Кто в Церкви был самым выдающимся Патриархом?

Им был святитель Иоанн Златоуст, автор главной службы Церкви - православной Божественной Литургии.
Святитель Иоанн - великий святой византийской православной Церкви.
Жизнь его очень поучительна, причем и для друзей, и для врагов Церкви.

Святитель занимал престол Патриарха в столице православной Византии – Константинополе.
Увы, это продолжалось всего лишь несколько лет.
Ибо святой Иоанн  имел совесть от Бога, а не от сатаны.
И потому не мог не обличать в грехах людей богатых, власть имущих.
Даже великих, влиятельных особ он не обходил вниманием и призывал к покаянию, если они обижали бедных и беззащитных.
Святой ласково, но твердо и последовательно обличал даже саму царицу Евдоксию!

Обличал он не ради утешения своей гордости, но с любовью,  ради спасения паствы.

Увы, лишь немного времени потерпев, обличаемые волки в овечьих шкурах - православные епископы, собранные вместе царицей Евдоксией, свергли святого с Патриаршеского Престола.
И отправили – старого и больного - в далекую ссылку.
И весьма возрадовались, что заткнули праведнику рот.

Но и этого им, вскоре, показалось мало!
Осатаневшие православные братья и сестры святителя, все поголовно крещеные, верующие  и участвующие в Таинствах Церкви, применили к святителю задолго до Ницше и Гитлера главную заповедь сатаны: «Падающего - толкни! Слабого, больного, старого – добей!»
Они сделали его ссылку медленным, мучительным, изощренным убийством.



                ССЫЛКА
 


Приведем лишь одну цитату.
Вот что  писал святой из ссылки:

«Я стал наконец подумывать о путешествии, чтобы достигнуть Кукуза и немного отдохнуть от бедствий пути.
Когда у нас обстояло так дело, вдруг сообщают, что бесчисленное множество исаврян сделало набег на Кесарийскую страну, что они зажгли какое-то большое село и причинили крайние бедствия.
Услышав это, трибун взял имевшихся у него воинов и пошел, потому что боялись, чтобы те не напали и на город, и все были в страхе, все в тревоге, жертвуя ради опасности самым основанием отечества, так что даже сами старцы занимались охраною стен.

Когда дела были в таком положении, вдруг около рассвета отряд бешеных монахов (православных) напал на дом, где мы были, грозя спалить его, поджечь, причинить нам крайнее бедствие, если мы не уйдем.
И ни страх перед исаврянами (разбойниками), ни болезнь, так сильно теснившая нас, ни что другое не сделало их более снисходительными; они наступали, дыша такой яростью, что и сами преторианские воины (сопровождающие святителя) испугались их.
Действительно, они и им грозили ударами и хвастались, что они уже постыдно избили многих преторианских воинов.

Преторианцы, услышав это, прибежали к нам и молили и просили: «Освободи нас от этих зверей, пусть даже попадемся в руки исаврян».
Городской префект, услышав об этом, прибежал к нашему дому, желая помочь нам.
Монахи не послушались и его увещаний, но и сам он оказался бессилен перед ними.
Видя, что дело в весьма затруднительном положении, и не дерзая ни посоветовать нам уйти на явную гибель, ни опять оставаться в городе, вследствие такого их неистовства, он послал к (епископу) Фаретрию, прося уступить нам немного дней, как ввиду нашей болезни, так и ввиду грозящей опасности.
Но и при таких обстоятельствах не было никакого успеха; напротив, и на следующий день они явились еще неистовее, и никто из пресвитеров не осмеливался заступиться и помочь нам, но, стыдясь и краснея (потому что это, говорили они, происходило по приказанию (епископа) Фаретрия), скрывались, прятались, и не внимали, когда мы их звали.

Зачем много говорить?
Несмотря на то, что грозили такие ужасы, несмотря на то, что почти очевидна была смерть и меня убивала лихорадка (потому что мы еще не избавились от происходящих отсюда бедствий), в самый полдень, бросившись в носилки, я был вывезен оттуда при рыданиях, воплях, проклятиях сделавшему это от всего народа, при общих сожалениях и плаче.
А когда я вышел из города, то и некоторые из клириков незаметно вышли и с сетованиями провожали нас.
И в то время, когда мы слышали, как некоторые говорили: «Куда вы отводите его на явную смерть?», другой из числа любивших нас говорил нам: «Удались, прошу тебя; попадись исаврянам, только избавься от нас; кому бы ты ни попался, ты попадешь в безопасное положение, если избежишь наших рук».

Когда услышала и увидела это прекрасная Селевкия, благородная жена моего господина Руфина (она весьма о нас позаботилась), то увещевала и просила, чтобы я заехал в ее загородный дом, находящийся на расстоянии пяти миль от города, и вместе с нами послала людей, и мы удалились туда.
Но и там это злоумышление не думало отстать от нас.
Когда епископ Фаретрий узнал, то, как она говорила, высказал ей много угроз.
Когда же она гостеприимно приняла меня в свой загородный дом, я ничего этого не знал.
Выйдя к нам, она скрывала это от нас, управляющему же, находящемуся там, объявила, чтобы он доставил нам всякий покой, и, если бы напали на нас монашествующие, желая оскорбить нас или побить, собрал бы земледельцев из остальных ее поместий и таким образом приготовился к бою против них.
Приглашала она укрыться и в ее жилище, имеющем крепость и неприступном, чтобы мне избежать рук епископа и монахов.
Но я не согласился, а остался в загородном доме, не зная ничего, что за тем готовилось.

И этого для них было недостаточно, чтобы оставить свое бешенство против нас.
Епископ Фаретрий, как оказалось, сильно грозил ей, принуждая и заставляя ее изгнать нас и из загородного дома.
В полночь эта женщина, не вынося его докучливости, хотя я не знал об этом, объявила, что напали варвары, – так она стыдилась сказать о принуждении, которое потерпела.
И войдя ко мне в полночь, пресвитер Евифий разбудил меня спавшего, и громким голосом сказал: «Встань, прошу тебя, варвары напали, они здесь близко».

Вообрази, какой я был, слушая это.
Потом, когда я сказал ему: «Что же следует делать?
Убежать в город мы не можем, чтобы не потерпеть более тяжкого, чем то, что сделали бы нам исавряне», он начал принуждать нас уходить.
Ночь была безлунная, самая полночь, мрачная, темная; и это опять ставило нас в беспомощное положение; никого не было возле, никто не помогал, потому что все нас покинули.
Тем не менее, побуждаемый страхом и ожидая тотчас смерти, я, исстрадавшийся, встал, приказав зажечь факелы.
Но пресвитер приказал потушить и их, чтобы, как говорил он, варвары, привлекаемые к нам светом, как-нибудь не напали на нас.
Были потушены и факелы.

Потом мул, несший наши носилки (потому что путь был очень неровный, крутой и каменистый), упав на колена, повалил меня, находившегося внутри носилок, и еще немного – и я должен бы погибнуть.
Затем, вскочивши на ноги, я побрел, поддерживаемый пресвитером Евифием (он и сам упал с подъяремного животного), и таким образом шел, ведомый за руку, лучше же – тащимый, потому что по такой неудобной местности и недоступным горам идти в полночь было нельзя.
Представь, что пришлось терпеть мне, теснимому такими бедствиями, да еще в приступе лихорадки, мне, который не знал ничего из того, что было подстроено, а боялся варваров, дрожал и ожидал попасть в их руки.

Не кажется ли тебе, что одни только эти страдания, даже если бы со мной не случилось ничего другого, в состоянии разрешить многие из наших прегрешений и доставить мне большой повод к славе?

Причина же этих страданий, как я думаю, та, что тотчас, как только вошел я в Кесарию, все знатные люди, бывшие викарии, президы, софисты, трибуны, весь народ ежедневно смотрели меня, услуживали, хранили как зеницу ока.
Это, думаю, раздражило епископа Фаретрия, равно и зависть, выгнавшая нас из Константинополя, и здесь не отстала от нас, как мне думается.
Этого я не утверждаю, а предполагаю.

Кто мог бы рассказать об остальном, бывшем с нами на пути, об ужасах, опасностях?
Ежедневно вспоминая об этом и всегда нося это в мысли, я восхищаюсь от радости и ликую, как имеющий великое сберегаемое сокровище: так я чувствую себя.
Ввиду этого прошу и твою честность радоваться, веселиться, ликовать, прославлять Бога, удостоившего нас потерпеть такие бедствия.
Прошу иметь это при себе и никому не говорить, хотя и весьма естественно, что воины префекта могут наполнить весь город рассказами об этом, так как и сами они подверглись крайним опасностям.»



                ИЗ ССЫЛКИ В ССЫЛКУ



Дальше – больше.
Уже не власти, но именно  православные «братья во Христе» (новый Патриарх и его свора) добились перевода святого Иоанна из приемлемого места ссылки в края варварские, более отдаленные, худшие по климату.
Да еще поместили там в заточение.

Но потом – и еще больше!
Его опять погнали, еще дальше - по многочисленным просьбам нового православного Патриарха Константинопольского.
Святитель умер по дороге в последнее место ссылки.

Дело в том, что солдатам было обещано вознаграждение за его смерть.
И он всячески добивали его: не давали отдыхать, на жаре лишили его головного убора, плохо кормили, не лечили.

Но до самого конца святой был верен Христу: он благословлял врагов своих и благодарил Бога за всё!
Враги недолго радовались его смерти.



                А ВОТ ЧТО БЫЛО ПОСЛЕ!



«Когда умер св. Иоанн, следовавшие за ним до самой его смерти два пресвитера и диакон, оплакав смерть отца своего, отправились в Рим к папе Иннокентию и подробно сообщили ему обо всем, что претерпел святой Иоанн по злобе врагов его. Они рассказали и о кончине его, и о том, как раньше его преставления к нему приходили святые Апостолы Петр и Иоанн Богослов, что они говорили ему и как явился ему святой мученик Василиск.
Выслушавши все, Иннокентий весьма удивился и стал скорбеть о великом угоднике, пострадавшем за правду. Об обстоятельствах изгнания и смерти святого Златоуста папа сообщил западному императору Гонорию, брату Аркадия, и они оба горько сожалели о сем и немедленно написали послания царю Аркадию. Папа от себя написал:

– Кровь брата моего Иоанна вопиет к Богу, против тебя царь, подобно тому, как древле вопияла кровь Авеля праведного против братоубийцы Каина; и эта кровь будет отмщена, так как ты в мирное время воздвиг гонение на Церковь Божию. Ибо ты прогнал истинного пастыря Христова, а с ним вместе ты изгнал и Христа Бога, а паству Его предал в руки наемников, а не истинных пастырей Христовых.

Сие и многое другое писал Иннокентий к Аркадию, отлучая его и главную гонительницу из мирян царицу Евдоксию от Божественных Таин, а вместе с ними и всех сообщников их, которые участвовали в низвержении святого Иоанна.
Главного гонителя из православных епископов - Феофила - он отлучил не только от сана, но и от Церкви и призывал его на соборный суд, чтобы получить заслуженное наказание.

Гонорий со своей стороны написал брату Аркадию:

– Я не знаю каким искуплением ты прельстился, брат, доверившись жене своей и, по ее настояниям, устроив то, чего не сделал бы ни один благочестивый царь христианский. Находящиеся здесь епископы и преподобные отцы вопиют против вас с царицей за то, что вы низвергли с престола без суда и вопреки канонам великого Божия архиерея Иоанна, и, истомив его жестокими муками, предали насильственной смерти.

В конце этого письма Гонорий призывал Аркадия принести покаяние пред Богом и отмстить тем, которые были виновниками изгнания Иоанна.

Получив послание от брата и от папы, император Аркадий впал в сильную скорбь и страшную боязнь.
Разыскав в городе тех, которые восставали против Иоанна, он предал их различным казням: одних подвергнул усечению мечом, иных с бесчестием лишил сана. Некоторых епископов, судивших святого Иоанна и находившихся тогда в Константинополе, царь повелел схватить и с позором заключить в народной темнице; в числе таких находился и Иехирион, сын Феофилова брата.

К самому же Феофилу он писал весьма строгое письмо, повелевая ему быть готовым к суду в Солуни, чтобы восприять достойное наказание за свою злобу.

Не избежала гнева Аркадия и сама жена его, царица Евдоксия: Аркадий удалил ее от себя, заключил в отдельный дворец и всем, кроме рабыни, запретил к ней приходить. Вместе с этим он отправил в ссылку сродников царицы, которые вместе с нею злоумышляли на святого, и у одних из них отобрал имения, а других заключил в темницы и подверг истязаниям и мукам.

Затем он написал к папе Иннокентию о всем, что он сделал, смиренно и с раскаянием испрашивая у него прощения. Он писал также и к брату Гонорию, прося его умолить папу снять с него отлучение.

Вскоре Аркадий получил просимое.
Прочитав смиренную его просьбу, папа принял его покаяние и писал к блаженному Проклу, который был тогда епископом Кизическим, дабы он снял с царя отлучение и сподобил его святых таинств, а блаженного Иоанна сопричислил к лику святых.

Когда все сие так происходило, Всевидящий Господь Сам отмстил врагам Своего угодника Иоанна.
Он подверг их жестоким наказаниям еще на земле, так что все они умерли лютою смертью.
При этом все епископы, клирики, светские сановники и вообще все те люди, которые несправедливо восставали на святого Иоанна, покрылись болезненными нарывами, сгноившими всю плоть их и доведшими их до смерти; у одних иссохли руки и ноги; у иных загнило всё тело и во множестве появились черви, так что в течение долгого времени от них исходил нестерпимый смрад.

Один из числа неправедных судей, осудивших блаженного на изгнание, упал с лошади и внезапно умер, переломив правую руку, которою он подписывал несправедливый обвинения против неповинного Иоанна.
Другой сделался немым и сухоруким и так скончался.
У третьего увеличился язык, изрыгавший хулы на святого Иоанна, и до того распух, что он не мог говорить; тогда он исповедал грех свой, написав его на хартии.
И можно было видеть проявления страшного гнева Божия, обрушившегося различными казнями над виновниками Иоаннова изгнания.

Александрийский патриарх Феофил, вследствие кончины римского папы Иннокентия, избежал человеческого суда и наказания, но не избежал суда Божия.
Он сошел с ума и от этого недуга умер.
У халкидонского епископа Кирина сгнили ноги.
Их неоднократно пилили врачи, дабы он весь не сгнил; но всё же плоть его не переставала гнить, и он умер после того, как ноги его были отпилены до колен.

Грозный суд Божий также постиг и злосчастную царицу Евдоксию, главную гонительницу святого из мирян.
Будучи уязвлена печалью и стыдом, она заболела сильным кровотечением, и ее плоть кишела червями, как предрекли Апостолы блаженному Иоанну.
От нее неслось такое зловоние, что мимоходящие не могли стерпеть смрада ее плоти; многие опытнейшие врачи врачевали ее и окуривали благовонными ароматами, но безуспешно.
Тогда она спросила врачей:

– Почему вы не можете уврачевать меня от моего недуга?

Они же не осмеливались объяснять ей этого.

– Если вы, – говорила им царица, – не знаете причины, почему я не могу выздороветь, то я вам скажу: я получила сей недуг вследствие божественного гнева, постигшего меня за зло, причиненное патриарху Иоанну.

Евдоксия многим возвратила всё, что отняла несправедливо. Однако не получила исцеления, и в том недуге скончалась.
После ее смерти, для изобличения ее беззакония, гроб, в котором она была положена, в течение тридцати двух лет постоянно сотрясался, и так продолжалось до времени перенесения честных мощей святого Иоанна Златоустого из Коман в Константинополь.»

(Святитель Димитрий Ростовский «Житие святителя Иоанна Златоуста»).