Волчонок и Bubble Gum

За ужином жена сказала,  что надо провести беседу с сынишкой.

- Вот, расскажи папе, как ты себя в садике вел. Почему все детки и воспитатели на тебя хором жаловались.

Сын сразу насупился. Детский кулачок лишь крепче стиснул вилку с нанизанной на неё макарониной.

Судя по плотно сжатым губам, признавать себя неправым он совершенно не собирался.

- Что случилось, малыш?

Тишина. Крепко сжатые ниточки губ. Щечки побледнели, а немигающий напряженный взгляд серых глаз словно затянула темная пелена.

- Снег в лицо всем бросал. – Пояснила жена. – Даже своему другу Платоше.

Очень странно. Ребенок наш обычно наоборот, всегда большой любитель наводить порядок. Обязательно расскажет на детской площадке об основах безопасного поведения. Предложит помочь забраться на горку. Как его любимые мультгерои-спасатели. Очень дружелюбный, улыбчивый и общительный. Может, просто в снежки заигрались?

Возня мелкой детворы порой очень похожа на то, как, кувыркаясь, повизгивая и с нарочитой свирепостью урча, играют детеныши разных животных, особенно хищников. Напоминая о нашем родстве со всеми живыми сущностями Земли.

 Так, заигравшись, начинают всерьез хватать острыми зубками и царапаться коготками щенки и котята даже домашних четвероногих питомцев.

По щеке к уголку рта медленно сползает прозрачная дорожка.

- Просто они все в зомби играть хотели!

- А ты не хотел? Ну, и не играл бы. Снегом-то в лицо зачем кидаться. Вы же друзья с Платошей.

Вскидывая  длинные густые ресницы, доверчиво и открыто смотрит прямо в глаза. Голос полон отчаяния и обиды.

- Вот именно – друзья! Ну, как, как они  своей головой не понимают?! Я им просто сказал, что нельзя в такие игры играть! Зомби - ужасные! Тупые. Людей едят… Я не хотел зомби быть! И чтобы мои друзья были зомби! Хотел, чтобы меня услышали…

Да уж, страсти - прямо по Джорджио Ромеро. Не детский сад, а студия фильмов ужасов, да и только.

Интересно, а воспитатели-то куда смотрели? Эдак, в следующий раз малышам взбредет в голову и в «Техасскую резню бензопилой» или в «Оно» поиграть…

«Мальчик, хочешь, я подарю тебе красный шарик?»

Жуть!

Собственно, впервые наш сын так открыто противопоставил себя всему коллективу. Даже воспитателям.

Что ж, вероятно, причина для  бунта ему самому показалась достаточно весомой.

«Не хотел быть зомби»…

А что? Весьма актуально для нашего времени.

(Смайлик-улыбочка).

Однако, прямо скажем, во взрослой жизни подобные демарши частенько бывают чреваты подчас последствиями малоприятными…

За брошенный, например, в полицейского пластмассовый стаканчик.

Но что сказать сыну? Что нельзя выступать наперекор коллективу или начальству? Что проще отойти в сторонку и промолчать, нежели кидаться в драку – одному против всех, получая тумаки и набивая шишки? Что так - безопаснее и спокойнее жить?..

Песталоцци, Сухомлинский, Макаренко, где вы?! Ау…

А может права Лидия Невзорова – и ну ее к чертовой матери, такую социализацию?

В душе все же чувствую гордость за маленького бунтаря. Весь в своего любимого папочку.

Перед глазами - картинки из собственного детства.
Другое время. Другие игры. Да и дети совсем другие. Лишь чувства и переживания схожи.

Повзрослев, мы совершенно забываем, что детский социум – это целый огромный мир с многоцветием и богатством всех чувств и эмоций, комплексом достаточно сложных взаимоотношений и совсем порой не детских проблем.

Ну, как у мальчишек на острове Питера Пэна.

*******

Был в старшей группе нашего детского сада  мальчик - Руслан Ерофеев, Руслик, родители которого, по его собственным словам, работали дипломатами в  посольстве СССР в Тегеране.

«Тежеране» -  бравируя свысока своим якобы английским произношением, говорил он.

В пять лет, конечно, не все дети знают названия разных столиц. Я знал. Но за попытку поправить Руслика был обозван дураком.

С остальными детьми хвастунишка держался  надменно. Принося в садик то большущие наборы фломастеров  «из заграницы» – совершенно небывалое для начала советских 70-х  годов чудо, когда пределом мечтаний были разве что цветные цанговые  карандаши, то не менее офигительную редкость – импортную жвательную резинку.

В виде невероятно ароматных сигареток, разноцветных шариков, кубиков и пластинок в пачках по 10 штук.

И это в то время, как неизбалованная идеологически вредными соблазнами капитализма советская детвора жевала исключительно гудрон.

Из сигареток «бублигума»  под завистливыми взглядами малышни еще и залихватски выдувались особенно здоровенные розовые пузыри.

Даже воспительницы юлили перед  маленьким воображалой.

Разумеется, вокруг Русланчика, как обычно бывает в таких случаях, постоянно увивалась стайка эдаких шакалов Табаки - мелких прихлебателей, среди которых особенно выделялся верзила-переросток Витя Чупин.
 
Как личному «телохранителю», Витьке время от времени милостиво дозволялось откусить уголок от пластинки восхитительной «Риглис» или половинку кубика «Дональда дака».

Остальные же попрошайки и подхалимы довольствовались теми жёвками, что уже побывали во рту у Чупина.
 
Я всей этой компании сторонился.

Тихонько возился себе в уголке с закадычным приятелем Эдиком, строил на полу замки из кубиков или изображал отца семейства, играя с девчонками в «дочки-матери».

Заискивать и пресмыкаться перед  зазнайкой Русланом за его жалкие подачки, а тем более за уже жеваную Чупиным резинку, было противно.

Но желание попробовать хоть раз волшебный вкус доселе недоступной нам «жваки» было все-таки велико.
 
Набравшись как-то раз духу и подзуживаемый из-за спины Эдькой, я все же подошел к развязно чавкающему и выдувающему пузыри посольскому сыночку в компании его прихвостней, и просто вежливо попросил угостить меня жвачкой.

Даже не забыв сказать «пожалуйста».

Волшебное, понимаешь, слово - учили нас на примере, как показала реальность, лживой насквозь истории из книжки.

Людская жадность к магии волшебства, по всей видимости, глуха напрочь.

Золотой мальчик не удостоил меня и взглядом. Только презрительно сощурился,  глядя куда-то в сторону, якобы погруженный в глубокомысленные раздумья.

Зато Витька Чупин громко расхохотался.

Нависая надо мной и криво ухмыляясь, предложил:

- Будешь застегивать мне с Русликом сандали, может и дам пожевать! – И вытянув изо рта длинную резиновую макаронину, скатал ее грязными пальцами перед моим лицом в шарик.
 
Пожав плечами, я отошел, а подобострастно хихикавшая вокруг нас толпа шакалят, отпихивая друг дружку, услужливо кинулась на четвереньки застегивать чупинские сандали.

- Можно я, можно я застегну!

Запасы жвачки и фломастеры хранились в кабинке дипломатского субститута в детсадовской раздевалке.

Но недаром, недаром моей любимой пластинкой в детстве была радиопостановка с «Балладами о Робин Гуде»!

Улучив момент, когда поблизости никого не оказалось, я открыл заветную дверцу с накленной на нее переводилкой Микки Мауса – тоже из вкладыша к жвачке, и выгреб с ее верхней полочки все ароматное содержимое, не тронув только фломастеры.

Пожалуй, печальнее всего в этой истории то, что сам я в итоге всяких там «чуиньгамов» так и не отведал.

Потому что, вернувшись в группу, просто раздал экспроприированную мной у жадины-говядины жвательную резинку всем, окружившим меня страждущим без разбора.

Со стороны я при этом наверное напоминал Нестора Ивановича Махно из какого-нибудь фильма о гражданской войне, или Григория Котовского, щедро раздающих селянам с пулемётной тачанки отнятое у помещиков добро.

Справедливость наконец восторжествовала.

Но – война есть война. Даже если гражданская.

Надо ли говорить, что через какое-то время из раздевалки до наших ушей донёсся безудержный рев обнаружевшего ужасную пропажу малолетнего пижона.

Самым обидным было не то, что буквально все, кого я только что радушно угощал краденой «жвакой», тут же дружно показали на меня пальцами, а что среди них оказался и мой закадычный приятель Эдька.

Я, конечно же, предполагал, что меня ожидает весьма суровая расправа со стороны ерофеевской шавки Чупина.
 
И, до боли сжав кулачки, приготовился дать посильный отпор акселерату.

Но оказалось, что верзила вовсе не собирался навлекать на свою голову вероятный гнев  воспитательниц за устроенную им надо мной показательную экзекуцию.
 
Среди персонала детсада Витя отнюдь неспроста слыл неуправляемым ребенком с дивиантным поведением. Его и самого частенько наказывали.

Другие же детки боялись и откровенно не любили.

Чупин постоянно отнимал у них игрушки, нарочно ломал их, рушил ногами постройки из кубиков и съедал чужие печенюшки, которые раздавали на полдник.

В общем, олицетворял собой образ типичного Плохиша, Мишки Квакина и хулигана из «Дяди Стёпы» вместе взятых.

Однако, как наверное и все, подобные ему гадкие персонажи, Витёк был подл, труслив и изворотлив.

Вытянув в мою сторону указательный палец, амбал истошно завопил: «Бейте его!»

Из-за спины Чупина визжал ограбленный мной Ерофеев: «Он вор, он вор! Бейте, бейте его!»

Инстинкт толпы, о котором писал Диккенс в «Приключениях Оливера Твиста», заключается в постоянной потребности кого-нибудь травить.
 
Наверное - так и есть, даже если это толпа всего лишь каких-нибудь пяти-шестилетних детсадовских советских ребятишек. А может, особенно – если их.

«Ату, ату его!»

Ребятня тут же всем скопом набросилась на меня. Включая друживших со мной девчонок.

Это было чертовски неожиданно. К такому повороту я готов не был.

Через мгновение, пинаясь коленками и изо всех сил молотя друг дружку локтями по рёбрам, на полу барахталась настоящая куча мала.

Выбраться из-под нее, словно в драке из комедийного фильма, особого труда не составило.

Прямо передо мной лицом к лицу возник зарёванный Русланчик собственной персоной. Яростно зарычав, он попытался несколько раз пнуть меня ногой.

Но одного моего совсем несильного тычка в солнечное сплетение хватило, чтобы мальчишка сразу переломился пополам.

 Прижав руки к животу и ещё сильнее расплакавшись, несчастный жмотина побрел на игровую половину зала, где повалился на ковер среди машинок и кубиков.

Следующим на моем пути оказался никто иной, как мой приятель Эдик.

На миг он замешкался и я, коротко бросив обидное «предатель!», просто плюнул ему в лицо.

Друг плаксиво заныл и, размазывая по щекам сопли, понуро поплелся прочь.

Отбежав к составленным на «воспитательской» половине  помещения обеденным столам, я схватил за ножку детский стульчик и приготовился к битве.

Обнаружив, что на полу под «кучей малой» меня уже нет, детвора вскочила на ноги и ринулась было за мной следом.

Несколько самых ретивых чупинских шестерок тут же с размаху огребли от меня стулом, которым я размахивал, как Илья Муромец палицей, прямо по башке.

Кому-то прилетело по носу, а кто-то, пошатываясь, отвалил в сторонку, зажимая ладонями в кровь разбитые губы.

Где во время этого побоища были наши воспитатели?
А черт их знает, где они были…

Рёв и плач на реках Вавилонских огласили помещение детского сада. Рыдали все. Даже те, кому и вовсе не перепало от меня стулом.

Пол украсился редкими, но крупными каплями крови.

Толпа в растерянности отшатнулась, и тогда в дело, наконец, подобно стоявшему в резерве тяжелому танку, вступил здоровяк Витя Чупин.

Отодвинув враз оробевшую и столь безжалостно побитую мной мелкотню, он шагнул вперед, легко вырвал у меня стульчик и, подмяв под себя, повалил на пол.
 
Нет, я не боялся быть побежденным физически более крепким противником.

 Драться в пору моего детства мне случалось частенько - к синякам и даже в кровь разбитому носу было не привыкать.

 Хуже всего было горькое и непреходящее чувство обиды на предательство всех тех, кто только что сам, толкаясь, поспешно выхватывал из моих рук вожделенные разноцветные пачки заграничной «жваки»…

Не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой под придавившей меня чупинской тушей, я в отчаянии сделал то единственное, что мне оставалось: впился зубами в нависшую над моим лицом пухлую щёку громилы…

Душераздирающий витькин вопль потряс стены двухэтажного здания садика до самого основания.

Тем временем, с выпученными от ужаса глазами со всех ног уже неслись к нам воспиталки, медички и няни.

Челюсти на упитанной чупинской морде я стиснул намертво. Поэтому оторвать его от меня с первого раза не получилось.

- Ножом ему зубы разжать, ножом! – Истерично взвизгнул чей-то до омерзения пронзительный женский голос.

Следом наперебой вторили другие:

- Смотрите-ка, смотрите! До крови же, до крови прокусил, гадёныш! Вот, тварь! Ну, б…дь, волчонок…
 
- Зубы ему надо выбить!

- Еще и головы всем стулом поразбивал! Искалечил детей… В тюрьму теперь из-за него посадят.

- Довел до истерики всех, детки плачут, а у самого ни слезиночки! Это ж какая тварь  бессердечная, а?!

- Вот из таких потом и вырастают… Ууу, волчонок! Фашист!

- Фашист! Фашист!

Чупин, зажимая ладонью укушенную физиономию с рельефным отпечатком моих зубов, как раненый бык, с рёвом носился по помещению группы.

Потом его, издающего протяжные и нарочито громкие стоны, придерживая под руки, этажом ниже увела в свой кабинет под лестницей медсестра.

Там, на клеёнчатой кушетке,  рядком уже сидели с примочками прочие мои жертвы.
 
В утешение всем потерпевшим выдали по две желтых драже аскорбинки, и они, тупо глядя перед собой, сосредоточенно их сосали.

Хлюпая носом, всем видом Чупин избражал из себя смертельно раненого бойца, выносимого санинструктором с поля боя.

Больно сдавив мне пальцами предплечье, воспитательница потащила меня вниз по лестнице, через открытую дверь показывая на сидящих в медкабинете:

- Вот! Посмотри, посмотри, сволочь, что ты наделал!

Она второй рукой попыталась выкрутить мое ухо, но я увернулся. Чем вызвал очередной приступ злости и шквал оскорблений.

…Обедать меня в наказание посадили отдельно от всех остальных ребятишек.

 Напуганная малышня помалкивала, втянув головы в плечи, и в тишине лишь слегка позвякивала ложками.

Пожилая нянечка поставила передо мной тарелку борща и положила пару кусочков хлеба.

- Кушай, волчонок… - ласково сказала она и погладила меня по макушке.

Но детский разум все еще застилала ледяная пелена обиды, гнева и ненависти, а во рту ощущался омерзительный привкус чупинской кожи. Ни до какой крови я ее, разумеется, даже не прокусил.

Резким движением локтя я отпихнул от себя тарелку, которая тут же звучно хлопнулась об пол, а  содержимое разлетелось в разные стороны.

Дети за столиками замерли, открыв рты и с ужасом глядя на меня вытаращенными глазёнками.

 Услышав звук упавшей тарелки, нянечка обернулась и, охнув, снова пошла ко мне с тряпочкой в руках.

- Дайте, дайте ему тряпкой как следует! – Выкрикнула  воспитательница из-за обеденного стола персонала. – По морде по его волчьей, по морде! С пола пусть теперь жрет! Тварь фашистская!

Но нянечка только грустно вздохнула, с укоризной покачав головой, нагнулась и принялась вытирать с пола оранжевую лужицу с кусочками картошки, моркови и капусты.

- Ну, что же ты, волчонок… Не хочешь кушать, не кушай. Зачем же едой бросаться. А бабушке старенькой теперь, вот, убирать надо. Тяжело нагибаться.

- Не убирайте, не убирайте! – Все не унималась никак воспитательница. – Раз такой волчонок, языком пусть с пола вылизывает! Дикарь.

В детском моем сознании совершенно отчетливо  всплыл вдруг образ одетой в черный эсэсовский мундир белобрысой помощницы гестаповца из фильма «17 мгновений весны», который допрашивал радистку Кэт, издеваясь над ее грудным младенцем.

Истеричная воспиталка была сущая копия гестаповки.

Но именно в эту минуту мне  стало так жалко добрую пожилую нянечку – единственного проявившего сочувствие ко мне взрослого человека, что я, в самом деле до сих пор не проронивший ни слезинки, вдруг едва-едва позорно не разревелся.

Поэтому, когда старушка принесла мне вторую тарелку, выкобениваться не стал.

Нянечка стояла рядом и с бесконечной добротой в глазах смотрела на меня.

- Ешь, милый. Ешь, волчонок. Никто тебя не обидит. Видишь, оно как, когда один против всех-то. Нельзя у нас так... Не принято. Даже, если за правое дело… Свои же съедят. Терпи…

Обзывавшим меня «фашистом» воспиталкам настал черед плакать в кабинете заведующей, когда они писали там заявления по собственному желанию.
 
Не за то, что предлагали мне слизывать языком разлитый борщ с пола. А потому что просто оставили детей без присмотра. Любезничали и курили, как оказалось, в беседке - с явившимися к ним в гости ухажёрами.

Однако, может быть им и удалось бы выкрутиться, благодаря круговой поруке, если бы про «фашиста» не услыхал пришедший забирать меня в садик  папа.

Для всех участников инцидента именно это слово оказалось поистине роковым.
 
Всего каких-то 30 с небольшим лет минуло тогда после войны – и батя, сам вестовой партизанского штаба, коммунист и сын полковника госбезопасности, начальника УВД облисполкома, такого сравнения, просто промолчав «в тряпочку», стерпеть не мог.

Уже у ворот садика, как удав Каа, услышавший от Маугли про «земляного червяка», которым называли его бандерлоги, батя решительно развернулся и строевым шагом направился прямиком в кабинет к заведующей.

Как выяснилось, никакими дипломатами в посольстве родители у раскулаченного мной одногруппника вовсе не работали. Так, мелкая сошка в торгпредстве. Разве что, в самом деле приходились какими-то дальними родственниками тогдашнему советскому послу в Иране Ерофееву.
 
Разговор в кабинете заведующей состоялся суровый.

Мне, конечно, за мою «махновщину», экспроприаторство и рукоприкладство тоже влетело порядком.
 
Гордиться и хвастаться было нечем. Брать чужое без разрешения и бить других - нехорошо.  Однозначно. На языке взрослых это называется кража, хулиганство и разбой. И никак иначе. Это я понимал прекрасно.

Хотя в чем была разница моего поступка с тем, что делали благородные разбойники из Шервудского леса, пираты капитана Блада или казаки Стеньки Разина на Волге, понятно было не очень.

Как и между украденной мною ради всех жвачкой и, скажем, трофейной скатертью фельдмаршала фон Клюге у нас дома, когда-то прихваченной из немецкого штаба партизанами деда.

Сравнить себя с занимавшимся в 20-х годах продразверсткой дедушкой мне тогда еще просто не пришло в голову.

Воспиталок без лишних вопросов уволили, еще и припугнув возбуждением уголовного дела.

Вскоре на их место пришли другие – улыбчивые и добрые тётеньки.

Сама заведующая пребывала в полуобморочном состоянии из-за реально замаячившей перспективы сдать партийный билет.

Сыночка мнимых дипработников забрали из нашего сада и перевели в какой-то другой.
 
Витька Чупин, набычившись, сидел в уголочке на стуле в полном одиночестве - тише воды, ниже травы.

Начавшему было качать права за детсадовскими воротами, материться и нелепо елозить кулачками чупинскому папаше батя коротко двинул поддых и сунул под нос трофейный немецкий «Зауэр» - подарок его близкого друга Андрея Юденкова, комиссара партизанского полка имени Сергея Лазо.

Разумеется, я всего этого в ту пору не знал. И как ни в чем ни бывало продолжал ходить в садик, счастливый лишь от того, что снова помирился с закадычным приятелем Эдькой.

Когда на прогулке мы спрятались с ним за верандой в кустах акаций, друг вытащил из кармашка шортиков припрятанную им пластинку «Риглис» в мягкой фольгированной бумаге и робко протянул мне:

- Хочешь?..

Трофейную и, можно сказать, отвоеванную с боем жвачку, мы торжественно поделили пополам.