Холод очерк

В нашу часть пришёл наряд на получение из Читы, с авторемонтного завода, автокрана, после капитального ремонта. Я в ту пору, служил начальником автомобильной службы. Меня вызвал зам командира по вооружению, в подчинении которого была моя автослужба, вручил наряд, командировочное и сказал, что с завода сообщили-«Машина готова к перегону и уже ждёт на заводе, на площадке ожидания».
   Получив все документы, командировочные, взяв с собой небольшой запас тёплых вещей и еду, я, совместно с водителем крана, Вовкой Владимировым, ранним утром следующего дня, вылетел в Читу. Наша часть стояла на границе с Монголией, в бурятском посёлке Джида. Часть была очень необычная. Секретная. По тем временам вообще всё в Забайкалье было секретное, но мы, стараниями наших командиров, вкупе с особистами, были самыми секретными из всех секретных. По крайней мере, на каждом совещании офицеров, об этом непременно напоминали и, чтобы обезопасить нежную командирскую попку, постоянно давали нам под роспись всякую секретную бумажную ерунду, где под страхом уголовного закона нам запрещалось буквально всё! Вся наша жизнь была строго регламентирована и секретность была во всем. Нужна она была или нет, но на всякий случай запрещали и секретили всё без разбора. Командиром у нас был бывший замполит, который будучи страшным трусом и формалистом, количество журналов, в которых мы должны были расписываться ежедневно за его находчивые придумки, доводил до полнейшего абсурда. Это он, таким образом, думал защититься от прокурора, если в части случилось бы какое-то ЧП, а он обложился бумажками, как бронеплитами!  Бумаги были разные, но все, почему-то, обязательно были засекречены. Мы никто в эти детали не вдавались и просто тянули лямку, не выражая, как недовольства, так и восторга. Ну, положено так, значит, будем исполнять! А секреты в этих бумажках были разные- от запрета привлекать на работу в воинскую часть местных жителей, до доведения приказов Командующего, об обязательном контроле за местными прапорщиками, которые всё время норовили в рабочее время взять машину и на ней умотать в соседнюю «тайгу» бить шишку-кедровый орех, значит! А во времена, когда созревала забайкальская облепиха, ездить в рабочее время, для добывания этой ягоды и потом путём сложных, порой совершенно непонятных операций по созданию из неё облепихового масла, дальше делать на его продаже, свой маленький бизнес. В чём была секретность информации, было совершенно непонятно. Это всё знал весь гарнизон Джиды. А в гарнизоне стояли и лётчики, и беспилотчики, и ракетчики и даже ещё какие-то части, о которых мало кто знал. Их у нас называли почему-то глухонемыми. Кстати последние, по уровню секретности, нас переплюнули раз в сто. Им и их семьям, запрещали под страхом трибунала, общение с любыми лицами не их воинской части по вопросам, касающимся их службы.
    И этими народными промыслами, помимо массового уничтожения технического спирта, занимался весь гарнизон!
     Итак ,вылетели мы на военном борту, как у нас его звали-на почтовике. На старом Ан-26. Полет проходил на сравнительно небольшой высоте и поэтому саму процедуру взлёта и посадки описывать не имеет смысла, скажу только, что дело было зимой и вылетая из Джиды в 4 утра, за бортом на аэродроме, термометр показывал  -47 по Цельсию, а после того, как мы забрались на высоту 4-5 километров(хотя нам про высоту никто не объявлял), в кузове транспортного «АНа», сильно не потеплело. Разве, что не было прямого холодного ветра, хотя во все щели дуло противное его подобие, с запахом отработанного керосина и самолётной изоляции. Самолёт, по пути следования должен был посетить ещё один аэродром, забрать там почту и передачи в Читу, а уже потом устремиться к конечной цели-Чите.
   Монотонный вой винтов, за бортом самолёта, не вызывал вообще никаких ассоциаций или эмоций, кроме бесконечной тоски от расстилавшихся под ним полей, лесов и замороженных наглухо рек. Хотелось спать, но этому внутреннему желанию, постоянно мешали воздушные ямы, в которые то и дело нырял старый почтовик,  приводя в уныние их количеством. Которые вызывали стойкое желание, показать наконец-то экипажу, что я съел сегодня на завтрак. Моё плохое настроение, омрачало ещё и то, что в Чите, после получения крана из ремонта, до обеда, может быть часов до трёх, по полудни, надо было ждать ещё офицера из штаба Округа, который должен был передать опечатанный портфель с документами по нашим секретным изделиям(Кстати о том, что я вёз эти секретные документы прекрасно знали и командир, и особист и все кому надо, кроме…меня!). И что самое интересное, документы эти, как меня в шутку(!) предупредил зам по вооружению, были секретными. Но сказал он это так, с таким видом, что я мог бы поверить скорее в то, что я повезу какие-нибудь детские книжки, на утренник, а не секретные бумаги. Это было сказано мне  таким ядовито-ироничным тоном, что я естественно ему не поверил: подумал, что майор, на старости лет, просто смеётся надо мной. Как он сказал, что для него главное, чтобы была не нарушена печать на портфеле. Причём я не имел никакого допуска на их перевозку! Оружие для охраны этой секретной ценности, мне тоже никто не выдавал и не собирался!  Вот и вся эта трижды хвалёная секретность! Но привезти, я их был должен! Расстраивали меня не эти документы и не то, что они секретные. Портило настроение то, что приняв машину ,мы могли бы уже ехать и до трёх дня не ждать штабного. За это время, по-светлому, мы могли бы проехать, как минимум треть пути! А так, придётся ждать этого офицера и только потом, чапать через весь город по всем этим ужасным дорогам, на выход, в сторону Улан-Уде. А уже будет темно! Ночевать в Чите очень не хотелось, да и было негде.
  Но ничего не поделаешь, приходится исполнять приказы, даже если они и не имеют никакого смысла. В этом плане в армии такого «добра» полно. Кучи приказов, которые не надо бы вообще никому исполнять. Но обязан исполнить и доложить. Например, когда приходит какое-нибудь дикое приказание, типа отловить всех мышей на пункте связи и доложить телеграммой в Штаб Округа. Ну не идиотизм? И таких, множество. Полагаю, что и документы, которые мне предстояло перевезти, были из такого же разряда. Сдуру засекретили, а потом рассекречивать не захотели, поленились, но по уставу положено перевозить, как секретные, пока гриф не снят. Вот и куражатся над командировочными, с передачей этого бумажного мусора.
   В общем всё, что должно было произойти, всё произошло. И садились мы на другом аэродроме, и по прилёту в Читу, получили кран, и стояли, как два дурака перед штабом Округа, пока этот офицер нам принесёт портфель. Всё было отработано. Наконец мы заправились на выезде из Читы в одной из воинских частей, залили полные баки солярки, поставили восемь канистр с той же соляркой, на платформу крана. Притянули их насмерть тросом, чтобы не упали на трассе. Канистры пришлось с боем выбивать в автослужбе Округа, для перевозки, чтобы был, хоть какой-то запас-резерв топлива. Благо мне был ранее выдан наряд на их получение. А тут такая возможность, ну почему бы не использовать их для дела..
     В те времена, никаких «ГазПром Нефтей», на трассе не было. Стояли какие-то полуразвалившиеся заправки, но что туда лили в качестве продаваемого топлива, одному богу было известно! Поэтому все и стремились набрать с собой на такие большие перегоны,  побольше топлива. На зимнике много не заночуешь, а если сломаешься, то всё, считай, приплыли!
   В общем тронулись. Я предварительно отзвонился в часть , что выехали. Дежурный записал время и передал приказ командира, чтобы на каждом пункте остановки, где будет телефон, докладывал о том, как едешь.     Выехали на трассу из города уже затемно. Решили ехать, пока сможем и, чтобы не останавливаться на ночлег, решили попеременно сидеть за рулём. Водитель у меня к тому времени прослужил уже год и вполне сносно водил. Я же, только приехал по замене из Афгана. Не скажу, что у меня там был большой стаж вождения, но при малейшей возможности, когда можно было ехать за рулём(что кстати там запрещалось всеми приказами!), я ездил. Причём, с грузом и на машинах  либо с прицепом, либо с полуприцепом. Конечно же я нарушал, понимая, что так нельзя, но и солдату, который живёт фактически за рулём в условиях войны, тоже надо иногда давать разгрузку. Да и приобретаемая практика и опыт, в данном случае, были бесценны.
   Итак, мы проехали первую сотню километров. По дороге у нас несколько раз отказывала печка-были плохо скручены хомуты, все время выбивал предохранитель печки и гас свет во всей машине. Потом в полной темноте нашли, что на «массу» от тряски на дороге, все время падал провод, которым включалась печка, едва касаясь края выштамповки на кабине. От этого сразу выбивались предохранители и машина ехала без света. Приходилось останавливаться и на, почти 50 градусном морозе, искать неисправность . Потом, когда все эти «косяки» были нами устранены, в машине стало тепло, никаких больше электронеисправностей не происходило. По дороге проезжали ещё несколько деревень. В одной из них умудрились даже заправиться. И ехали все время с полными баками. Вот проехали уже двести километров, потом двести пятьдсят, триста. Ночь была в самой середине. Три часа ночи показывали мои наручные часы, когда мы встретили на зимнике небольшую стаю волков. Конечно они были похожи на дворовых собак, но до ближайшего жилья было верст стопятьдесят и они тут оказаться не могли, их бы просто съели сородичи. Проехали эту стаю сравнительно быстро . Фары выхватывали из зимней трассы отдельные строения, в которых кое-где был виден огонёк света и вновь, проезжая эти редкие строения мы погружались в темноту. Темноту и жуть. Машина ровно урча мотором несла нас всё дальше от Читы и приближала к тому месту, о котором мне предстоит сейчас рассказать подробнее. Примерно километров через триста пятьдесят, может быть триста шестьдесят на одном из поворотов дороги в полнейшей темноте, вдали от населённых пунктов, мерно работавший двигатель «Урала», вдруг стал издавать сначала слегка звонящие, а потом и вполне сильно различимые стуки, а потом и вовсе замолчал. Камазовский дизель, находившийся в ремонте почти восемь месяцев, который капитально ремонтировали в Чите, не выдержал напряжения дороги и, как говорят в народе, стуканул. Да причем видимо стуканул с заклиниванием. Это уже выяснилось позже, в части, куда мы его позже притащили. В общем, мы встали.
    Причём встали так, что не видно было ничего вокруг. На изгибе дороги. Не видно было даже обочины полотна дороги. Хоть глаз коли! Первой реакцией было, вновь завести заглохший двигатель. Но ,даже ёжику понятно, что это было совершенно нереально. Вылезли на улицу. Попытка открыв капот найти причину остановки, не принесла никакого успеха. Ветер на улице не давал никакого шанса где-либо спрятаться от него. Кабина, которая ,ещё буквально пять минут назад казалась теплой и уютной, мгновенно превратилась во враждебно-безжизненный кусок железа.  Мы, не смотря на то, что оба были и в меховой одежде, непромокаемых меховых технических куртках и унтах, с валенками, стали потихонечку замерзать. Причем это всё происходило в полнейшей темноте, при завывающем ветре и холоде, градусах при минус 47, может и ниже. Чтобы не замерзнуть сразу, надо было попытаться разжечь какой-то огонь. Костёр бы нас очень выручил, но из чего его делать? Совершенно непонятно было, что нас окружает. Да на машине был комплект шанцевого оборудования, лопата, ломик, топор, но всё это было в ящиках прикрученных к платформе и они были накрепко притянуты, как и канистры с соляткой , металлическими тросами, которые нам необходимо было распутать на морозе и ветру. В кабине с нами ехала паяльная лампа, которой то и дело надо было , еще в начале следования, прогревать трубопроводы с соляркой подачи её из бензобака в двигатель. Лампа была заполнена уже почти наполовину и нам удалось её сравнительно быстро запустить. Начало пути к огню было положено, но вот спичек, для того, чтобы разжечь её-не было. То есть бензин под давлением, просто распылялся на ветру в воздух , а его ведь надо было ещё поджечь. Кое-как нашли два сравнительно длинных проводка и подсоединив их к аккумуляторы чиркнув их друг об друга, получили весьма сильную искру, которой и подожгли бензин. Но, как всё у нас делается, а всё делается через жо..у, мы, перед зажиганием лампы не подумали о спичках и пока искали их в карманах, бензин под давлением, но слава богу, что не сильной струёй, фуговал на асфальт, рядом с лампой. И в тот момент, когда мы, замкнув между собой провода, получали искру, для лампы, попутно зажгли и его на асфальте. Он, не смотря на ужасный холод и ветер, полыхнул весьма сильно. И наше счастье было, что ветер был в сторону от машины и всё пламя, стало лизать открытый асфальт, в сторону от колёс «Урала».
   Плохо ли хорошо ли, но мы с горем пополам зажгли паяльную лампу, которую, настроив на оптимальную работу, чтобы не сильно расходовать бензин, поместили в кабину, предварительно затащив туда маленький огнетушитель, так, на всякий случай.
   Бензин от лампы, на асфальте, горел недолго, минуту, полторы, но за это время, краем глаза, мы увидели, что стоим, насколько это было видно от всполохов огня, в открытом поле. Ни справа, ни слева, никаких деревьев или чего-либо подходящего под наименование топлива для костра-не было. То есть, просто поле и дорога, ночь, темнота и температура ниже 40 градусов по Цельсию. Всё! На этом перечисление всей этой жути нашего положения окончено!
   Но становилось всё более холодно, если так можно было сказать! Решили попробовать разжечь просто солярку, которая была в канистрах. Но её надо было куда-то как минимум вылить, чтобы поджечь. Ничего более разумного в голову не пришло, как снять крышку воздушного фильтра и налить туда. Налили, попробовали поджечь. Не получилось от слова, совсем. Солярка вот так, гореть не собиралась, нужны были хоть какие-то дрова. Я сказал Вовке, чтобы он пытался не погасить паяльную лампу, ведь в кромешной тьме, эта лампа была маяком, на который я должен был идти назад! А я пошёл в кромешной темноте, искать вдоль дороги, хоть что-нибудь похожее на хворост или дрова. Это уже утром, когда взошло солнце я увидел, что буквально метрах в трёхстах, на обочине валялось три старых порванных камазовских покрышки, которые можно было сжечь, а сейчас, ночью, в мороз и дикий ветер, который, казалось, залезал везде , в малейшую щёлку, и норовил заявить о себе в полную силу. Это было очень тяжело, очень тоскливо и ….страшно.
   Пройдя ориентировочно метров пятьдесят, спотыкаясь и матерясь , я решил возвратиться назад, чтобы не заплутать. Развернулся и в том месте, где предполагал увидеть слабый огонёк от паяльной лампы, я не увидел вообще ничего. И куда бы я ни крутил головой, нигде я так и не находил спасительного ориентира. У меня начиналась внутренняя паника. Я чувствовал себя маленькой щепкой в океане, где абсолютно нет берегов. Тёмная ночь и я не знаю навигации. В лицо только дикий всё замораживающий ветер и… бесконечность. Мне, признаюсь, стало очень страшно! Нет, дорогие друзья, не так, как часто пишут или показывают в кино-«очень страшно!», а ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ СТРАШНО! Это состояние было основой внутренней паники. Хотелось бежатьи орать. Орать от ужаса и жути.Орать от безысходности и чувства полнейшей обречённости. Я медленно шёл против ветра, с трудом на звук определяя, что это асфальт, а не земля и не знал что делать. От мысли, что потерял ориентацию в пространстве, меня бросало в пот. Мысли прыгали, буквально скакали в голове и ни одна не приносила, заветного успокоения.  Мне казалось, что я иду, вместо возвращения к машине, совершенно другую в сторону от неё. В эти страшные минуты, я чувствовал себя одиноким, как космонавт в открытом космосе. Хотя точно знал, что где-то здесь, рядом, Вовка мучается на ветру и пытается открутить запаску. Уходя искать, что-нибудь для костра, я ему сказал, чтобы он ни в коем случае не затушил паяльную лампу и начинал без меня, раскручивать и опускать запаску. Жечь судя по всему придётся только её. Пройдя, метров может быть десять-пятнадцать, как мне казалось, в сторону машины, я почувствовал спуск. Был ли это спуск с дороги на обочину или может быть это был изгиб дороги, не знаю, я просто встал, как вкопанный поняв, что идя сюда, ничего подобного не было. Я стал прислушиваться. И тут, сквозь ветер, услышал, едва заметный звон упавшего где-то, на асфальт ключа. Но он был настолько невнятным и едва различимым, что я стал неистово и со страхом, орать примерно в ту сторону, откуда раздавался звук. «Вооов-каа! Вовка! Отзовись!» но ветер, уносил со свистом мои слова, мне же за спину. Стоять становилось холоднее, чем двигаться, но куда идти, было непонятно. Я стал кричать, сложив руки в меховых рукавицах, в рупор. Но звук моего голоса, стал поглощаться варежками. Казалось, что кричу в вату. Сняв их, я сложил рупором теперь уже, голые руки и вновь стал кричать. Руки, мгновенно окоченели и стали бесчувственными и онемели на ветру, но я продолжал кричать в разные стороны. И тут, на мгновение мне показалось, что где-то справа от меня, что-то мигнуло. И вскоре оттуда же стал слышен разрывающийся ветром, крик.  Вдали, справа, стала видна точка огня, мигающая на ветру. Я, увидев её, уже даже улыбнулся. Мне от страха и ужаса, захотелось бежать со всех ног, в сторону спасительного маяка. Я, потихонечку, заворачивая правее, в полнейшей темноте, стал идти на крики и огонёк лампы, всё ближе подходя к нашей машине. Уже был хорошо слышен Вовкин голос, матерящийся всё время, на выпадающий из рук ключ. Как он, кряхтя и злясь от нежелания, опять лезть под машину, материт на весь свет забайкальский «Баргузин», не дающий ему никак согреться. Потом, распрямившись и найдя ключ, отвечает мне криком, чтобы я шёл, на него ориентируясь, к машине. Так, я почти дошёл до неё и тут вдруг каким-то шестым, седьмым, восьмым чувством, буквально почуял, что иду на огонёк….не один. Да, да! Мне то ли показалось, то ли почудилось, что за мной кто-то идёт. Я остановился и решил(вот наивный то!) послушать, кто может за мной идти. Повернулся на сто восемьдесят градусов, достал обледеневшими руками из под шапки ухо и стал всматриваться и вслушиваться. Шапка всё время мешала наблюдать, если можно так выразиться. Вокруг, сползая на один глаз. Ветер, тоже не оставался в долгу и всё время мешал мне, что-либо различить. В этот момент сзади меня, метрах в двадцати, вдруг вспыхнул огонь и я увидел, что буквально метрах в десяти-пятнадцати от меня стоят, слегка опустив к земле головы, три здоровенных, то ли волка, то ли собаки. Один был значительно ближе ко мне, другие, чуть позади него. Огонь, который зажёг Вовка, облив сброшенную с «Урала» запаску, был для меня, как нельзя кстати. Так вот, кого я почувствовал у себя за спиной! Вот кого отгонял всю дорогу мой ангел-хранитель! Холодок дикого ужаса пробежал по спине. Под шапкой волосы стали дыбом. Сразу стало одновременно и жарко и стал бить противный озноб. Вот это да! Это они всю дорогу к машине, получается шли за мной! И ветер был от меня, в их сторону! Почему же они на меня не кинулись… Странно! Спаси меня, господи!
   Я, пятясь спиной в сторону огня, весь дрожа от напряжения и страха, почти подошёл к машине и, не оборачиваясь, окликнул Вовку, который тут же стоял возле загоравшегося колеса. Он повернулся и с такой радостью пошёл ко мне, как будто я вернулся с того света. Все лицо его было закопчёным. Светлыми оставались только глаза и зубы.
Он крикнул что-то и ринулся в мою сторону с паяльной лампой в руках. Звери растаяли в темноте. Я тем временем очухался и уже обрёл дар речи. Спросил у него
- Ты где так вымазался, весь, как трубочист. Ужас! Что же ты тут поджигал, что весь такой красивый.
  Он, дрожа всем телом и зубами, подошёл поближе и направив дрожащей рукой паяльную лампу в сторону скрывшихся в темноте зверей, вопросительно произнёс: «А ведь они за Вами шли, по пятам. Огня испугались, суки! Был бы я с паяльной лампой, не отогнать бы их. Бросились бы!»
 Я в ответ, лишь нервно рассмеялся и спросил его опять: «Ты, где вымазался, чудо! Как трубочист!»
- Да вот, товарищ лейтенант, это была не очень удачная попытка поджигания запаски. Первый раз облил её, а солярка прямо под ноги и плеснула. Поджёг и не заметил, что валенки задело. Пока тушил и разувался, запаска занялась и порывы ветра были в сторону машины. Я давай её тушить, а она зараза начала дымить и тухнуть стала, уже с черным дымом. Но затушил. Потом оттащил её подальше и опять зажёг. Сейчас вроде бы не должно достать.
  Его руки и зубы дрожали и было совершенно непонятно ,от холода ли это или от страха. Меня тоже бил дикий озноб. Я посмотрел на его валенки. Огромные черные обгорелые дыры, были прожжены спереди, на пальцах ног. Торчали лишь шерстяные носки и обрывки валенка.
 - Как же ты будешь без валенок-то? Ноги промёрзнут! Отморозишь!
 - Ну, мне-то, по правде сказать, ещё повезло, я когда канистру переворачивал, с соляркой, плеснул и на себя, но вовремя заметил. Да вот время потратил, чтобы раздеться, хотя техничка уцелела. Сбил огонь. Старшина меня за валенки, убьёт! Ничего, буду бегать, чтобы согреться. А там, как-нибудь…Лишь бы эти , не вернулись. Бррр!
Он многозначительно кивнул головой в сторону, откуда я пришёл. Было видно, что он тоже испуган не меньше меня.
 Я посмотрел на часы, была самая середина ночи. Мы боролись с холодом уже второй час. Но по усталости и затраченным усилиям казалось, что ночь уже должна была пройти. А до утра надо было ещё дожить, чтобы не замёрзнуть и не быть съеденными этими голодными существами, которым тоже было так же холодно..
   Небо было черным и очевидно в облаках, потому, как звёзд и луны видно не было. Вообще ничего видно не было! тОлько два замерзающих туловища и костёр из запаски, на фоне стоящего, как памятник автокрана.
  Мои четвероногие попутчики видны не были, но их присутствие было очевидно. То там, то здесь слышалась возня и поскуливание. Мы с Вовкой стояли напротив уже разгоревшегося колеса и грелись, хотя согрев получался с трудом. В лицо дул ветер, пополам с гарью от покрышки, а за спиной был мороз. Вот и получалось, как в старой «восьмёрке»-морда горит, а спина стынет. Это конечно может и было смешно, но примерно через минут тридцать колесо стало тухнуть. Нет, оно ещё отдавало жар. А огонь был достаточно высок, но чувствовалось, что ещё может быть полчаса и всё это тёплое и красивое пожарище, которое для нас было спасением, превратится в кучу сгоревшей резины, металлического корта и диск, раскалённый дОбела. Может погреться бы мы и могли возле него, но соседство с дикими соседями, как-то не внушало оптимизма. Я повернулся к Вовке и сказал, чтобы он раскреплял вторую запаску. Она была укреплена там же, где и первая, которую сожгли, за кабиной, только с другой стороны. Он, негромко матерясь, полез на машину и стал греметь ключами. Опять роняя их на асфальт и проклиная холодный «Баргузин» и вообще всё вокруг. Он мне напоминал старого деда, который, кряхтя и матерясь, колет дрова, для бани. Роняет топор, поднимает его и кроет, на чем свет, окружающий мир! Наконец он сбросил талреп, со второй запаски и спросил, когда её сбрасывать. Я ему сказал, что уже можно, хотя первая и догорала, но свет и тепло от неё всё ещё были. Он со всех сил напрягся и вытолкнул тяжёлое колесо в сторону пожарища. Оно спрыгнуло с платформы и пару раз подпрыгнув, покатилось виляя, в сторону костра. В какой-то момент оно стало набирать скорость, проехав мимо него. Короче укатилось за видимый предел костра. Вооружившись монтировкой и паяльной лампой, мы вдвоём пошли в направлении качения запаски. Благо у неё на пути оказался камень, и она, уткнувшись в него, прокатилась не очень далеко, завалившись набок. Мы уже добрались до колеса. Зубы дрожали от холода и напряжения, но тем не менее, очень не хотелось замерзать. Было очень страшно. Кое-как, освещая себе дорогу назад, вдвоём допинали-дотащили запаску поближе к костру. Вокруг, прямо спиной ощущалось присутствие братьев наших меньших. В темноте, были видны горящие глаза хищников, в которых при каждом дуновении ледяного ветра, отражались всполохи пламени. Но волки, смотрящие в нашу сторону,  не приближались. Стояли поодаль и ждали, когда мы устанем и будем для них лёгкой добычей. Было жутко представлять, как в этом случае будет выглядеть наша судьба. Но пока горел огонь, пока мы могли двигаться и сопротивляться морозу и ветру, мы не сдавались. Хотя усталость и бессонница уже чувствовались и шли по пятам постоянно наваливаясь тяжёлой ношей на плечи. .
    Кое-как, дотащив тяжеленную запаску, поближе к догорающему пожарищу, мы сели на неё отдохнуть. Вовка с опаской пошёл в машину-в кабине была вода, очень хотелось пить. С опаской он туда двигался не даром, метрах в трёх-пяти от переднего колеса были замечены горящие глаза. Хищник видимо стал смелеть от того, что костёр с запаской догорал . Пламя становилось значительно ниже и свет от огня был уже не такой, как при полном горении. Волк, он был виден только один, осмелел и подошёл совсем близко. Вовка крадучись подошёл к машине, открыл дверь и залез в кабину. Порылся где-то за сиденьем и открыв дверь стал орать, что есть мочи. Я, по-правде сказать, струхнул. Думал что зверь кинулся на него, но в затухающем костре увидел, как он рысью , буквально, как конь, летит в мою сторону, держа в руках флягу и монтировку. Из меня будто воздух выпустили.
 -Вовка, вот ты дурак, а? Ты чего орёшь-то? Я уж думал, что тебя уже поужинали, а потом увидел твою лихую рысь в сторону костра, аж чуть не заплакал.-сказал я ему громко, стремясь перекричать ветер.
 Вовка подбежав ко мне очень близко, на выдохе произнёс фразу, от которой мне стало и страшно, и смешно одновременно: « Я товарищ лейтенант, взял монтажку, если что отбиваться! А воду мы не попьём! Фляга, пока мы тут боролись с зимой и резиной, успела остыть и даже лопнуть! Флягу сдам старшине, может он поймёт, что я не нарочно! Вот такой получился «забайкальский колобок». Он протянул мне армейскую алюминиевую флягу, которая точно колобок была растянута в чехле и в месте, где она по норме должна быть приплюснута, для удобства ношения её на ремне солдата, была такой же круглой, как и везде. Такой большой тяжёлый холодный колобок в чехле. Пощупав её, я обнаружил на дне , под тонким брезентом чехла, трещину, которая выпирала и чувствовалась даже на ощупь.
-Всё! Хана! Попили водички! Её даже размораживать бесполезно. Сразу вытечет. И снега нигде вокруг нет, одна пыль! Нет! Ну, что за невезуха, бл..дь, а? Думал воды напьюсь, а этот поганый Дед мороз, мать его, даже воду в камень превратил, сука!-Я бросил в сердцах ледяной колобок на землю, недалеко от готовой лечь в огонь запаски. Приземлившись рядом с колесом, он покатился и замер, будто издеваясь. Ветер звуков падения не передал, свистел ровно и монотонно.
   Время будто бы остановилось. Мы еле ползали вокруг догорающего костра. Я посмотрел на часы, было начало шестого. За все время, пока мы тут куковали, мимо нас не проехала ни одна машина. Было понятно, что нормальные, разумные люди в такую погоду не поедут никуда! Это только мы-военные опрометчиво полагаем, что нас ни шашка ,ни пуля не берет! А вот морозяка, точно на колени поставит!
   Кое-как затолкав в догорающий костёр, новую порцию резины, теперь уже не поливая её соляркой, а лишь допустив огню чуть-чуть поджарить край колеса, мы с Вовкой решили, что для нашего благополучия, будет лучше забраться в кабину и пока резина не загорится, в полную силу, погреться там от паяльной лампы. Бензина было почти половина лампы и вроде бы была ещё целая канистра, но где она была привязана не знали, она находилась среди канистр с соляркой. Для того, чтобы найти её, нужно было вылезать из кабины и искать, в полутьме. Но этого пока очень не хотелось.
  Мы разожгли лампу и, пока разгоралась вторая запаска, залезли–таки в кабину. Захлопнув дверь, сразу стало значительно теплее, хотя бы от отсутствия ветра. Есть не хотелось. Было желание только напиться и поспать. Но спать то уж точно было нельзя, спать-значит замёрзнуть. Но пока сидишь в относительном тепле, на все эти предостережения, просто не хочется обращать внимания. Мозг, попав в тепло, стал расслабляться и услужливо убаюкивал мыслями, что скоро рассвет и всё это закончится. А до рассвета было ещё долго. Зима, в Забайкалье это не самое светлое время, даже при ожидаемом рассвете, все равно погода может выкинуть такой фортель, что и не ожидаешь.
   До ожидаемого рассвета оставалось часа полтора. Ну, пусть два. Резина почти догорела и мы решили под прикрытием огня, всё-таки слазить за бензином, чтобы залить паяльную лампу и, поставив её в кабине, попробовать скоротать время до рассвета. По нашему разумению, звери при рассвете просто испугаются подойти к машинке. Главный фактор-внезапность не будет для них решающим в светлое время. Но это была очень большая ошибка. Забегая немного вперёд скажу, что они даже в светлое время, движимые голодом и холодом, способны на многое. Зря мы полагали, что как только будет светло, волки, как и оборотни, растворятся в воздухе , словно привидения. Не тут-то было! Они нас и при дневном свете, обложили вокруг и, чтобы сильно не заморачиваться, даже выставили, своего рода часовых.  Но обо всём по порядку.
  Как я уже сказал, колёса почти догорели и надо было идти за бензином, чтобы долить его в лампу и согреваться, таким образом, до рассвета. Решили вылезать из машины в обе двери, сразу на платформу, чтобы найти бензин в канистрах. Напомню, что на улице был ужасный ветер и пришлось вылезать, опять застегнувшись по-зимнему, чтобы не обморозиться. Стали вылезать и как ни странно, нашли канистру очень быстро. Она стояла крайней. Закрыли её и кое-как решили затащить в кабину. Затащили, всё получилось, но вот зажечь лампу, после того, как она остыла, было весьма и весьма проблематично. Бензин просто не хотел загораться. Руки и ноги, без движения, потихонечку стали коченеть, потеряли подвижность. Благо, что можно было их время от времени засовывать за голенища унт и там отогревать, но как же зажечь бензин? Решили по старому способу, через аккумуляторы и провода. Но не выходя на улицу, там бы мы точно не зажгли, на таком ветрище. Налили немного бензина в ванночку в лампе, накачали насосом в ней мало-мальское давление и на свой страх и риск, решили пробовать поджечь. Засунули провода в проводку(нашли более или менее близкий и  несложный контакт «плюса», «масса» же была кругом) и стали рисковать. Провода сначала искрили, потом слиплись между собой и просто расплавились, но одна из искр в момент падения упала-таки в ванночку с бензином и он воспламенился. Бензин в ванночке стал греть направляющую трубку и лампа ожила. Стала плеваться несильно и разгораться, выходя на рабочую мощность. В кабине стало потеплее, даже в некотором роде комфортнее. Окна мгновенно покрылись инеем, а потом и стали уже покрываться льдом. Стало очень влажно. Было нечем дышать. Теперь нашей задачей было не допустить затухания лампы. Потому, что свободных проводов у нас уже не было. Конечно, на крайний случай можно было бы выдрать откуда-нибудь из проводки, но курочить машину, тем более из «капиталки», не хотелось. Нам же потом её собирать-восстанавливать. Так прошёл ещё примерно час, может быть, минут сорок. У нас даже поднялось настроение, что не смотря на дикий мороз и ветер, мы были до сих пор ещё живы. Мы сидели в кабине и травили анекдоты, потихонечку засыпая. Паяльная лампа, в которой мы немного «придушили» подачу бензина, поддерживала более или менее положительную температуру в кабине и попутно нещадно сжигала весь кислород в кабине. Было страшно душно и потно, но тепло, то тепло, которое ожидалось, такое, которое было сразу после включения лампы, такого тепла уже не было. Было попросту нечем дышать. Время от времени, мы соскребали краем медной бляхи Вовкиного ремня, образовавшийся то ли лёд,то ли изморозь, чтобы хоть как-то ориентироваться в окружающей обстановке. Честно сказать, мы ждали хоть какую-то проходящую машину, чтобы передать через них в Улан-Удэ, в комендатуру сообщение о нашей поломке, для передачи в нашу часть. Чтобы прислали машину для эвакуации. Но ждать пришлось очень долго. Первая машина проехала мимо нас, не останавливаясь, примерно в восемь утра. На улице, еле-еле занимался рассвет. Видимо поэтому промчавшийся мимо нас Зил с прицепом и не остановился, очевидно, признав в нас зимнего подснежника-брошенную машину. Такие нам попадались несколько раз на пути, но были уже сильно разграблены. Фары выхватывали ещё не до конца «обглоданные» мародёрами остовы машин, с разбитыми стёклами, оторванными бортами и без колёс. Очевидно и в нашей машине он увидел лишь груду металлолома и поэтому решил не останавливаться. Так вот когда он, ехав на достаточно приличной скорости по трассе, осветил фарами дорогу, впереди себя, на ней, словно в фильме про Маугли, разлеглись несколько очень худых волков, которые ,лишь заметив встречный свет, быстренько ретировались в кювет. Окна на нашей машине потихоньку уже отогрелись и «плакали»-были слегка мутноватыми от сырости в кабине. По ним текли, слабенькие струйки конденсата, который был здесь в изобилии.   
   Зил проскочил мимо нас с такой дикой скоростью, что мы с Вовкой, даже и не успели среагировать, поскольку были уже в полузабытьи, от угара. Я, понимая, что мы начинаем угорать, сказал Вовке, чтобы он потихонечку приоткрывал окна в своей двери, а я тоже потихоньку открою у себя, сделаем сквознячок и проветрим кабину. Начали процесс опускания окон. Руки не слушались, наши меховые одежды мешали этому настолько, что пришлось расстегнуться, дабы дать хоть какой-то ход рукам. Ну, наконец, кое-как мы приоткрыли окна с одной и другой стороны. Студёный ветер мигом разбудил нас из угарного сна и отрезвив, заставил поднять окна на место. Я сказал Вовке, чтобы он не закрывал окно своей двери до конца, оставив небольшую щёлку для вентиляции. Свою же, закрыл плотно. Не из-а того, чтобы не было сквозняка, а потому, что ветер был с моей стороны и всё тепло, которое нам давала лампа, улетало бы в степь, для её подогрева. Так и сидели в полусогреве, лишь бы не застыть вовсе.
   На улице лютовал ветер и к рассвету, мороз видимо усилился. В машине без движения, стало сидеть совсем невмоготу. Мы, как могли, дёргались и сучили ножками, но все эти движения были больше похожи на попытки тараканов выбраться из посыпанной дустом коробки, нежели на упражнения для согрева. Дело всё было в том, что надетая на нас одежда, как могла, сковывала движения и фактически амплитуда этой «зарядки» больше походила на конвульсии, чем на разогрев всего тела. Мы больше уставали и потели, но при этом от влаги появляющейся от нашего дыхания, задыхались и были вынуждены открывать окна шире, отчего ветер, зараза, всё больше и сильнее остужал нас и не давал, теперь уже, разогреться от лампы. Она всё время, норовила затухнуть, под порывами ветра. Стала трещать и фыркать, как патефон, при передвижении иглы.
  Очень хотелось пить. Спать хотелось не меньше. Ведь мы не спали уже вторые сутки и при этом умудрились физически так повпахивать, что сон нам был бы, как сладкая вкусняшка, для Тобика, за хорошо сделанную работу. А спать было нельзя. Ни в коем случае! Надо было продержаться ещё может быть час или два, до рассвета. Поскольку спать хотелось очень, решили спать попеременно. Я дал Вовке, час вздремнуть и, когда он уснул, стал чистить его ремнём окна, от уже вновь появившегося инея и пытаться смотреть в темноту. Это сейчас, когда прошло уже достаточно много времени, я понимаю, что смотреть в чёрную пустоту ночи было все равно, что выпить снотворное. Я просмотрел в эти маленькие окошки, расчищенного инея сравнительно недолго, а потом крепко и безмятежно заснул. Снилось мне солнце, море, чайки и пляж, где я босой мальчуган бежал по песку и что-то кричал в море. Вокруг было очень тепло и солнце палило нестерпимо. Пробегая мимо какого-то валуна, я подпрыгнул и перелетел через него и, приземлившись на землю, упал, споткнувшись. Сон мгновенно прошёл. Мне стало очень больно. Болело лицо. В какой-то момент я ,очевидно, неудачно повернулся и поменяв позу, ткнулся носом в панель приборов, которая была прямо под моими глазами. Боль и неожиданность сыграли свою решающую роль. Я проснулся окончательно. На улице светало. В предрассветных сумерках, уже можно было различить узкую полоску света, испускаемого заспанным светилом. На расстоянии метров пяти-семи от машины сидела, поёживаясь на промозглом ветру, стая волков, больше похожих на побитых собак. Промёрзшие окна машины, искажали картину на улице. Мне казалось, что за дверью кабины, на пыльной холодной земле, сидели не живые существа, которые ждали того времени, когда мы сломаемся от стужи, сдадимся и выйдем им на съедение сонные и ослабленные, не в силах сопротивляться, а такие живые кочки, замаскировавшиеся на сером и унылом безжизненном  фоне земли. Было странно смотреть с высоты машины, как эти серые кочки, меняют своё местоположение, тявкают ,ложатся и опять встают, на неприветливой пыльной пустыне. Волки, словно уставшие часовые на посту, переминались с ноги на ногу, попеременно поднимая ноги и постоянно осматривались вокруг. Ветер был в их сторону и они ловили носами любые, более или менее пригодные запахи для определения, стоит ли обращать на них внимания или нет, есть ли там опасность или пожива. И, если смотреть со стороны, то картина взывала исключительную тоску и безысходность: серая пустынная дорога, дикий всепроникающий ветер, холод, замерзающие волки и люди, попавшие на этом пустынном ландшафте в беду. Только для одних и для других эта беда выглядела по-разному. Волки, готовые сидеть возле машины до самого конца, до последней секунды терпения, пока сдавшиеся люди вылезут из своего укрытия и люди, которым так же было крайне неуютно находиться в замёрзшей машине, совершенно не желавшие сдаваться, не смотря на все признаки холодного медленного окоченения. И у тех и у других был один противник-ХОЛОД.
      Это уже сейчас, в тепле и попивая горячий чаёк с лимоном, я значительно успокаивая свою память, описываю события, ка нечто обыденное. Ну да, сломалась машина, мы с водителем боролись за тепло и сжегши два колеса пытались выдержать мороз под минус пятьдесят, без движения в тесной кабине. Да, описывать это значительно легче. Но для того, чтобы хоть как-то прикоснуться и почувствовать те события, мне приходится их вспоминать. Приходится вновь переживать и удивляться, как это меня не сожрали эти проклятые звери-волки, когда я полностью был в их власти, едва не заблудившись. А описывать эти события приходится банальными фразами и междометиями. Как жаль, что нет языка страха и жути-доходчивого языка предсмертного хрипа и агонии. Причем такого, чтобы человек, находящийся у порога жизни, мог передать другим людям этим языком,твесь свой ужас и страх, неземную тоску,печаль и боль, дабы другие, услышав или почувствовав это, сделали для себя выводы, сделали свою жизнь, свой путь, свои поступки более разумными, в той мере, насколько им это позволяют обстоятельства. И всё это для того, чтобы не рисковать тем единственным тем самым главным и неоценимым, чем является само понятие жизни!
    Мы с Вовкой замерзали. Я безо всякого сожаления изо всех сил дубасил его, насколько позволяла навьюченная на нас одежда, в плечо, руку, до черного, закопчёного лица не доставал-кабина была очень тесная. Да и Вовка, свернувшись в огромный меховой клубок, защищаясь инстинктивно от холода , защищался и от меня. Я орална него, толкал, угрожал, что выгоню на улицу, на холод. Постепенно у меня стали отогреваться руки, ноги ниже колен, я окончательно проснулся и понял, что чем интенсивнее я буду двигаться, тем будет теплее. Тем более , что лампа уже полностью потухла и на полу стоял сейчас вместо ней, заиндевелый безжизненный кусок железа. Вовка не поддавался ни на какие крики, тычки и оплеухи. Откуда-то изнутри, почти от окна, из его глубин раздавались только тоскливые вздохи и оправдания. Что он сейчас встанет, он чуть-чуть поспит и встанет и вылезет из машины…. Было понятно, что ему уже на все наплевать, он был уже в апатии ко всему происходящему. Но я не сдавался, хотя сил становилось всё меньше. Кое-как развернувшись на сиденье, я навалился на него, протянул руку , сняв предварительно рукавицу и, пробравшись сквозь защиту воротника и шапки, опущенных ушей которой надо было пройти с ожиданием влаги от его дыхания, нащупал Вовкин нос, который находясь в такой защите дышал ровно и непрерывно. Кое-как, подобравшись к носу я двумя пальцами сжал его и ждал….Ждал, когда он, задыхаясь, начнёт дышать ртом, чтобы на этом контрасте, дать ему пинок под рёбра для того, чтобы он, зараза, проснулся. Зажав нос я ожидал,  может с полминуты, пока его организм взбунтуется и переключится на дыхание ртом, но… произошло чудо! Вовка , как –будто из последних сил вдруг резко изогнулся и распрямившись оттолкнул меня в толчке от себя, на другой край тесной кабины, снабдив это инстинктивное движение, сочной оплеухой по моей окровавленной роже. Кровь после моего «сонного» падения на приборную панель крана, продолжала не сильно, но сочиться на лице.
   На улице уже было светло и Вовка, получив доступ к воздуху вдохнув его полной грулью, распрямившись, вылаупился на меня с изумлением, испугом и проснувшись вымолвил: «Товарищ лейтенант, я не хотел! Я случайно, ей богу случайно! Извините меня!» стал пытаться дотянуться до меня своей грязной закопчёной варежкой, достать моё лицо, чтобы вытереть кровь. Я честно говоря тоже вышел из состояния полусна, уже начал сопротивляться и заорал, чтобы он убрал руки. Мой вопль отрезвил его и он сев правильно за рулём, потряс головой и произнёс: «Я спал, мне так было тепло, так хорошо! Мы с мамкой в поле косили траву! А потом я перестал дышать и почувствовал, что на меня кто-то навалился, а мамка крикнула- Бей его, гада! Товарищ лейтенант, я правда спал! Это во сне! Это случайно!» и опять потянулся ко мне вытирать кровь. Я насколько мог, отодвинулся от него и рявкнул, чтобы он сидел спокойно.
     Хотелось уснуть и уйти от этого кошмара. Не надо было ничего. Теперь засыпал уже я. Потратив силы на то, чтобы разбудить водителя, я истощился. Стал вялым и апатичным. Хорошо, что Вовка окончательно проснулся и почувствовал, как он замёрз. Валенки на его ногах были дырявые-прожжённые, он весь чумазый и злой от холода, стал теперь тормошить меня, чтобы я не засыпал. А спать хотелось очень сильно. Сил глаза открыть уже не оставалось. Я болтался в одежде, как сосиска, как-будто бы это было не моё снаряжение. Тело было отдельно, а сознание отдельно. Нет, я не умирал, напротив, я всё отлично понимал, понимал, как он теперь в свою очередь меня лупит в бока, по плечам, как он, выдохшись, снимает свою прокопченую и промасленную варежку и начинает хлестать меня прямо по мордасам приговаривая со злостью: «Вставай, не спи, вставай!» и Бьет мне по морде пощёчины. А я ,лёжа в кабине этого злосчастного крана, безучастно смотрю на него, то открывая, то закрывая глаза, впадая в полуобморочное состояние и ничего не хочу, от слова совсем ничего! Я всё вижу, до меня доходят крики, пощёчины, но я сплю. Сплю с открытыми глазами. Начинаю чувствовать, что вся моя одежда сырая. Становится не по себе. Вроде бы видения пролетают мимо глаз о тепле, о жаркой погоде, а спина нещадно мёрзнет и при этом откуда-то тянет сквозняком. Потихонечку начинаю возвращаться в реальность. Пугаюсь окровавленных рук Вовки. Он меня настолько сильно лупил по щекам, что свернувшаяся было кровь на лице от падения на приборную панель, опять стала источать мою молодецкую кровушку. Но он не останавливается, лупит меня и будит. Я возвращяюсь в реальность , теперь уже окончательно. Холод пронизывает всё мое существо. Я, понимаю отчётливо, что всего каких-то пять минут назад, если бы не разбуженный мной Вовка, рисковал замерзнуть в кабине.Температура на улице не повысилась. Ветер такой же сильный и заунывный. Уже светло. В расчищенные бойницы окошек, расчищенных в инее, на стекле, можно уже различить небольшой участок дороги и окружающих нас волков. Почему их зовут серыми? На них не только серая шерсть, есть подпалины белого, коричневого и даже чёрного. О чём я думаю? У меня не ровён час жизнь окончится, а я рассматриваю подпалины на боках хищников. Тихо схожу с ума. Сознание опять начинает меня усыплять и в разговоре со мной по-душам, вполне ожидаемо побеждает. Я опять начинаю, засыпая замерзать. Вот уже даже мокрая спина не чувствуется, в голове опять приятные воспоминания: тепло, лето, благодать. Кошу глазом на Вовку. У него тоже наступает состояние заторможенности, он уже уставший от моего мордобоя, сидит, тупо уставившись в баранку машины, его глаза тоже начинают слипаться. Теперь уже оба мы начинаем замерзать. Перестаю чувствовать ноги в унтах, спина уже не такая ледяная. Варежки на руках не требуются, мне тепло. В общем всё, как надо. Сижу и балдею. И тут краем глаза вижу, что волки, сидевшие вокруг машины, в ожидании вкусного обеда-ужина, резко бросились в рассыпную и нам, прямо напротив нас, буквально в лоб нашему крану, останавливается наш «КамАЗ» из техчасти, за ним ещё одна машина, какая не вижу-окошки в инее не очень большие, скрывают её от глаз. Вижу счастливое улыбающееся лицо наших! Капитан Шеломенцев, связист и прапорщиков, которые, открыв двери начинают нас с Вовкой вынимать из кабины. Я не сопротивляюсь, буквально вываливаюсь из машины. Меня ловят два здоровенных прапора. Продолжаю мысленный разговор с самим собой, никак не отойду от сомнамбулы.  А какой смысл. Если это сон, то долгожданное спасение, пусть хотя бы во сне придёт, а если это действительно оно, наше спасение. Так ещё лучше! Нам задают какие-то вопросы, что-то отвечаю. Вовка путается и его отдельные слова напоминают зажёванную плёнку в магнитофоне. Все вокруг радостно смеются и нас пытаются обнять. Но, что Вовка, что я не стоим на ногах. Всё время очень хочется сесть. А лучше лечь, свернувшись калачиком и поспать. Нас кое-как заталкивают во вторую машину, это наша зимняя «техничка» с хорошим утеплённым КУНГом-домиком на колёсах. В КУНГе очень тепло. Никакого ветра. Приехавший с ними доктор говорит прапорам, чтобы нас раздевали. Все дружно начинают нас раздевать, стягивая кто куртку, кто унты-валенки, мешая и толкаясь. Мы с Вовкой наблюдаем за всем этим действом, как бы со стороны. Раздев нас до нижнего белья, доктор начинает растирать спиртом ноги, руки и лицо. Первым в этом процессе Вовка. У него обморожены три пальца на гогах, как раз те, которые были голыми в валенках. Доктор качает головой и коротко бросает Шеломенцеву-этого срочно в госпиталь. Доходит очередь до меня. От паров спирта и тепла меня ещё больше тянет в сон. Я, не смотря ни на какие разговоры, впадаю в сон. Ничего не вижу и не слышу. СПЛЮ! Просыпаюсь от того, что еду в КУНГе, на жёсткой полке, на мне штук пять-семь одеял. Машина движется по трассе, уже темнеет. Ужики сидят на боковых лавках и положив на середину КУНГа какой-то ящик играют в «дурака», отвешивая картами по носу проигравшему оплеухи картами. Я лежу на полке и улыбаюсь-спасены. Сознание сейчас уже вполне сносно работает.
 - А,где водитель? Вовка,где?, Что с ним?- спрашиваю у ребят. Доктор первым отзывается и говорит, что Вовку в Улан-Уже срочно положили в госпиталь, у него сильное обморожение пальцев на ноге.  А у меня нет абсолютно никаких повреждений. Сильнейшее переутомление и всё! Проспишься и снова в бой!
 -Вставай, давай, страдалец, хряпни из нашего кубка. Весну проспишь!
Мне наливают пол кружки чистого медицинского спирта и доктор, хитрый лис, даже не предупредив меня, даёт мне это выпить. Я разом выпиваю и в последний момент понимаю, что дышать нечем. Тут же мне в другую руку суют кружку с ледяной водой. Запиваю и понимаю, что лучше бы не пил совсем. В голове закружилось, всё весело поплыло и заботливые руки доктора вновь укладывают меня на полку в машине. Ехать ещё четыреста километров. Об этом я узнаю уже засыпая здоровым крепким сном.
     В часть приехали за полночь. Меня довезли прямо до дома и сдали жене из рук в руки.
  На следующее утро, наш командир, который был раньше где-то в Молдавии замполитом, на совещании офицеров, объявил мне «строгий выговор» , потребовал от начфина удержать из моего оклада стоимость сгоревших колёс, а по факту Вовкиного обморожения, возбудили уголовное дело. Меня таскали примерно месяц с небольшим, пока следствие не установило, что в моих действиях и в действиях Вовки не было никакого криминала и списали всё это, на несчастный случай. Но полученный мною «строгач» так и не сняли, что стало основанием для лишения меня тринадцатой зарплаты. Но это всё была просто пыль в сравнении с пережитым. «Строгач» сняли позже, да и тринадцатую мне выплатили уже почти в марте, когда приехала проверка из Округа и по моему делу стали проводить уже теперь внутреннее расследование. Генерал, который был во главе комиссии, матом покрыл командира и сказал, что такие, как он и сдавали в Великую Отечественную войну города, а формально на бумаге были правы, докопаться не к чему. Командир только отбрёхивался, а потом получил от генерала свой «строгач», за упущения в службе и бездушие.
 Вовку прооперировали в госпитале, отняли три пальца на ноге и списали, по здоровью.
  «Забайкалье, край суровый, и здесь любят сильных людей!» Так говорил наш старый замполит, хитрых как чёрт, Павел Степанович!  А я прослужил ещё два года и заменился в Приволжский округ, но это уже совершенно другая история!