Детские воспоминания

     Опять нет папы. Он пришёл, быстренько помылся, переоделся и вновь умчался на завод. Теперь вернётся через несколько дней, потому что нужно ремонтировать и строить корабли, делать бомбы, чтобы скорее разбить фашистов. Тогда перестанут плакать тёти-соседки, которые получили похоронки, и их дети. Так жалко всех!
Очень хочется кушать. А мамы тоже нет. Она со своей подругой тётей Катей Агеевой ушла в какую-то деревню, чтобы там обменять отрез материи на еду.
Папа хорошо работал до войны, его за это награждали отрезами.  Мама их берегла, чтобы подкопить немного и сшить что-нибудь для себя и для папы, а тут началась война, и они пригодились: мама возьмёт отрез и отдаст его в деревню за картошку, ковригу хлеба, за крупу.  У мамы осталось одно платье.  Она постирает его вечером, а утром наденет, иногда не совсем высохшее.  Мне было жалко маму – она такая молодая!  Осталось две простыни: одна для мамы, другая – для меня. Я спросила у мамы:
     – Почему они такие тонкие?
     – Потому что часто стираем.
     Посуду тоже увезла. Все позже она возвращалась, потому что в деревне стали бояться давать продукты в обмен на вещи: у них тоже были детки, и они тоже хотели есть. Поэтому мама с тётей Катей ездили даже на поезде, чтобы достать еду.
Один раз они приехали на следующий день утром, потому что были на станции Ин. За детьми мамы присматривали по очереди: заходили в комнатку проведывать, а до двух лет детей к себе забирали.
     Вот когда мама далеко уехала, я целый день была у бабушки Ваулиной, а вечером пришёл её сын дядя Петя. Они были очень добрые и хорошие. Бабушка всегда сидела дома с кем-нибудь из деток, рассказывала нам сказки. Я переночевала у них, но мне без мамы было плохо и долго не могла уснуть, плакала. Очень хотелось кушать.  Утром приехала мама и забрала меня домой. Мне стало хорошо-хорошо, и она дала супчик и немного хлебушка.  Через несколько дней проснулась от шорохов.  Мама что-то искала.  И нашла невиданную для меня вещь. Я же маленькая девочка была. Это было что-то красивое и круглое, да ещё и на интересной верёвочке.
     – Мама, дай мне эту игрушку.
     – Нет, нельзя.
     – Но у меня же кроме Мани ничего нет. А у твоей игрушки красивая верёвочка!
     – Дочура, это - не верёвочка, это – цепочка вот к этим часам, видишь?
     – Часы не такие, ты мне не хочешь дать эту игрушку! Часы висят на стенке и тикают!
     И я расплакалась.  Тогда мама мне рассказала, что эти часы папе подарили, когда он был в Армии.
     – Он же на заводе работает!
     – Когда ещё не было войны, он служил в армии.
     – Зачем?
     – Все мужчины служат в армии, их там учат воевать.  Вот сейчас все, кто научился в армии летать на самолётах, водить танки, воюют против немцев.
     – А кто эти часы подарил папе?
     – Самый главный командир тогда Василий Константинович Блюхер. Папа и его друзья хорошо работали на своём танке на учениях. За это и получили часы.
     Я не очень запомнила эту фамилию: она, как и часы, была для меня необычной.  Когда подросла, родители вспомнили эту историю. И тогда эта фамилия вошла в моё сознание накрепко, потому что эти часы помогли, и, возможно, спасли мне жизнь.
     Мама их обменяла на мешок шелухи от овса, из которой она варила мне овсяный кисель.  Я до сих пор ощущаю его вкус.  Этот кисель помог мне вместе с сульфидином вылечиться от воспаления лёгких, которым я заболела во второй раз за войну в начале 1945 года.  Замечательная врач Елена Александровна, сульфидин, сгущённое молоко и шоколад, которые приносила мне начальник пятого цеха, моя крестная Анна Кондратьевна Разумова в качестве дополнительного пайка для больного ребёнка спасли мне тогда жизнь.
     Я очень хорошо помню этих двух женщин-спасительниц! И вечная им благодарность! В 1964 году в Москве я встретилась с Еленой Александровной и сказала ей, что всегда помню её и Анну Кондратьевну. Ей конечно трудно было узнать в 22-летней девушке больную, бледную худышку 1943 и 1945гг., которую она самоотверженно лечила! Каждый день приходила ко мне, когда я болела: за войну дважды перенесла пневмонию и третий -  раз в 1947 году.
     Помню детские посиделки на высоком крыльце, на котором собиралась детвора. Говорили о войне: кто прислал с фронта письмо, что пишет, как воюет.  Я очень внимательно все слушали, очень хорошо запоминала. Сама молчала – мала ещё была для серьёзного разговора. А ещё говорили о еде, где и что можно добыть.
     Весной 1945 года я уже ходила с ребятами по полянкам и оврагу около нашего барака, собирала конский щавель, лебеду для супчика, ели здесь кисличку.  Она хоть и колючая, но молоденькие листочки кисленькие. Потом ели кашку (траву).  Большие ребята срезали веточки липы с почками и давали нам. Мы их жевали, потом глотали их сок, а веточки выбрасывали.  Сок был скользкий.  Но зато животик не хотел кушать!  А деликатесные почки съедали первыми.
     Только снег стает, земля отойдёт, пошли люди по полям.  Там можно было найти случайно оставшуюся картошку.  Она была чёрная, мокрая, но мамы делали из неё «тошнотики».  Так назывались военные дранежки.  Поешь их – и тошнит.  Ну и что?! Зато животик полный!
     Но больше, чем весну и её лакомства, я ждала папу!  Вот-вот он придёт, схватит меня, как пушинку, подбросит вверх, а я буду счастливо смеяться.  Это были счастливые минуты, жаль только, что они были такими короткими. Уходя, папа обязательно давал мне гостинчик: то кусочек кускового сахара, в каких-то крошках, то кусочек хлеба-сухарика. Став взрослой, я поняла, что это свою порцию он приносил мне, а ведь ему она тоже была нужна.
     На заводе смена была одиннадцать часов, а потом какой-нибудь аврал: то срочно нужно разгрузить какой-нибудь состав, то загрузить готовую продукцию в него, то нужно поработать на строительстве «литейки», то поработать на подсобном заводском подсобном заводском хозяйстве.  Вот и уж некогда идти домой. Литейный цех («литейка») строилось во время войны, чтобы не было перебоев с деталями. Частями корпусов военных кораблей. Потому что это продукция доставлялась из Сретенского завода Читинской области, а все больше «израненных» кораблей нужно было срочно ремонтировать и строить новые. И построили! А отремонтированные и новые корабли принимали участие в разгроме Японии на Дальнем Востоке в 1945 году в Сунгарийской и Южно-Сахалинской операциях.
     Часто вспоминаю, как мы с мамой ели. Сидим за столом. Она мне хлеба даст побольше, оставит папе – вдруг забежит домой, а себе возьмёт маленький кусочек, отщипывает от него по крошке и запивает морковным чаем.  Так и сидит, моя родная, смакуя, обманывая голод!
     Ещё мне нравилась весна, потому что земля подсыхает, дети, старики, женщины выходят во двор и начинают наводить порядок: сгребают в кучи мусор, в том числе и стекло. Вот я и встретила весну 1945 года «ранением». Ходить мне не нравилось спокойно, всё торопилась куда-то.  Подняв голову, увидела в небе аэростат и с криками: «Серебро! Серебро!» – влетела в одну из куч, где было много стекла.  По инерции ещё немного пробежала и упала, отчаянно плача от боли: обе ножки до колен были в крови.  Хирургу пришлось хорошо с ними поработать, изымая осколки стекла.
Недели через две всё забылось, потому что вдруг в бараке зашумело, послышались крики мальчишек: «Ура!  Мы немцев побили! Ура!»  Все стали выбегать из своих комнат на улицу, выбежала и мама со мной. Победа! Кто-то смеялся, кто-то плакал, заплакала и мама.
     – Мама, почему ты плачешь?
     – Ты не поймёшь меня. Ты маленькая!
     – Я всё понимаю. Тебе плохо?
     – Нет, очень хорошо – ведь война закончилась!
     – А почему плачешь?
     – Ах, дочура-дочура, ведь не все выжили, дождались. Вот я и плачу. Нет Кости, Пети, Маркела, Лены. Вырастишь – поговорим об этом.