Праздник кончился. 3

Праздник кончился.
3.

   Пора браться за перо. Хм, немного двусмысленно прозвучало. Но поскольку я обращаюсь к читательской аудитории, а не нахожусь в криминальной среде, то, пожалуй, недоразумений возникнуть не должно.
   Пора браться за перо и продолжать начатый рассказ. Тем более, что первые отзывы можно считать одобрительными и мотивирующими к творчеству. Два положительных против одного отрицательного, остальные очевидцы события в литературной жизни – выхода в свет первых глав моего первого рассказа – от показаний и комментариев воздержались. Главное – это обозначить интригу, а любопытствующие подтянутся.
   Из нашей мрачной днищенской братии я самый разговорчивый, и нарочито выражусь – словообильный. Бывают охочие до рюмки, до баб, до сидения в туалете с книгой, а я охочий до письма. Всё-то мне хочется описывать, записывать, подписывать. Получается не очень, но уж больно я охочий – охота пуще неволи. Иногда поесть забываю, готов пропустить очередной тост, дай только уединиться и на коленке строчить в блокнотик. Всё что подразумевает многозначительное молчание, длящееся хоть несколько минут, хоть сутки, готов сформулировать и облечь в слова. Стараюсь в меру своих сил и способностей сделать это повыразительней. Мои же сотоварищи по дну и компаньоны, предпочитают помалкивать, а если выражаются, то в основном мимикой, жестами, возгласами и междометиями. К слабине моей относятся с пониманием, снисходительно, а может и рады, что я терроризирую бумагу, а не лезу к ним с вопросами. Каждый дрочит, как хочет.
   А спросить у тех, кто и сам подсел на перо, кто из них не мнит себя писателем, не мечтал бы прославиться на литературном поприще? Какой солдат не мечтает стать генералом, гласит пословица. То-то же. Иначе и начинать нечего, если втайне не желаешь доказать кому-нибудь, или реализовать чего-нибудь. Почему втайне? Не, ну, кто ж явно-то заявит об этом, ничего толком не сочинив. Может и встречаются примеры самоназванцев, с высоким самомнением, но я лично таких не встречал. У нас тех, кто разбрасывается словами, не подкрепляя их делами, бьют сильно и смачно. Вначале, конечно, объяснят, что и как, почему и для чего, а потом уж прикладываются, дополняя слово делом рук. Это в соцсетях пиzdоболов развелось, троллей паскудных, которые за базар не отвечают, и дотянуться до них не моги – мелочь грызущая кровососущая. Но туда, куда кулак не дотянется, бумеранг прилетит.
   Вот и я мню о себе втайне, что предназначен для лучшего и высшего, что есть во мне некое писчее предназначение. Мню подобные мысли, тешу тщеславие, грешен. Мну и мну словесный мякиш, чтобы раз за разом вылепить из него какую-нибудь читабельную форму, вложив внутрь скорлупу от ореха, для сюрприза. Но что бы ни получилось в результате рукотворчества вперемежку со словотворчеством, а проглядывает сквозь строчки кукиш. Иногда он направлен в мою сторону, и я понимаю, что это привет от читателей, но вообще-то я ухитряюсь, как мне кажется, демонстрировать его читателям. Может, из-за подобной ерунды и присущей мне подлости, из-за этой детской игры в «сам дурак» мне и не удаётся реализовать своё творческое начало, выплеснув творческое либидо? Как бы понимаю – сам дурак.

   Ну и что, что я выпимши, но мыслю-то трезво: в литературу мне ужо не попасть, даже в подмастерья не успею протиснуться. Упущены время и возможности, да и таланта не нашёл в себе, сколько ни копал. И где его только закопали, и кто? Во всех доступных мне местах ужо перекопал, а к «достойным» местам меня так и не подпустили. Да чего там, по правде, не испытывал желания участвовать в игре «Царь горы». Копать по жизни приходиться часто и помногу. И по работе, и в смысле самокопания. Пишу много, выкопал уже копанку, а ничего окромя «лытдыбра» из-под пера не выходит. В основном сырой грунт. Ни самородков, ни самоцветов, на золотую жилу не напал. Мелочёвка разная в виде золотого песка да полудрагоценных камней. Отношу в несколько интернет-издательств. Показываю техническому редактору, козёл редкий, он примет, прочтёт и выносит вердикт – «лытдыбр». Пишу своё «на дне». А душа манит в бездну! Падать дальше некуда. Это мы тут встречаем павших, разбившихся о быт, но не успевших ощутить вкус Бытия. Моё дело простое: покопал – пописал. Покопал – выпил, поел, поспал, записал мысли.  Обсудим какую тему с мужиками – опять пишу. Как это обозвать? «Записки из подполья». Было. «Записки сумасшедшего». Тоже кажись было. Да и сумасшедшим себя не считаю. «Записки охотника», «Записки из Мёртвого дома», «Записки палача», «Посмертные записки Пиквикского клуба». Последнее читал, забавная вещица. Литература! Вот и я тщусь записки оставить. А что если «Записки кладбищенского нищего»? Оригинально и интригующе. Или «Поприще и капище». Каково? По-моему, мощно. Вооще, обожаю букву ЩЩЩЩ! Или подобная тематика и стилистика отпугнёт тонкие натуры читателей-эстетов? Впрочем, есть ведь любители мрачной философии, романтики и эстетики. Видали и мы таких, чмо различных – готов и эмо.

   Публикуются мои непутёвые заметки не в художественных альманахах, хэ-хэ, а на жиденьких сайтиках, типа ЖиЖу. Уровень слабенький, это про издательство и публикуемые там материалы, но мой уровень творческих способностей ему соответствует. Мои собутыльники-сотоварищи по койко-лопате в мою интимную сферу не вмешиваются. У каждого должна быть своя отдушина. Душа, если она есть в человеке, требует полёта, нельзя её запирать в клетке. Михалыч вон, животинку кормит, жалеет, разговаривает с ними, как с людьми, они чувствуют и понимают друг друга. Птицы к нему прилетают за хлебными крошками и корками, а в морозы он им выдаёт сало – развешивает его на проволоке на ветках деревьев. Ой, как поют! Правда, бывает и подерутся. Михалыч шыкнет на них, и они тут же шмыг – сидят дружно по веткам. Того его душа требует, милостыню раздавать. А мне что ж птичкам предложить, словесный мякиш или ментальный кукиш? Не, такое только люди будут клевать. Егорыч… А что же его душа? Тот пуще меня шифруется в интимной сфере. Там ваще такие потёмки, сам чёрт ногу сломает, выбравшись из омута и бродя по буеракам души Егорыча. Но кто знает, может там и бобры водятся, которые мудры и добры. Он не заглядывает мне через плечо, я не лезу в его чулан души. Есть у меня догадка, что чуланчик он превратил в часовенку, и уединяясь в ней ведёт-таки кое с кем беседы. Было дело, становился невольным свидетелем его исповеди. Молчу. Каждому своё.
   Это я к чему рассказываю, уйдя от канвы рассказа, позабыв про литературные устремления и возвращаясь на лытдыбровские рельсы? Что несмотря на социальное положение, даже будучи на дне, сохраняется в нас человеческое, что даёт надежду о лучшем, светлом, добром мире для людей не только нам, выпавшим из мира, но и самому человечеству, теряющему остатки человечности в том мире, за который они цепляются. Люди в любых условиях могут оставаться людьми, если они успели ими стать, или могут ими стать, если пребывают в состоянии животных. Но люди, ставшие машинами, лишаются шанса стать людьми. Не знаю, смог ли я точно выразить смысл понятого мной.
   Моё повествование течёт неспешно, подобно полноводной реке, как заметил один доброжелатель-читатель, один из немногих, кто обращает внимание на мои публикации. Действительно, ощущается разлив, широта, глубина, могут встретиться водовороты и пороги в узких местах. А куда спешить тому, кому некуда идти? Если некуда идти, то остаётся только течь по пути наименьшего сопротивления. Тут я вынужден согласиться с Васькиным мироощущением – как придётся. Что случается, то и проживается.
  Я, своего рода, тоже посредник. Между осколком мира и основанием мира. И на этом осколке воздвигнут маяк, а я на нём смотрителем. Каким кораблям посылаю сигналы, неведомо. Они идут своими курсами. Я лишь догадываюсь об их существовании, но у меня своя миссия.
   Кому как не мне перевести с языка молчания на язык текста содержание паузы, в которую мы погрузились? Каждый из присутствующих в комнате в этот момент был всем: комнатой и миром, маяком и кораблём, морем и берегом, щепкой в потоке, чайкой в полёте, ветром и солёными брызгами, бездной моря, бездной неба и бездной вечности, колышущейся в паузе Момента Здесь и Сейчас. Это были ощущения, переживания, видения, которые я облекаю в слова. Праздника может и не было, но было празднование.