Почему польские прокуроры не любят статью УК о мош

Почему польские прокуроры не любят статью УК о мошенничестве.
21 глава из книги "Юнона и авось, или Развод длиною в четверть века"

Жизнь – это узкая полоска между огнем страдания и призраком кайфа, где бежит, завывая от ужаса, так называемый свободный человек. И весь этот коридор – только у него в голове.
Виктор Пелевин. S.N.U.F.F.

Год 2020. Юнона сделала, наконец, то, к чему готовилась уже несколько месяцев (не говоря уже о том, что шла к этому несколько лет). Этот год был знаменателен открытием новой эры – жизни в условиях перманентной борьбы с коронавирусом. Закрытие учебных заведений, локдауны, работа «на удалёнке»... Именно эта насаждаемая правительствами форма работы явилась для польки удачным предлогом, чтобы завести разговор о её постепенном отходе.  Весной она завела с Андреем осторожный разговор о том, что хотела бы «поработать дома» – в своей деревне. Там, мол, пустует домик, оставшийся после бабушки, который она привела в порядок. Не будет ли Андрей против, чтобы она переехала туда, и в тишине и спокойствии, «приводя растерзанные нервы в порядок», обдумала всё, что в их отношениях приключилось.
Россиянин, хотя и понял, к чему идёт дело, но решил использовать последний шанс и сказал Юноне:
– Если после этих размышлений надумаешь вернуться, я всегда готов к разговору с тобой. Если действительно проанализируешь всё, что произошло за эти годы и захочешь об этом со мной поговорить.
Но полька посмотрела на него стеклянным взглядом и сказала, что она не понимает, о чём он ей говорит. Впрочем, Андрея это уже не удивляло.

В Уголовном кодексе Польши есть очень нелюбимая прокурорами и полицией статья – 286. Упрощённым языком выражаясь, статья о мошенничестве. Россиянина жизнь заставила неоднократно столкнуться с необходимостью заводить дела на должников - неплательщиков, что описано в книге Пан или пропаН, и он прекрасно знал, насколько раздражающим для прокуратуры или следствия является сам факт заявления предпринимателя, пострадавшего от действий другого лица (физического или юридического), если действия эти иначе, как обман или мошенничество невозможно квалифицировать.
Для ведущего следствие необходимость вникать во все нюансы корреспонденции, действий сторон и расчёты, чтобы вывести и доказать, что должник НАМЕРЕННО не заплатил, является мучением похуже зубной боли. После нескольких безуспешно проведённых попыток заставить различных должников ответить хотя бы перед законом, если денег пострадавшему не намерен вернуть (кстати, одно всё-таки удалось довести до суда, и перепуганный должник вернул-таки долг с процентами и судебными издержками), россиянин уяснил для себя три вещи. Три горьких вывода сделал.
Во-первых – мошенничество является одним из самых рентабельных и безопасных для должника видов бизнеса. Если, конечно, в конфликте две частные коммерческие структуры, а не государственный молох пытается прижать к ногтю несчастного должника.
Во-вторых – прокуратора больше ненавидит пострадавшего, чем виновника, поскольку это именно он – пострадаший – является источником головной боли, так как именно он пишет заявление, на которое закон обязывает реагировать и заводить никому не нужное дело, отнимающее драгоценное время у сотрудников Министерства Справедливости (какое парадоксально-гротескное название в Польше носит министерство юстиции!).
В-третьих – никто никакой дедукцией в хитросплетении документов дела о мошенничестве заниматься не собирается. Для прокуратуры единственным и неоспоримым доказательством являлось бы письменное заявление будущего мошенника (лучше – нотариально заверенное), что он-де, имярек, намерен через некоторое время ввести в заблуждение будущую жертву. Хорошо бы ещё написал, каким способом. Тогда прокуратура, облегчённо вздохнув, признает пострадавшего действительно обманутым, а не жертвой неудачно сложившейся конъюнктуры рынка. Но, к великому удивлению всех, будущие должники почему-то не спешат заранее приготовить такой документ.

В 2014 году россиянин попался на крючок одной из таких коммерческих структур, которые рекламировали себя как высококвалифицированную фирму по установке газодизельного оборудования. Владелец транспортной фирмы (в которой уже два тягача ездили с таким оборудованием и давали неплохие показатели экономии топлива) Андрей соблазнился рекламой, и третью установку решил купить у этого грамотного рекламодателя. Именно реклама, как оказалось, была сильной стороной той фирмы, поскольку установка как не заработала в самом начале, так и не захотела делать того же после четырёх последующих настроек-калибраций.
Потерявший терпение россиянин попытался воспользоваться возможностью отдать обратно купленное оборудование и вернуть деньги, что было предусмотрено договором. Ну, и началось... Дело закончилось, естественно, гражданским судом, и суд был выигран, но денег не было – фирма-должник начала быстро «сматывать удочки» и избавляться от активов. Наученный горьким опытом, россиянин не дожидался, пока закончится гражданский процесс, и подал заявление в прокуратуру, поскольку всё поведение руководства фирмы с самого начала говорило о том, что дело было отнюдь не в неблагоприятном расположении звёзд на небе, а в целенаправленном и умышленном обмане.
Именно тогда Андрей пытался втолковать следователю, который вёл дело и именовался инспектором отдела по борьбе с хозяйственными преступлениями, что хоть заранее приготовленного и заверенного нотариусом заявления, что они намерены были совершить мошенничество, нет, то само дальнейшее поведение должников уже является доказательством злого умысла. Но такой слишком сложный логический кульбит оказался для следователя неперевариваемым. Хронологическая очередность причины и следствия не допускала в его голове варианта, что поведение кого-то ПОСЛЕ совершенного поступка может являться если не прямой, то хотя бы косвенной уликой, указывающей на мотивы.

Именно эта ситуация припомнилась Андрею, когда Юнона весной 2020 года постановила «освободиться» от него.  В первые пару месяцев после ухода польки покинутому россиянину часто вспоминался старый анекдот послеперестроечной эпохи: «Всё, что писала о Западе газета «Правда», оказалось правдой». Так вот, всё, что на протяжении многих лет чувствовал в поведении Юноны россиянин, все те гиперболизированные обвинения, которые он, пытаясь пробудить польку из поведенческой летаргии, высказывал в её адрес, вдруг в одночасье оказались правдой.

Как и в случае с фирмой-должником, последующие события прояснили суть происходившего прежде. Такой вот казус. Своим последовавшим за «обретением независимости» поведением полька как будто нарочито старалась подчеркнуть, что дышать ей стало легче, что только теперь она стала чувствовать себя личностью и человеком, что никакие негативные эмоции шефа её никак не затрагивают. Зачастую своим рафинированным равнодушием она почти доводила до исступления Андрея, который воспринимал такое поведение как демонстрацию почувствовавшего вдруг свою безнаказанность недруга (или, как минимум, чужого человека), стянувшего с себя внезапно маску наилучшего друга.

Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил.
                Эрих Мария Ремарк

Особой «фишкой» Юноны в последние месяцы стало довести шефа до белого каления своим подчёркнуто-равнодушным видом, когда обсуждалась какая-то проблема или производился разбор её ошибки (в том числе неисполения какого-либо задания). Более подробно эта технология описана в главе «Моя твоя не понимай». И потом – в самой точке кипения – спросить с недоумённым видом: «Не понимаю, почему ты так нервничаешь?». Некоторое время россиянин воспринимал это как способ изощрённого издевательства, пока не нашёл другого объяснения (см. главу Скучная аналитика. Четвёртая версия объясняет всё.)
Да... «Всё, что писала о Западе газета «Правда», оказалось правдой». Весь этот заранее подготовленный и за несколько месяцев обдуманный уход никак не напоминал мелодраматическую развязку из романов: «Ухожу, потому что вижу, как ты несчастлив со мною... Буду страдать в одиночестве – пусть тебе теперь станет лучше...» Хотя в первый момент, когда собравшаяся с духом Юнона огорошила россиянина своим предложением «поработать в деревне», она ещё пыталась как-то завуалировать своё выношенное решение благородной обёрткой заботы о душевном равновесии как бы дорогого ей человека, последующие месяцы быстро прояснили, что все эмоции и выводы Андрея были небезосновательны.
Женщина, которая ещё вчера, капая слезами с длинных ресниц, надрывно уверяла, что если россиянин её оставит, то она «не хочет жить» (кстати, довольно часто встречающаяся форма женского шантажа – вспомним ахматовское: «...Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру...»), уже через пару недель, приезжая в офис, Юнона вела себя совсем не в соответствии с прежде выбранной легендой. Глядела она весело и независимо, разговаривала ещё более смело, чем прежде (читай – ещё более хамски порой), а все её знаки внимания и так называемые бытовые заботы о россиянине оказались выключенными, как по щелчку тумблера.
Андрей очередной раз подивился своей наивности – как он мог сказать этой особе, что она может, если захочет поговорить на тему их отношений, всегда вернуться. Никто никуда возвращаться не собирался, а решение о том, чтобы покинуть последовательного в своём поведении русского, было продуманным и подготовленным. Не было никакого трагического надрыва, драмы от вынужденного расставания с любимым человеком, не было жертвы, принесённой во имя чего-то или кого-то. А что было? А было внезапное и одномоментное выключение из режима «любовь» и переход в режим «перестаём притворяться».
Особенно горько было осознавать, что режим притворства касался не только его лично, но и отца с матерью, которые уже почти двадцать лет воспринимали польку практически как члена семьи. Они всегда охотно принимали её в Москве (какой контраст с визитами россиянина в родовое гнездо Юноны!), старались вовлечь в разговоры, организовывали походы в театр и на концерты. Можно сказать, полюбили.
Она, со своей стороны, отвечала взаимностью. Одним из видов таких знаков внимания со стороны Юноны были мастерски выполненные в специальной компьютерной программе и распечатанные в типографии тематические памятные фотоальбомы. У польки был редкий, удивительный художественный вкус. Она тонко чувствовала цветовые гаммы и умела очень удачно скомпоновать материал. Первый такой альбом она по собственной инициативе сделала в связи с самым скорбным для Андрея событием – смертью отца. Попросила только дать ей подборку фотографий и текстов под ними – остальное сделала полностью сама. Андрею тогда показалось, что она вложила в этот альбом всю душу. Пару лет спустя подобный альбом она сделала уже на торжественный юбилей мамы Андрея.
Будучи под впечатлением качества выполненных творчески альбомов, россиянин поделился с Юноной своей мечтой – задумкой о том, чтобы сделать генеалогический альбом своей семьи, собрав в одном месте по хронологии старые фотографии, факты, родословное дерево. Полька выразила согласие и готовность помочь, неспешно, потихоньку, в нечастые свободные дни началась работа над этим приватным проектом. Длилось это года три, то затихая, то активизируясь, но к моменту огорошившего Андрея объявления о передислокации «правой руки» в деревню альбом, конечно, закончен не был.
После «объявления независимости» и демонстраций несколько раз перед бывшим (хотя формально ещё настоящим) шефом своей безнаказанности как за вызывающее поведение, так и за невыполнение заданий (раз забыла, другой раз недослышала, третий раз не так поняла – см. главу Что такое хорошо и что такое плохо) полька, естественно, забросила и проект генеалогического альбома. Да и то верно – к чему вкладывать энергию в то, что перестало быть нужным... Тумблер щёлкнул – и вся демонстрация привязанности к родителям Андрея исчезла, словно картинка на экране телевизора, штепсель которого выдернули из розетки.
И опять, и снова бумерангом возвращалась та же самая мысль – то, что когда-то россиянин пытался втолковать следователю: само дальнейшее поведение уже является доказательством предварительного злого умысла. Возможно, в случае с полькой слово «умысел» подходило не вполне. Возможно, более правильно было бы трактовать это как подтверждение интуитивных выводов россиянина, о которых он не раз пытался говорить с Юноной. А выводы были серьёзные, цепляющие, жизненно важные. Каких только слов за эти двадцать пять лет не пробовал использовать Андрей, чтобы пробиться к сознанию близкого, как ему казалось, человека:
– Юнона, то, что ты называешь любовью, на самом деле только симбиоз! Не так выглядит поведение любящего человека.
– Юнона, ты действуешь против меня заодно с моими врагами. Уничтожаешь мои моральные силы не хуже Багомеда, Марека или Никиты! (см. книгу Пан или пропаН)
– Юнона, если бы в начале моего газового бизнеса у меня был рядом такой человек, как ты, я никогда бы не создал фирмы, которая вошла в первую пятёрку импортёров в Польше. Сейчас ты просто подрезаешь мне крылья со всеми моими новыми идеями! (эта сентенция начала появляться уже в двухтысячных).
- Юнона, уходят не к кому-то! Уходят ОТ кого-то.
И так далее и тому подобное. Говоря столь драматические вещи, Андрей прежде всего, конечно же, рассчитывал на отрицающую ответную реакцию. Гиперболизированные формулировки имели целью вызвать хоть какую-то эмоцию у польки, пробудить её сознание, заставить попробовать доказать Андрею, что он ошибается, что она-де его по-настоящему любит, что никакого вреда ему причинять не хочет, а хочет только поддерживать его всегда и во всём... В общем, как в песне Юрия Антонова: «...мы уходим, чтоб вернуться...».
Но Юнона не принадлежала к числу людей, которые под впечатлением переживаний предпримут какие-то самостоятельные шаги, чтобы исправить ситуацию. Возвращаясь к цитированному уже выше стихотворению Ахматовой, «я сбежала, перил не касаясь,
я бежала за ним до ворот...» – это не про неё. Максимум, что могло произойти – это слёзы в глазах и молчание. Причём молчание могло длится часами. Например, как это было при возвращении из Карловых Вар – восемь часов в одной машине, до самой Варшавы взбешённый открывшимся предательством, Андрей молчал. Молчал и ждал, ждал, ждал, что полька прорежет, наконец, эту гнетущую тишину и попытается что-то объяснить, повиниться, исправить ситуацию. Но напрасно. (см. главу Виньетка ложной сути.) 
Каждый раз, когда Андрей обращал её внимание на то, что молчание не есть лучшее поведение в такой ситуации, полька говорила одно и то же: она, мол, просто боится начинать такие разговоры, боится нервных срывов, а в других случаях – боится вновь испортить временно установившиеся хорошие отношения. Такую страусиную тактику замалчивания проблем можно было бы принять. Можно бы было. При условии, если бы проблемы не повторялись с пугающе увеличивающейся из года в год частотой.
Деятельность фирм россиянина была организована таким образом, что многие вопросы замыкались на Юноне. Это и немудрено – за долгие годы она накопила огромный опыт, многому научилась, кроме того создатель фирм доверялся ей настолько, что в некоторых случаях, когда этого требовала обстановка или формальности, он оформил польку как соучредителя компаний. Бесплатно, разумеется. В связи с этим, когда стало понятно, что «правая рука» совсем не намерена быть частью именно этого организма, появились огромные проблемы. Прежде всего, свойства психологическо-морального. Даже работая «на удалёнке», как принято было говорить в эпоху «пандемии коронавируса», пару раз в месяц полька вынуждена приезжать в варшавский офис, чтобы поработать с бумажными, а не электронными документами. Тут-то и начинались мучения Андрея, мучения нового типа.
Вопреки тому, что думают об этом «дамские» психологи, мужчины часто бывают ранимы не менее, чем женщины. Просто они это давят, душат, удерживают в себе, внешне не показывая вида, что переживают страшно. Поэтому, когда посвежевшая, отдохнувшая и загоревшая на деревенском солнышке «бывшая» появлялась в офисе, переживания захлёстывали Андрея новой волной, и ничего с собою поделать он не мог. Особенно усугубляло ситуацию подчёркнутое независимо-равнодушное поведение польки. Как будто это не она ещё несколько месяцев назад со слезами выкрикивала ему, что не сможет без него жить.
Причина такого поведения будет рассмотрена в главе «Скучная аналитика. Четвёртая версия объясняет всё». Но в те моменты, когда Андрей наблюдал свою претерпевшую внезапную метаморфозу подругу жизни, с которой прожил четверть века, он раз за разом – при каждом её визите – думал о том, что её теперешнее поведение только подтверждает, что «газета „Правда” писала, оказывается, правду...».
Даже причёска польки изменилась – прежде она постоянно экспериментировала с суперкороткими стрижками: начиная с ещё в какой-то степени женских и заканчивая чуть ли не «мальчуковыми». Андрею её эксперименты не слишком нравились, но она его мнения не спрашивала, а он считал, что если Юнона чувствует себя лучше с именно такой причёской – то пусть себе экспериментирует. Тем более, что палки она не перегибала. Теперь же, живя в деревне, полька, возможно, следовала каким-то местным нормам, и густые красивые цвета платиновый блонд волосы разрослись в буйную женственную шевелюру и мягкими волнами спускались до плеч.
Психологическую точку в его наблюдениях поставил один из приездов Юноны, когда в летний жаркий день Андрей, поднимаясь по лестнице офиса на второй этаж, случайно остановил свой взгляд на пальцах её ног, обутых в лёгкие босоножки. В глаза бросились ухоженные, покрытые ярким розовым перламутровым лаком ногти. Глядя на эти педикюрные свидетельства своей глупости, Андрей окончательно и бесповоротно прочувствовал, насколько наивен он был, полагая, что уход Юноны имеет для неё какой-то трагический оттенок. Для кого в своей деревне озаботилась его бывшая подруга заботой «о красе ногтей»? Для родственников, для соседей? Заметив его взгляд и словно почувствовав, о чём он в этот момент подумал, полька невольно поджала пальцы ног. Это движение было рефлекторным, микроскопическим, секундным, но Андрей заметил. «Для меня она последние несколько лет особо не прихорашивалась», – с горечью подумалось Андрею. Теперешнее же её поведение свидетельствовало о том – почему...

Скачать и прочитать правильно отформатированную книгу целиком можно на Литрес.ру