Шрам

Вряд ли. Эта история точно не про меня. Хоть и зовут меня одинаково. Что тогда, что сейчас. Но дни тогда были не те. И люди были не те, что знали меня тогда, и не те, что слышали обо мне сейчас. У меня осталось только имя.

– Саша Чаакин, – сказал я, когда мы познакомились.

Началось последнее лето. Мне всегда казалось, что я умру после Выпускного. Закончится школа, и я усну. И проснусь только в тридцадь-с-чем-то. В рубашке, с щетиной на лице, за рулём серого автомобиля, мы с семьёй будем ехать к бабушке на выходные.

Но тогда, в моё последнее лето, я сдал все экзамены, танцевал вальс с Таней Темниковой на Выпускном и даже проводил её до дома, лёг в кровать до полуночи и проснулся тем же человеком. Тем же, что и вчера, после выпускного, который так и не поцеловал одноклассницу Таню Темникову, хотя мог. Перед прощанием она долго смотрела в мои глаза. И улыбалась. Наивно и непредсказуемо. Как на премьере, в кинотеатре. И она взяла меня под локоть, когда я вёл её домой. Торопливо срезая дорогу арбековскими дворами. Тихими и бесфонарными. Наверное, она хотела чего-то большего. Больше, чем моя фраза:

– Мне понравилось танцевать с тобой.

– А мне с тобой. Ты очень хорошо двигаешься.

– Ты тоже, – ответил я, – Но мне нужно сдавать биологию.

Мы долго смотрели друг на друга, а потом она сказала:

– Печально.

Погладила меня по плечу и ушла. К себе домой. На третий этаж.

Вряд ли она имела ввиду что-то ещё. Или я всё не так понял. Но говорят, все девочки запоминают выпускной на всю жизнь.

Следующим утром я проснулся всё тем же.

Тогда, тем утром, за завтраком, я знал, что не буду поступать в институт. Я даже не старался. Так бывает, если ты думаешь о чём-то большем. Или если твои учителя звонят родителям и говорят:

– Вы знали, что ваш сын решил сдавать литературу в этом году? Он сказал об этом в середине апреля, когда экзамен будет в начале июня! Из нашей школы никто не сдаёт литературу, потому что экзамен очень серьёзный и очень сложный. Почему он не хочет стать врачом или учителем? Я и сама по первому образованию реаниматолог. Очень популярно среди молодёжи! Пожалуйста, объясните ему, что никто его не подготовит.

За завтраком папа сказал мне:

– Твоя жизнь познаётся действиями. Мыслями, к сожалению, ничего не добьёшься, – сказал он. – И передай сахар, пожалуйста. Твоя мама снова забыла, как я люблю.

– Ты тоже забыл, – ответила она.

А я ничего о том, как и кто любит, не знал. И каждое утро уходил на пруд. Рядом с Городской Больницей. Загорать и купаться. На пляж, усыпанный железными зонтиками и осколками пивных бутылок. Или катался на велосипеде с друзьями. Дороги постоянно уводили нас загород, в поля. Туда, где ездили тракторы и бегали зайцы. Мы ели дешёвые сухарики, пили тёплый лимонад и включали музыку через телефон.

Были солнечные дни. Нам семнадцать лет, и мы царапали колени и локти о колосья. Много шутили и много общались. И каждый день наша компания менялась. Становилась больше или меньше. С нами загорали и катались все, кто хотел. Были знакомые из других школ, или те, кто приехал отдыхать сюда на лето. И была Ника Никитина. Двоюродная сестра моего одноклассника Ромы.

У неё не было ни велосипеда, ни самоката, но она всегда готовила бутерброды для нас и носила их в своей маленькой плетёной корзинке. Она ездила с нами, сидя на чьём-нибудь багажнике. Чаще всего на моём, потому что он был удобнее всего. И потом я обмотал его мехом из старой папиной куртки, сделал настоящее сиденье.

– Зови меня Ника, пожалуйста, – попросила она,- Не путай меня с Вероникой. Или с каким-нибудь другим именем, которое нравится тебе больше, чем это.

– Хорошо, – ответил я.

– Говорят, ты всё утро загораешь на пляже Городской Больницы, – сказала она, держась за моё сиденье.

– Да, – ответил я.

– Говорят, здание на другом берегу там, это морг.

– Это правда, – ответил я, и больше не крутил педали, начался спуск. – Я проходил там курсы медбрата.

– Говорят, если за трупами не приходят через месяц, их сжигают в местном крематории и развеивают прах над этим самым озером. И что по пляжу бродят духи. Они специально бьют там бутылки, чтобы к ним никто не приходил. Чтобы их никто не тревожил.

– Вряд ли, – ответил я. – Осколков там много, но никаких духов я там не встречал. По утрам на пляже лишь я и тени от самолётов.

– Хорошо, – сказала она и обхватила меня сзади.

Но тогда наш велосипед летел с горы, и я сам крепко держался за руль, чтобы не упасть. Вряд ли она имела ввиду что-то ещё. Или я всё не так понял.

Я встретил её на пляже. Следующим утром. В то время, когда обычно я один загорал и купался, и сидел под железным зонтиком, вытаскивая из ступней осколки пивных бутылок. А Ника, похоже, пришла раньше, ещё до первых троллейбусных тресков. Похоже, она вышла из дома вместе с дворниками и шла на пляж по ещё пыльным тротуарам. Чтобы встретить меня.

– Я взяла полотенца и бутерброды, – сказала она. И показала на свою плетёную корзиночку. – Я думала, ты будешь здесь с самого утра.

– Извини, – сказал я. – Я отводил сестру в садик.

– У тебя есть сестра?

– Да. Младшая. Ей, кажется, осенью будет пять.

Утром на пляже всегда холодно. И пахнет рыбой. Но если солнце поднимается рано, как тем самым летом, песок сохнет быстрее. И первые, самые верхние песчинки уже поднимает прохладный ветер-с-озера. Они застревают в твоих волосах и попадают в глаза, и пускают мурашки по обнаженным ногам. Прохладный ветер-с-озера путал на лице Ники её золотистые волосы. Она убирала их за ухо, но пряди снова выбивались и липли к её алым губам.

Я постелил своё полотенце, которое всегда носил в рюкзаке вместе с запасными плавками, и сел рядом с Никой. Она была в очках. Красные, в форме сердец. И я никак не мог понять, смотрит она на меня или ищет глазами приведений из морга с другого берега.

– Вот так ты и проводишь каждое утро?

Я посмотрел вокруг. Мы сидели одни, и прохладный ветер-с-озера уже замёл мои следы.

– Да, – сказал я. – Иногда сюда приходят кошки и охотятся на уток или рыбу. Не знаю, получается ли это у них, но при мне никогда.

– Печально, – сказала она.

– А ещё я слушаю музыку. Знаешь группу «Кино»? – и взял телефон, чтобы включить «Красно-жёлтые дни».

– Нет, я не слышала, – ответила Ника. – А ты знаешь «Imagine Dragons»?

– Да, я слышал.

– А почему их не слушаешь? Это моя любимая группа.

– Не знаю. Мне кажется, они не подходят этому пляжу. И мне.

Она рассмеялась. Будто я пошутил, но я не шутил.

– Куда ты поступаешь? Рома, говорит, тебе запретили сдавать литературу, и тебе пришлось сдавать биологию.

– Я подал документы в наш Государственный, на психологию. Но меня не возьмут. Я еле сдал математику.

– А я поступлю на дантиста, – ответила она. – Моя мама работает в частной клинике и, когда я отучусь, я буду работать там доктором. Как и она. И я бы очень хотела съездить в Италию. Только сама, или с друзьями, а не с родителями. А ты?

– Я бы съездил на Кубу, – сказал я.

– Почему?

– Там до сих пор по улицам ездят старые машины, а люди ходят в цветастых рубашках.

– Ты уже был там?

– Нет, – застеснялся я, – только читал.

– Печально, – сказала она.

Солнце уже согрело воду. И мы могли бы пойти купаться. Я заметил, что под своим платьем она одета в купальник. Он завязывался на шее и спине. И что в её плетёной корзиночке, кроме бутербродов, лежали крема «для» и «против» загара.

– Ты хочешь плавать? – спросил я.

– В этом году я ещё не купалась. И я сильно закричу, – сказала она, – когда зайду в воду в первый раз. А мне нравится эта тишина. Тебе она нравится?

Мне она нравилась. Ника. И хотел увидеть её в купальнике. Я разделся, снял шорты и рубашку и пошёл к воде. Я решил познать жизнь действием, как сказал мой папа.

– Я пойду в воду. Ты пойдёшь со мной? – сказал я.

– Да, – и стала снимать своё платье. – Не подсматривай! – попросила она.

Я прикрыл глаза рукой, но всё равно подсматривал. Через щель в пальцах. Вся её спина была усыпана родинками. Как цветами или созвездиями. Маленькими и аккуратненькими. И очень знакомыми. Она расправила свои золотистые волосы, подтянула лямки на купальнике и сказала мне:

– Теперь можно.

Она стояла передо мной в одном купальнике. Её волосы касались её плеч. Её очки остались на полотенце. И я увидел, куда смотрят её глаза. На меня.

Вряд ли она думала о чём-то ещё.

– Мой папа говорит, – сказал я, – что жизнь познаётся действиями.

– Тогда пошли купаться, – сказала она.

Она закричала, когда в первый раз вода коснулась её коленей. Но потом доплыла до середины пруда. И кричала мне оттуда, что там нет никаких призраков.

– Потому что если бы тут были призраки, – сказала она, – они бы точно захотели утащить меня на дно. Потому что от меня много шума.

Мы решили пообедать. Она накормила меня. Бутерброды, что она принесла в плетёной корзиночке, были с привкусом песка. Хлеб размок, а колбаса нагрелась под солнцем. Но я ничего не сказал. Ника укуталась в большое желтое полотенце и снова надела очки. Её мокрые волосы блестели на солнце.

– Рома говорит, ты танцевал с Таней Темниковой. А потом проводил её до дома, – сказала она.

– Да.

– Вы целовались? – спросила она.

– Нет.

– А ты хотел её поцеловать?

– Нет. – Теперь я хотел поцеловать её, Нику, и поцеловать так, чтобы она перестала разговаривать.

– Рома говорит, она ждала поцелуя. А потом плакала весь вечер.

Я промолчал. Такое бывает, если виноват в чём-то, о чём не догадывался.

Ника продолжала рассматривать меня. И постоянно задавала вопросы. Всегда ли я был таким кудрявым? Люблю ли я клубничное мороженое? А почему я никогда не ездил за границу? Почему я никогда не был в лагере? Нравится ли мне «Титаник»? И почему я не смотрел «Короля Льва»? Почему я ношу рубашку вместе с шортами? И кем хотел быть в детстве? И почему я слушаю «Кино», а не «Imagine Dragons»? Это её любимая группа.

– Откуда у тебя этот шрам? – спросила она, показав на колено.

Он страшный. Этот бледный шрам на моём колене. И с загаром он стал заметнее, он никогда не становился темнее. Мама не раз говорила, шрамы украшают мужчин. Но теперь я знаю, что мужчин украшают правильные истории. А тогда я этого не знал и сказал:

– Это кошка. Я сидел на кухне. В одних трусах. А она запрыгнула на меня. Впилась в меня когтями. И остался шрам. Она дикая, кажется. Её дядя привозил к нам на время.

Ника посмотрела на меня. Теплый ветер-с-озера развивал её волосы. И она щурила глаза из-за летающего песка, разглядывая меня и мой страшный шрам.

– Печально.

И мы поцеловались. Или она поцеловала меня, но я даже не сопротивлялся. И я бы сам поцеловал её. Наверное. Но я уступил. Ещё когда она смеялась над моим молчанием в полях. И когда ездила на багажнике моего велосипеда. Потому что девушки сразу знают, чего хотят. И им остаётся только подыгрывать.

Тёплый ветер-с-озера дул сильно. Мы целовались, и я чувствовал, что песок попадает мне в уши и прилипает к нашим губам. И я знал, что ей плевать на это. И что это мой первый поцелуй. После него мы не посмотрим друг другу в глаза.

А ещё я знал, что мы с Никой больше не увидимся. На следующий день она не пришла. И потом, я узнал это от Ромы, она поступила в институт. На стоматолога. А через пару лет она родила ребёнка. И вышла замуж. Или наоборот.

Так что вряд ли вся эта история про меня. Никто из тех, с кем я катался на велосипедах за городом, меня давно не видел. Мы не общаемся. А те, кто слышал обо мне сейчас, не знают эту историю, и не видели моего шрама, потому что теперь я не ношу шорты. И что я не люблю «Imagine Dragons».

Я так и провёл всё лето на озере, царапая ноги в кровь осколками пивных бутылок. Пока озеро не закрыли в середине июля. Там кто-то утонул. Когда моей сестре исполнилось шесть, мой папа сказал, что мы переезжаем жить в Москву. Город, который я никогда ещё не видел.

– Там ты найдёшь себе место, – сказали родители.

И я подумал, что они лучше знают. И подыграл им.


Конец