Рождение брата

Рассказ

Проснулся Федор Егорович и по привычке посмотрел на окно. По всем признакам уже наступило утро. Он встал со своего дивана и направился в ванную комнату. Там можно включить свет и никого из семьи не потревожить. Если, конечно, плотно закроешь за собой дверь.

Его часы показывали три. Выходит, он ошибся с наступлением утра. Еще продолжается ночь. И, судя по всему, ее остаток ему  придется промучиться в бессоннице. Его предположение о наступившем утре от того, что на улице сплошь ослепительной белизны снег в нетронутой ничем первозданности. Видать время, когда все три зимних месяца так и не поймешь, то ли это зима, то ли это осень, ушло в прошлое. А ведь совсем недавно  по большей части природа снегом людей не баловала. В зимние месяцы приходилось проживать не со снегом, а с постылой грязью и сыростью.

Федор Егорович вернулся к своему дивану. Старясь по возможности не создавать шум своими движениями, он улегся на него и поплотнее обернулся одеялом. Отопительная система в его квартире настроена так, что полуголым никто не ходил. Настало время, когда надо экономить во всем. Иначе не сведешь концы с концами.

Он уже давно привык, что ночи у него не время для крепкого сна. Почти регулярно он стал просыпаться в самое глухое время. Сколько ни настраивал себя, что надо обязательно уснуть, забытье не приходило.  Вот и приходилось лежать на спине с открытыми глазами и копаться в своем прошлом. Всплывали картины его военной службы. Потом заочная учеба в сельхозинституте.

Жизнь Федора Егоровича, как, впрочем, у всех живущих на земле, не была легкой и удачной. Потому и воспоминания его чередовались светлыми картинами достигнутых когда-то успехов и досадных тяжелых неудач. Но все-таки она у Маслова сложилась. После вуза работал главным зоотехником в колхозе. При распределении после института попал в довольно благополучный колхоз. Да и сам быстро вошел в суть своей профессии. Кое-что стало получаться. Потому на районных производственных совещаниях его фамилия упоминалась с положительной стороны.

Постепенно дорос до главного зоотехника управления сельского хозяйства. Потом продвижение по служебной лестнице прекратилось. Так и пришлось с должности главного зоотехника  уходить на пенсию. Сегодня Федор Егорович привычно подумал, что вряд ли он до рассвета уснет. Немного впадет в забытье часам к семи. К этому времени в конце января начинает рассветать после девяти часов.

И тут вдруг совершенно неожиданно вспомнилось одно обстоятельство. Второй месяц зимы близится к концу. А первого февраля день рождения его брата Михаила. Как-то странно обстоит дело с его памятью. О многом ему приходилось рассказывать людям про жизнь своего давно покойного брата. А вот о его появлении на свет он и сам почти никогда не вспоминает. Ну, естественно, никому об этом событии ничего не рассказывает. А ведь ему пришлось встречать появление Миши на белый свет от первого крика матери до первого Мишиного заявления о своем присутствии в этом мире тонким детским вскриком.

В памяти Федора Егоровича стали всплывать некоторые детали того зимнего утра. Зима 1942 года была суровой. Отец Феди Маслова к тому времени уже был причислен к без вести пропавшим. Матери одной с тремя детьми приходилось очень тяжело. Да и у многих в их селе топить печи по военному времени было почти нечем. С дровами было совсем плохо. Люди обходились по большей части кизяками. Да и тех было мало. В хатах стало неуютно жить. Потому мать и старшая сестра Лида переселились в теплушку. Их совместная деревянная кровать была поставлена ногами прямо у входной двери. Той, что была из сенец.

Только вот Лида совсем недавно записалась на курсы медсестер. После их окончания для нее прямая дорога – на фронт. Как мать ни возражала, старшая ее дочь настояла на своем. Так что матери теперь спать в теплушке в полном одиночестве.

Федя и Маруська спали на печке. Ее протапливали только по утрам. И всегда крайне экономно. Мать хотела дотянуть до наступления весеннего потепления на кизяках.

В это утро первого дня февраля Федька проснулся от резкого вскрика матери. И тут же по теплушке растерянно заметалась Маруська. Мать встревоженным голосом просила ее:

– Ну чего ты без толку мечешься? Обувай валенки и быстрее к бабушке Фекле беги. Зови ее, чтобы она шла к нам немедленно. У меня схватки начались.

Федору Егоровичу 1 февраля 1942 года было всего пять лет. Поэтому он сразу и не понял, какая беда с его мамой случилась. И почему она так испуганно говорит о схватках. Но он, как и Маруська, впал в смятенье. Сестра все металась по теплушке. Мать продолжала ее торопить:

– Ну что ты мечешься бестолку? Обуй валенки и быстрее за бабушкой Феклой.

Маруська дрожащим от страха и волнения голосом ответила:

– Да я валенки никак не найду.

– Ищи у меня под кроватью.

Маруська, наконец, обулась и быстро выскочила из хаты.

Мать старалась не стонать. Но это ей не всегда удавалось. Федя выглянул из-за коменя. Но мать тут же  нервно отреагировала на его появление:

– Федя! Сынок! Ты не выглядывай сюда. Посиди, сынок, в своем уголке. Я тебя очень прошу.

Федор Егорович, к стыду своему, до сих пор не знает, как называется часть печи, которая сложена от загнетки к лежню, горизонтальной части, что выложена уже на чердаке. Эта часть сооружения в их селе всеми называется коменем. Так вот он понял, что ему надо обретаться за этим самым коменем и не высовываться из-за него.

Бабушка Фекла, к радости Феди не замедлила прийти:

– Ну, что ты, Аленка! Рожать никак собралась? Ох, как не вовремя. На улице мороз трещит. Носа на улицу не высунешь. И метет так, что в двух шагах ничего не видно.

Бабушка Фекла подошла к печи, прислонила свои руки к кирпичной кладке:

– Ой! Да она же совсем холодная. А я с улицы с ледяными руками. Аленк! Ты что совсем не готовилась?

Мать жалобно застонала и выдавила из себя:

– Виновата я, тетя Фекла. Но я всю ночь ничего не чувствовала. Думала, еще не время. А оно вон как вышло. Ты уж постарайся. Всю жизнь признательной буду.

Бабушка Фекла стала внимательно вглядываться в обстановку в теплушке:

– Аленка! У тебя козяки  под загнеткой?

Мать хриплым голосом сказала:

– Да со вчерашнего вечера печь к утренней топке приготовила. Да только работница из меня получилась никудышная. Вот как прихватило.

– А это что у тебя за бутыль под лавкой стоит?

– Это солярка. Там ее осталось всего на ладонь. У нас недавно танкисты на ночь останавливались. Вот я у них выпросила немного солярки. Когда немного солярки плеснешь на козяки, они мгновенно пламенем схватываются.

Бабушка Фекла заметно взбодрилась:

– Ну, что ж, Аленка. Все у нас не так уж и плохо. Может, и успеем до рождения ребенка воды нагреть. И теплушку надо прогреть. А то ребенок у нас  с тобой при такой холодине может простудиться. Да и ты сама – заболеть. Кто тогда за мальцом ухаживать будет?

Бабушка Фекла нашла под лавкой пустую консервную банку. Плеснула в нее немного солярки из бутыли. Открыла заслонку  печи и полила соляркой уложенные кизяки. Из-за пазухи достала спички и зажгла политый соляркой кизяк:

– Ну вот, Аленка! Может, и успеем согреть тут воздух. Да и руки мне надо помыть. Я ведь ухаживала за скотиной перед тем, как к тебе идти. С такими руками мне тобой заниматься нельзя.

Федор Егорович лежал на своем диване и его чуть ли не так же, как в пятилетнем возрасте била крупная дрожь. Может, и правильно событие рождения брата он так старательно убирал из своей памяти? Столько лет прошло, а его трясет, будто он вернулся в детство и все происходит сегодня. Да, тогда он был мало что понимающим ребенком. Но он слышал, когда маму спрашивали: «Аленк! Когда подойдет срок?» Мать называла, когда ожидает роды.

В своем пятилетнем возрасте Федька знал, что такое роды. Через четыре хаты от них жила молодая женщина Настя. Как-то летним утром мама сказала ему, что, если он хочет, может пойти с ней посмотреть новорожденную девочку. Он согласился. Вместе с матерью они зашли в хату Насти. Там в горнице висела люлька. Молодая мама качала ее. Мама Федьки спросила:

– Ну, что, Настюх! Хвались своей красавицей!

Настя расцвела счастливой улыбкой. Она подняла сверток из люльки развернула его и Федя увидел красноватое мизерное личико. От неожиданности он потянулся к свертку, чтобы прикоснуться. Но Настя мягко его руку отстранила: «Нет-нет, Федяня. Касаться Арины пока не надо».

Когда они вышли из хаты, Федя спросил у матери:

– А как это Арина родилась?

Федина мама засмеялась и объяснила сыну, что тетя Настя сначала носила девочку в животе. Потом она из тела мамы вышла наружу. Вот этот выход из материнского нутра и считается моментом рождения. Такое объяснение вполне удовлетворило мальчика. Они с матерью еще не раз ходили в хату Насти. Федю стало даже тянуть к маленькой девочке. Иногда он звал свою маму пойти проведать Арину. Ему это хочется.

До рассвета было еще много времени. Сон к Федору Егоровичу так и не пришел. Поскольку память навела на давние воспоминания, он решил покопаться в ней основательно. Тем более что в своем возвращении в свое детство он дошел до самого страшного для него момента. Мать постанывала, а иногда и вскрикивала. Но все это звучало негромко и почти не страшно. Бабушка Фекла все время своими вопросами отвлекала ее от боли. Все это не давало Федьке успокоиться. Пока терпеть происходящее в теплушке ему было под силу.

Но вдруг мать вскрикнула так, что Федька весь съежился и по щекам у него покатились слезы. Бабушка Фекла всполошилась:

– Аленка! Похоже, начинается. Вода, наверно, еще плохо согрелась. Ну, да ладно.

Она достала чугунок  с водой, зачерпнула из него большой кружкой и спросила:

– Мыло у вас где?

И тут же его нашла:

– Да вот же обмылок!

Она быстро помыла себе руки и занялась мамой:

– Ты терпи, Аленух! Терпи! Ты уже через это проходила. Не в первый раз.
У матери видать, терпения не хватало держаться без крика. Она то очень громко вскрикивала, то мычала. Как теперь понимал Федор Егорович,  пыталась сдержаться.

Федю так трясло от страха и от боязни за маму, что он слышал, как стучат его зубы. По лицу текли слезы. Чтобы не слышать крик матери он закутался в дерюжку, которой одевался во время сна. Но звуки из теплушки все равно достигали его слуха.

Бабушка Фекла все время разговаривала. Она старалась отвлечь  маму от боли. Свои слова бабушка Фекла произносила душевным ласковым голосом. Она ни в чем не осуждала маму Феди. Тон ее слов был таким, что он успокаивал, настраивал на терпение. Только боль была такой, что не действовали никакие увещевания.

– Будь моя воля. Я бы эту сволочь Гитлера на спичке изжарила. Да разве можно бабе рожать в таком холоде. Давай, Аленк, я тебе хоть грудь своей шубой накрою.

Несмотря на дикий страх за свою маму, Федька в который уже раз подумал: «Какая смешная бабуля. На спичке разве муравья можно изжарить. А она Гитлера собирается наказать на спичке. Бабушка Фекла жила недалеко от их хаты. Федьке не раз приходилось от нее слышать это выражение. Федьке подумалось, что у этой доброй бабули ее злость и ненависть к своим недругам не поднимается выше спичечного огонька.

Мать периодически разрывалась в страшном крике. Бабушка Фекла просила ее:

– Ты, Аленк, тужься, тужься. Плод уже двинулся. Постарайся напрячься. У нас все идет нормально.

Федя проникся недоброжелательностью к своему родственнику, или родственнице. Что же они так издеваются над мамой. Он не сдержался и зарыдал навзрыд. И не испытывал стыда за свою слабость. Такие муки терпеть невозможно. Мальчику стало казаться, что они длятся вечно. И вечно бабушка Фекла будет маму просить:

– Тужься, Аленк, тужься!

Но на этот раз бабушка произнесла:

– Все, Аленк! Мы с тобой, слава Богу, справились. Парень у тебя родился. Да такой крупный. Килограмма на четыре потянет. Красавец мальчишка. Щас я вас с ним быстро приведу в порядок. И Федяню с печки позову. Пусть с братом поздоровается.

абушка Фекла управилась быстро и тут же позвала с печки Федю:
– Федяня! Хватит на печке прятаться. Слезай, поздоровайся со своим братом. Красавец писаный.

Федя вытер заплаканное лицо о дерюжку и, неуверенный, слез с печи. Он пристально вгляделся в измученное лицо матери, потом в лицо бабушки Феклы. Глаза обеих сияли счастьем и добротой. И с удивлением почувствовал, что и его недавняя неприязнь к брату бесследно растаяла.
Он неожиданно для себя спросил:

– А отчего он такой красный?

Бабушка Фекла засмеялась. Потом успокоила Федьку:

– Ты, Федяня, не впадай в панику. Примерно через недельку лицо у него станет вполне естественным. Лишь щеки будут розовыми у красавца. А брат у тебя Федя красавец из красавцев.

Потом она посерьезнела. Но Федю от себя не отпустила:

– А теперь, Федя, поглядим, какой аппетит у твоего братца. Жаль только, что руки у него нельзя освободить на таком холоде. Да и матери нельзя долго быть не одетой. Как бы они у нас не простудились.

И бабушка Фекла  достала из-под одеяла грудь матери и положила лицом на нее наворожденного. И, самое удивительное, младенец тут же приспособился и начал жадно ее сосать. Добрая акушерка вся просияла:

– Да у него и аппетит отменный. Аленка! Все у нас получилось благополучно. Теперь надо молить Бога, чтобы вас простуда не одолела. Тогда будем считать, что нам отменно повезло.

За окном вовсю проявился рассвет. Теперь уж никакой ошибки не случилось. Федор Егорович встал с дивана и пошел на кухню готовить чай. Его по-прежнему потряхивало после таких неожиданно случившихся воспоминаний. Но теперь он был даже рад этому. Пока брат Миша жил в этом мире, они очень тянулись друг к другу. Однажды в бессонную ночь он даже подумал о том, что в этой жизни они с Мишей ни разу не поскандалили, не сказали друг другу обидные слова. Может, потому, что не всю жизнь жили рядом с другом. Вместе они провели только свою молодость.

Но как бы там ни было, Миша для него был самым дорогим человеком.