Рутина карантина. Глава 20. Дураки и дороги

ДУРАКИ И ДОРОГИ


Я дурак, ты дурак, он дурак, она дура, они небинарные дураки. Мы все придурошные дураки-дураковичи и играем в дурака в дороге. В дурацкого дурака в дурацкой дороге.

Быть дураком очень приятно. Игра в дурака развлекает, отвлекает, освобождает от мук совести, от сложных и тревожных мыслей, не говоря об обязанностях. Играть в дурака можно днем и ночью, летом и зимой, 24/7.  Играешь себе и играешь, во что горазд. Лишь бы не читать, не размышлять, не думать, не надеяться, что еще сможешь сделать эту жизнь такой, какой ее представлял себе, когда был дураком по определению: ребенком. Просто глушишь себя игрой в дурака, как крепким алкоголем. И все в порядке, жизнь налаживается. Плевать, что нет любви. Нет настоящего настоящего, настоящего будущего. Плевать, что пресловутая дорога – это бег по кругу. Курсирование маршруток, автобусов, троллейбусов, поездов метро и электричек туда-сюда, туда-сюда. Туда-сюда, туда-сюда. Плевать, что прошлое мираж и будет много раз переписано и переснято по хотению то ли очередного Емели, то ли самого великого режиссера. Что твое личное прошлое – это вранье. Что ты в паутине. Что карантин был, есть и будет всегда.

Игру в дурака можно понимать совершенно буквально. В свое время я, раздавленная жалкими попытками что-то изменить, чего-то кому-то доказать и вырваться за пределы карантина (о, когда-то я тоже была революционеркой!), начинала свои лоботомические эксперименты с «Санта-Барбары» и «Богатых, которые тоже плачут», с Тетриса и Лоуд-раннера, с пасьянсов «Паук», «Косынка» и «Алжирское терпение», с бумажных еще сканвордов и судоку. Достаточно было посмотреть первые сорок, ну, сто сорок серий «Санта-Барбары», чтобы понять: ты на верном пути. Действует! Прошлое покрывается патиной, настоящее становится патокой, все вместе уже не пытка. Ты занимаешься рутиной карантина, умываешь и одеваешь детей, отводишь их в садик, потом выдвигаешься на работу, трясешься в маршрутках и автобусах, висишь на перилах троллейбуса, толкаешься в метро и электричках, весь день видишь, слушаешь и делаешь полный бред, а по возвращении из сего путешествия тащишь пешком на пятый этаж пакеты с картошкой и репой, кормишь детей картошкой, репой или молочной лапшой, но при всем при этом, о чудо! – нисколько не устаешь, не раздражаешься, не волнуешься, не срываешься на младенцах, летаешь по дому, все успеваешь по дому, и дети накормлены и играют, и все хорошо и прекрасно, и жизнь налаживается, и все потому, что вот, вот еще полчаса, еще десять минут, и ты узнаешь, что там нового у Мейсона с Джулией, а у Иден с Крузом. Это лихорадочное состояние алкоголика, сжимающего в кармане мятую бумажку и пытающегося ускориться на шатких ногах после поворота за угол к магазинчику с вожделенной чекушкой.

Полный бред.

Но жизнь скрашивает. Помню, когда была беременна Ксенией, на ТВ танцевалась мексиканская мыльная опера «Никто, кроме тебя». Ту-о-надье, как говорится. Корасон дэ пьедра, корасон. Ох, какая славная то была фильма! Куда там до нее изначально забавной, но чем дальше, тем больше рутинно-скучнейшей, карантинно-застойной «Санта-Барбаре» с ее нагромождениями нелепых сюжетцев и как бы резких поворотцев, неправдоподобных спасений и неубедительных исчезновений, детских травм и семейных ссор, многолетних ком и непрошибаемых амнезий, с ее разветвленными генеалогическими деревищами и нудными как бы любовными историями! Ее и смотреть-то можно было только из-за того самого Мейсона-ЛейнаДэвиса с его незабвенным сарказмом и тонкой душевной организацией, априори не предполагаемой в герое такого типа заокеанского разлива и такого сорта массовой продукции. А вот в мексиканской киношечке, гордо именуемой новеллою, пылали реальные страсти: за сердце роскошной красотки Ракелечки (и вправду красотки с титулом мисс Юниверс) сражались не на жизнь, а на смерть два брата, один покраше, а другой поплоше, ну а красотка с лицом и формами мисс Юниверс, мечась между темпераментными братцами, сражалась за любовь, честь и доброе имя. Сериал был ладненький, коротенький, длиной примерно в пять месяцев. Он аккуратно структурировал время, сильно скрашивал (см. выше) мою жизнь, то есть беременность, мыслями о пляжах Гвадалахары, смертельных страстях и каменном сердце, корасон дэ пьедра, корасон, и удачно отвлекал от среднего и особенно позднего токсикоза, который в моем конкретном кейсе, прошу прощения за интимные подробности, выражался в дурацкой чесотке, вызванной просачиванием желчи через поры кожи из-за давно случившегося, но только теперь обнаруженного переполнения идиотского желчного пузыря какими-то дурацкими камнями (лет пятнадцать спустя мне их выдали в мешочке в качестве сувенира для любования и хранения) и давления растущей матки на этот самый пузырь, естественно чем дальше, тем больше. Я гуляла и играла со старшими детьми, читала им книжки, что-то варила, мыла, стирала, убирала, дулась на мужа, обсуждала со свекровью предыдущую серию, пыталась предположить, что будет в следующей серии и чесалась, чесалась, чесалась. Расчесала себе в кровь руки, ноги, спину и даже живот, хотя старалась терпеть и живот не чесать, да куда там. И вот только Ракелечкой милой отвлекалась и спасалась.

Ракелечка, божественный цветок Гвадалахары!
Харе! Харе!

Новелла сия обещала закончиться долгожданной счастливой развязкою аккурат к хэппи эндингу моего персонального путешествия, то есть к рождению Ксении, событию самому по себе знаменательному, но за которым помимо обычных огромных радостей первых недель материнства последовало бы и обязательное облегчение от дурацкого чесания (что было проверено позапрошлой и прошлой беременностями, только тогда наш районный гинеколог Абрам Борисыч не догадывался про идиотский пузырь и дурацкие камни, а теперь он уехал в Израиль, а новая гинекологиня легко догадалась, хотя и почти ничем помочь не смогла). Но долгожданной счастливой развязки, увы, я так и не увидела, потому что добрая гинекологиня сжалилась надо мной и Ксенией (после чудом не названной Ракелью) и отправила нас на так называемое сохранение в больничку, где мы попали в палату, где проживали еще пятеро сильно беременных и столь же сильно токсикозных дам, и никто из шестерых не мог спать по ночам. Что делать, если боль или там чесотка или еще какая ерунда не дают беременной тетеньке спать? Что придет на помощь, если не палочка-выручалочка в виде восхитительно дурацкого сериала? Но не было телевизора у нас, да и совсем в дремучие, доинтернетные времена это было. И вот просто ржем и сериал обсуждаем (все оказывается его смотрят), просто плачем, кряхтим, стонем, ржем и сериал обсуждаем. И гадаем, что там с Ракелечкой, что там с Максом негодяем, что с Антонио красавчиком, и что там дальше будет, и чем сердце успокоится, и кто сердце смягчит.

Ржали так, в общем, дней пять или , может быть, целую неделю, у медсестер про новые серии выпытывали, те, если успевали глянуть, наскоро пересказывали, мы потом хором домысливали, дорисовывали, будто сами снимаем по каком-то там сценарию, по скомканному, жалкому, на коленке, между уколами сочиненному синопсису медсестринского пересказа, воображали себе, что там происходит сейчас, у нас в Гвадалахаре, не так, кстати, далеко она от Санта-Барбары, а что у нас там в Санта-Барбаре, где тоже, конечно, все свои, теперь уже нас мало волновало, когда, выпятив кверху пуза, мы лежали и ржали, кряхтели, стонали, Танька, Маринка, Ирочка, Ленка, Анюта и я, и когда мы отправлялись шататься по коридорам, выпятив пуза и думая, что так будет легче, чем лежа, и тоже веселились и дурачились и так ржали ( как нам было сказано, на всю больницу), что медперсоналу во главе с завотделением надоело сохранять наши беременности и четверых нас (с приличными сроками) в один прекрасный день отправили рожать, и это случилось за три дня до финальной серии.

Ну, мы спокойно родили. Ксюша проявилась, красавица, чем не будущая мисс Юниверс или божественный цветок Гвадалахары (а, кстати, не с того ли она любит путешествовать и даже загорает иногда на тихоокеанских песках?), а в послеродовом отделении медсестры уже никакой ерунды не смотрели, наверное, умные, да и мы, дуры, уже отсыпались как сурчихи и просыпались только кормить, любоваться и умиляться. Так и не узнали тогда, чем дело кончилось, чем сердце успокоилось, и оказалось, что свекровь моя матушка тоже последнюю серию не смотрела, потому что возилась, пока меня не было, со старшуками моими, хорошо в последний момент Римка, подружка, подъехала с ночевкой и ей помогла, и Римка тоже не смотрела. Ну, я погрустила мимолетно совсем и забыла, увлекшись более интересной жизнью многодетной мамаши, у которой уже ничего не чешется, не свербит, не болит, и у нее внезапно полно сил и энергии и желания быть здесь, а не где-то там, в голубой лагуне или на белоснежном пляже Острова Дураков. Эдакая остановка и высадка. Станция Реальность.

К сожалению, психика моя дурацкая все-таки устроена так, что не выдерживает больших нагрузок. Ну, нет у меня толстой брони броненосца, игл дикобраза, акульих зубов. С зубами вообще напряженка. На Станции Реальность, конечно, хорошо, но очень трудно. О дети, о годы, о диссертация! О, работа, полтора часа туда, два часа обратно, маршрутки, троллейбусы, автобусы, электрички. О, девяностые, промелькнувшие как один день. О, нулевые, промелькнувшие, как второй. О, безденежье, безденежье и жалкие (дурацкие, дурацкие) попытки заработать, подработать, приработать, наработать, доработать. О, любовь, которая испарилась между тем, между тем. О, любовь, которая как обухом по голове.  О, любовь, которой нет. О, любовь, которая всегда.

Словом, я возвращалась туда периодически. На тот самый остров в тихом океане.

В Лоуд-раннер играла по ночам на Денди, благо Лео научил, сам игрок еще тот, пристрастилась, взяла в привычку погонять по лесенкам перед сном, глубокой ночью, когда не слышит никто и не видит (стеснялась еще), и получалось вроде снотворного и как бы бальзам, поиграешь, поиграешь да забудешься и забудешь. Тетрис потом и прочее, я уже говорила. В Тетрис, кстати, на рабочем компе играла, когда с Мишенькой познакомилась, Тетрис еще обвалился тогда, само собой, когда увидела его и влюбилась, и снова в Реальность вошла.

Реальность она реальность и есть. Ей что девяностые, что нулевые, все едино. Она сапиенсов хорошенько гоняет по своим лесенкам. Она сама играет в нас, дураков. А мы, люденсы, играем в дурака. В судьбу, так сказать. Играем и думаем, «вот-вот и у меня получится, я выиграю. Джек пот».  Я тоже так думала. Вот еще чуть-чуть, еще немного потерпеть, поработать, доработать…  Жизнь долгая, дорогая дальняя. Шестерка крестей, шестерка пик.

В конце нулевых мне приходилось много ездить в соседнюю область на электричке, каждую неделю на выходные, туда-сюда, туда-сюда.  Интернет тогда уже был, конечно, и мобильник был уже не только у детишек моих тинейджеров, но и у меня грешной. Раскладушечка такая славная, бордового цвета, крохотная, с Тетрисом, само собой, любила я ее очень, поглаживала часто в кармане, она мне браунинг напоминала (если что, это не ружье, стрелять не бу…). Жалко, спер ее какой-то гад в санатории, на барокамере, куда меня определили после извлечения тех дурацких каменьев из идиотского пузыря. Раскладушечка у меня была, а смартфона еще не было, и ни у кого тогда не было еще, если что, а раз не было смартфона, то не было и дорожного интернета, и всяких возможностей порубиться в какую-нибудь нынешнюю игру. Поэтому я закупалась сканвордами и судоку, бумажными вариантами, и сидела, решала их все четыре часа до прибытия поезда, и тем опять отвлекалась от дурацких мыслей о том, зачем, куда, к кому, почему я еду и буду ездить, пока мне нужно будет ездить, пока…

Так сериалы сменяются сериалами, игры играми, суть одна. Абстрагироваться от этой плиты, готовой нас всех расплющить. Дистанцироваться. Перезагрузить мозг. Почувствовать себя дураком. Ничего не понимающим и не знающим дураком. Ребенком. Вернуться в детство, где мы просто играем в дурака. Без комплексов и стонов. Просто ржем.  Чтобы потом вынырнуть в Реальность с рюкзаком энергии за спиной и пятью жизнями в запасе. Как у малыша в Лоуд-раннер, на первом уровне.

Дурак-то дурак, а по-турецки «дурак» – остановка. Вот и понимай как хошь. Остановись, дурак, на остановке Дурак. Побудь, дурак, дураком. Дурак дураком постой. Дорога дальняя, много остановок еще. Постой, побудь.

Тут посреди карантина – бежала-бежала по кругу, топталась-топталась на пятачке – вдруг упала внезапно, рухнула как мешок с отрубями (сказал свидетель), очнулась, гипс. И один мудрый человек сказал, между прочим: «Это остановка». Пора, мол, остановиться, это знак. Хватит тебе бежать. Остановись, побудь дураком, посмотри сериал, поиграй в Лоуд-раннер. Или во что ты сейчас играешь. Просто сиди и играй.

Остановка. Наблюдение. Сигнал.

Много еще остановок будет на этом дурацком пути.

Следующая глава:
http://proza.ru/2022/08/01/400