреметь в детский дом особого режима.
Об этих «энкеведешных приёмчиках» я узнал много позже.

Однако мы с Любкиным отцом сдружились, что ли.
Какое-то время он присматривался ко мне, - а потом спросил напрямик, - не родственник ли я Елисею Ильичу, и он назвал фамилию моего прадеда, жившего в довоенной Нарве.
Оказывается, он хорошо был знаком с моими родственниками.
Я тех родственников знал только по фотографиям.
Мама, изредка, показывала мне семейный альбом. Но когда я её спрашивал о женщинах в странных платьях, и о мужчинах «строгой выправки» и во фраках,  - она уклонялась от прямых ответов.
Зато бабушка, мамина тётка, - посвящала меня в некоторые семейные тайны.
 
Словом, распознав во мне «своего», Любкин отец расположился ко мне. Довольно быстро между нами тремя возникли чуточку конспиративные, дружески-шутливые отношения.
Мы с Любкой взахлёб слушали рассказы её отца, - чем-то походившие на уроки истории и географии.
Так я узнал о существовании загадочной Шамбалы, - об экспедиции художника Рериха на Тибет, - о самых высоких в мире Гималайских горах, о Памире, Алтае и Великом Русском Поле – Семиречье.

А ещё я узнал, что отец мой, - к тому времени прослывший большим мастером, - человек особенный.
Люди называли его между собой – Кузнец золотые руки.

Так вот, Любкин отец рассказал как-то раз легенду о древнем славянском боге Свароге.
Оказывается, мало того что Сварог был кузнецом, - он ещё и прародителем славянского рода был.
И родился у кузнеца-Сварога сын – Даждьбог.
В более поздние времена Даждьбога стали называть Иисусом Христом.

А перед тем как Любкиного отца всё же арестовали, - он поведал нам про необыкновенную страну Гиперборею, - затерянную во льдах Северного Ледовитого Океана.
Ещё он успел рассказать о том, что русские – это потомки древних гиперборейцев-ариев.

Всё, что смогло уместиться в мозгу того поселкового мальчишки-третьеклассника, - наполнило его внутренний мир радостным таинственным смыслом, - который и определил мой дальнейший жизненный путь.

Я очень переживал,  когда Кубышкины, - Любка и её отец, - внезапно исчезли – в одну ночь.
Но отшумели февральские метели. И пришла ранняя весна.
И как будто бы заросла летней травой моя тоска по Любке и её отцу. Только всё равно, - тревожное одиночество, - Любкиными глазами, - иногда заглядывало в душу мою, - и я терял покой.

Даже озорничая с поселковой ребятнёй, - или безрассудно заныривая в штормовые прибойные волны, - я чувствовал взгляд «одиночества», - пронизывающий моё нутро горьким теплом.
Потом «горечь» исчезла.  А «тепло» Любкиной улыбки прижилось в груди. И мне было не по себе, - если «тепло» хоть на миг из груди улетучивалось. Это означало: в чем-то я поступил против души – смалодушничал.
Просто я узнал, что совесть моя имеет имя собственное – Любка.
С тех пор я живу, поверяя «совестью» проделки свои, - не всегда «совестливые».
 
Теперь и не вспомню точно, как это вышло, - но однажды, - как на запах еды, - я забрёл в школьную библиотеку.
Книжные стеллажи произвели на меня впечатление, - и возникла во мне страсть к чтению.
И вскоре мир моего «одиночества» прирос многими-многими «землями».

А в конце лета наше семейство покинуло посёлок Усть-Нарву.
Мы переехали в Нарву.

По прошествии времени, - всё, что осталось в памяти у меня о Кубышкиных – это светлый образ чудаковатых, очень милых, затравленных «системщиками» людей.

Сколько их, русских «благородных» семейств, сбежавших от большевистской революции в Прибалтику, - после присоединения бывших провинций российской империи к Союзу, - были этапированы в Гулаг, - или тут же расстреляны в подвалах НКВД.

Об этом не хотят вспоминать ни эстонцы, ни русские.
Русские молчат, по причине поголовного истребления почти всего дворянского сословия.
Кто попал под зачистку – исчезли без следа.
За них «слово» сказать некому.

Зато эстонцы, - наперебой доносившие «советским органам» на скрывающихся под фамилиями «простолюдинов» русских дворян, - а потом доносившие немцам на коммунистов и евреев, - трубят повсюду о страданиях, выселенных в Сибирь земляков. Кстати, после войны значительная часть «выселенцев» вернулись домой, - кроме тех, кто не захотел возвращаться в Эстонию.
Плодородные сибирские земли «невозвращенцам» оказались родней.

Что ж, Кубышкины, похоже,  исчезли в большевистско-троцкистском пространстве, - но память о людях другого духовного уровня у кого надо – осталась.

Я, разумеется, тогда не знал, - что именно на русских людей, подобного духовного склада, - и вели беспощадную охоту вначале комиссары-троцкисты, - а потом их последыши.

Миллионы русских людей, и в первую очередь представители дворянского сословия, - в их числе и семейство Кубышкиных, - были загнаны в «еврейский» капкан, - и преданы мучительной смерти.
Прими, Господь, и упокой души русских мучеников. Аминь.

4.

Еврейские комиссары-садисты, упиваясь кровью замученных ими русских людей, - и помыслить не могли, что своими деяниями сатанинскими они торят дорогу страданий еврейскому народу.
Буквально через несколько лет миллионы евреев будут загнаны нацистами в «немецкий» капкан.

Могли разве подумать чекисты-евреи о неминуемом воздаянии, - когда ради забавы приглашали своих, - иногда очень именитых в советском культурном пространстве собутыльников, - принять участие в отстреле офицеров, дворян и священников.

Оттопырившись в ресторане, чтобы весело скоротать остаток дня, - ортправлялись пьяной гурьбой в чекистский тир, - пламенные строители марксистского государства, - стрелять по живым мишеням.
Похваляясь друг перед другом количеством убитых русских, - уже только по специфической интеллигентской внешности, подлежащих истреблению, - собутыльники чекистов, - требовали поставить им в качестве мишеней жён и детей классового врага.
Но комиссары, наслаждаясь властью, - ради хохмы, - совали в руки девок-евреек мазеры: упыри-русофобы учили своих идейных подружек, - убивать русских.
Обдолбанные коксом девки обожали стрелять по женщинам и детям – это их заводило.

Теперь, самые горластые евреи-правозащитники, - сплошь потомки большевистских садистов, - требуют возмездия за расстрелянных «несправедливо» во время сталинских зачисток кровавых палачей – своих родственников.

Что ж, за русским геноцидом, - как акт воздаяния, - последовал еврейский геноцид.
Прими, Господь, и упокой души безвинных людей. Аминь.


ПОВИННЫЙ КАМЕНЬ.

1.

Только на четвёртые сутки я взобрался на безымянное горное плато, - где разбил временный лагерь. На следующий день, с утра, налегке я буквально ринулся вверх: к полдню надо было оседлать перевал, - и засветло вернуться в лагерь.
Таков был план. Но часа через три энтузиазм сошёл на «нет». Ноги налились тяжестью, лёгким категорически не хватает воздуха, «диссидентские» мысли, - типа, а не повернуть ли назад, - бесцеремонно обшаривают мои мозговые извилины.
И достали эти чёрные бесстрастно-хищные орланы, выжидающие «своей» минуты, чтобы долбануть человека в темя, - и сбросить добычу со скалы в пропасть. Так они охотятся на волков, медведей, барсов и горных козлов.

По расчётам, мне необходимо было до захода солнца спуститься с горы.
Сумерки – переходное время.
Ахнуть не успел, - и ты вместе со всей горной территорией переходишь во власть ночных хищников.
И тут у безоружного одинокого человека – шансов нет.

Уже время за полдень, а я упрямлюсь.
Всё чаще поглядывая вниз, - продираюсь вверх, - хотя внутренне смирился с бессмысленностью дальнейшего восхождения.
Сколько их, преодолённых вершин, принимаемых за перевал – ступень за ступенью.
Всё, как у нормального человека в жизни.

«Хватит заниматься самообманом: за каждой ступенью следующая ступень, - и нет им конца.
Записал я в Толстую тетрадь капитулянтскую мысль.
Амба. Сил осталось только вернуться назад».
 
Я пробежал взглядом вершины гор. Темнеет.
Гора напротив – пирамида белая. Внизу плато – свернувшийся в несколько колец запах гречневой каши, - приправленной шкварками и жареным луком.
Небо – темень синяя.
Невидимый перевал – граница миров.
Пронзительные крики орланов – память надсадная.

В пятидесяти метрах от меня, вверху – скала. Нахальная.
Я виновато смотрю на каменную глыбу. Глыба с ироничным вызовом разглядывает обессиленного человека.
Стекающие струйки пота попадают в глаза, - мешают охватить единым взглядом нахально выдающуюся, - хотя и расколовшуюся на четыре части скалу. Непреодолённую.

Непреодолённая ступень: моё чувство вины – заскорузлое.
Я знаю наверняка: за этой «Виноватой скалой» с десяток других таких же скал, - не преодолев которые, мне не взойти на перевал.

Я изучаю пути отхода.
«Подумаешь, - успокаиваю сам себя, - ну, силы не рассчитал, выдохся. Завтра, на свежачка, проскочу эту закидонистую скалу, - в один присест».

Я достал из рюкзака тетрадь. Хотел, было, записать, с каким наслаждением перешагну завтра свою окаменевшую «Вину» – как и не было.

Но человек интуиции, - живущий во мне, - наперекор элементарному благоразумию, - не обращая внимания на как будто бы найденный компромисс, - вызывающе  пересчитывает ступени восхождения.
Похоже,  мои попутчики – «здравый смысл» и «интуиция» – разошлись во мнениях.

А тут и чувство «вины», - ещё одна моя давнишняя попутчица, явно с оглядкой на Повинную скалу, - заявила о своих правах на принятие решения.
Я хотел, было, прицыкнуть на зарвавшихся попутчиков, - но пока подыскивал междометие, - более полно выражавшее мои чувства, - инициативу перехватил человек интуиции.

На правах ведущей силы, - явно обладая недоступными для всех остальных попутчиков «знаниями», - он двинулся вверх.
И я убрал тетрадь в рюкзак, - и припустил следом за человеком «знания».
И обескураженные «вина», и «компромисс», - сообразив, что утеряли власть над ситуацией, - нехотя, с подстонами поплелись за нами.

2.

Итак: передо мной скала. Имя ей – Вина.
Ибо случай так лёг: оказался я лицом к лицу со своей «виной». Отступать нельзя.  А сил на преодоление «Виноватой скалы» – нет. Выдохся.
И человек интуиции, обладающий неким «знанием», - на правах ведущей силы, - взял на себя ответственность за восхождение всей нашей братии.

И записал я в тетрадь, - оправдываясь перед «здравым смыслом».
«Не поверишь, я хотел вернуться в лагерь, -  чтобы завтра, со свежими силами преодолеть Камень своей «вины».
Сам видишь: вечер уже подмял день.
А ночью в горах, человеку с грузом «вины» за спиной – кирдык.

Но что поделаешь, - человек моей интуиции отказался подчиняться командам человека разумного.
Значит, какая-то серьёзная опасность угрожает нашей единой человеческой сущности, - и я, находясь на «повинном» уровне мышления, этого не просекаю.

М-да, похоже, «интуит» действительно обладает «знаниями» другого уровня. В его уникальных возможностях я убеждался не раз и не два: он с лёгкостью просчитывает все возможные варианты преодоления «патовой» ситуации, - находясь как бы в автономном режиме мышления».
Я своему «интуиту» доверяю.

Ещё не переключив «разум» на мышление в новых обстоятельствах, - я машинально бросил прощальный взгляд на «Виноватую скалу», - чтобы запомнить в лицо «Камень своего преткновения».

«Твою ж ты мать!»
Такого увидеть я не ожидал: сверху вниз изучающе смотрел на меня, - застывший на вершине «Повинной скалы» крупный, гордой осанки снежный барс.

Зная кое-что о повадках этих красивых высокогорных рысей, размером более двух метров, с небольшой головой и очень длинным хвостом, -  с виду безобидных огромных кошек, - я вдруг понял: вот и Расплата пришла.

«А разве я не знал, что когда-то придётся держать ответ за все свои прегрешения? 
Да, это «Виноватая скала» вынесла мне приговор, - который, похоже, обжалованию не подлежит».

Если по совести, я согласен с приговором Горы: накосячил по жизни – бери в охапку осознание своей «вины», - и вали домой, - если барс разрешит.
Живи «виноватым», - покуда сам себя не изведёшь самоедством.

Хотя, в душе, я не был согласен с Горой: накосячил – да, - но не до такой же степени, чтобы кошара, - без учёта разных жизненных обстоятельств, - сходу привела приговор в исполнение.
Что-то подсказывало: не всё так однозначно со мной, как кажется на первый взгляд.
И человек моей интуиции настаивал: не бери в голову – продолжай восхождение.
 
Разумом я понимал: самое простое – это свалить вниз, в лагерь, - и убраться домой, - и жить, как и большинство людей живут, - с чувством разделённой вины.
Я лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации, - пристально наблюдая за рысью.

Барс, похоже, тоже изучал мои мыслительные колебания.
Может, мне показалось, - но кошара, глядя на меня, ласково щурилась и слегка пританцовывала, - как бы приглашая на танец.
Я физически ощущал касания доброжелательных энергетических волн, - излучаемых барсом.
Более того, я чувствовал, как в мой мозг проникают слова, понятные по смыслу, - но остающиеся за гранью моего обиходного словаря.

Некоторое время мы неотрывно смотрели друг на друга – неисповедимая сила переливалась из одних глаз в другие.
В какой-то момент я допустил мысль, - а не скрывается ли за обликом барса, - инопланетное существо, блин.
 
Будто прочитав мои мысли, - кошара издала короткий звук.
И я понял: это провидение подаёт мне знак.

Тут надо пояснить: даже опытные охотники не смогут похвастать, что они видели барса, - это не значит, что барс не видел охотников, во время их перемещений по горам.

Снежный барс – это вестник благой.
Утверждают бывалые люди.
Кому посчастливилось увидеть барса, - тем более, если ты безоружен, - пришло время подумать о главном.
Бывает и так, что вестник благой, - в облике барса, - может передать счастливчику откровение от самого Ахура Мазды – главного божества древней Евразии, - создателя вселенной и всего сущего в ней.
А ещё снежный барс являлся хранителем ступеней Шамбалы, - преображаясь, когда ему вздумается в архангела Серафима.

Что тут скажешь: я действительно ощущал прохождение слов, - скорее всего архангела, - в мой мозг.
Точно зачарованный, я слушал «голос»  благого вестника, - явно пришельца из другой реальности.
«Преодолей «вину свою», человек, - говорит архангел-инопланетянин, прикинувшись барсом.
Время постное, покаянное – бремя скорбное. Преодолей себя – «виноватого». Ступень пространства нового – горный перевал».
 
Снежный барс, мягко переступая лапами, развернулся ко мне спиной, что означало: давай, человек, следуй за мной – я выведу тебя на перевал.
Правда, есть и другое толкование этого, на первый взгляд безобидного движения.
Ибо порот спиной, - есть боевой разворот хищника, готового без лишних церемоний, совершить бросок на 6 метров в длину, и на 3 метра в высоту.

Поворачиваясь спиной, барс усыпляет бдительность жертвы, -  на самом деле просчитывая все её мыслительные ходы.
Когда расчёты закончены – бросок с переворотом в воздухе, - и мощным ударом когтистой лапы кошара сносит жертве лицо.   
Шансов на спасение нет.

«Ладно, - решил я, - если «время покаянное» хочет посчитаться со мной – я приму «смерть» от снежного барса.
Ну, а если горы вовлекают меня в какую-то новую игру, - тогда ещё поработаем.

Язык каждодневных событий, в том числе и мировых глобальных явлений, - не говоря уже о языке метафизических символов, - был мне понятен – более или менее.
Но сейчас я пытаюсь говорить на «языке гор», - метафорическом.

Изначально так повелось: будучи совсем крохой, я заговорил на языке природы-Матери прежде, - чем на языке своей человеческой матери.
С тех самых пор я и думаю на языке «параллельной» реальности.
И перед тем как произнести вслух какие-нибудь слова, - я вначале представляю их в виде знаков-символов.
Этот стиль общения с «морем» ещё в детские годы, - я использую и в горах.

Вот и теперь, оказавшись лицом к лицу с горной глыбой, - я пытался говорить с ней на языке параллельной реальности. Но «глыба» сделала вид непонимающий.
Что-то мне это напомнило.
 
Приглядевшись к скале, я опешил: блин, так женщины обычно в позу встают, когда им надо «мужика» достать.
Женщины, похоже, от рождения приспособлены подавлять разум противоположного пола «волнами тихого гнева», - принуждая своих мужчин, безоговорочно признавать себя виноватыми даже в том, - о чём их примитивный ум и помыслить не мог.

«Психические атаки» милых женщин, - заставляют своих мужчин каяться, каяться, каяться.
Ибо жилы тянуть из «виноватых мужчин» – первое женское правило.

Если женщина не сумела подобрать к сердцу мужчины «повинный ключик», - брачную тему ей лучше не муссировать.
Ибо в большинстве случаев, - «мужчины» и «женщины», - на невидимом уровне отгорожены друг от друга непреодолимой «виноватой» стеной.

Выбирая себе жену, мужчина инстинктивно соизмеряет свои возможности: готов ли он «умываться слезами» от «закидонов» жены будущей.
Если «кишка» тонка – отвали в сторону.

Именно такой образ возник в моём сознании, -  когда я критически взирал на женоподобную горную глыбу.
«Какого хрена, женщина, - мне наверх надо.
Отступись, досада моя, не быкуй», - не сводя грозного взгляда с каменной скалы, - мысленно пытаюсь я убедить «Камень преткновения» позволить мне пройти.
Но глыба «Неискуплённой вины», перегородившая путь к перевалу, - была неколебима как 613 заповедей Торы.
Видимо, в прежней жизни, достали её мужики-козлы, - дальше некуда.

И всё же я углядел «слабые стороны» характера Камень-женщины, - увядающей, но всё ещё заносчивой.
Осталось подобрать «отмычки». Ну, это дело техники.

Короче, я уже на вершине скалы.
«Блин, - а дальше что? – озираюсь я разочарованно.
Только время потерял.
Перевалом даже не пахнет. Барс тоже свалил.
Надо срочно и мне валить».

Я достал тетрадь.
«Время наступило на хвост вечеру, - я стою на Виноватой скале, - и мне похрену.
Ни о чём думать не хочу.   Главная установка – скорее слинять.
Завтра, с утречка, я отхлебну из Чаши повинного времени глоток-другой воспоминаний пружинистых.
И, может быть, - воля моя – моё одиночество, - взбодрившись запахом чёрного «грузинского» чая, - решится на возобновление штурма этой скалы.
Ну, а сейчас, надо честно признать: я спасовал перед силой притяжения своей Вины-женщины. Я возвращаюсь в её владения».

Чисто на автомате, - не скрывая раздражения, я глянул вверх, - на всякий случай. На вершине следующего утёса, - метрах в десяти от меня, - величественно стоял снежный барс.
«Давай, давай», - говорил его взгляд, полный требовательного участия.
Двигай наверх, человек неопределённого времени, - или сдохни».

3.

Раз другого выбора нет – вперёд.
Я потерял счёт времени. Мне теперь всё равно.
Позади Камень преткновения.
Ибо магия психотронных чар бабообразной скалы, - оказалась бессильна перед решимостью моей. Я решил сегодняшним днём взобраться на «Прощёный перевал».
Стрела Провидения указала направление пути, - и я должен подчиниться силе притяжения некоего духовного полюса.
 
Да, не случайно, выходит, нынешней ночью мне приснился Серафим-архангел, - призывавший взобраться по ступеням раскаяния, - на вершину Белого Облака.
В лице Серафима, архангел прямо сказал.
«Вину свою, ряженную в одежды престарелой «кармы», оставь у подножия Горы. Не бери с собой тяжесть прошлого. Начни жизнь с новой главы.
Шамбала не станет препятствовать твоему дальнейшему продвижению.
Хотя, если хочешь, - можно жизнь вчерашнюю растянуть на семь сотен лет, - можно и молодость продлить. За тобой выбор».

«Ладно», - согласился я с Серафимом из сна, - и выдохнул из лёгких карму престарелую.

4.

Налегке, в сопровождении незримых попутчиков, - я последовал за снежным барсом.
Через сорок минут крутого подъёма, - барс таки вывел меня к заветной Прощёной черте.
«Спасибо, кошара».


ПРОЩЁНЫЙ ПЕРЕВАЛ.

1.

Впереди, насколько хватало «глаз», -  заснеженные горные вершины – разливанное море Шамбалы.
Я достал тетрадь, - по привычке, прикрывая спину от зверья, - устроился между двух седовласых валунов так, - чтобы наблюдать за вихревыми снежными потоками, - затеявшими какой-то величественный танец по всему бескрайнему верхогорью Шамбалы.

Но я не успел записать первые впечатления.
Подошёл Серафим. Молча кивнув, архангел расположился в позе лотоса рядом со мной.

«Как ты нашёл меня, Серафим?» – вскинул я вопрошающе руки.
«Сначала по расположению звёзд на небе. А затем, по расположению твоих мыслей и слов в пространстве книги «Выдохни».
Это было не трудно, поверь мне: пытаясь выяснить за какие заслуги Бог одарил тебя «одиночеством», - ты задавал вопросы. По вопросам, я нашёл дорогу к твоей «человечности».

«Человечность», - в свою очередь, - вывела тебя на горный перевал, - где в данный момент мы находимся.

Хочу дать совет: не бери ответственность за попутчиков, - вместе с тобой взобравшихся на перевал.
Но жизни не лишай двойников-причинников, - к которым Шамбала повернулась спиной. Отпусти на волю коней.

А своим новым причинникам дозволь напиться воды из колодца Шамбалы.
И сам выпей из источника нового времени: будь достоин своего имени – Жизнь.

И ещё один совет: пока не нашли для тебя лучшей «подруги», чем Литература-женщина, - и не придумали лучшей доли, - живи в мире того «одиночества», - которого оказался достоин.
Не уклоняйся от учёбы в ашраме Шамбалы. Не спотыкайся о «камни старых предвзятостей».
Однако «мосты» – знания вчерашних миров, - сжигать не торопись.
«Знания» приходят для этой жизни, - чтоб прожить свой виток, - и уйти.
Впереди главный переход.
Пространственное мышление – твой сегодняшний мосток.
Ангельство ждёт от тебя обдуманных действий.

Войди в пространство новорождённого понимания.
Я вижу изменения в тебе на генетическом уровне.
Выйди из «круга заколдованного» – из пространства искупления.
Обрети волю. Белая шапка горной вершины Тибета – наш дар тебе.

Мы вышли из «круга».
И ты выйди из «круга повинного времени».
Скажи сам себе: «Я вышел из круга».
Идёт процесс переформатирования твоего сознания: не ставь палки в колёса «ускорению».
Определись, кто в доме хозяин.

Иди дальше. Живи.
Зарекись смыслом «восьмеричного пути» Будды.
Главное, чтобы «петля времени» Будды, выдержала напор твоей энергетики.
Шагом широкого действия проходи сквозь Гору, Дерево, Дом.

Твои мироощущения всегда были под наблюдением, - а теперь глаз не спустим с твоих новорождённых попутчиков, - осваивающих самые верхние этажи сознания.
Мои откровения напрямую адресуются тем,  кто уже переселился в сферу белолицей Шамбалы.

Кстати, вдруг представил, что ты поймешь мои советы, как призыв к литературной деятельности.
Хочу предупредить: умерь амбиции.
Пиши как пустынник пустынникам. Ты можешь. Я сказал.
Следующие «признаки» будут от Шивы. Жди».

Твой архангел-хранитель – Серафим.
1986 г.

Письмо от "семитысячников" – от белого братства Шамбалы – пришло на следующий день, после того, как я вернулся в Нарву.