Милый

Она бежала и кричала, кричала и падала, вставала и
вновь бежала, и кричала, не обращая внимания на
разбитые колени, из которых сочилась кровь.
– Милый, миленький ты мой! Хороший!
На улицу села, по которой она летела сломя голову,
тоже стали выбегать люди и спрашивали друг друга:
– Чо это она? Што случилось-то? А куда бежит?
– Да вроде к речке, к мосту, – сказал кто-то.
А она всё мчалась и уже не кричала, а вопила во всю
мочь:
– Дорогой ты мой, любимый, душа моя, родной ты
мой, свет ты мой, а-а-а-а-а-а! Драгоценный! Сердешный
мой! А-а-а-а-а-а-а!
Мужики, закуривая, спрашивали столпившихся
женщин:
– О ком это она? О детях што ли?
– О каких детях! Чо, не видишь? Дети вон за ней бегут.
– Чо же, о муже што ли? Так они вроде не совсем уж и
ладно жили. Он её порой поколачивал как бы, и она бегала
тоже, но кричала совсем другое.
– Так они вначале, как голубки жили. Чо, не помнишь?
Любовь, говорят, у них была. А потом он выпивать начал.
– Просто так пить не будешь. Наверно, соли с перцем
на больные места стала ему сыпать.
А по улице не умолкая всё неслось:
– Голубок ты мой желанный, миленький! А-а-а-а-а-а!
Родимый, свет очей моих! Сокол ясный! Касатик мой!
Ненаглядный, родненький, милёнок мой! А-а-а-а-а-а-а!
– Смотри-ка… слова-то какие… Тут порой за всю
жизнь одного такого не услышишь. Ладно, пошли,
посмотрим. Может, помочь, чем надо.
И мужики поспешили вслед за несчастной.
На крутом берегу у моста толпились люди.
Дежурный по переезду невесело крутил лебёдку, ставя
плашкоут на место, соединяя разведённый мост. Выше
моста стояла самоходная баржа.
Не дожидаясь, когда процедура будет завершена,
женщина всё с теми же криками, наклонив голову с
заплаканным лицом, поднырнула под закрытый шлагбаум
и прыгнула на плашкоут. Она сорвалась с него и чуть не
оказалась в воде, успев зацепиться за край. Мужчина,
бросив крутить лебёдку, схватил её и помог выбраться. А
та с криками «Где он?» набросилась на него с кулаками.
Подоспевшие мужики оттащили её.
Собравшийся у моста народ обсуждал происходящее.
– Откуда? Откуда? Он с той стороны на УАЗике ехал.
А тут баржа идёт. Мост стали разводить. А он всё прёт и
прёт. Наверно, думал, успеет. А может, под этим делом
был, а возможно, чем-то расстроенный, с бабой дома чо-то
не так. Ты видел, какая она у него боевая… Во.
– Ну, а дальше што?
– Што…што… С этого берега ему и кричат, и свистят,
и руками машут, а ему хоть бы хны. Прёт и всё тут. Ну и
нырнул вместе с УАЗиком.
– А што уж никто и не помог?
– Да мужики ныряли с ребятишками… машина на дне,
кабина открыта, а в ней никово…
– Теченьем, чай, унесло…
– Может быть…
– Смотри-ка, лодку подогнали. Опять нырять што ли
хотят? Што-то под мост рукой показывают.
– Показывают и смеются почему-то. Тут плакать надо,
а они смеются. Што они только смешного нашли?
– Гляди-ка, бабу его в лодку сажают. А она у них весло
вырывает и веслом машет. И чево-то кричит.
До огромной толпы на берегу донеслось:
– Это чево же ты тут под мостом устроился? Кому
концерт решил устроить? Ах, ты сволочь, ах ты паскуда!
Давай быстро в лодку! Ну, ты и подонок и мерзавец!
Стервец одним словом. Это што же ты, ублюдок такой,
перед народом меня позоришь?
Вначале невольные зрители происходящего, а их,
наверно, стало полсела, молчали, а, прислушавшись и
поняв, в чём дело, стали дружно смеяться и хохотать при
каждом удачном, на их взгляд, выражении.
– Нажрался, наверно, как свинья, скотина ты безрогая,
козёл ты облезлый, – «ласкала» своего мужа жена.
– Давай, давай, приголубь его, – неслось из толпы.
– Это она его на радостях.
– Поддай ему, штоб любил крепче.
Долго ещё ветер и вода в реке уносили слова: гад,
тварь, негодяй, дрянь, подлец…
Смеясь, люди расходились, они были рады, что
несмотря на всю трагедию случившегося всё закончилось
так хорошо и благополучно.