Скорби Иисуса Христа, увиденные Марией Валторта

Пётр смотрит на Искариота. Иуда Фаддей встаёт, чтобы лучше в него вглядеться. Но Иуда сидит со спокойным выражением лица, он смотрит на Матфея, будто подозревает именно его. Он выглядит самым уверенным в себе. Он с усмешкой спрашивает Иисуса:
- Может, это я?
Учитель отвечает: 
- Ты сам это говоришь. Спроси свою совесть, и она обличит тебя.
Тем временем Пётр тянет за руку Иоанна и шепчет ему:
- Спроси, кто это?
Иоанн шепчет Господу на ухо:
- Учитель, кто это?
Иисус тихонько отвечает:
- Тот, кому Я подам смоченный кусочек хлеба.
Он взял целый не начатый хлеб, а не остаток использованного для Евхаристии, отломил от него изрядный кусок, обмакнул его в соусе из-под ягнёнка и, протянув руку через стол, сказал:
- Возьми это, Иуда, тебе понравится.
- Спасибо, Учитель, вкусно!
Не догадываясь, что означает этот обличительный кусок, он жуёт его с аппетитом, в то время, как потрясённый Иоанн закрывает глаза, чтобы не видеть лица предателя.
- А поскольку Я тебе так угодил, - продолжает Иисус, - здесь (он сделал ударение на это слово) уже всё исполнилось, а то, что ты должен сделать в другом месте – делай скорей, Иуда Симонов.
- Я слушаюсь Тебя, Учитель. А потом приду в Гефсиманию, Ты ведь будешь там, как обычно? Верно?
- Буду там… как всегда… да.
- Что у него за дело? – спрашивает Пётр. – Он идёт один?
- Я не ребёнок, - бросает Искариот, надевая плащ.
- Оставь его в покое. Я знаю, что какое у него дело, - говорит Иисус и шепчет Иоанну на ухо: - Пока не говори Петру ничего.
Иуда выходит. На несколько минут наступает полная тишина. Иисус сидит, опустив голову. Потом Он встрепенулся, посмотрел вокруг и сказал:
- Давайте выйдем из-за стола и сядем вместе, как сыновья возле отца. 
Они поднялись, поставили стулья в полукруг у стены напротив стола. Иоанн и Иаков сели по обе стороны от Иисуса, но, помешкав, Иаков уступил место Петру, а сам сел на скамейку у колен Иисуса. Пётр этому очень обрадовался, а Господь сказал Иакову:
- Даже такой маленький поступок любви не будет забыт в небе: ты его там найдёшь… Могу иметь всё, о чём попрошу. Вы сами это видели. Исполнилось Моё желание, ибо Отец разрешил Сыну отдать Себя людям как пищу… Но человеческой гордости этого не понять, и мало кто поймёт это, а многие отвергнут… Кто любит Меня, того Отец Мой возлюбит, и придем к Нему и будем пребывать с Ним…
Думайте о Матери… Лишь Она сможет пойти туда, куда Я иду. Я оставил Отца, чтобы прийти к Ней и стать Иисусом в Её непорочном лоне. Это из Неё Я вышел в святом экстазе Моего Рождества. Никто не сравнится с Ней в любви ко Мне. И несмотря на всё это, Я отправляюсь туда, куда Она придёт лишь спустя долгое время. Её не касается наказ, который Я даю вам: освящайтесь год за годом, день за днём, за часом час, чтобы быть способными прийти ко Мне, когда пробьёт ваш час. Она же полна благодати и святости. Она – это творение, которое получило всё и отдало всё. Ничего Ей не добавить не убавить. Она – самое святое свидетельство возможностей Бога.
А теперь даю вам новую заповедь: любите друг друга! По этому узнают вас, что вы – Мои ученики. И если будете друг друга любить, когда Я отойду, все поймут, что вы – Мои ученики…
- Господи Иисусе, куда же Ты идёшь? – спрашивает Пётр.
- Иду туда, куда ты сейчас пойти не можешь. Но потом придешь.
- Почему не могу? Я даже на смерть за Тобой пойду. Но сначала буду защищать Тебя и готов отдать за Тебя жизнь…
- Жизнь за меня отдашь… Но не сейчас. Истинно говорю тебе, что не успеет петух запеть три раза, как ты трижды отречешься от Меня.
- Учитель! Это  невозможно, я в это не могу поверить!..
- Сейчас ты уверен в себе, потому что Я с тобой. С тобой Бог, но скоро Его с тобой уже не будет. И тогда сатана напугает вас. Он скажет вам, что нет больше Бога, а есть только он. Но пусть ваше сердце не смущается. Верьте в Бога, верьте в Меня несмотря ни на что. Пусть каждый из вас верит в Моё милосердие и в милосердие Моего Отца. Даже тот, кто скажет «Не знаю Его!» - пусть верит в Моё прощение… В доме Моего Отца много обителей. Если бы было по-другому, Я бы вам сказал. Поэтому иду перед вами, чтобы приготовить вам место. Поэтому отхожу сейчас. А потом снова приду, чтобы взять вас, чтобы вы были со Мной там, где уже не будет ни смерти, ни жалоб, ни слёз, ни крика, ни голода, ни  страдания, ни тьмы, а только свет и мир, счастье и прославление. Хочу, чтобы вы были там, где буду Я. Вы ведь знаете, куда Я иду, и путь вам известен.
- Но, Господи! Ничего мы не знаем. Ты ведь не говоришь нам, куда идёшь!  Как же мы можем знать путь, чтобы прийти к Тебе? – спрашивает Фома.
- Я – Путь Истина и Жизнь. Много раз Я говорил вам это.
- Господи, покажи нам Отца, и мы всё поймём.
- Столько времени Я с вами, Филипп, и ты еще Меня не знаешь? Ты что, не можешь поверить, что Я в Отце, а Отец во Мне? Но если не верите словам, поверьте тогда Моим делам… Всё, о чём попросите Отца во Имя Моё, Я исполню, чтобы Отец был прославлен в Своём Сыне. Я буду просить Отца, чтобы  дал вам иного Утешителя, который навсегда останется в вами. Ни сатана, ни мир ничего не могут против Него сделать, потому что не видят и не знают Его. Они могут только смеяться над Ним, но Он так замечателен, что никакое издевательство Его не коснётся. Он всегда будет в том, кто Его почитает, будь то бедняк или слабый человек. Вы познаете Его, потому что Он уже с вами, а скоро будет и в вас. Не оставлю вас сиротами. Я уже говорил, что вернусь к вам. Скоро мир меня уже не увидит, но вы Меня будете видеть… Кто соблюдает Мои заповеди, тот любит Меня. А кто Меня любит, того Отец Мой возлюбит, и тот обретёт Бога. Потому что Бог есть любовь, и кто пребывает в любви, пребывает в Боге.
- Почему Ты, Господи, открываешься нам, а не миру? – спрашивает Иуда Фаддей.
- Потому что вы Меня любите и соблюдаете Мои слова… Теперь знайте, что то, что Я вам сказал, - это слова не Иисуса из Назарета, но Отца. Пока вы не можете всего понять. Но когда Отец во Имя Моё пошлёт вам Святого Духа, тогда вы сможете понять, и Он всему вас научит… Мир Мой оставляю вам, даю вам, но не так, как даёт этот мир… Даю вам Моего Духа мира так же, как дал вам Своё Тело и Свою Кровь… Сейчас сатана и мир объявляют войну, потому что это их время. Но будьте в мире… Не плачьте… Я иду к Богу, который больше Меня и любит Меня… Говорю это вам до того, как совершится, чтобы, когда это случится, вы верили в Меня. Не переживайте… Столько еще имею вам сказать, и столько еще останется сделать. Вверяюсь Богу Сам и вверяю вас, а Он Моё дело доведёт до конца… Я знаю: на то, что Я посеял в вас, упадёт роса Моей Крови, которая подействует так, что всё завяжется и прорастёт потом… Подступает князь этого мира, а он не имеет надо Мной никакой силы. Но это произойдёт, чтобы  мир познал, что Я люблю Отца и люблю его вплоть до смерти из послушания, поэтому делаю всё, что Он Мне повелел.
Пора уже выходить. Встаньте. Послушайте еще последние слова: Я – виноградный куст, а вы – ветки… Каждый побег, который не приносит плода, Отец обрезает… Пребудьте во Мне, и Я пребуду в вас. Ветка, отрезанная от куста, не может давать плодов. Тот, кто соединён со Мной, принесёт обильные плоды. Но если кто-то отделится, то станет сухой веткой, которую останется лишь бросить в огонь на сожжение. Потому что без связи со Мной ничего не можете сделать. Поэтому пребывайте во Мне, а потом просите, чего хотите, и будет вам дано.Любите друг друга сильнее, чем любите самих себя… Пусть ваш плод пребывает, и Отец даст вам всё, о чём ни попросите во Имя Моё.
Не говорите: зачем Ты взял к нам предателя? Если Ты всё знаешь, то зачем Ты это сделал? И не спрашивайте, кто он. Это не человек, это сатана. Человек поддался бы Моей силе Спасителя, если бы сатана, который вечно старается исказить Бога, не овладел им. Но человек сам целиком отдался сатане. Он не просто одержимый, но весь уничтожен в сатане.
- А почему, освобождая других одержимых, Ты не освободил его? – спрашивает Иаков Алфеев.
- Ты спрашиваешь, опасаясь за себя. Но не бойся!
- Значит, это могу быть я? – я? – я?
- Замолчите, Я не скажу вам его имени…
- Но почему Ты не победил сатану? Разве не мог?
- Мог. Но чтобы помешать сатане овладеть им, Я должен был бы осудить человеческий род… И кого бы Я тогда искупил?
- Скажи, Господи, скажи, - умоляет Пётр, падая на колени и тряся Иисуса как безумный. – Не я ли это? Не я ли? Ты сказал, что отрекусь от Тебя!
- Нет, Симон Ионин, не ты.
- Тогда кто же?
- Да Иуда Искариот! Неужели не понятно? – крикнул Иуда Фаддей, не владея собой.
- Почему Ты не сказал мне этого раньше? – воскликнул Пётр.
- Хватит. Это сатана! Это сатана! Другого имени нет. Ты куда собрался, Пётр?
- Иду искать его.
- Сейчас же оставь твой плащ и оружие. Или Мне отвергнуть тебя и проклясть?
- Нет, нет! О, мой Господь! – Пётр падает с плачем к ногам Иисуса.
- Я велел вам любить друг друга, но еще и прощать. Вы поняли это? Если в мире есть ненависть, то среди вас должна быть только любовь. Ко всем. Сколько еще предателей встретите в жизни! Но вы не должны платить им злом за зло.  Я первый был предан, но ненависти нет. Мир не может любить того, кто не таков, как он сам. Поэтому и вас не будет любить. Если бы вы принадлежали ему, он любил бы вас, но вы не от мира, потому что Я вас забрал из него, и поэтому мир вас ненавидит. Если Меня преследовали, то и вас будут преследовать… Если бы Я не пришёл и не говорил, они бы не были виноваты, а теперь их греху нет оправдания…
Никто из вас не спрашивает Меня: куда идёшь? Но для вашего блага Я должен уйти, тогда пришлю вам Утешителя. Сейчас больше ничего не могу вам сказать, потому что вы Меня не поймёте… Я вам уже всё сказал…
Теперь оставляю вам Мой мир. Будете притесняемы, но уповайте: Я победил мир!

Он покрывается плащом и выходит, опираясь на Иоанна.
- Не попрощаешься с Матерью?
- Уже попрощался.
Симон зажёг факел и освещает прихожую. Они выходят на улицу и, старательно заперев снаружи калитку, трогаются в путь.
 
4. (20.) Размышление о Тайной Вечере.
 Иисус сказал:
- Из размышления о любви Бога, ставшего Пищей для людей, вытекают четыре урока.
Во-первых: Нужно всегда соблюдать Божий Закон. Закон требовал, чтобы на Пасху ели ягнёнка, как предписано ритуалом, переданным Моисею. Поэтому Я, истинный Сын истинного Бога, не считал Себя освобождённым от выполнения Закона. Я находился на земле, и поэтому должен быть исполнять человеческие обязанности ещё тщательней, чем другие.
Божьи милости не освобождают нас от послушания и усилия в достижении всё большей святости. Если вы сравните самую высокую святость с Божьим совершенством, то поймёте, что и эта святость полна недостатков, поэтому нужны усилия в стремлении к совершенству, как можно более похожему на Божью Святость.
Во-вторых: Нужно признать силу молитвы Марии. Я был Богом, который стал Телом. Моё Тело было без порока. Но всё же я обращался к помощи Марии, которая даже в час жертвы, когда небо закрылось и для Неё тоже, сумела выпросить ангела для Своего Сына. Бедная Матерь для Себя не просила ничего, хотя сама вкусила всей горечи оставленности, а для Меня вымолила силы, чтобы вынести муку Гефсиманского борения и все дальнейшие страдания, каждое из которых должно было искупить очередную разновидность греха.
В-третьих: Владение собой, принятие унижений и возвышенная любовь ко всему творению – эти качества могут иметь лишь те, кто живёт по Закону Любви, проповеданным Мною. Не только проповеданным, но и применяемым в реальности. Вы представить себе не можете, чего Мне стоило сознание того, что на Тайной Вечере рядом со Мной находится предатель…
Современные врачи утверждают, что причиной Моей быстрой смерти было повреждение сердца при бичевании. Моё сердце было ранено уже во время Вечери. Оно разбилось, разбилось от присутствия рядом предателя. Именно тогда началась Моя физическая смерть, а остальные события только ускорили начавшуюся агонию. Я сделал всё, что мог, чтобы пребывать в любви. Даже в Саду я продолжал быть любовью, потому что все Мои 33 года постоянно жил ею. Никогда не добьёшься совершенства прощения и не вытерпишь возле себя виноватого, если ты не жил в любви. Я сумел выдержать рядом с Собой такого великого преступника как Иуда и простить его лишь благодаря тому, что всегда жил любовью.
В-четвёртых: Святое Таинство действует тем результативней, чем достойнее оно принято. Следует постоянно подчинять тело духу, побеждая похоти, стремясь к добродетелям и летя как стрела к совершенству, особенно, к Любви.
Иоанн, который любил Меня как ни один из вас и был чист – добился самого большого преображения. Он стал кем-то вроде орла, который высоко возносится к вековечному Солнцу.
Но горе тому, кто принимает Евхаристию недостойно, особенно, когда на его совести есть тяжёлые грехи. Тогда это становится для него зародышем зла и смерти. Смерти духа и гниения тела, которое в конце концов «лопается», как у Иуды…
Смерть от отчаяния ужасна, это конвульсия души, попавшей в когти дьявола, который душит за горло и отравляет своим ядовитым дыханием. И тот, кто жил по-звериному, умирает как зверь и идёт на вечную погибель, в одно мгновение узнав, что никогда не вернёт того, что сам утратил.

5. (21.) Гефсиманское борение и арест.

Вокруг тихо и темно. Луна начинает освещать дорогу, несмотря на это, факел, который несёт Пётр, очень нужен, так как он освещает лица, по которым видно состояние души идущих.
Лицо Иисуса торжественно и спокойно. Старит его лишь некоторая усталость и появившиеся только что морщинки, которых прежде не было. 
Иоанн идёт рядом с Господом. Он выглядит как перепуганный ребенок, ищущий помощи вокруг… С другой стороны идёт Симон, молчаливый, замкнутый в себе, как будто что-то обдумывающий. Держится спокойно и достойно. Остальные всё переживают и шепчутся между собой. У них разные идеи; хотят даже выкрасть и вывезти Иисуса в какое-то надёжное место…
- Иисусе, спаси Себя! – умоляет Иоанн. 
- Хорошо, Я спасу.
- Правда? О, мой Боже, благодарю Тебя! Я скажу остальным. А куда мы отправимся?
- Я на смерть. А вы исполнять Божью волю.
- Но Ты сказал, что хочешь спастись!
- Моё спасение в том, чтобы выполнять повеления Отца. Я послушен Ему, поэтому Я спасаюсь. Ну, зачем ты плачешь? Мы ведь никогда не расстанемся.
Симон приближается к Иисусу и спрашивает:
- Господи, Ты всё знаешь; скажи мне, когда это должно случитьтся?
- Когда луна будет почти в самом своём зените на небе.
Симон с болью прибавляет голос:
- Значит, всё напрасно! А у нас с Петром были такие планы! Но мы даже не предполагали, что это Иуда. Я понял это только во время Вечери. А Ты, Господи, неужели ничего об этом не знал?
- Всегда знал, еще до того, как он стал учеником. Поэтому и старался всячески отодвигать его от Себя. Он был предателем и Моим первым убийцей. Я только Иоанну сказал о нём в конце Вечери. Ты скоро увидишься с Гамалиелем?
- Да, а почему Ты спрашиваешь?
- Знаю, что сегодня вечером Гамалиель будет в Бетфаге. Когда дойдём до Гефсимании, пойди к Гамалиелю и скажи ему: «Сейчас ты получишь знак, которого ждёшь двадцать один год». И ничего больше. И сразу возвращайся.
- Но откуда Ты знаешь об этом? О, мой Учитель! Ты даже не можешь иметь удовольствие не знать поступков других людей!
- Хорошо сказал: «удовольствие не знать»! Потому что плохих дел больше, чем добрых. Но Я, однако, вижу и добрые дела, и они Меня радуют.
- Значит, ты знаешь, что…
- Симон, сейчас наступает час скорби. Чтобы это исполнилось, Отец по мере его приближения отбирает у Меня свет. Через минуту Я буду окружён только тьмой и буду видеть одно лишь зло, то есть, человеческие грехи. Вы этого не можете понять. Это мучение, ОГРОМНОЕ МУЧЕНИЕ, сможет понять лишь тот, кто особо будет к этому призван. А поскольку человек – материалист по своей натуре, он будет плакать и переживать Мои раны и физические пытки Спасителя, но не постигнет Моей духовной пытки, которая гораздо более ужасна… Продолжай, Симон, и веди Меня тропами, которыми ведёт тебя дружба со Мной, потому что сейчас Я -  бедняга, теряющий зрение и видящий скорее, галлюцинации, чем реальные вещи…
- Иоанн прижимается и спрашивает:
- Как это, Ты не видишь уже своего Янка?
- Вижу тебя. Но сатана подсовывает мне галлюцинации. Это кошмарные образы и картины страданий. Сегодня вечером всех нас окружают эти адские обманы. Они хотят разбудить во мне страх и сопротивление и прибавить страданий. А вас хотят наполнить нерешительностью и тревогой. В некоторых они пытаются разбудить дурные инстинкты и трусость. А в тех, кто уже принадлежит сатане, возьмёт верх  необычайная перемена: всё зло, которое в них есть, превзойдёт человеческие возможности и достигнет вершины. Говори дальше, Симон.
- Со вторника мы старались узнать, предотвратить, найти помощь.
- И что же вы нашли?
- Почти ничего.  Я даже поругался первый раз с Лазарем, потому что он показался мне безразличным… Ведь он мог бы что-нибудь сделать, но уклонился от этого. Он сказал: «Я должен слушаться Учителя и быть на месте, хотя мне очень тяжело».
- Ну да, это правда. Я поручил ему это.
- Но он все-таки дал мне эти два меча, но какой от них толк против целой банды? Хуза говорит, что не слышал ни о каком заговоре, что каждый сейчас хочет праздновать и ни о чём другом не думает. Иоанна заперлась в своём дворце, а с ней Плавтина, Анна и Ника и обе римские дамы из двора Клавдии. Они молятся, учат детей молиться, плачут.
- А что говорит Манахен? 
- Говорит, если что случится, пойдёт за Тобой хоть на смерть.
- Как вы все самоуверенны! Что за гордыня! А  Никодим и Иосиф, они что-нибудь знают?
- Ничего кроме того, что знаю я. Иосиф обвинил их в нарушении Закона, и теперь они от него скрываются. Только Гамалиель и Никодим продолжают его держаться, но Синедрион и от них скрывается. Они устраивают свои незаконные собрания то здесь, то там и в разное время.
- А что говорит Гамалиель?
- Он сказал: «Я точно не знаю, что задумал Кайафа, но сколько уже хороших людей пролило кровь на Сионе!» А когда мы подчеркнули, что Твоя природа Божественна, он с упорством повторил: «Поверю, если увижу знак!» Но, однако, обещал не голосовать против Тебя и удержать от этого других. Не верит, значит, не верит! Ты говоришь, это случится сегодня. А что будет с нами?
- Ты ступай к Лазарю и возьми с собой учеников сколько сможешь, не одних только апостолов. Забери даже тех, колеблющихся. То же самое передай пастухам. Вифания должна стать для вас убежищем. Пусть все, кому страшно, спрячутся там и ждут…
- Но мы Тебя не бросим!
- Не разлучайтесь, потому что по отдельности вы будете ничто. А соединённые вместе всегда будете чем-то.  Обещай Мне это, Симон. Ты человек спокойный, выдержанный, умеешь говорить, у тебя есть влияние даже на Петра. И за многое должен быть Мне благодарен – первый раз напоминаю тебе об этом. Смотри: мы у Кедрона, ты подошёл ко Мне тогда прокажённый, а отошёл  очищенный. Отплати Мне сейчас за это, потому что теперь Я – прокажённый…
- Но, Господи, не говори так!
- Однако это так. Пётр и Мои братья будут убиты горем. Пётр будет чувствовать себя виноватым. А братья… они не осмелятся смотреть на Мою и их Матерь… Поручаю их тебе.
- А что будет со мной, Господи. Ты обо мне не думаешь? Парнишка дорогой, ты посвящён любви. И она поведёт тебя как мать. Я о тебе спокоен, твоё «завтра» Меня не беспокоит. Симон, ты всё понял? Ты обещаешь Мне? До того, как придут те. Спасибо тебе и благословляю! 
Подошли все, и Иисус сказал:
- Сейчас я пойду молиться на пригорок и беру с собой Петра, Иоанна и Иакова. Вы же останьтесь здесь. Если что случится, зовите, не бойтесь! Даже волос не упадёт с вашей головы. Молитесь обо Мне. Потрясение будет недолгим, а потом наступит полная радость. Спасибо вам за всё, друзья! Бог вас не оставит…
Иисус пошёл вперёд, и луна освещала его высокую фигуру, делая ее ещё выше и освещая Его красное одеяние и золотые волосы. Они дошли до окружённой оливами поляны, и Иисус сказал:
- Останьтесь здесь, а Я буду молиться там один. Но не спите, вы можете Мне понадобиться. Пожалуйста, молитесь, Мне очень нужна эта помощь.
Иисус выглядит очень изнурённым. Голос у Него тоже утомлённый. Он такой грустный, грустный, грустный…. Пётр обещает:
- Не волнуйся, Учитель. Мы будем бодрствовать и молиться. Прибежим по первому зову.
Иисус отходит, а они сгребают листья и сухие ветки, чтобы разжечь огонь и возле него бодрствовать.
Луна освещает идущего Иисуса, и мне хорошо видно, какая глубокая скорбь отражается на Его Лице. Он идёт, опустив голову, но часто поднимает ее с горьким вздохом и смотрит вокруг. Он подошёл к высокому скальному уступу, который заслоняет Его полностью, и остановился у большого валуна.
Разведя руки, Он погрузился  в долгую горячую молитву, в настоящий разговор со Своим Отцом. Слышу только отрывки фраз:
- Я –Сын Твой… Да, всё, но помогай Мне… Час настал. Всё, что Ты хочешь… Только сжалься над ними… Прошу Тебя: избавь от соблазнов мира, тела и от сатаны. Прошу Тебя, Отче, не ради Себя… Прошу ради человека, Тобой сотворённого, и который превратил в грязь даже свою душу. Я бросаю эту грязь Своё горе и в Свою Кровь, чтобы она преобразилась в непорочную сущность духа, происходящего от Тебя… Нынче город спокоен, а завтра тут будет ад!.. 
Иисус поворачивается, опирается о скалу, скрещивает руки на груди, смотрит на Иерусалим все более грустно и шепчет:
- Выглядит как снег, а сам весь в грехе…  А скольких Я тут исцелил! Где сейчас все те, кто слушал Мои уроки? 
Он опускает голову, и Его слёзы падают на землю. Потом Он выпрямляется, поднимает руки над головой и соединив, потрясает ими. Затем направляется в сторону учеников, сидящих у костра, и видит, что они спят. Пётр опёрся спиной о ствол дерева , руки положил перед собой и клюет носом, борясь с глубоким сном. Иоанн с Иаковом устроились на большом выступающем корне, подстелив сложенные плащи, чтобы было не так твёрдо, но им более неудобно, чем Петру, что не мешает им, однако поддаться сну. Иаков положил голову на плечо Иоанна, а тот опёрся на брата; выглядят так, как будто их нянечка уложила.
- Спите! Не могли бодрствовать со Мною хоть один час? А Мне так нужна сейчас ваша помощь и молитва…
Они просыпаются пристыженные, протирают глаза, бормочут какие-то оправдания: «Это вино… эта еда… Но это пройдёт, и теперь мы будем молиться вслух и тогда уж не заснём».
- Ладно. Молитесь и бодрствуйте, потому что это и вам нужно.
- Да, Учитель, да…
Иисус возвращается на Своё место, а луна освещает Его так ярко, что красное облачение становится как бы серебристым; а Лицо его  выглядит болезненным и постаревшим. Губы Спасителя выражают усталость. Он возвращается к камню медленно, весь ссутулившись. Опускается перед ним на колени, складывает руки, опирается о него головой и молится. В углублении этой скалы рос кустик с мелкими листочками и маленькими белыми цветочками, похожими на мелкие снежинки.
Вскоре Иисус почувствовал их нежное касание и посмотрел на них.
- Вы чисты, - произнёс он, вы Меня жалеете! О, Мама Моя! У Тебя в гроте тоже были такие цветочки, и Ты их любила!
Тут он взорвался плачем. Он присел было на пятки и снова начал молиться. Но, похоже, мысли были слишком мучительны, так как он поднялся, сделал несколько шагов туда и обратно, что-то говоря, чего я не расслышала… Он поднимает Своё Лицо кверху, опускает Его, быстрыми движениями рук протирает глаза, снова вытирает щёки, смахивает волосы с лица как кто-то, находящийся в глубокой скорби. Это невозможно рассказывать, невозможно описать, это надо видеть, чтобы проникнуться Его скорбью.
Он повернулся к Иерусалиму. Потом поднял к небу руки, как бы моля о помощи. Затем снял плащ, будто Ему стало жарко. Он смотрел на него, но что при этом видел? его глаза видели одно лишь страдание, и всё лишь усугубляло его, даже этот плащ, сотканный Мамой. Он поцеловал его со словами «Прости Меня, Мама, прости!» и снова надел. Пытается молиться, чтобы победить отчаяние. но вместе с молитвой возвращаются воспоминания, страхи, сомнения…
Проходит целое полчище имён… города… личности… события… Я не успеваю, всё это так быстро. Вся Его евангельская жизнь проходит перед ним и показывает Иуду предателя. Это так мучительно, что он зовёт Петра и Иоанна. Он говорит: «Сейчас уж точно они придут ко Мне, они ведь такие верные!!!» Но никто не приходит. Он зовёт снова. Кажется, Он поражён каким-то видением. Он срывается и бежит к тому месту, где находятся эти трое. Но находит их расположившимися еще удобней и спящими ещё крепче возле нескольких гаснущих среди пепла веток.
- Пётр, Я звал вас три раза! Что вы делаете? Снова спите? Не видите, как сильно Я мучаюсь. Молитесь. Не поддавайтесь телу. Ни один из вас. Помогите Мне…
Но теперь разбудить их трудно. Что-то бормочут спросонок, наконец, садятся, потом встают…
- Никогда со мной такого не случалось, – бормочет Пётр. – Видимо, вино было очень крепкое…  Ты звал нас? Иоанн, собирай ветки, надо разжечь огонь; сейчас мы встанем…
Иаков с Иоанном развели огонь побольше, и он осветил горестное Лицо Иисуса. Оно настолько несчастно, что невозможно смотреть без слёз. Выражает смертельное изнурение. Иисус говорит:
- Друзья Мои! Друзья, душа Моя скорбит смертельно.
Но если бы даже этого не сказал, весь Его вид свидетельствует об этой ужасной скорби. Каждое Его слово было похоже на всхлип. 
Но эти трое были чересчур заспаны и глаза их снова слипались… Иисус посмотрел на них и больше не стал упрекать. Он лишь покачал головой и вернулся на прежнее место.
И опять Он молился, раскинув руки крестом. Потом стал на колени, наклонил голову к цветам, молчал… Потом стал причитать и звучно сглатывать, наклоняясь к земле. Всё с большим отчаянием Он призывал Отца.
- О, - взывал Он, - эта чаша слишком горька! Я больше не могу! Не могу! Это выше Моих сил! Я всё мог, только не это… Отец, отведи это от Твоего Сына! Будь Милосерден! Чем Я заслужил это?.. 
Через минуту Он воскликнул:
- Однако, Отец Мой, не слушай Моего голоса, когда прошу о чём-то против Твоей воли. Не смотри на то, что Я –Твой Сын, ведь Я – лишь Твой слуга. Не Моя, а Твоя воля да будет!
Так Он молился какое-то время. И вдруг вскрикнул. Иисус поднял измученное лицо, помедлил секунду, затем упал лицом на землю и остался в таком положении. Он был как бы человеческим ошмётком, на который навалилась вся тяжесть мирового греха, на который обрушилась вся Справедливость Отца вместе с пеплом, тьмой, желчью и этой страшной, страшной, ужаснейшей вещью, какой является чувство брошенности Богом, в то время как сатана терзает нас… Это удушье, будто тебя хоронят живьём в темнице мира, когда уже не чувствуешь никакой связи с Богом, а лишь сплошную беспомощность, плен, и удары камней собственной молитвы, которая падает на тебя как заострённые шипы или жгучий огонь. Бьёшься в запертое Небо, куда не проникает ни голос, ни взгляд твоей муки. Чувствуешь себя сиротой, оставшимся без Бога… Это безумие, мучение и страх ошибки… Это осознание, что Бог тебя бросил, и ты погиб… Это ад!..
Между мучительными вздохами и стонами Иисус восклицает:
- Нет! Нет! Сгинь!.. Воля Отца, только она, она одна… Твоя воля, Отче! Твоя, а не Моя… Напрасно! У Меня только один Господь - Бог Всевышний. Один закон - послушание. Одна любовь – искупление…
 У Меня больше нет Матери. Больше нет жизни. Нет божественности. Уже нет предназначения. Ты напрасно Меня
 искушаешь, дьявол – матерью, жизнью, божественностью, миссией.
Моя Мать – это человечество, и Я до того его люблю, что могу отдать жизнь. Жизнь Свою я отдаю Всевышнему Богу всякого живого существа. Мою миссию Я исполняю смертью. У Меня нет ничего, кроме того, чтобы исполнить волю Моего Бога. Вон отсюда, сатана!  В третий раз тебе повторяю! Отец, если можно, пусть эта чаша горечи минует Меня. Но пусть исполнится не Моя, но Твоя воля. Убирайся, сатана. Я принадлежу Богу.
Больше Он уже не говорил ничего, только вздыхал: «Боже! Боже! Боже!» Он призывал Бога каждым ударом сердца, и казалось, что с каждым ударом вытекала кровь. Одежда, покрывавшая плечи, пропиталась ею и потемнела несмотря на яркий свет луны, который всё сглаживал.
Над головой Иисуса появился сгусток света, зависший примерно в метре над Ним, но такой яркий, что Он, продолжая лежать крестом, заметил его сквозь пучки своих, уже целиком промокших от крови, волос и сквозь кровавую пелену в глазах. Он поднял голову… Луна осветила этот несчастный облик, и ангельский свет засиял еще ярче… Эта кровь текущая из тела, свидетельствовала о страшной мучительной агонии. Волосы, брови, усы, борода – всё было в крови. Кровь текла с головы, с шеи, с рук Иисуса, а когда Иисус протянул руки к ангельскому свету, и широкие рукава сползли до локтей, стало видно, что кровь сочится по всей длине рук. Текущие слёзы обозначили две светлые полосы на кровавой маске, в какую превратилось Его лицо.
Иисус снял плащ и стал вытирать руки, лицо, шею, плечи. Но кровавый пот выступал снова. Он много раз прижимал ткань к лицу и каждый раз на ней появлялись темные влажные пятна. Трава под Ним тоже была красной от крови.
Похоже, Иисус уже на грани потери сознания. Он ослабляет одежду на шее, как будто задыхается. Он поднимает руку к сердцу, потом к голове, вытирает рот и шатается. Он добирается до скалы и садится, опершись о нее спиной…  Его руки падают вниз, голова свисает на грудь… Он больше не шевелится, как будто умер…
Ангельский свет медленно уменьшается и будто растворяется в блеске луны. Иисус открывает глаза и с трудом приподнимает голову. Он один. Но выглядит уже лучше. Он поднимает лежащий на траве плащ и снова вытирает лицо, руки, шею, бороду, волосы. Он срывает широкий лист, наполненный росой, и очищает лицо и руки, а потом и голову. Он повторяет это, несколько раз срывая новые листья, пока не устранил следы этого кошмарного пота. Только одежда, особенно на плечах и на краях рукавов, у пояса и возле колен, вся испачкана. Иисус смотрит и качает головой. Он осматривает плащ, сильно испачканный кровью, складывает его и оставляет на камне.
С усилием встаёт на колени и с минуту молится. Опираясь на скалу и немного пошатываясь, Он поднимается и идёт к ученикам. Он очень бледен, но спокоен и, несмотря на всё пережитое, полон божественной красоты.
Все три ученика сладко спят завёрнутые в плащи у погасшего костра. Они дышат глубоко, чуть похрапывают. Иисус зовёт их. Напрасно. Тогда Он наклоняется и сильно встряхивает Петра.
- Что? Кто меня хватает? – вскрикивает он, высунувшись из тёмно-зеленого плаща. Никто не хватает, только Я тебя зову.
- А что, уже утро?
- Нет, но уже надо встать.
Пётр выглядит недоумённым, а Иисус трясёт Иоанна, который издаёт испуганный крик, увидев над собой мраморно-бледное лицо. Он трогает Иакова, и тот вскрикивает: 
- Что, уже взяли Учителя?
- Ещё нет, Иаков, - отвечает Иисус. – Но всё встаньте, идёмте, потому что предатель близко.
Полусонные они встают и озираются вокруг: оливы, луна, ветерок, тишина – ничего больше. Они молча идут за Иисусом. Остальные ученики тоже спят у потухшего костра.
- Вставайте, - зовёт Иисус. – Сатана приближается, покажите ему, что сыны Божьи не спят!
- Ладно, Учитель. А где он, Учитель?
- Иисус, а я…
- Что случилось?
Задавая такие вопросы, они накидывают плащи. Едва успели привести себя в порядок, как появился направляемый Иудой отряд с множеством факелов. Это толпа бандитов, переодетых в солдат, разбойники, ведомые демонами. Среди них есть и служители Храма. Все апостолы сбились в кучу в углу сада. Во главе их Пётр, а Иисус остался там, где был. Иуда подходит к Нему, выдержав сильный взгляд Господа и не отступив перед ним. Он подходит к Нему с ухмылкой гиены и целует в правую щёку.
- Друг, ты зачем пришёл? Поцелуем выдаёшь Меня?
Иуда на момент опускает голову, но снова поднимает её… Никакое чувство вины или призыв к раскаянию ему недоступны. Тогда команда с визгом бросается вперёд с верёвками и палками, чтобы схватить апостолов и Христа.
- Кого ищете? – величественно спрашивает Иисус.
- Иисуса Назарея.
- Это Я! – раздаётся громкий голос.
Всему миру - преступному и невинному, природе и звёздам Иисус даёт это искреннее и уверенное свидетельство, будто бы радуясь, что может его дать. Если бы Он послал на них молнию, не произвёл бы большего впечатления. Все падают на землю, как связка рассыпанных палочек. Остались на ногах только Иуда, Иисус и апостолы, которые при виде упавших стражников набираются храбрости. Они подходят к Иисусу и так грозно подступают к Иуде, что ему едва удаётся увернуться от меча Симона, от града камней и палок, запущенных в него апостолами, перебежать через Кедрон и скрыться в темноте.
- Встаньте, Еще раз спрашиваю, кого ищете?
- Иисуса из Назарета.
- Я уже сказал вам, что это Я! Поэтому оставьте всех этих в покое. Отложите мечи и колья, потому что я не разбойник. Я всегда был среди вас, почему же тогда вы не взяли Меня? А теперь ваш час и час сатаны…
В этот момент Пётр бросился на человека, который готовил верёвки, чтобы связать Иисуса, и, неловко ткнув мечом, отсёк стражнику ухо, которое повисло, сильно кровоточа. Поднялся страшный крик и ругань.
- Оставьте оружие. Приказываю вам! Если бы Я хотел, Меня бы защитили воинства ангелов. А ты – Он повернулся к раненому, - будь исцелён! – И, приложив ухо к ране, исцеляет его.
Апостолы что-то там кричали… Мне неловко, но так было… Один говорил одно, другой что-то  другое. Один кричал: нас предали! Другой: Кто бы мог подумать! А третий убежал, крича от страха…
А Иисус остался один. Он и стражники… Так начался Его путь…



6. (22.) Суды над Спасителем.

II. У Анны
Начался мучительный путь каменистой тропой к Кедрону, оттуда другой тропой к городу. И тут же началось жестокое обращение с Пленником.
Иисус был связан по руки и в поясе, будто какой-нибудь опасный безумец. Концы веревок были доверены одержимым и пьяным от ненависти людям, которые дёргали Его во все стороны, как какую-то тряпку, брошенную на растерзание стае псов. Хотя псы, наверно тут ещё были бы более оправданы… Но это были люди, хотя лишь по названию, потому что кроме вида в них не было ничего человеческого.
Чтобы было больней, они придумали  связать его двумя противоположными верёвками: одной – на запястьях, раня их и травмируя своей колючестью, а другой – в поясе, прижав локти к поясу и стиснув верхнюю часть желудка, придавая боль печени и почкам, на которых оказался огромный узел. Тот, кто держал концы верёвки, каждый раз, ударяя ими, кричал: «Тпру… Вперед! Пошёл!..», добавляя к этому пинки, стараясь ударить Мученика сзади под колени. Тогда Иисус шатался и лишь потому не падал, что Его держали верёвки. Но когда Иисуса тянули вправо за верёвку, которой были связаны руки, а одновременно дёргали влево той, что была на поясе, тогда избежать ударов о стволы и выступы было невозможно.  И вот, получив более сильный пинок, Он тяжко упал, стукнувшись о перила мостика через Кедрон. Из разбитых губ брызнула кровь, Иисус поднял связанные руки, пытаясь утереть стекающую на бороду кровь; но как беззащитная овечка был совершенно безгласен. 
В это время стали собираться люди. Они подбирали у потока камешки и камни, кидая ими снизу в такую удобную мишень. Переход через мостик был узок, и люди, теснясь, мешали друг другу. Камни попадали Иисусу в голову и в плечи, доставалось не только Иисусу, но и Его конвоирам, которые отвечали на это, отбрасывая камни и тыча в нападающих кольями. Но всё это было направлено на то, чтобы снова бить Господа по голове  и шее. Мосток кончился быстро, теперь узкая уличка заслонила всё, так что свет луны не проникал туда, а большинство факелов уже погасло.  Но ненависть освещала несчастного Мученика, а Его высокий рост тому способствовал: ведь Он был выше всех. Поэтому легко было Его бить и хватать за волосы, заставляя резко откидывать голову назад. Тогда в лицо Ему выплёскивали смесь нечистот, попадавших Ему в рот и заливавших глаза, ослепляя их и вызывая боль.
Достигли предместья Офель, где Господь совершил множество добрых дел. Крики толпы будят спящих. Но если женщины, потрясённые, убегают с криками ужаса, то мужчины, как раз те, кто получил помощь и был исцелён, либо равнодушно отворачиваются, либо поддаются ненависти, бросая ругательства и угрозы и даже присоединяясь к толпе нападающих. Дьявол действует вовсю…
Когда подошли к стенам города, ворота были уже открыты и вооружённые солдаты всматриваются, откуда этот шум, готовые, при необходимости, действовать. Там также находятся Иоанн и Пётр. Видимо, они опередили толпу и теперь стоят под самой стеной, но закрыли головы плащами. Когда Иисус проходит мимо, Иоанн открывает своё бледное испуганное лицо, это видно в последнем блеске луны. Пётр не решается открыться, однако выступает вперёд…  Иисус смотрит на них с улыбкой и бесконечной добротой. Пётр возвращается в своё укрытие надломленный и постаревший. Иоанн смело остаётся на своём месте, а когда орущая толпа их минует, он подходит к Петру, берёт его за локоть и вводит в город.
Я слышу крики солдат, слышу возгласы удивления, ругательств и боли. Кто-то ругается, что ему помешали спать, кто-то другой осмеивает евреев за склонность к скандалам, кто-то сочувствует Пленнику, который всегда был так добр. А ещё кто-то кричит:
- Лучше бы я сам умер, чем видеть его в таких руках. Он великий! Есть только две ценности: Иисус и Рим.
- Во имя Юпитера! – восклицает кто-то  старший рангом. – Мне не нужны проблемы. Пойду к командиру, пусть сам всем этим займётся. Не хочу, чтобы меня отправили биться с германцами. Евреи воняют, они лукавы и вероломны, но тут хотя бы есть уверенность, что будешь жив. Скорей бы уж кончилась эта служба, у меня невеста в Помпее! – и т.д.
Иисуса ведут к Анне, который живёт на территории храма. Открывают  какую-то высокую калитку в стене и пропускают всех через неё, а потом через другие входы, которые после толпы запирают. Проходят через широкую усадьбу, потом еще вход, и новая усадьба, волокут Иисуса по трём ступенькам и наконец входят в богатый зал, где уже ждет старец в священническом облачении.
- Бог с тобой, Анна! – приветствует его командир банды. – Вот тебе обвиняемый.
Вручаю Его тебе, чтобы Израиль освободился от вины.
- Да благословит тебя Господь за твою верность и мужество. Ты кто?
- Я Иисус из Назарета, Учитель и Христос. Ты ведь знаешь Меня, я не действовал в темноте.
- В темноте – нет. Но учил тёмной науке. Храм имеет право и обязанность опекать души сыновей Авраама.
- Души? Священник израильский, можешь ли ты сказать, что трудился для малых или великих душ этого народа?
- А Ты? Что Ты для них сделал?
- Что Я сделал? К чему ты спрашиваешь? Весь Израиль может свидетельствовать. От Иерусалима до самой маленькой деревушки даже камни могут рассказывать, что Я сделал. Вернул зрение слепым, слух глухим. Хромые и парализованные начали ходить. Я очищал прокажённых, особенно от их грехов. Я воскрешал умерших, не только их тела, но и души. Я поддерживал бедных, а сам остался бедняком, хоть золото текло через Мои руки. Я отёр слёз больше, чем вы все вместе взятые, богачи. Наконец, Я дал богатство, которому нет названия: знание Закона и Бога… Всё это сделал Я.
- Ты понимаешь, что обвиняешь сам себя? Ты говоришь о проказе, приводящей к порче отношений с Богом, что не отмечено у Моисея (грех), а значит, унижаешь его, отмечая пробелы в его Законе…
- Говорю лишь, что грех страшнее телесной проказы, это проказа души.
- Ты смеешь утверждать, что можно отпускать грехи! И как Ты это делаешь?
- Если вы верите, что вина отпускается, если применить немного воды и пожертвовав козла, то что может сделать Мой плач, Моя Кровь и Моя воля?
- Но ты ведь жив. Где же тогда Твоя Кровь?
- Пока жив. Но умру, потому что так написано в Небе, написано на земле в Книге  Пророков и написано в сердцах; в твоём сердце, в сердцах Кайафы и Синедриона, потому что эти сердца не могут простить Мне Моей доброты.
- Ты говоришь, что мы жадны и не знаем заповеди любви.
- А разве это не так? Почему вы убиваете Меня? Потому что опасаетесь, что Я вас выдам. О, не бойтесь! Моё Царство не в этом мире. Я оставляю власть вам. Предвечный знает, когда надо будет сказать «хватит». И тогда упадёте, поражённые молнией. 
- Дорас умер от гнева, а не от молнии.
- Бог ждал его с молнией на другой стороне.
- Ты смеешь так говорить мне, его родственнику?
- Я – Истина. А Истина никогда не уменьшается.
- Ты гордец и безумец.
- Нет, Я всего лишь искренен. Ты ставишь Мне в вину, что оскорбляю тебя. Но ведь вы все ненавидите друг друга. Сейчас вас объединила только ненависть ко Мне. Но завтра, когда убьёте Меня, вы еще больше возненавидите друг друга. Я учил любви. Учил милосердию. Так в чём же вы Меня обвиняете?
- В том, что учил новому учению. 
- О, священник! В Израиле полно новых учений: у ессеев своё, у саддукеев – своё, у фарисеев – своё. У каждого своя тайна… Для одних это удовлетворение эмоций, для других – золото, для третьих – власть. У каждого свой божок. Но не у Меня. Я держусь попранного Закона Моего Отца, Вековечного Бога, и, надрывая легкие, проповедовал Его десять Заповедей, чтобы напомнить их людям.
- Безобразие! Богохульство! Это Ты говоришь мне, священнику? Разве у Израиля нет Храма? Или нас угнетает Вавилон? Отвечай!
- Угнетает, и ещё сильней! Храм есть, но это только здание. Бога там нет. Он ушёл из Своего осквернённого дома. Но зачем ты задаёшь Мне столько вопросов, если вы уже решили осудить Меня на смерть?
- Мы не убийцы. Мы имеем право убить только, если вина доказана. Но я хочу Тебя спасти. Скажи мне только одну вещь, и я Тебя освобожу. Где Твои ученики? Если выдашь их мне, будешь свободен. Назови мне имена их всех, и прежде всего, тех, тайных. Скажи: Никодим, он Твой? А Иосиф? А Гамалиель? А Елиазар? Ну… Говори, говори. Ведь знаешь, что я могущественен: могу тебя убить или спасти.
- Ты – грязь. И шпионство Я оставляю грязи. А Я – Свет. (Один из охранников ударил Спасителя плёткой.) Я – это Свет, А Свет – это Истина. Я открыто говорил миру, проповедовал в синагогах и в храме, где собираются иудеи. Скрытно Я не говорил ничего. Повторяю, зачем Меня спрашиваешь? Спрашивай тех, кто Меня слушал. Они всё знают. 
Другой негодяй отвешивает пощечину, заорав:
- Ты так отвечаешь первосвященнику?  
- Я говорю Анне. А первосвященник – Кайафа… Я говорю с почтением к его возрасту. Почему же ты Меня бьёшь?
Анна говорит:
- Пойду к Кайафе. Держите Его здесь, пока не будет нового приказа. Но пусть Он ни с кем не разговаривает. 
Иисус не сказал ничего, даже Иоанну, который осмелился стоять в дверях невзирая на охранников. Но Господь без слов что-то ему повелел, потому что Иоанн вышел и больше там не появлялся. Иисус остался один среди конвоя. Его хлестали верёвкой, плевали, издевались, пинали, дёргали за волосы, пока не пришёл слуга с распоряжением отвести Его в дом Кайафы.

 II. У Кайафы.
Тогда связанного и униженного Господа вывели и повели через портик и двор, где большая толпа грелась у костра, потому что ночь была холодная и дул ветер. Там находились также Пётр с Иоанном, смешавшиеся с этой враждебной толпой. Проходя мимо, Иисус посмотрел на них с лёгкой улыбкой на распухших от ударов губах. 
Долгий путь по портикам и коридорам, усадьбам и галереям… Какие же жилища были у этих служителей Храма! Но за ограду дома первосвященника люди уже входить не стали. Пришлось им остаться возле костра у Анны. Поэтому Иисус оказался один среди стражников и священников. Он вошёл в просторный зал, где вдоль трёх стен стояло множество скамей, а посредине на возвышении располагалось три сидения.
Когда Иисус уже входил в зал, появился равви Гамалиель. Стражники дёрнули Иисуса, чтобы уступил дорогу гостю. Гамалиель шёл, прямой как скала. Проходя мимо Иисуса, он замедлил шаг и, едва шевеля губами, не обращая ни на кого внимания, спросил:
- Кто Ты? Скажи мне.
А Иисус прошептал в ответ:
- Читай пророков и найдёшь ответ. Первый знак у них. А второй скоро будет.  
Гамалиель обернул вокруг себя плащ и переступил порог. За ним вошёл Иисус. Гамалиель сел на скамью, а Иисуса подтолкнули на середину зала и поставили перед Кайафой. Это была личность поистине отвратительная. Стали ждать, когда войдут все члены Синедриона.  Несколько мест ещё пустует. 
- А где Елиазар? Где Иоанн? – спрашивает Кайафа.
- Они отказались прийти, – с поклоном ответил писарь. – Я записал.
- Всё записывай! Они за это ответят! Что могут сказать об этом человеке члены Совета?
- Прошу слова! В моём доме Он нарушил субботу!
- Обвиняемый, это правда? 
Иисус молчит.
- Я видел, как Он общался с отъявленными грешниками. Выдавая Себя за пророка, Он устроил из своего укрытия притон греха, где принимал даже язычниц. Со мной тогда были Седок, Калашебона и Наум. Вы подтвердите, что я говорю правду?
- Правда! Правда!
- Что Ты на это скажешь?
Иисус молчит.
- Он использовал любую возможность, чтобы высмеять нас. Добился, что люди нас больше не любят.
- Ты слышишь? Ты оскорблял нас! 
Иисус молчит.
- Он находится под влиянием сатаны. Он родом из Египта и занимается чёрной магией.
- Это серьёзное обвинение. Что Ты на это скажешь?
Иисус молчит.
- Твоя деятельность была нелегальной, Ты сам это знаешь. Ты заслуживаешь смерти. Говори!
Иисус молчит.
- Нелегально это наше собрание. Пошли, Симон, уходим! – громко обращается Гамалиель к своему сыну, 35-летнему мужчине.
- Что ты, равви, успокойся!
- Я уважаю закон, а  вы поступаете против него. И я вас обвиняю в этом публично.
- И Гамалиель выходит со своим сыном, прямой как скала. От этого возникает небольшое замешательство, чем пользуются Никодим и Иосиф.
- Гамалиель прав, - говорит Никодим. - Время и место этого собрания выбраны незаконно, а обвинения не обоснованы. Его нельзя обвинять ни в каком нарушении Закона. Я – Его друг и могу присягнуть, что Он всегда признавал Закон.
- И я тоже, - говорит Иосиф. – А чтобы не подписываться под убийством, я покрываю голову плащом и ухожу.
Но Кайафа кричит:
- Что вы говорите! Вот пришли свидетели, вы их послушайте!
Входят два преступных типа. Бегающие глаза, мерзкие пренебрежительные взгляды, вульгарные повадки.
- Говорите.
- Это незаконно, чтобы говорили вместе! – восклицает Иосиф.
- Я первосвященник и я приказываю. Молчать!
Иосиф ударил кулаком о стол и крикнул:
- Пусть на тебя спадёт огонь с неба! С этой минуты знай, что Иосиф старший – твой враг и друг Христа! Я сейчас пойду к претору предупредить его, что вы убиваете без разрешения Рима. 
Он стремительно  выходит, оттолкнув молодого писаря, который попытался его задержать. Никодим вышел более спокойно, ничего не сказав. Выходя, он прошёл мимо Иисуса и взглянул на Него…
Снова шум. Все боятся Рима, а вину снова сваливают на Иисуса.
- Всё из-за Тебя! Ты, портящий самых лучших! Всех портишь!
Иисус молчит.
- Пусть говорят свидетели! – кричит Кайафа. 
- Он, он использовал э… э… Мы забыли, как это называется…
- Может быть, тетраграму?
- О, её, её! Да, да! Он вызывал умерших. Учил нарушать субботу и осквернять алтарь. Клянёмся! Говорил, что хочет разрушить Храм, чтобы при помощи бесов снова отстроить его за три дня.
Кайафа спустился со своего возвышения и подошёл к Иисусу. Маленький, жирный, гадкий – он выглядел как жаба перед цветком.  Потому что Иисус, пусть раненный, с кровоподтёками, испачканный, со спутанными волосами – всегда выглядел прекрасно и величественно.
- Ты не отвечаешь на такое множество обвинений? Возмутительно! Говори. Объясни всё это!
Иисус молчит.
- Тогда скажи мне как первосвященнику, заклинаю Тебя во Имя Бога живого! Скажи, Ты – Христос, Сын Божий?
- Ты сам сказал! Это Я. И увидишь Сына Человеческого, сидящего справа от Отца Всемогущего, когда сойдёт с Неба на облаках. Вообще, зачем ты Меня спрашиваешь? Три года я говорил публично. Ничего Я не говорил скрытно. Спрашивай тех, кто Меня слушал. Они тебе скажут, что Я говорил и что делал.
Один из конвоиров, державших Господа, ударил Его по губам (снова потекла кровь) и закричал: Так Ты, дьявол, отвечаешь первосвященнику?
А тихий Иисус ответил как и раньше:
- Почему ты Меня бьёшь, если Я говорю правду? Повторяю, Я – Христос, Сын Божий. Я не могу отрицать то, что являюсь Высшим Извечным Священником. Только Я ношу истинный рационал (украшение в виде нагрудной дощечки) с надписью «Учение и Правда». И буду верен этому до смерти, позорной в глазах мира, но святой в глазах Бога, пока не произойдёт благословенное Воскресение. Я помазан как Первосвященник и Царь. Сейчас возьму Свою лопату и очищу гумно. Этот храм будет разрушен и восстанет новый и святой. Потому что этот поддался разрушению, и Бог оставляет его на волю судьбы.
- Богохульство! – визжат все.
- В три дня Ты отстроишь, одержимый безумец?
- Не этот храм, а Мой восстанет заново. Храм Бога  живого, святого… трижды святого!..
- Будь ты проклят! – возобновляются крики.
Кайафа возвышает свой петушиный голос и театральным жестом разрывает на себе льняную одежду со словами:
- Какие ещё нужны свидетельства?! Он сказал богохульство! Итак, что будем делать?
Все единогласно отзываются:
- Он должен умереть!
С выражением презрения и возмущения  люди выходят из зала, оставляя Иисуса в распоряжении стражи и своры лжесвидетелей. Грязной повязкой из тряпья Ему завязали глаза, стали дёргать за волосы, давать пощечины, плевать и бить кулаками. Еще Его таскают из стороны в сторону за связанные руки так, чтобы Он ударялся о столы, о скамейки и стены. И при этом спрашивают: «Угадай, кто Тебя ударил?» Много раз Ему подставляют подножки, чтобы Он упал, а потом уморительно хохочут, глядя, как Он связанными руками пытается помочь Себе встать. И так тянутся целые часы, пока, наконец, изнурённым палачам захотелось отдохнуть. Тогда Иисуса через множество двориков отвели в какую-то каморку. Он проходил мимо Петра, который грелся у костра, взглянул на него, но тот отвёл взгляд. Иоанна там не было, наверно пошёл к Никодиму.
Занялся хмурый зеленоватый рассвет. Выдан приказ привести Узника в зал на теперь уже законное собрание. Именно в этот момент Пётр в третий раз клялся, что не знает проходящего мимо Христа. В зеленоватом  свете раннего утра синяки на бледном лице Господа выглядели еще больше, а глаза страдающего за мир Иисуса, были еще более впалыми и остекленевшими.
И тут петух наполнил воздух своим призывным пением. При виде Иисуса все замолчали, только слышно было осипший голос Петра:
- Клянусь, что не знаю Его!
И в ответ на этот решительный возглас, будто раскатистый шельмовский смех, раздалось пение петуха. Пётр вскочил, чтобы убежать прочь, и оказался прямо напротив Иисуса, который взглянул на него с такой безмерной жалостью и болью, что при виде этого у меня сжалось сердце. Пётр зарыдал и кинулся прочь, шатаясь, словно пьяный. Он убежал вслед за выходящими слугами и скрылся во мраке улицы. 
Господа привели в зал и повторили Ему провокационный вопрос: «Во Имя Бога истинного скажи нам, Ты – Христос?» А когда Он подтвердил, снова приговаривают Его к смерти и велят отвести к Пилату.
Иисус выходит, окружённый всеми своими врагами, а Анна и Кайафа остаются. Он проходит кварталами, в которых столько раз проповедовал и исцелял. Затем выходит на улицы города, Его скорее волокут, нежели ведут в розовом свете утренней зари.

У Пилата.

Вижу, что Иисуса ведут окольным путём только для того, чтобы доставить Ему больше страданий  - через площади, мимо магазинов и постоялых дворов, где полно людей, прибывших на праздник. И тут в Сопровождаемого начинают швырять гнилыми овощами, звериным помётом, и внешность Иисуса по мере загрязнения всевозможными отбросами всё больше меняется. Его волосы, уже немного приглаженные и приведённые в порядок после кровавого пота, потемнели и растрепались. Всклоченные и покрытые  соломой и нечистотами, они спадают Ему на глаза.
Люди, пришедшие на рынок что-то купить или продать, побросали всё, чтобы из любопытства следовать за Осуждённым. Слуги толпами выскакивают с постоялых дворов, не обращая внимания на возмущение хозяев. 
Орущая толпа всё увеличивается. Кажется, что какая-то неизвестная эпидемия охватила этих людей: их сердца переполнила жестокость, лица становились всё более дикими, зеленевшими от ненависти и красневшими от гнева; рты их искривлял волчий вой, глаза, полные злости, покраснели и стали косить как у сумасшедших. Лишь Иисус оставался всё таким же, хоть и был покрыт нечистотами и изменился от синяков и ссадин. 
На повороте дороги, где процессия должна была идти медленнее, воздух прошил крик:
- Иисус!
Это был пастух Элия, который пробивал себе дорогу, размахивая огромной веткой. Старый, могучий, грозный и сильный, он сумел добраться до самого Учителя. Но толпа, ошарашенная непредвиденной трудностью, снова уплотнилась вокруг Иисуса и отшвырнула того, кто хотел пробиться.
- Учитель! – крикнул пастух.
- Иди… Матерь… Благословляю тебя!
Идущие двинулись дальше. Как вода, после встречи с препятствием разливается ещё шире, так и толпа, ещё громче шумя, заполнила широкую улицу между двумя холмами, в конце которой возвышаются прекрасные дворцы знатных господ.
Снова вижу храм на вершине холма. Мне стало ясно, что этот лишний круг по городу, которым вели Иисуса, был проделан с целью увеличить число Его преследователей и выставить Его перед всем Иерусалимом, чтобы каждый мог унизить Его. Путь этот закончился там же, где и начался.
Но вот из одного дворца галопом выезжает рыцарь. В пурпурном облачении, верхом на белом арабском коне, с красивой осанкой, грозно поднятым обнажённым мечом, он похож на архангела. Когда рысак копытами расчищает себе путь среди сутолоки, пурпурная, украшенная золотом, завеса на лице всадника откинулась, и я узнала Манахена.
- Убирайтесь! – кричит он. – Как вы смеете нарушать покой тетрарха!
Понятно, что он кричал лишь для того, чтобы разогнать толпу и пробраться к Иисусу…
- Да

Пара «Иисус и Мария» – это антитеза (противопоставление) пары «Адам и Ева». Она предназначена для устранения последствий поступка Адама и Евы и возвращения человеческой природы в состояние, какое она имела в момент Творения: исполненная благодати и всевозможных даров Создателя. Иисус и Мария возродили человечество и таки

Четверо крепких мужчин, похожих на иудеев, да ещё на таких, которые более достойны креста, чем арестанты – скорей всего, они были из одной категории с бичевавшими Господа – выскочили к месту казни. На них были короткие туники без рукавов, а в руках они держали гвозди, молотки, веревки, которые, поддразнивая, они показали трём смертникам. Толпа ревёт в жестокой радости.
Сотник подаёт Иисусу амфору с обезболивающим напитком: вино с миррой. Но Иисус не принимает её. Зато два разбойника пьют много, а потом отставляют пустую амфору за лежащим сбоку камнем. 
Приказано раздеться. Двое преступников делают это без тени стыда, даже делают непристойные жесты, особенно в направлении белой группы священников, которые осторожно заняли места поближе. К священникам присоединилось два или три фарисея и несколько других важных лиц, которых лютая ненависть теперь сделала друзьями. Вижу также знакомых книжников.
Палачи подают приговорённым три тряпки, чтобы те повязали себе бёдра. Разбойники делают это, страшно матерясь. Но Иисус, который разделся медленней из-за того, что болели раны, отказался взять. Он, видимо, надеялся, что Ему оставят те короткие штанишки, которые были на Нём даже в момент бичевания. Но когда Ему велено было их снять, Он протянул руку за этим отвергнутым тряпьём, желая укрыться хотя бы им. Он абсолютно обнажён, вплоть до того, что вынужден просить у злодеев тряпку.
Мария, увидев это, быстро стянула со своей головы длинную тонкую белую шаль, которой была покрыта под тёмной накидкой, и которая была влажна от  Её слёз. Она подала её Иоанну, чтобы тот передал через Лонгина Иисусу. Сотник охотно взял Материнский платок и подал его Сыну. Иисус повернулся задом к народу, обнаружив свою окровавленную израненную спину, и, узнав шаль Марии, несколько раз со всем старанием обернул ее вокруг бёдер, чтобы потом она не сползла. И на эту ткань, до сих пор смоченную только слезами, упали первые капли крови, потому что многие раны снова открылись от этих движений и наклонов. 
Теперь Иисус повернулся лицом, и стало видно, что Его грудь, руки и ноги тоже сплошь изранены бичами. Колени, разбитые множеством падений, почернели от кровоподтёков и покрыты широкими кровавыми ранами, особенно правое колено.
Толпа издевается над Иисусом, крича:
- О, прекраснейший из сынов человеческих! Дочери иерусалимские Тебя обожают…
А потом тоном псалмов распевают:
- Милый мой, белоснежный и румяный, единственный среди тысячи. Голова его – чистое золото, а кудри его волос, как ветви пальм. Очи его как голубки. Щёки его, как травы бальзамические. Как лилии его губы, источающие чистейшее миро. Руки его как из золота, украшенного сапфирами. Ноги его – колонны из белого мрамора, опирающиеся на золотые подножия. Стан его высокий как Ливан, стройный словно кедр. Уста его сладки и весь он желанен…
И смеялись над ним, и орали:
- Прокажённый! Ты что, отступил от Бога, что Он Тебя так наказал? О, о! Ты - совершенство! Ты разве Божий Сын? О, нет, Ты сатанинское отродье! Но он могуч и силён, а Ты?  Ты всего лишь нищий оборванец!..
Разбойники уже привязаны к своим крестам и помещены по обе стороны от Спасителя. Они кричат и ругаются, особенно когда их спускают вниз и, доставляя им боль, перетягивают запястья верёвками. Тогда их ругательства в адрес всех стали просто адскими.
Пришла очередь Иисуса. Он тихо ложится на крест. Те двое так метались, что на помощь четырём палачам пришли ещё и солдаты. Они должны были держать их, так как те брыкали ногами палачей, привязывавших им руки. Но для Иисуса не нужно было никакой помощи. Он был покорен и лёг там, где Ему велели. Он протянул руки, как Ему сказали, вытянул ноги. Он беспокоился только о том, чтобы его хорошо прикрывала шаль. И вот его длинное стройное белое тело лежит на тёмном дереве и каменистой земле. Двое палачей садятся ему на грудь, чтобы не двигался. Сколько же боли и удушья, должно быть, доставила ещё и эта тяжесть… Третий палач берёт Его правую руку и держит ее выше локтя и за ладонь. И тогда четвёртый, держа в руке длинный заострённый гвоздь с большой круглой шляпкой, проверяет, совпадает ли приготовленное отверстие в дереве с указанным на руке местом. Итак, он вдавливает острый конец в руку над ладонью, поднимает молот и наносит первый удар. Глаза Иисуса были закрыты;  от боли Он вскрикнул и открыл их, полные слёз. Гвоздь порвал связки, мышцы, нервы.
На крик Сына Мария ответила вскриком, похожим на вскрик убиваемого ягнёнка. Она согнулась как надломленная, схватившись руками за голову.
Иисус, чтобы поберечь Мать, больше ни разу не крикнул. Стук железа о железо, а также о живое тело Божьего Сына, был громким и ритмичным.
Правая рука уже прибита. принялись за левую. Но тут дыра не подходит к месту на руке. Тогда берут верёвку и привязывают её к левой ладони, а затем тянут вплоть до того, что вывихивают сустав, разрывая связки и мышцы, раздирая кожу, и без того разодранную узлами верёвки. Правая рука от натяжения тоже пострадала, поскольку рана у гвоздя разорвалась шире. Но вопреки всем усилиям распинавшие не смогли достаточно притянуть левую руку. И тогда прибили её там, где смогли, то есть, посередине ладони между пальцами. Здесь гвоздь вошёл легче, но причинил больше боли, так как пробил главные нервы так, что пальцы руки омертвели, в то время как пальцы правой руки дрожали и крючились, так как в них была жизнь.
Иисус больше не кричал, только глухо застонал сквозь крепко стиснутые  губы. Только слёзы текли с древа креста прямо на землю. 
Теперь пришла очередь ног. За два метра до окончания креста был вбит маленький клин, которого едва хватало, чтобы опереть одну ступню. К нему подтянули ноги, чтобы проверить, в нужном ли месте он прибит. Всё-таки он находился слишком низко, ноги не доставали, и несчастного Мученика стали тянуть, схватив за щиколотки. Шершавое дерево скребло по ранам, сдвинуло венец, который, покосившись, снова вырвал часть волос. Он мог упасть, поэтому один из палачей ударом снова всадил его на голову…
Теперь те, кто сидел на груди Иисуса, встали, чтобы пересесть Ему на колени, так как Иисус невольно отдёрнул ноги, увидев блестящий на солнце очень длинный гвоздь, вдвое длиннее и шире тех, которыми прибили руки. 
Очень тяжелы были те, кто сидел у Него на ободранных коленях давил на несчастные израненные голени, в то время как двое других справлялись со сложнейшей операцией: прибивая одним гвоздём сразу обе ноги. И хотя они крепко держали ноги за щиколотки и пальцы, прижимая их к тому клину, нижняя ступня высунулась из-за вибрации гвоздя, и его пришлось вынуть. Потому что, когда он вошёл в мягкие ткани, затупился, уже пробив правую ногу, и теперь его нужно было подвинуть на середину.  И они вбивали, вбивали, вбивали… Раздавался страшный звон ударов молота по шляпке гвоздя. Вся Голгофа навострила уши, чтобы радоваться этому…
С каждым ударом Мария пригибалась всё ниже, как будто молот ударял по Ней. К страшному звуку железа примешивался тихий стон голубки – сдавленный возглас Марии.
Распятие – это жуткая вещь. По боли оно близко к бичеванию, но для наблюдающего оно более страшно, ибо тут в живое тело проникает гвоздь. Но зато оно короче чем бичевание, которое доводит до изнеможения своей продолжительностью.
Теперь крест подтянули к выкопанному отверстию, подвергая несчастного Распятого сотрясениям, так как земля была неровной. Стали поднимать крест, но дважды он не поддавался палачам и неожиданно падал; второй раз он упал на своё правое плечо, доставив Иисусу огромное страдание, встряхнув все Его израненные члены. Наконец крест опущен в яму, но прежде чем его укрепили землёй и камнями, он шатался во все стороны, приводя к постоянной смене положения измученного тела, висящего на трёх гвоздях. Это страдание должно было быть ужасно. Когда тело всей своей тяжестью перевешивалось вперёд и вниз, раны от гвоздей расширялись, особенно на левой руке, и на ногах, кровь также хлестала сильней. Она стекала по пальцам ног на землю, а частично текла по древесине креста. С рук кровь течет к локтям, так как раны оказались выше, затем к подмышкам и по рёбрам до пояса. Пока неукреплённый крест раскачивался, корона тоже сменила положение а удар затылком о крест привёл к тому, что верхнюю часть шеи впился огромный комок сплетшихся шипов, которым заканчивалась корона. Наконец венец снова занял своё место на голове, оцарапав и жестоко поранив её.
Наконец-то крест укреплён и осталась только мука висения. Подняты также и разбойники, но они сразу правильно, в вертикальной позиции. Они завопили, как будто кто-то заживо сдирал с них кожу, из-за того, что верёвка сдавила им запястья, и ладони почернели, а жилы натянулись как струны. Иисус молчал. А толпа не утихла, но начала снова жутко кричать.
Теперь на вершине Голгофы есть свой трофей вместе со своим почётным караулом. На более высоком месте стоит крест Иисуса, а ниже – два другие. Полсотни солдат с оружием при ноге стоят вокруг вершины. В этом кругу пятеро вооружённых играют в кости за одежду Казнённого. Справа от креста Иисуса выпрямившись стоит Лонгин. Он выглядит как почётный гвардеец Мученика Царя. Другие пол центурии отдыхают, готовые к срочным распоряжениям. Солдаты равнодушны ко всему, только изредка кто-нибудь бросит взгляд на распятых. Лонгин же внимательно следит за всем происходящим и мысленно осуждает. Он сравнивает распятых, весь облик Иисуса и зрителей. Чтобы лучше видеть, он рукой заслоняет глаза от солнца. По сути своей солнце сегодня какое-то странное: оно приобретает всё более красный цвет, будто жаркая луна. Затем эту луну гасит какая-то чёрная туча, которая быстро движется по небу, пока не скрывается за горами… Тогда открывается настолько палящее солнце, что на него невозможно смотреть.
Озираясь, Лонгин увидел Марию, стоящую у основания вершины со скорбным лицом обращённым к Сыну. Он позвал одного из солдат, сказав ему:
- Если Мать вместе с сыном хочет подойти к кресту, приведи их сюда. 
Мария с Иоанном, принятым за «сына», приходит под крест сквозь кордон солдат, но встаёт немного сбоку, чтобы видеть Сына и быть видной Иисусу. Толпа осыпает Её оскорблениями, Она не реагирует на это, но болезненной улыбкой пытается подбодрить Сына. Но всей силой воли Ей не удаётся сдержать слёз, набегающих на глаза.
Толпа, начиная от священников, фарисеев, саддукеев, иродиан и им подобных, устроила себе прогулку, прохаживаясь по верхней части горы в ту и в другую сторону. Проходя по крестом, они швыряют ругательства в адрес Умирающего. Всю подлость, жестокость, ненависть и безумие, на какое только способен человек, проявили эти адские языки. Наиболее усердны были служители храма и фарисеи.  Наконец, кто-то воскликнул, повернувшись в сторону женщин: 
- А где Лазарь?
Те, испугавшись, отбежали к пастухам. Только Магдалина смело закричала:
- Идите, идите к нашему дворцу, там вас ждёт римское войско и пятьсот вооружённых людей, которые заколют вас как старых козлов в пищу для рабов!..
- Бесстыжая, как ты разговариваешь со священниками?
- Проклятые святотатцы, держитесь! Вижу у вас за спинами языки адского пламени.
Магдалина сказала это таким уверенным тоном, что испуганные они оглянулись, но вместо пламени почувствовали на своих спинах острия римских копий, потому что Лонгин отдал приказ, и до сих  отдыхавшее войско бросилось колоть всех, кто попался под руку. Люди с воплями разбегались, а центурия встала и заслонила доступ на верхушку горы. Иудеи ругались, но Рим был сильнее. Тогда Магдалина укрылась среди женщин.
Разбойник слева продолжал бросать оскорбления и выкрикивал: 
 - Спаси Себя и нас, если хочешь, чтобы Тебе поверили! Бога нет, есть только я! Да здравствую «я», это и есть царь и бог!
Неподалёку от второго стояла Мария, он посмотрел на Неё и воскликнул:
- Заткнись! Ты не боишься Бога, хоть уже наказан? Зачем оскорбляешь Его? Он ничего плохого не сделал, а страдает больше нас…
Иисус продолжал молчать… После стольких мук, весь обвисший Он ищет себе какого-то облегчения; Он старается дать облегчение ногам, перенося тяжесть на руки. Он это делает наверно для того, чтобы усмирить дрожь в мышцах, появляющуюся от судороги ног. Но та же самая дрожь охватывает слишком напряжённые руки. Кровь, вытекающая через раны от гвоздей, уже не доходит до пальцев, и руки деревенеют. Особенно на левой руке пальцы уже мертвы и согнуты к ладони.
Пальцы ног тоже крючатся. Особенно большие пальцы, у которых нерв меньше пострадал, поднимаются, опускаются, отодвигаются от остальных. Пытаясь облегчить руки и ноги, туловище инстинктивно вздымается, но это лишь добавляет страданий. Поскольку это Тело было идеально по форме – широкий мощный торс – то теперь, распятое на кресте оно стало ещё шире, возможно, ещё из-за отёка лёгких. Хотя весь живот помогает почти парализованной диафрагме, дышать становится всё трудней. Каждую минуту кровь прибывает в лёгкие и растёт удушье, что видно по синеющим воспалённым губам и по набухшим венам на шее; уже и щеки, и уши, лоб приобретают красно-фиолетовый цвет. Бескровный нос заострился, под глазами круги. Много крови пролито от тернового венца.
Под дугой рёбер с левого боку видно, как бурно и неритмично бьётся сердце; диафрагма вздрагивает, максимально натягивая кожу, насколько она ещё может натягиваться на этом несчастном израненном умирающем Теле. Весь облик уже выглядит примерно так, как мы его видим на снимках Туринской Плащаницы: с носом искривлённым и опухшим с одной стороны, с почти закрытым из-за отёка правого глаза. Губы приоткрыты, на верхней губе запекшаяся рана.
Должно быть, Иисуса мучает страшная жажда из-за воспаления, потери крови и жары. Машинальным движением Он сглатывает капли Своего пота и слёз, и даже языком собирает кровь, стекающую со лба на усы… Терновый венец мешает Ему опереть голову о крест, когда Он хочет облегчить ноги и повиснуть на руках. Предплечья полностью выгибаются вперёд, а бёдра не достают до поверхности креста из-за бессилия, и так всё тело провисает вперёд.
Выгнанные с вершины, иудеи не перестают издеваться над Иисусом, в чём им помогает один из распятых разбойников. Другой же, всё чаще поглядывая на Марию, плачет и удерживает другого. Затем он говорит:
- Молчи! Помни, что тебя родила женщина. И подумай, сколько наши плакали из-за своих сыновей. У них были слёзы стыда… ведь мы были преступниками. Наших матерей уже нет. Если бы я мог, я попросил бы прощения… Но возможно ли это? Она была святая… Боль, что я ей доставил, убила её… Я грешник. Кто меня простит? Мать, ради твоего умирающего Сына, помолись за меня!
Мгновение Мария смотрела на него ласковым взглядом.
Дисмас  плачет всё горше, что вызывает волну новых конвульсий. В это мгновение первый раз Спаситель подаёт голос:
- Отче, прости им, ибо не ведают, что творят.
Услышав эти слова, Дисмас отваживается обратиться к Христу:
- Господи, вспомни обо мне, когда будешь в царстве Твоём… Я заслужил моё страдание, дай мне мир и милосердие по ту сторону жизни. Я слышал однажды, как Ты говорил,  но тогда не принял Твоих слов. Я сейчас каюсь в моих грехах, о Сын Всевышнего.  Я верю в тебя, в Твою силу, в Твоё милосердие. Христе, прости меня во имя Твоей Матери и Твоего Всевышнего Отца!
Иисус обернулся к нему, взглянул с милосердием и сказал с улыбкой, всё ещё прекрасной на исстрадавшихся губах:
- Говорю тебе, сегодня будешь со Мной в раю!
Полный радости Дисмас, не помня других молитв, повторял только:
- Иисус Назорей, Царь иудейский, помилуй меня. Иисус Назорей, Царь иудейский, я уповаю на Тебя. Иисус Назорей, Царь иудейский, в верю, что Ты – Бог!
Небо становится всё темнее. Собираются всё более густые оловянно-зеленоватые тучи, заслоняя друг друга в зависимости от порывов ветра, который пробегает по небу, падает вниз и снова возносится. Но воздух ещё более напряжён, когда ветер стихает, чем когда он свистит резко и порывисто. Резкий свет становится каким-то зеленоватым, а лица приобретают какие-то странные очертания. Солдаты в потемневших от этого света шлемах выглядят как мертвые истуканы. Евреи, преимущественно темноволосые, теперь похожи на утопленников с землистыми лицами. 
Иисус мертвецки бледен. Голова Его спадает на грудь. Он полностью обессилен. Он весь дрожит, несмотря на сжигающую горячку. В этой слабости из глубины сердца Он шепчет: «Мама! Мама!» Его шёпот тих как дыхание, которое не удержать. А Мария каждый раз вытягивает к нему руки, как бы пытаясь поддержать Его.
Многих людей беспокоят перемены в атмосфере. Даже солдаты обращают внимание на небо и на что-то тёмное в форме стожка, напоминающее морскую трубу. Он поднимается, поднимается, и кажется, рождает всё более тёмные тучи, словно вулкан, изрыгающий дым и лаву.
В этом меркнущем, нагоняющим страх, свете Иисус дал Марии Иоанна, а Иоанну – Марию. Он наклонил голову, поскольку Мать стояла к кресту ближе, и сказал:
- Женщина, это Твой Сын! Сын, вот твоя Мать!
После этих слов Сына Мать ещё больше потрясена. В своём завещании Он отдал Ей только человека! Он из любви к Человеку лишил Её Бого-Человека, родившегося от Неё! Бедная Мать старается явно не плакать, но не может удержать слёз… Слёзы текут, хоть губами Она силится улыбнуться Иисусу, чтобы поддержать Его. 
Мука всё возрастает, а света всё меньше. В этом свете как из морской глубины из-за иудеев выныривают Никодим и Иосиф.
- Расступитесь! – кричат они.
- Нельзя! Чего надо? – спрашивают солдаты.
- Пройти, потому что мы – друзья Христа.
Священники поворачиваются к ним с возмущением:
- Кто тут смеет заявлять, что он – друг бунтовщика?
Иосиф отважно отвечает:
- Как благородный член Большого Совета, Иосиф из Арифамеи Старший, а со мной Никодим, иудейский начальник.
- Кто встаёт на сторону бунтовщика, тот сам бунтовщик. 
- А кто  с убийцами, тот сам убийца, Елиазар. Я жил праведно, а теперь стар и близок к смерти, поэтому не хочу стать неправедным сейчас, когда приближается небо, а с ним и Вечный Судья.
- Ты что, Никодим? Не могу поверить!
- Потому что Израиль так низко упал, что не может узнать Бога. 
- Мне всё это отвратительно!
- Отодвиньтесь и дайте пройти! Я хочу только этого.
- Чтобы оскверниться ещё больше?
- Если я возле тебя не осквернился, то меня уже ничто не осквернит. Солдат, вот мой пропуск, - подал он восковую табличку римлянину.
Десятник посмотрел и сказал:
- Пропустить обоих.
Иосиф и Никодим приблизились к пастухам. Не знаю, увидел ли их Иисус в такой темноте, да ещё с замутнённым агонией зрением. Но они плакали, не обращая внимания на людей, хотя евреи оскорбляли их.
Страдания Иисуса всё возрастали. На теле проявились первые признаки агонии, и каждый выкрик толпы их увеличивал. Отмирание жил и нервов, начавшись от конечностей, теперь  достигло туловища, всё более затрудняя дыхание, ослабляя движения диафрагмы, заставляя замирать сердце. Лицо Иисуса то краснело, то покрывалось зелёной бледностью умирающего от потери крови. Губы шевелились с огромным трудом из-за того, что мышцы головы и шеи обессилели от многократных попыток приподнять всё тело, опирающееся на перекладину креста, и теперь судорога сводила челюсти. Горло, набухшее от сдавленных шейных сосудов, наверняка болело,  опухоль перешла на язык, который стал непослушен и малоподвижен. Позвоночник всякий раз всё больше прогибался вперёд, потому что все члены тела становились тяжелее за счёт омертвевших.
В нарастающем мраке видеть это можно лишь стоя прямо под крестом.
В какой-то момент Иисус весь отклоняется  вперёд как умерший и перестаёт дышать. Голова Его неподвижно свисает, всё Его тело сгибается и создаёт угол с руками наверху.
-Умер! – крикнула Мария.
Этот трагичный крик растворился в тёмном воздухе. Иисус действительно выглядел как мёртвый. Но Иудеи тут же бросили камни и, похоже, попали в голову, ибо целились вверх. Иисус застонал и начал с трудом дышать. Голова Его двинулась вправо, ища положения, в котором бы меньше мучилась, но не нашла. С огромным усилием, опираясь ещё раз на измученные ноги, единственно усилием Своей воли, лишь им одним, Иисус выпрямился,  как будто был здоров. Он поднял лицо, глядя открытыми, несмотря на опухоль, глазами на стоящих у Его ног, на далёкий город, в тёмное небо, на котором погас последний просвет. И в это небо – закрытое, мёртвое, мрачное, похожее на громадную тёмную плиту – Иисус возопил громким голосом, силой воли побеждая препятствия окаменелых скул, набухшего языка и распухшего горла:
- Элои, Элои, лема саватхани! – Боже Мой, Боже Мой, почему Ты оставил Меня?
Он должен был чувствовать Себя совершенно оставленным Небом, если огласил таким голосом, что Отец оставил Его.
Опять накатились волны отчаянья и боли, которые так измучили Его в Гефсимании. Набежали волны грехов всего мира, чтобы утопить невинного страдальца и погрузить его в горечь. Несмотря ни на что вернулось чувство, распинающее сильнее самого распятия, чувство, которое больнее любой пытки – что Бог Его оставил, и что молитва до Него уже не доходит… Это была последняя скорбь, которая приблизила смерть, так как выдавила последние капли крови, порвав последние волокна в сердце, ибо завершила то, что начало первое переживание оставленности, - смерть. Это то, из-за чего прежде всего умер мой Иисус. О Боже, как же Ты испытал Его ради нас!
Темнота всё сгущалась. Иерусалима уже не видно. Даже склоны Голгофы как будто исчезли. Видна лишь вершина, как будто тьма выпятила её, чтобы она могла принять единственный, оставшийся на подсвечнике огонь – Божью Добычу, чтобы видели её все – и любовь и ненависть.
И послышался жалобный голос Иисуса: «Жажду!»
По сути ветер, который дул, мог высушить даже здорового. Долгий порывистый ветер, полный пыли, холодный, пугающий. Какое же мучение он своим веянием доставил лёгким и ноздрям Иисуса… Всем Его измученным и израненным членам. Но всё так сошлось, чтобы терзать Божественного Мученика. Один из солдат подошёл к сосуду, в котором помощники палача смешали желчь и уксус, чтобы своей горечью способствовала выделению слюны у казнимых. Он взял губку, смоченную в жидкости, вдел ее на приготовленную для этого твёрдую хворостину и подал Умирающему. Иисус жадно повернулся к этой губке, как изголодавшийся младенец к материнской груди, но почувствовал горький напиток и неохотно отвернул голову. Наверно Он просил свои пересохшие губы потерпеть.
Теперь вся тяжесть тела оперлась на ноги, выгибая фигуру вперёд; раны растянулись, доставляя ужасную боль. Я не вижу больше никакого движения, которое в этом страдании могло бы помочь. Всё тело от бёдер и ниже отделяется от древа креста и так застывает. Голова так тяжело свисает, что шея кажется сломанной в трёх местах. Дыхание становится всё медленней, но не прерывается, хоть и хрипит. Время от времени тяжёлый кашель оставляет на губах розоватую пену. Всё большими становятся промежутки между вздохами. Мышцы живота не двигаются, только грудная клетка ещё делает тяжёлые, измученные движения. Всё явственней становится паралич лёгких.
Слышен слабеющий зов: «Мама!»
И несчастная мать отвечает:
- Да, Моё сокровище, я здесь!
- Иисус шепчет:
- Мама, Ты где? Я уже не вижу Тебя! Ты что, оставила Меня?..
Это не слова, а только шёпот, слышимый скорее сердцем, чем ухом…
Мария говорит:
- Нет, нет, Сынок! Я Тебя не оставлю. Дорогой Мой, Ты слышишь? Мама здесь, Она здесь, только мучается, что не может быть вместе с Тобой!..
Это так горько, что Иоанн громко плачет. Иисус должен слышать это, но Он не реагирует. Думаю, смерть так близка, что Он говорит в полубреду, не понимая что… Не видя усилий Матери и любви возлюбленного ученика…
Лонгин, который до этого стоял в небрежной позе, сложив руки и переминаясь с ноги на ногу, теперь встал навытяжку, положив левую руку на меч, а правую опустив вниз, будто находился на ступенях императорского дворца. Он неподвижен, но по лицу видно, как трудно ему владеть собой и побороть переживание, только в глазах блестят слёзы. Другие солдаты, до сих пор игравшие в кости, тоже повставали, надели шлемы и стоят в молчании.
Молчание… И затем в абсолютном мраке отчётливо прозвучало:
- Свершилось!
И потом всё больше хрипов, всё реже вдохи…
Молчание… и вдруг полный нежности и горячей молитвы возглас:
- Отче, в руки твои предаю дух Мой!
Снова молчание. Хрипы почти исчезают, только лёгкое веяние выходит из рта и гортани. Наконец последний спазм Иисуса. Страшная конвульсивная судорога, которая будто хотела сорвать с креста тело, висящее на трёх гвоздях. Она пробегает по Нему трижды – от стоп до головы – по всем измученным нервам. Трижды неестественно вздымается живот, а затем он опадает совсем. при этом туловище перекручивается так сильно, что кожа  на нём углубляется в напрягшиеся кости, снова приводя к разрыванию ран от бичевания. Потом Иисус резко ударяет головой – раз, второй, третий, - в дерево креста. В конвульсиях напрягаются все мышцы лица, сворачивая рот вправо. Он Широко открывает веки и двигает глазами. Всё тело напружинивается в дрожащую дугу (картина эта ужасающая!), а потом вырывается мощный крик, неожиданный для этого изувеченного тела. Тот мощный крик, о котором сказано в Евангелии, пронзает воздух. Это первый слог слова «Мама»…
И больше ничего.