Глава 2. Первые шаги. Начало аэродромной жизни

     Глава 2. Первые шаги. Начало аэродромной жизни

 Получив дополнительную умственную нагрузку, и, разорвав себя между школой и аэроклубом, я не  заметил, как пролетели три учебных четверти девятого класса. Каникулы были забиты занятиями в аэроклубе с утра до вечера, с перерывом на обед. Обедали прямо в классах, в общий котел складывали мамкины припасы, болтали, смеялись. Мы, по-прежнему, оставались детьми. О будущих летних сборах на аэродроме говорили мало – что толку обсуждать неизвестность? Крохи сведений об аэродромной жизни иногда просачивались извне – в аэроклуб зарулил  в первом своем курсантском отпуске прошлогодний выпускник аэроклуба, отучившийся половину первого курса в Бэбске (так в обиходе называли Борисоглебское ВВАУЛ). Инструктора попросили его выступить перед нами. Но его рассказ мне откровенно не понравился. Еще не приступив к полетам в училище, и, явно красуясь перед нами, он наговорил нам всяких пугалок и презрительно обозвал нашу будущую матчасть Як-52 «напильником»! Мол, смотрите, салабоны, какой перед вами крутой пилотатор!
В марте подошел апогей наших теоретических истязаний. Началась зачетная сессия на допуск к полетам. Ну и в школе наступила невеселая пора - подготовка к годовым контрольным и экзаменам. Интенсивность работы мозгами резко возросла. Косые взгляды родителей стали еще косее: «Успеваешь?!». На задворках сознания появились крамольные мысли радикальным способом упростить себе жизнь. Но каждый начинающийся новый день был, почему-то, без вчерашнего негатива. И еще плюс упрямство юношеского максимализма. Наш организм начал адаптироваться под будущую авиаторскую жизнь.
 Аэродинамика мне понравилась с первых занятий. Физика - венец всех наук, сомнений нет. Изучал с полным погружением в детализацию всех процессов, по крайней мере, на ту глубину, которую мог мне дать Тертычный. Благодаря чему в будущем приобрел реноме устойчивого аэродинамика, и на полковых контролях готовности к полетам, где иногда присутствовали залетные гости с большими звездами, практически всегда брал на себя все аэродинамические вопросы. В аэроклубе я получил свой первый в жизни экзаменационный «автомат». Именно по аэродинамике. Остальные экзамены и зачеты легко перещелкал на «отлично». Учиться летному делу мне понравилось.
Первый выезд на аэродром состоялся на весенних каникулах. Начиналась наземная подготовка перед парашютными прыжками. В автопарке аэроклуба был тентированный «Урал», который по маршруту следования за город на аэродром в установленных местах принимал на борт аэродромный люд. Первое наше появление на аэродроме ознаменовалось интенсивными хозяйственными работами. После зимы их накопилось невпроворот. Совместно с парашютистами вылизали приаэродромную территорию от прошлогодних «подснежников», почистили-покрасили парашютный городок, развесили парашютные подвесные системы, смазали блоки и тросы парашютной вышки. На стоянку самолетов нас пока не пускали.
Владимир Кузьмич – начальник парашютного звена, три дня нас учил сборке парашютов, в том числе и спасательного парашюта летчика «С-4у», с которым предстояло летать. Параллельно болтались в подвесных системах на парашютном городке, отрабатывали развороты, действия при схождении, открытие запасок в разных жизненных ситуациях, а также отделение от самолета и приземление. Прыгнули с парашютной вышки.
Несколько слов об этом «замечательном аттракционе».
Двенадцатиметровая парашютная вышка имела запараллеленную  тросовую схему с двумя каретками, на которые цепляли подвесные парашютные системы. Каретки были соединены между собой тросом через систему блоков таким образом, что при спуске прыгуна вниз, вверх поднималась вторая каретка, и при наличии бокового ветра при встрече нещадно хлестала подвесной системой спускающееся тело. А через секунду спускающееся тело билось ногами  об грунт и по инерции летело носом вперед. Но самое страшное заключалось в процессе отделения от вышки. Сначала летишь три метра вниз (а земля – вот она, рядом), потом резко зависаешь на подвесной системе и по инерции бьешься позвоночником о металлическую сваю. С вышки прыгать оказалось намного страшнее, чем с самолета.
С сумерками занятия прекращались, и нас увозили в город. И, как обычно, с учетом дороги, домой я попадал далеко после девяти вечера. Те еще каникулы были…
Прыжки для нас запланировали на середину апреля с учетом погоды, ожидания подсыхания земли и появления травы. До этого момента приказали готовиться морально. Ну, и чуть-чуть в школе поучиться.
В результате отсева или, как в авиации принято говорить, «естественной убыли», на этом этапе из пятидесяти нас осталось девятнадцать человек. Самых стойких и идейных. Также осталась в строю наш луч света в темном царстве –  девятиклассница Ленка Ковальская – «спортсменка, комсомолка и просто красавица», чудесным образом  и каким-то макаром затесавшаяся в наши экспериментальные ряды, которые, напомню, готовили для поступления в военные летные училища.
Наконец-то мы дождались прыжков. На дворе 13 апреля 1986 года, воскресенье. А в понедельник у меня день рождения – я перешагиваю шестнадцатую ступеньку своей жизни.
Прыжки – это первый практический шаг к летной работе. Без парашютной подготовки к полетам не допустят. Также военного летчика обязывают на протяжении всей своей летной работы прыгать «обязаловку» - не менее двух прыжков в год. Кроме того, летный состав военной авиации два раза в год подвергается учебным катапультированиям на специальном тренажере, с ослабленным пиропатроном на восемь или двенадцать единиц перегрузки. Если тебя полковой начпрыг не любит, то обязательно подсунет пиропатрон на двенадцать единиц. Поэтому, крайне опасно с начпрыгами не дружить.
Это было небольшое отступление.
 Мои дворовые друзья по случаю моего первого прыжка обещали приехать на аэродром. Кстати, у нас был общий мопед «Карпаты», купили его вскладчину за сорок рублей. Предпрыжковый режим – это ночевка на аэродроме. Тем более что традиционно прыжки всегда начинаются с рассвета. Разместили нас в вагончике – бытовке на двухъярусных койках без малейшего признака на постельное белье. А ночь, вопреки прогнозу, была дождливая и ветреная. Сразу стало понятно, что на завтра прыжкам отбой. Из-за обложного дождя было холодно. Штатные аэроклубовские спортсмены-парашютисты, которые также перед завтрашними прыжками ночевали на аэродроме, принесли нам одеяла, чайник и гитару. По-семейному посидели с нами, рассказывая свои, наверно, для определенного круга интересные истории, заодно и постращали маленько, попугали. Но в конце снисходительно успокоили, мол, все будет норм! Так сказать, провели своеобразный обряд предпрыжкового посвящения.
Ночка выдалась, конечно, веселой. Не спал никто, зная, что завтра прыгать не будем. Орал мафон, травили анекдоты, терзали гитару и просто ржали. Кто-то, по-моему, притащил спиртное. В таком количестве и без родителей пацаны собрались впервые в жизни. Впечатления от начала аэродромной жизни были даже очень ничего!
Прыжки перенесли на следующее воскресенье – на 20 апреля. Но и они не состоялись из-за трагедии: на наших глазах произошла первая в нашей жизни авиационная катастрофа. Авиационная катастрофа – это летное происшествие с гибелью людей.
Накануне в субботу 19 апреля были полеты. Летали спортсмены, готовились к чемпионату СССР по самолетному спорту. Была среди них очень перспективная двадцатипятилетняя Татьяна Кузнецова и, не смотря на свой возраст, уже несколько лет входившая в состав сборной СССР. Мы с восторгом наблюдаем, как она на фигурах высшего пилотажа отточено управляет самолетом. Тут же наши инструктора все это действо подробно комментируют. Вдруг ни с того ни с сего она с углом пикирования, близким к шестидесяти градусам, и с высоты, примерно, метров шестьсот, пикирует к земле. Руководитель полетов орет в микрофон: «Прыгай!!! Таня, прыгай!!!», но бесполезно. Потом говорили, что она пару раз нажимала тангенту бортовой радиостанции (это слышно в эфире), но молчала, тангенту отпускала.
Вошла в землю северо-восточнее аэродрома недалеко за лесопосадкой. Мы туда побежали, но нас перехватили инструктора на аэродромной буханке-санитарке, и пинками отправили назад. Нас в тот же вечер отвезли обратно в город. Не смотря на приближающуюся ночь. Не дали даже переночевать. Было не до нас.
Три недели работала следственная комиссия главка ДОСААФ, которая зашла в тупик, и не смогла сделать ни каких объективных выводов для определения причины. Матчасть исправна, Татьяна была в рабочей позе до момента столкновения, и, однозначно, управляла самолетом: поршневой самолет по прямой сам лететь не может, его разворачивает - действует обратная реакция на вращение винта, плюс гироскопический момент. Такой самолет надо постоянно рулями удерживать на траектории. И он управляемо шел к земле, как по струнке.
Однако после скандала, устроенного Тютюннику ее родственниками, стало что-то проясняться. Руководству аэроклуба были предъявлены претензии, мол, как вы могли ее в таком состоянии допустить к полетам? А в каком, позвольте спросить? Жалоб не предъявляла, давление, пульс, температура - в норме, летать была целенаправленна. И выяснилось, что накануне полетов у нее был конфликт с мужем. Видимо, исчерпать его решила по-своему. Это и явилось окончательным заключением следственной комиссии, навечно вписанной в анналы скорбной статистики авиационных происшествий.
Обломки Яка сложили в фанерный транспортировочный контейнер, в которых самолеты в разобранном состоянии приходят с завода, и поместили на территории вещевого склада. Вместе с окровавленными лямками привязной системы. Удар при столкновении с землей был такой силы, что стрелки приборов впрессовались в циферблаты телом Татьяны. На складе уже стоял такой же контейнер с обломками Як-50 – останками катастрофы 1976 года. Не буду скрывать, мы туда неоднократно забирались, хоть и было жутко. Наше состояние описывать бесполезно. И инструктора опять предложили колеблющимся принять взвешенное решение. Мол, мы все поймем…
 Я матери об этом даже не стал говорить. Я это не рассказал также и своим друзьям, опасаясь утечки информации. Кстати, из-за трагических событий не ушел никто. Даже наша Ленка не дрогнула. Ну, а на нас свалилось понимание тго, что мы уже слишком широко шагнули во взрослую жизнь со всеми ее негативами и трагедиями, махом проскочив сразу несколько ступенек. А наше детство полностью, бесповоротно и навсегда ушло вместе с Татьяной.
Прыгнули мы через три недели, уже в мае. Первый в моей жизни прыжок оказался не совсем удачным.  Я, как самый тяжелый, прыгал первым, и целую минуту, во время разворота Ан-2 на боевой курс, стоял перед проемом открытой двери. Страха не ощущал, но адреналин хлестал ведрами. Болтаясь на стропах, работал, как учили. А вот приземление нормальным не получилось. Перед касанием, как положено, свел вместе ноги, но приземлился с опережением на правую ногу на холмик, который нарыл суслик, или какой-то другой полевой зверюга. В галеностопе что-то хрустнуло. С трудом с парашютом доковылял до старта. К доктору не пошел. Инструктора сразу дали понять, что любой визит к доктору может быть прецедентом к направлению на внеочередную медкомиссию. Даже если ты банально простыл - заботливо вылечат, ну а потом, «будьте добры проследовать на электрокардиограмму».
Хромал на правую ногу два месяца, нога была опухшей и синей до самого колена. Кроссовок носил без шнурка с надрезанным задником. Первую неделю к ночи подскакивала температура. Перемещался на велосипеде, педали с трудом, но крутил. Или дружбаны возили на мопеде - самому ездить не доверяли. В школе до смерти достали подколками, мол, парашют все-таки надо открывать. Мне кажется, что я тогда надорвал связки. Или была трещина. К медикам, вопреки здравому смыслу, так и не обратился. После этого я сам на своей шкуре осознал, что самый страшный прыжок – это второй.



Продолжение:
http://proza.ru/2022/02/10/1303