Мы здесь живём

Хозяйка давно оставила Николая Степановича одного – годы отмерять. Тоска уже улеглась. Дети ещё раньше разъехались.

Дольше всех оставались с ним соседушки, век свой вековали рядом. Иногда ходили друг к другу чайку погонять, а то и чекушку усидеть. На большее давно уже не покушались. Но это обычно зимой. Летом не до баловства было – у каждого хозяйство.

Хотя и зимой без дела не сидели. Тут уж как бывает? Если от отца мальцом правильную постановку получил: без дела не сидеть, не дурить, не паскудничать, то не в старости уж и переучиваться. Кольку отец этим заповедям крепко научил своим примером, и сын, ставший уже старше живого отца, так с ними и шёл по жизни.

Зимой резал Николай Степанович дерево. Увлёкся резьбой ещё в школе: мастерил запоем, все ножи у матери перетаскал. Нож-то у любой хозяйки – великий помощник. Пропадёт какой любимый – дом перевернёт, а найдёт. Ох, и влетало ж ему за его увлечение! Потом, когда работать стал, интерес не пропал, только времени почти не стало: семья, хозяйство.

Но дети вырастали, а Степаныч к дереву руками и душой прикипел. И выбирал его, готовил, резал теперь в любую мало-мальски свободную минуту. Инструментами за всю жизнь специальными не разжился, даже знать не знал, какие они есть. Пилой и топориком заготовки делал; рубанком, рашпилем доску готовил, – эти были, конечно, в любом добром хозяйстве. Пара простых стамесок тоже имелась. А резал ножом, на «татьянку» похожим, – это уж потом узнал. Тогда, самоучкой, ладный нож подобрал: небольшое лезвие и удобная, по крупной ладони хозяина, рукоять – чутко передавали усилие руки древесине. Липу, к примеру, мягкую и податливую, можно было одним этим ножом обработать.

Это уж потом дети, наезжавшие летом, привезли и стамесок круглых и разных, и косяк один – славный, лёгкий нож. Киянку тоже привезли в подарок, хоть в ней-то отец особо надобности не испытывал: вдавливал стамеску рукой в дерево и резал липовые ложки без усилий.

Берёза, клён, дуб – те потвёрже, с ними спокойнее и терпеливее работать надо. Иногда Николаю Степановичу попадались яблоня, груша или рябина: вырубали соседи сады и несли мастеру чурбачки – в дар.

Но особенно любил он вишню. В школьные годы выучил Степаныч и почему-то до сих пор помнил это стихотворение, хоть к стихам тяги не испытывал:

В ясный полдень, на исходе лета,
Шёл старик дорогой полевой;
Вырыл вишню молодую где-то
И, довольный, нёс её домой.

Чудесно, по-жизненному оно заканчивалось: делай своё дело не ради славы, а ради сердечной нужды, – так чувствовал стих Степаныч. И, изредка добывая вишнёвый саженец и откапывая для него место возле дома, он упорно повторял шёпотом слова всё понимавшего поэта: «Не хотят – не вспоминай, не надо, – всё равно я вишню посажу!»

Вишнёвые деревья росли в деревне плохо, гибли молодыми. Но и умершие, они продолжали дарить человеку радость, отдавая ему свои тонкие стволики, яркие по контрастному рисунку древесины. Плотная, мягко поддающаяся руке мастера, она удивляла его меняющимся со временем цветом. Подобно спеющей ягоде, дерево даже и без корней как будто впитывало солнце и постепенно приобретало всё более насыщенный, густой и тёплый, красноватый оттенок.

Работа, общение с деревом делало для Степаныча незабываемой и неповторимой каждую зиму. В свои изделия он вкладывал всего себя, и они жили рядом с ним уже одушевлёнными, скрашивая одиночество старика и делясь с ним их общими воспоминаниями.

Деревня и всегда-то была не шибко обильная. Хорхоры прозывалась – то ли тряпичники встали здесь на жительство, то ли курицыны дети. В середине прошлого века, старики говорили, под сто человек было по двум десяткам дворов. С другой стороны если посмотреть, и меньшие поселения стоят на земле. Хорхоры, значит, тоже имели право на свою судьбу. И была она своя – не хуже других.

Деревня от сельсовета отстояла почти на двенадцать километров. До соседней деревни около четырёх было. Но километры эти превращались в дорогу до луны, когда наступали непогода или зима. Четыре километра лесом не шутка. В колхозные годы на телегах ездили, на полуторке, которая случалась от сельсовета, в распутицу – на тракторе. Тоже нечасто. Но тогда и на какую-никакую дорогу сил у деревни хватало. Топкий тверской лес местами подручным материалом мостили. И связь с соседями была.

Но прошло колхозное время – и деревня оказалась никому не нужна. До неба высоко, до царя далеко. Без него-то, без начальства, и лучше – спору нет. Но жили здесь обычные люди, машин и тракторов личных не имели. А начальству сюда соваться стало без надобности. И большую часть года Хорхоры оказывались отрезаны от внешнего мира. Только в летнюю пору дорога оставалась проезжей.

Время то длилось недолго, – вскоре и посуху ездить стало некому. Сначала молодые, уехавшие в город, дачниками деревню навещали: ещё какое-то время у многих здесь матери-отцы жили. Но старики уходили, и дети, промучившись с бездорожьем, загнивающей без хозяев избой и за отсутствием свободного времени в эту глушь приезжать забывали.

Спустя годы деревня обезлюдела. Осиротевшие дома оседали, потеряв гордую осанку, которой наделили их хозяева-строители. Перестала заглядывать к Степанычу автолавка, бывавшая здесь раньше по хорошей погоде. Дети старика не забывали, правда, приезжали редко и сманивали жить к себе в город. Но к ним перебираться Николай Степанович не хотел. Что он в городе-то забыл? Не было причин бросать дом, построенный в молодости своими руками для большой семьи. Дом немного ссутулился подобно хозяину, но был ещё крепким и надёжным.

Николай Степанович как-то пообвык обходиться малым: всё нужное запасал на долгое зимнее сидение – тем и был жив. В тот год в компанию к нему прибились покинутые навсегда ушедшими соседками кошки и собака, такие же старые, как их новый хозяин. А ещё раньше, по весне, дети привезли старику на прокормление курочек-несушек – всё ж таки живые души. Вот и шли в новую зиму старик, пять курочек, две кошки и собака.

На всю честную компанию Степаныч заготовил изрядно дров, вдоволь накосил летом сена – косил по привычке, хоть курам и кошкам оно не особенно нужно. Лесные запасы провизии в погребе проверил, кадки в доме с водой и на улице пустые – для сбора снега – расставил. Прибрал огород. Мало чего на нём без хозяйки выращивал, но тыква и огурцы в этом году всё-таки были свои, картошку-моркошку тоже не закупал. Ещё Степаныч любил чеснок: каждый год сажал под зиму, и чеснок, привыкший к этой земле, не подводил его урожаем.

Всё было готово в доме и хозяйстве к зиме, а природа, видать, не управилась: погода дарила и дарила летние дни в октябре. Старик тоже не жаловался – грех на такой подарок серчать. Но в ожидании неизбежного, к чему внутренне он уже был готов, как-то трудны оказались неожиданно радостные и бездельные дни. Было теперь времечко на завалинке посидеть, погреться на солнышке.

В дождь спал бы он себе или крутился по дому в тесном хозяйстве. А в погоду домой никому не хотелось: курочки по земле ходили, кошки на лавке дремали. Ну, и Степаныч с ними сидел, сложив на коленях руки. Навалилось что-то, с чем он и знаком раньше не был, – даже нож в руке не держался. Память стала от солнышка и безделья донимать. Как накатит иной раз – хоть вон иди. А куда из головы-то вон?
 
Бывало, внуки приедут, когда уж подростками были, и заведут: скучно, дедушка! Дедушка-то и не знал, какая она есть – скука, смеялся да подшучивал: экие скучливые! И намекал бездельничавшей молодёжи: работа не съела, так скука одолела. Внуки смеялись, помаленьку помогали деду – и скука отставала. А теперь вот сам – туда же… Должно быть, неспроста это, пора остановиться, подумать. И то неизвестно, будет ли у него ещё одна осень…

От последней мысли Степаныч очнулся, даже сердце дрогнуло. Скорым шагом, на какой был способен, направился в сарай, взял там «татьянку», вишнёвое поленце, захватил горсть зерна курам – побаловать, и вернулся на завалинку.

Работа пошла не враз – сердце не могло успокоиться. Но вот уже рука, немного дрожавшая, стала уверенно сводить с поленца длинную стружку, вот мысль перекинулась на дерево – стала выискивать образ того, что появится из этого сучка, – и Степаныча отпустило. Он посмотрел на скатившееся к лесу солнце и подумал, что дел на его век хватит, вот и нечего в голове прошлое по кругу гонять.

Вечером в дом постучался гость. Степаныч как раз собрался ужинать и человеку был рад. Молодой весёлый охотник был разговорчив, порассказал деду о делах в городе, порасспрашивал, куда утром лучше податься. Легли пораньше, чтобы не проспать зарю.

Рано утром Степаныч поставил на стол завтрак, разбудил гостя и вышел на двор. Свет, лишь забрезживший над лесом, не спешил заливать небосвод. Лёгкий морозец, который вдруг резко сменил вчерашнее летнее тепло, не пускал рассвет. Но всё же было видно, как похорошела обнажённая природа: всюду был накинут лёгкий светлый покров инея. Побелевшая земля давала понять, что холода, непогода, осень, а за ней и зима – всё придёт своим чередом, и нечего было по ним скучать. Степаныч легко и с удовольствием вдохнул холодный воздух и посмотрел на небо, на котором почти растаяли звёзды…

Поблагодарив хозяина за ночлег и угощение, гость бросил ему перед уходом:
– И чего ты, дед, сидишь здесь? Была б нужда, а то дети вон есть! Ехал бы к ним – в городе куда как сподручней на пенсии. Выживаешь здесь, а там бы жил в своё удовольствие.

– Нет, милый человек, – спокойно ответил Николай Степанович, – это наша земля, и мы здесь живём.
Было раннее утро осени. Лето кончилось.


Фото А.Н.Жиляева. 1979 г.