Ложная тревога

     В предпоследний год перестройки, сразу после окончания школы, я не поступил в военное училище и с наступлением осенних холодов обнаружил в почтовом ящике повестку в военкомат. Благодаря моей хорошей физической подготовке, меня направили в роту специального назначения в составе контингента советских войск в Германскую Демократическую Республику. Моя военная служба началась в учебном отряде войсковой части в городке Хеллерау на окраине Дрездена.

     За более чем полгода учёбы, я освоил основы рукопашного боя, научился стрелять из разных видов оружия, ориентироваться на местности, использовать навыки выживания в лесу, изготавливать взрывчатку из подручных средств и втираться в доверие к малознакомым людям. Для спецназа война начинается на две недели раньше, чем для остальной армии, поэтому основным нашим оружием была не грубая физическая сила, а наблюдательность, ловкость и смекалка. Ну и, конечно, часть занятий были посвящены получению неоспоримых доказательств учения основоположников марксизма о превосходстве социалистической системы под руководством направляющей роли Коммунистической партии Советского Союза. Это объясняло и наше присутствие в ГДР. Согласно  науке, советский военный контингент защищал суверенную Германскую Демократическую Республику от посягательств Федеративной Республики Германии, которую, в перспективе, мы должны были захватить как источник чуждой нам идеологии. В общем, в мою юную пустую голову вложили много всякой интересной и полезной информации.

     Каждый день учебки сопровождали суровые будни: подъём, физическая зарядка, завтрак, политинформация, занятия по боевым дисциплинам, обед, снова боевая подготовка, ужин, вечерняя поверка и долгожданный отбой. И так каждый день. Выходных у нас не было, поэтому дни недели давно перепутались из-за стабильного однообразия.

     Самой большой мечтой было получить увольнительную на выход в город – пошататься по заграничным улочкам, поесть мороженого, сходить в кино, выпить кружечку пива. А уж познакомиться с немецкой барышней вообще было пределом мечтаний, подогретых солдатскими байками об их бескорыстности. «Демократки, – говорили кореша, – не берут с советских граждан ни гроша», – именно так утверждал один персонаж в песне Владимира Высоцкого. Впрочем, фантазии о жизни по ту сторону забора жёстко пресекались Уставом гарнизонной и караульной службы.

     И вот, в один прекрасный июльский день, а точнее, в глубокую безлунную ночь, нашу роту подняли по тревоге. Как только мы построились, в казарму влетел майор Ляхов и пламенно объявил:

     – Товарищи бойцы! Солдаты советской армии! Орлы! – Тут он прокашлялся и понизил голос. – Вот, наконец, и настал тот момент, когда командование части, советское правительство и коммунистическая партия оказывают вам огромное доверие и вам предоставляется возможность проявить полученные вами навыки в полевых условиях. Короче. Вы отправляетесь в поход по пересечённой местности. На десять дней.

     По строю пробежала волна одобрительного шёпота: ну наконец-то мы сможем побывать за пределами войсковой части. Я уже представил себе запах гречневой каши из котелка, ночные посиделки у костра и предрассветный туман вокруг палатки. Ах, как же я соскучился по дикой природе, чистому воздуху, журчанию речки и песни под гитару! На радостях я даже пропустил мимо ушей слова майора о том, то пройти предстоит двести километров.

     Тем временем всем выдали спортивные костюмы и рюкзаки со снаряжением. Я ещё обратил внимание на качество пошива одежды, оно было совсем не советское: материал приятный на ощупь, аккуратные швы и красивый внешний вид. Несмотря на то, что и штаны, и куртка были однотонного чёрного цвета с чёрными вставками, но другого оттенка, в целом спортивный костюм выглядел очень стильно – это был настоящий «Адидас». Ещё большего восторга заслуживал рюкзак: он был совсем не похож на объёмный абалаковский мешок из брезента, а был изготовлен из тонкого, лёгкого, но прочного синтетического материала, компактно сидел на плечах, опираясь на мягкие лямки, и снаружи у него было много маленьких карманов. Содержимое рюкзака я рассмотреть не успел, видел только, что он уже полностью снаряжен всем необходимым, упакованным в маленькие полотняные мешочки.

     Через полчаса нас построили уже на взлетной полосе аэродрома, и после команды майора Ляхова наша рота в считанные мгновения заполнила фюзеляж грузового ИЛ-76. Пока самолёт готовили к взлёту, к нам подошли два лейтенанта в форме лётчиков авиационно-технического полка. Они извлекли из деревянных ящиков парашютные сумки, зачем-то раздали их всем солдатам и помогли надеть на спину. Спортивные рюкзаки пришлось перевесить на грудь.

     – Я из самолёта никогда не прыгал, – по секрету сказал я шёпотом сидевшему справа рядовому Ефимову. – Только с учебной вышки.

     – Так положено по Уставу. В целях безопасности, – уверенно заявил он, наивно полагая, что нас привезут прямо к месту назначения.

     Самолёт быстро набрал высоту и поднялся в ночное небо. Майор Ляхов, который был без рюкзака и без парашюта, выступил с речью, как бы немного уточняющей поставленную перед нами задачу:

     – Бойцы! – начал он, делая паузы перед каждым словом. – Вам предстоит выполнить боевое задание государственной важности. Со дня на день наша доблестная советская армия введёт войска на территорию Федеративной Республики Германии и оккупирует территорию этой враждебной нам капиталистической страны. – Ляхов посмотрел на часы и следующую фразу произнёс без лишнего пафоса, как бы невзначай. – Через полчаса самолёт доставит вас в воздушное пространство противника, где вы будете десантированы.

     Мы с Ефимовым не сговариваясь переглянулись.
 
     – В ваших рюкзаках, – продолжал Ляхов, – находится карта местности, на которой обозначен секретный военный объект. Каждый из вас разными путями должен будет пробраться к нему точно в срок. Затем, в назначенное время, услышав звук моторов приближающейся советской авиации, подать сигнал нашим пилотам выстрелом из ракетницы для успешного бомбометания. Задача ясна?

     Я подмигнул Ефимову, предлагая ему держаться вместе. Он одобрительно кивнул мне в ответ.

     – Запомните, бойцы, – добавил Ляхов, – с местными жителями в диалог не вступать! До наступления назначенного часа морды противнику не бить! Перемещаться по вражеской территории скрытно, себя не обнаруживать, о конечной цели задания не распространяться! И учтите, парни, – добавил он уже совсем по-отечески, – если кого из вас поймают бдительные граждане – непременно сдадут в полицию. А там… сами знаете, – Ляхов многозначительно развёл руки в стороны, – вас расстреляют ещё до прихода наших основных сил.

     После этой напутственной речи офицеры из авиаполка стали пристёгивать карабины от наших парашютов к толстому тросу, протянутому вдоль самолёта.

     Посмотрев на часы, Ляхов сказал: «Пора!», открыл боковую дверь, и нас по одному стали выталкивать из самолёта с задержкой в одну-две минуты. Я напряг в голове все свои познания в математике, и подсчитал, что с учётом средней скорости самолёта мы с Ефимовым приземлимся на расстоянии километров пятнадцать друг от друга. Это означало, что идея пробираться к секретному объекту группой оказалась бесперспективной.

     Когда подошла моя очередь прыгать, я зажмурил глаза, задержал дыхание, и, почувствовав на своём плече дружеское похлопывание майора Ляхова, окунулся в темнеющую пропасть. Меня объяло сильным потоком воздуха, закрутило в разные стороны, и сердце чуть не остановилось от страха перед бесконечной пустотой. В следующее мгновение вытяжной фал стянул чехол парашюта, и я завис под его куполом над вражеской территорией на высоте десяти тысяч метров. Поддаваясь инстинкту самосохранения, я кричал в пустоту что-то неприличное, даже не осознавая, кого я в тот момент ненавидел больше: спящих бюргеров, на головы которых я опускался, или майора Ляхова, глядевшего на меня с высоты удаляющегося самолёта.

     Приземлился я на рапсовое поле. Отдышался. Затем ощупал себя –  всё, вроде, цело. Осмотрелся. С одной стороны поля на фоне чёрного неба едва проглядывали качающиеся верхушки деревьев. Я собрал парашют в охапку и направился в сторону леса, где спокойно изучил содержимое рюкзака, расположившись на поваленной сосне. В рюкзаке был сухой паёк на два дня, штык-нож, алюминиевая кружка, фляга, часы, спички, аптечка и ручная ракетница с двумя комплектами красных ракет. Также были несколько топографических карт на немецком языке наподобие нашей двухкилометровки. Фонарика в рюкзаке не было. Только на рассвете я смог рассмотреть карты подробно и наметил маршрут. Если двигаться по двадцать километров в день, то задача вполне посильная.

     Главный вопрос был, куда деть парашют. Закопать в лесу? Или нести на себе? Вся моя походная экипировка, от кепки до резинки от трусов, была западно-германского производства. В такой одежде я вполне мог сойти за европейского туриста, путешествующего автостопом. При встрече с местными жителями можно было наигранно улыбаться, выдавая себя за какого-нибудь албанца, не владеющего немецким языком. Но парашютная сумка с её содержимым выдаст меня с потрохами при встрече с первым же полицейским.

     Самое обидное, что среди гула самолёта я не расслышал слова Ляхова о том, что от парашюта надо избавиться, и решил сохранить казённое снаряжение, лишние двенадцать килограммов балласта. Упаковав парашют до компактного состояния, я взвалил сумку за спину, а рюкзак расположил на груди. Я знал, что наблюдательность и смекалка – мои верные союзники и ангелы-хранители на время предстоящего похода, и решил передвигаться скрытно, не приближаясь к местным жителям, чтобы не вызывать у них ненужные подозрения.

     Рано утром я двинулся в путь. Однако, пройти по немецким деревням незамеченным оказалось очень проблематично: ещё издалека мужчины снимали шапки и приветливо кричали мне Guten Morgen. Поскольку я по-немецки не знал ничего, кроме Hande hoch, то ответить не мог, и приветствовал незнакомцев лишь взмахом руки и фальшивой улыбкой.

     Леса как такового, где можно было бы спрятаться, вокруг не было. Одна деревня сменяла другую, причём дороги между ними были относительно прямыми в пределах видимости. При появлении людей впереди метров за триста мне приходилось резко менять курс и прятаться в кустах, насколько это было возможно, или вообще нырять вглубь поля, поджидая среди колосьев, когда люди скроются из вида. Поскольку сельскохозяйственные работы шли в полном разгаре, то люди на полях встречались достаточно часто.

     Так, мелкими перебежками, постоянно прячась от постороннего взгляда, к наступлению темноты я преодолел всего шестнадцать километров вместо запланированных двадцати, что для начала было неплохо.

     При этом я за день съел половину всего продовольствия. И это меня сильно расстроило.
 
     Найдя по карте подходящий лесок в стороне от маршрута, я направился туда, чтобы устроиться на ночлег. Выбрал подходящую сосну, с помощью ремня забрался на неё метров на десять от земли, уселся на ветку, подложив под себя парашют, пристегнул себя ремнём к дереву и быстро заснул.

     Проснулся я ближе к полудню, но зато хорошо выспался и отдохнул после вчерашнего стресса. Спустившись с дерева, позавтракал остатками сухого пайка и двинулся дальше по маршруту. Впереди копошилось много людей, занятых на сельхозработах. Вокруг – скошенные поля. Поскольку дорога пролегала мимо полей, то пройти незамеченным было нереально. Пришлось возвращаться обратно в лес и пробираться обходными путями, сильно отклоняясь от намеченного маршрута.

     В тот же день я впервые столкнулся с автобаном. По ощущениям, это будто на окраине поля пролегает широкое шоссе, по которому машины даже не ездят – летают. И движение настолько интенсивное, что незаметно перебежать через дорогу не представлялось возможным. Поначалу я ещё пытался пересечь дорогу наскоком. Перелез через отбойник и приготовился на обочине к старту, чтобы пробежать целых три полосы – аварийную и ещё две для движения. Но тут же возле меня остановилась машина, из которой пожилая немка стала подзывать меня, предлагая садиться. Памятуя наставления майора Ляхова не вступать в диалог с местными жителями, я жестом вежливо отказался. Как же трогательно улыбалась мне эта беспечная старушка, даже не подозревающая, что советская армия будет здесь всего через неделю…

     Не успела немка отъехать, как возле меня остановилась машина очередного гостеприимного бюргера. Я жестом показал, что не хочу ехать, и, дождавшись, когда он тронется с места, перелез через отбойник обратно, чтобы водителям с трассы меня не было видно.
 
     Ждать пришлось очень долго. Улучив, наконец, момент, когда в обозримом горизонте машин на дороге не осталось, я пулей перелетел на другую сторону дороги. Но там меня ждал второй этап забега с препятствиями. После разделительной полосы с гладко выстриженной травкой начиналось ещё одно шоссе, по которому машины также интенсивно двигались во встречном направлении. И, главное, всем куда-то было надо, несмотря на разгар рабочего дня!

     После успешной перебежки через вторую дорогу я направился вглубь очередного рапсового поля. Отставание от графика было катастрофическим: на преодоление одного только автобана я потратил почти шесть часов.

     К вечерним сумеркам я подвёл итоги второго дня пути. Еды из сухого пайка не осталось ни крошки, а к финишу я продвинулся всего на четырнадцать километров. Появилось лёгкое чувство тревоги, что я не сумею добраться до цели вовремя. И вообще добраться до цели.
 
     Там, в лесу я пересчитал маршрут, приняв во внимание, что перемещаться надо в тёмное время суток, спать только днём, избегать автобанов и рек. Немного отдохнув, несмотря на желание поскорее заснуть, с наступлением темноты я двинулся по намеченному маршруту.

     Идти ночью по немецким дорогам оказалось спокойно. Вначале пути в душе появилась небольшая тревога, но со временем я освоился. Глаза быстро привыкали к темноте, и достаточно было видеть только направление. Ночью меня поразило отсутствие звуков: из-за обилия сельхозугодий никаких диких животных в округе не водилось, и создавалось такое впечатление, что даже птицы засыпали на своих гнёздах. Или же наоборот, они догадывались о моей миссии и смотрели на меня как на потенциального завоевателя их земли, молча сопровождая укоризненным взглядом.

     За ночь я прошёл приличное расстояние, и к утру мне удалось не только догнать график, но и немного опередить его: несмотря на кромешную тьму, я преодолел двадцать два километра. На рассвете я расположился на подходящем дереве, как в прошлую ночь, и благополучно заснул.

     Проснулся я во второй половине дня от голода. В рюкзаке уже не было ничего съестного, и надо было позаботиться о пропитании. Причём не только на сегодняшний день, но и на неделю вперёд. Поскольку кругом были поля, я без особого труда разыскал посадки кукурузы и жадно принялся грызть початки один за другим. Но это была вовсе не та сладкая кукуруза, что продают на сочинском побережье. По вкусу она напоминала сырой картофель, но в моей ситуации выбирать не приходилось. Хотя нет, был ещё вариант поесть недозревших семян овса. Я вскипятил воду в кружке и сварил пару горстей семян вместе с шелухой, так что, можно сказать, я поужинал попкорном с геркулесовой кашей.

     Так же проблема была и с питьём. Если в первый день я ещё обеззараживал речную воду таблеткой из армейской аптечки, то поскольку таблеток было всего две, я принял решение пить воду прямо из речек. Последнюю таблетку я оставил на самый экстренный случай, если воду придётся брать из совсем не предназначенной для питья лужи.
 
     Вообще лекарств в аптечке было немного: антибиотик тетрациклин, противорвотное средство этаперацин, который мне захотелось использовать уже после сырой кукурузы, но я заставил себя перебороть неприятные позывы, ещё была пачка противобактериальных таблеток сульфадиметоксина, на которые у меня с детства была аллергия, а также бесполезные капсулы против радиационного заражения и отравления фосгеном. Не было ни бинта, чтобы обмотать им ссадины на костяшках пальцев от лазания по деревьям, ни лейкопластыря, чтобы прилепить их к мозоли на пятке, ни даже нашатыря, чтобы привести себя в чувство реальности хотя бы на короткое время.
 
     С наступлением темноты я продолжил маршрут. Пожалуй, эта была самая трудная ночь, потому что преодолевать её пришлось не только в сопровождении жуткого голода, но и в состоянии депрессии на грани помешательства. Тем не менее, ночью я продвинулся вперёд в соответствии с графиком, пройдя очередные двадцать шесть километров.

     К утру четвёртого дня я настолько обессилел и проголодался, что морально уже стал готов украсть еду у ничего не подозревающих о моей миссии бюргеров.

     Ещё в первый день своего похода я заметил одну особенность сельского быта у немцев: рано утром, после дойки, крестьяне выставляли на дорогу бидоны с молоком на специальные деревянные помосты. Потом специальная машина проезжала по деревням, и водитель сливал содержимое бидонов в свой резервуар. Меня поразили две вещи: на предмет разбавления молока не проводилось никакой проверки, а также  помосты с бидонами никто не охранял. Так что, начиная с этого дня, я понемногу подрывал экономику Германии, разживаясь на рассвете парой литров деревенского парного молока. Утолив голод и в этот раз, я наполнил молоком походную флягу и направился в ближайший лесок на поиски подходящего дерева для дневного сна.

     Вечером, когда я вышел на маршрут, на моём пути оказался небольшой посёлок. На центральной улице ещё работал продуктовый магазинчик, возле которого оживлённо беседовали две немки пенсионного возраста. Они были так эмоционально увлечены разговором, что не заметили, как я, проходя мимо них, из одной тележки незаметно прихватил палку копчёной колбасы подковообразной формы. Лишь только улица закончилась, и впереди открылась лесополоса, я жадно сожрал половину палки вместе с белкозиновой оболочкой. Колбаса оказалась очень жирной и вызывала неприятный рефлекс, но зато она придала мне дополнительных сил перед предстоящим ночным переходом.

     А на следующий день я вообще ужинал жареной уткой с яблоками. Дикую утку я поймал в пруду на окраине деревни. Вынул шнурки из ботинок, связал их вместе, к одному концу привязал пуплик от палки недоеденной колбасы, а другой зажал в руке. Видимо, утка была такая же голодная и неразборчивая в еде, как и я, поскольку клюнула на мою незамысловатую приманку. Она проглотила пахнущий колбасой пуплик, и он застрял у неё в желудке. Я осторожно подтащил утку к себе за шнурок и хладнокровно свернул ей шею. Жарил я эту утку на костре прямо так, не ощипывая, вместе с перьями. И выел из неё всё до последней мясинки, даже не замечая, как противно от неё пахнет болотной тиной. Яблоки на гарнир тоже были, правда, ещё незрелые и кислые. Их я нарвал с яблони в чьём-то саду.

     Так, день за днём, я потихоньку продвигался к точке назначения. По пути у меня ещё были такие экзотические блюда, как запеченная кормовая брюква с варёными бобами, чай из чабреца с шиповником, перепелиные яйца, салат из турнепса и даже десерт в виде половины стаканчика чёрного кофе с недоеденным гамбургером, оставленные на бензоколонке беспечным мотоциклистом.

     За неделю я пересёк ещё шесть автобанов, выбирая тоннели под проезжей частью для прохода диких животных. Перешёл вброд две реки по пояс. Истратил все спички, все десять штук. И потерял алюминиевую кружку. Точнее, я пытался ею зачерпнуть воды из ведра у колодца, но внезапно я услышал из-за дома кашель хозяина, и, испугавшись, что он меня увидит, резко отдёрнул руку и уронил ведро вместе с кружкой в колодец.

     …На рассвете девятого дня я вышел к указанному на карте секретному объекту на окраине какого-то городка. По моим прикидкам я прошёл 220 километров, включая неизбежные отклонения от основного направления.

     До начала военной операции оставались почти целые сутки.

     Я нашёл подходящую сосну на краю леса и забрался под самую макушку, чтобы получше осмотреть объект, ради уничтожения которого я и был заброшен в глубокий германский тыл. От ночного перехода гудели ноги, а глаза слипались от едва преодолимого желания уснуть в обнимку с деревом прямо так, не пристегнувшись. Возможно, я даже заснул на мгновение, потому что в какой-то момент я внезапно вздрогнул, потеряв равновесие и судорожно вцепился в ветку ослабевшими пальцами. Когда тревожность прошла, я глубоко выдохнул и стал всматриваться вдаль, стараясь разглядеть детали вверенного мне секретного объекта, расположенного метрах в ста от моего наблюдательного пункта.

     «Вот оно, вражье логово», – пронеслось в голове, и я невольно улыбнулся от предвкушения его скорого уничтожения, сжимая за пазухой рукоятку ракетницы.

     Судя по внешнему виду, это была войсковая часть. Она была обнесена бетонным забором, точь-в-точь как у нас, а поверху была кругами намотана колючая проволока. В поле моего зрения попадала крыша гаража, от которого доносились звуки работающего дизеля, а на дальнем плане виднелся угол трёхэтажного здания, очень похожего на казарму, на стене которого, как положено, висел красный щит с противопожарным инвентарём. Больше с этого ракурса ничего видно не было.

     Я прижался к качающейся макушке дерева, зажмурил глаза и представил себе завтрашний день. Мне предстояла важная миссия: обозначить в условленный час местоположение вражеского логова выстрелом красной ракетой, чтобы наши лётчики смогли безошибочно его уничтожить. Конечно, я осознавал, что должен вызвать огонь на себя, но страха смерти я почему-то не испытывал, то ли от усталости, то ли от юношеской безалаберности, то ли от уверенности в своей ловкости, благодаря которой после выстрела из ракетницы я рассчитывал быстро окопаться в лесу до начала бомбардировки. Хотя, это только в том случае, если наша авиация применит обычное вооружение. А если тактическое ядерное? При таком неприятном раскладе моё тело распадётся на атомы раньше, чем я успею свалиться с этого дерева.

     Солнце медленно выползло из-за горизонта, в последний раз подарив свои предрассветные лучи забору приговорённой к уничтожению воинской части. Звуки с той стороны забора усилились, и к шуму работающих моторов добавились многочисленные обрывки фраз, а предательски раздражающий запах перловой каши как бы намекал мне о том, что враг потянулся на завтрак. Стараясь не нюхать набегающий поток воздуха, я засунул руку за пазуху и крепко сжал рукоятку ракетницы, успокаивая себя тем, что скоро всё закончится благополучно, и наша полумиллионная группировка советских войск, дислоцированная в ГДР, захватит территорию ФРГ за считанные часы.

     Я на минуту погрузился в сладкий утренний сон.

     Перед глазами медленно проплыл знакомый дворик, где прошло моё детство. Проржавевшая железная горка со стёртой детскими попами краской. Погнутая труба турникета между двумя деревьями, на которой я не только научился подтягиваться, но и раз в неделю выбивал пыльный ковёр. Два старых тополя в глубине двора, служивших футбольными воротами, и вечно сломанные скрипучие качели. Тропинка вдоль забора, по которой я ходил в школу, старый сарай, в котором в куче дров я прятал от отца дневник с очередной двойкой, и покосившаяся скамейка в кустах сирени, где после выпускного я так и не решился поцеловать одноклассницу.

     Мне снился маленький уютный домик на краю садоводческого товарищества, утопающий в цвету посаженных мамой кустов розы. Из-за дома доносился ритмичный стук молотка отца, не прекращающего усовершенствование дачного жилища. Где-то  между грядок клубники мелькала мамина спина, а я сидел на сосне и, осторожно выглядывая из-за ствола, с нетерпением ждал, когда она наберёт к столу целую миску свежих ягод.

     – Мама, – шёпотом позвал я её сквозь сон, потянувшись к ней рукой.

     Мама выпрямилась, оглянулась по сторонам, и, найдя меня глазами сидящим на дереве, строго погрозила мне пальцем. Я хотел ей сказать, что я её очень люблю и  никогда больше не увижу. Подавшись чуть вперёд по направлению к ней, я едва не свалился с дерева, судорожно вцепившись в кору замёрзшими пальцами.
 
     Сон растворился, и я снова вернулся в реальность последнего утра своей жизни. Уже к вечеру сюда прилетит наша авиация, и всё будет кончено. Согласно приказу я должен был скрытно находиться в своём укрытии до наступления времени «Ч», но мальчишеское любопытство неожиданно взяло верх над чувством долга. Напоследок я решил рассмотреть тот объект, который к вечеру я должен был уничтожить.

     Спрыгнув с дерева, я перебежками быстро добрался до бетонного забора, и, прячась за кустами, пошёл вдоль него, надеясь найти щель между плитами, чтобы заглянуть вовнутрь.

     Вдруг послышался громкий окрик, как мне показалось, на чистом русском языке, и я даже присел от неожиданности. Голос доносился с другой стороны забора. Пока я приходил в себя, другой голос громко крикнул в ответ, и тоже как будто по-русски. «Наши? Уже здесь?» – мелькнула у меня в голове шальная мысль. Я подобрался к хрупкому деревцу, затесавшемуся в зарослях кустарника, аккуратно залез на него и осторожно заглянул на охраняемую территорию поверх бетонных плит сквозь колючую проволоку. Там ничего не было видно, кроме кирпичного здания, похожего на складское помещение, но было хорошо слышно, как двое мужчин разговаривали на чистейшем русском языке. И даже матерились они грамматически правильно. После длительного похода голова напрочь отказывалась соображать, как такое вообще может быть. Меня охватило чувство тревоги от невозможности такой ситуации, и сердце вдруг учащённо забилось от внезапно осенившей меня догадки.

     Я вылез из кустов, отряхнул запылившийся костюм, насколько это было возможно, и торопливо зашагал вдоль бетонного забора. Ещё издали я увидел зелёные железные ворота, а когда до проходной оставалось несколько шагов, на красной табличке со звездой я прочёл строгую надпись золотистыми русскими буквами: «ГСВГ, в/ч 33811».

     Это была моя войсковая часть…

     Та самая войсковая часть группировки советских войск в Германии, в которой я проходил службу на протяжении последних девяти месяцев. Через железные прутья забора я разглядел знакомую прилегающую территорию, находясь на которой я столько раз мечтал оказаться по эту сторону забора. Порывом ветра из части принесло знакомые звуки клокочущего двигателя Урала-4320 и запах перловки, доносящийся из солдатской столовой.

     Моя догадка подтвердилась. Нашу роту на самом деле не забрасывали в ФРГ, а покружили на самолёте минут сорок и десантировали неподалёку от войсковой части. Все девять дней я пробирался не по вражеской капиталистической территории, а по нашей, родной, социалистической Германии, но из-за незнания различий между ними, я до последнего дня своего похода не догадывался, что всё это время находился в ГДР. Я, конечно, видел названия населённых пунктов на дорожных знаках. Но по моим топографическим картам с крупным масштабом невозможно было определить, в каком государстве они находятся. Номера автомобилей я тоже видел, но не знал, как по буквам на них определить принадлежность к тому или иному региону. Я даже не знал, чем отличаются западные немецкие автомобили от восточных, поскольку для меня они все были иномарками.

     Мне вдруг стало стыдно от того, что мне приходилось красть еду у добродушных восточных немцев, которых я считал западными. Но ведь и ненависти к жителям не было, как и положено советскому солдату, воспитанному на идеалах интернационализма.

     Грязный, голодный и уставший я поднялся по ступенькам проходной КПП и доложил дежурному о своём возвращении. Через десять минут меня доставили к майору Ляхову, и он распорядился меня отмыть, накормить и уложить спать. К слову сказать, поскольку я пришёл на день раньше положенного срока, мне было дозволено спать хоть до завтрашнего подъёма. Почти целые сутки. Я поднялся в пустую казарму, отдал честь стоящему дневальному и среди длинного ряда аккуратно заправленных коек увидел единственного обитателя своей роты - спящего ефрейтора Ефимова, вернувшегося в часть на несколько часов раньше меня. Я быстро разделся, уткнулся в мягкую солдатскую подушку и в тот же миг отрубился, провалившись в беспамятство на следующие шестнадцать часов.

     Впоследствии оказалось, что из всей роты лишь двенадцать бойцов справились с заданием и после десантирования вернулись в расположение своей войсковой части вовремя. Остальные сослуживцы либо появились позже установленного срока, либо попались в поле зрения бдительных немцев, и те сдали подозрительных туристов в полицию. Поскольку полицейское управление ГДР было предупреждено о проведении армейских учений, то после установления личности задержанных солдат передали советскому командованию. И я был единственным, кто по своей же невнимательности притащил на себе парашют.

     – Служу Советскому Союзу! – радостно отрапортовал я на построении личного состава на следующее утро, принимая из рук майора Ляхова Почётную грамоту за отличную службу и проявленную личную доблесть, и наполнился гордостью за свой успешный марш-бросок, ловя на себе уважительные взгляды менее удачливых сослуживцев.
 
     Вместе с грамотой я получил и долгожданную увольнительную в город на ближайшую субботу. Мне наконец-то довелось отведать заграничного мороженого в парке Гроссер Гартен, поглазеть на Дворец саксонских курфюрстов, познакомиться с белокурой фройляйн Ирмгард на набережной Эльбы, и, конечно же, выпить с ней кружечку пива за нашу крепкую советско-германскую дружбу. Сдувая густую пену с холодного "Вальдшлёсхена", я наслаждался честно заслуженным выходным и даже не подозревал тогда, что я был всего лишь винтиком в громадной машине политических игр советского правительства, и всего через год ГДР без единого выстрела добровольно присоединится к ФРГ в единое государство, а ещё через год не станет и Советского Союза…


     2022