О большом таланте

                О большом таланте

   В жизни мне не раз попадались люди с какими-то яркими способностями-особенностями, которые видны сразу и которые обычно называют большим талантом. В детстве среди таких талантливых людей была моя бабушка Агриппина, которую я звал Буся. У нее был большой талант любви и доброты. Она выходила, выкормила меня в 1944-1945 годах в рабочем поселке на Урале, когда моя мама-учительница выращивала со своими  учениками-старшеклассниками в совхозе овощи для фронта, сильно простудилась и потеряла молоко. Буся по вечерам мыла полы и посуду в рабочей столовой добывающей медь шахты  выпрашивала там огрызки хлеба, жевала его, заворачивали в тряпочку, мочили в баночке с козьим молоком, и эту «жовку» давала мне-младенцу сосать. А днем, когда мама работала, Буся носила меня в тряпке на своей спине в лес, собирала там ягоды, грибы и съедобные коренья, чтобы прокормиться.  Я знал Бусю 30 лет своей жизни, до ее смерти, и не было за это время ни одного мгновения, чтобы я ощутил исходящее от нее недобро. Только добро и любовь, хотя я понимаю, что живой человек не может излучать только эти два вида энергии. Случалось, что Буся  пробовала бить меня ремнем за какие-то проступки, потому что так надо, но и тогда от нее, я это хорошо чувствовал,  исходили добро и любовь.
 Обрисовать всех неординарных, ярко талантливых людей, с которыми сводила меня судьба, нет возможности. Вспомню лишь некоторых.
 В молодости это был Гриша Миньков, с которым мы учились в одной группе в Уральском университете. Позже он стал видным физиком-экспериментатором в Новосибирском академгородке. А студентом с фантастической скоростью решал задачки по математическому анализу и алгебре, раз в пять быстрее, чем остальные.  Я приходил от этого в изумление. Однажды попросил у него тетрадку с решением очередной задачи, увидел в ней какие-то непонятные значки и черточки, а после них – правильный ответ.  Гриша засмеялся, глядя на меня, и шутливо сказал: «Могу в цирке выступать!»
 Еще помню Бориса Можаева, мастера спорта по легкой атлетике, члена молодежной сборной СССР, который при мне за несколько дней освоил технику бега с барьерами на 110 метров и легко обошел меня на соревнованиях, а я с большими трудами осваивал эту технику месяца три-четыре. Я тогда был уязвлен и сразу понял, что значат природные физические способности. Они не только в силе и быстроте реакции мышц, а еще и в природном «уме мышц», которые быстро вырабатывают оптимальный режим  движения и работы в тех или иных видах спорта.
  Запомнился мне яркостью своего таланта математик Витя Мазуров, с которым мы по воле обстоятельств некоторое время жили вдвоем в комнате университетского общежития в Свердловске, считали по утрам общие копейки, чтобы купить чая, сахара и хлеба. Витя серьезно относился к моей наивной мечте продолжить теорию относительности Эйнштейна и, как бы между делом, давал  советы, даже набрасывал контуры формул, могущих математически описать те или иные свойства пространства-времени. Сам он занимался основами математического моделирования, разрабатывал математические модели будущих заводов, ядерных испытаний.  Витя работал без устали каждую ночь при свете настольной лампы, а утром, когда в общаге начинали стучать двери, в коридорах раздавались голоса, из умывальников неслись сморканья и хрюки, он выходил в коридор, с хрустом потягивался,  орал диким голосом: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»,- и жилы вздувались у него на шее. Оказывается, так они многоголосо кричали в детском доме, когда вставали из-за обеденного стола… А сейчас дети на Западной Украине кричат другое: «Москаляку на гиляку! Кто не прыгнул, тот москаль!» 
   Еще вспоминаю приятеля моей молодости математика  Юрия Шлемовича Гуревича – ярко одаренного природой, который в 1964 году увлеченно рассказывал мне, как он создает математическую теорию игр, за которой будущее всего человечества. Я тогда воспринимал это,  как забаву. Прошло много лет, Гуревич стал одним из ведущих специалистов-программистов компании Майкрософт в Силиконовой долине США,  и я понял,  что «цифровое будущее» человечества начиналось у него еще в 1964 году.
  На Читинском телевидении работал талантливый кинооператор Коля Плетенчук, а попросту Плетень – человек говнистый, но занимательный, как калейдоскоп.  Он  полюбил ездить со мной в командировки. Однажды мы снимали с ним работу клуба ДОСААФ. Летим на кукурузнике и видим, что неподалеку  летит караван лебедей. Красиво летит.  Плетень попросил пилота подлететь поближе. Лебеди стали отодвигаться от самолета. И вдруг Плетень загорелся и стал упрашивать пилота подлететь так, чтобы он смог снять глаза вожака, чтобы, говорит, все увидели, какие у него особенные глаза, как он ведет стаю. Плетень сменил оптику на кинокамере и, вопреки протестам пилота, приоткрыл боковую дверь самолета. Я держал Плетня, и в результате мы с ним едва не выпали из самолете оба. А месяц спустя Плетень снимал машиниста экскаватора в угольном разрезе из ковша экскаватора во время работы и выпал вместе с камерой из ковша, но без последствий. Последствия бывали другие: он получал грамоты, премии, а когда его пригласили работать в Москву, на Шаболовку, гордо сказал: «Я с этими сраными москвичами уже работал и больше не хочу».
Как-то ехали мы с Плетенчуком в автобусе из одного района Забайкалья в другой. Я начал полушутливый, полусерьезный треп с подковырками. Знаю, что Плетень это любит – иногда ему удается сказать что-то остроумное или даже умное, и он  приходит в полный восторг сам от себя.
- Ты во что, Коля, веришь в жизни? – спрашиваю я.
    И Коля живо откликается:
- Я, Толя, раньше во все верил, даже в знак качества на советских товарах. А сейчас не верю ни во что: ни в любовь до гроба, ни в друзей, ни в хороших знакомых,- он многозначительно смотрит на меня, чтобы уколоть,- ни в справедливость, ни в честность…
- А в коммунизм? - коварно спрашиваю я.
- А ты что – веришь в коммунизм?- с искренним удивлением спрашивает он и тут же торопливо добавляет, будто боится моего ответа: - Я верю только в то, что  своими руками делаю…Ну, и еще в законы.
- В какие законы? В уголовное право?– тоже искренне изумляюсь я.
- В закон Ньютона, например, или в таблицу Менделеева, - он смеется, довольный собой и тем, как ловко подкузьмил меня.
-  А я вот в любовь верю,- старюсь я быть серьезным.- И немного в справедливость. Правда, не в примитивном смысле, а в философском.
   Он опять смеется:
- Я тоже когда- то таким был. Даже в коммунизм верил, пока эти сраные коммунисты меня не достали. Мы из Оренбурга поэтому и уехали, а у нас там квартира была лучше, чем в Чите…
Плетень постепенно разговорился, даже разболтался, стал хвастать, что по центральному телевидению прошли несколько снятых им видеофильмов. Потом неожиданно замолчал и осторожно спросил:
- А ты не коммунист, случайно?
- Нет, пока не партийный, думаю вот, разбираюсь, что такое партия. Может и вступлю, если разберусь.
- Давай, вступай, в начальство выбьешься,- язвительно, но с явным облегчением сказал он.
Домой добрались на почтово-багажном поезде уже в два часа ночи. Вагон не отапливался, замерзли сильно. Такси не было, и я, заметив, что в будке охраны никого нет, пошел к своему общежитию в Чите через железнодорожный мост. Мост узкий, ветер дует ледяной, меня корежит от холода под курткой. Я побежал, чтобы не задубеть. Вдруг слышу: сзади быстро накатывается грохот идущего поезда. Я заметался, понимаю, что не успею добежать до конца моста, притиснулся к железной арматуре, вцепился  в нее, но голову на всякий случай повернул к поезду. С облегчением увидел, что между надвигающимся тепловозом и арматурой моста достаточный просвет. Тепловоз загудел, вагоны загрохотали мимо, не более чем в метре от меня. Мост дрожит, прогибается, я не дышу и смотрю на мелькающие вагоны…  Пронесло! Сразу так легко стало на душе, хоть пой, и я побежал дальше в свою общагу.
В комнату я зашел совсем замерзший. Жена Валя поцеловала, сразу поставила чайник на плитку, принялась раскладывать для меня раскладушку. Гляжу: Валина сестра толстушка Таня, которая в это время жила с нами в общежитии,  ворочается на кровати на моем месте. Ее трусы крупным планом раскинуты на  неподъемном портфеле, который привален к кровати – утром ей рано уходить на учебу. Показал Вале томик Окуджавы, который купил в книжной комиссионке в Шилке. Она шепотом спросила, сколько стоит, и сразу заругалась. У меня испортилось настроение.
Попил чая, сижу у настольной лампы, пишу дневник, смотрю на свою маленькую комнату, на бардак в ней, на свое занятое место в кровати и думаю: «Боже мой, как хреново мы живем! Ведь до тридцати лет дожил, а ничего нет! И писать негде! Да и что писать? Ведь пишу сейчас все подряд ради процесса. Графомания – тяжкая болезнь и, наверное, неизлечимая».
Вдруг Валя, которая до сих пор не заснула, поворачивает ко мне голову и говорит:
     - Толик, ты знаешь, Шукшин умер.
      - Как умер!?- встрепенулся я.
- Я тоже сначала не поверила. Не думала, что это так на меня подействует! Там на столе «Комсомолка» с некрологом.         
Прочитал некролог, сижу и думаю: «На износ вкалывал! А иначе ничего путного в жизни не добьешься – только на износ!»
На душе стало тяжело. И вдруг вспомнил, как два часа назад, на дрожащем мосту, я искоса смотрел на проносящиеся мимо вагоны. Закрепленная на платформе, пронеслась мимо меня машина, кажется, «Москвич». В  кабине желтенько горел свет, и там, спиной к движению, сидели два мужика. Один из них повернул ко мне голову, и я, совершенно непостижимым образом – ведь все это длилось секунду – явственно увидел его смеющееся лицо и даже смеющиеся глаза. Вспомнил это лицо, и мне сразу стало спокойно и хорошо… Валя и Таня уже спят. Я отогрелся. А может еще и получится!?

  Еще вспомню Мишу Вишнякова, талантливого Забайкальского поэта, с которым год проработал в одном кабинете на Читинском телевидении. Когда-то Миша переложил на современный русский язык «Слово о полку Игореве» и прославился. Сейчас забайкальские писатели ежегодно борются за литературную премию имени Вишнякова. А сорок пять лет назад я почти ежедневно наблюдал, как Миша ходит из угла в угол кабинета на телевидении, что-то бормочет, иногда громко, вдруг произносит несколько четверостиший, смеется довольный и жмет мне руку. Я тогда с изумлением, и, пожалуй, с тоской, думал: «Неужели у него вот так, круглые сутки, вертятся в голове какие-то образы, подбираются для них слова и слагаются целые поэмы!?»    
  Еще помяну случайную встречу с  ярко одаренным от природы человеком – Анатолием Чубайсом, всенародно нелюбимым реформатором, который не смог справедливо поделить между россиянами общенародную собственность, то есть сделать то, что в принципе невозможно (да и не нужно) делать, а потому никогда и никому не удавалось сделать в истории человечества. С Чубайсом я и корреспондент «Комсомольской правды» недолго пообщались в Чите во время международного экономического форума в 90-е годы прошлого столетия при попытке создать в Забайкалье свободную экономическую зону. Тогда у меня возникло поразительное ощущение, что Чубайс читает мои мысли, которые я неумело пытаюсь сформулировать, и моментально, как мощный компьютер,  выдает четкие, ясные ответы. У меня сразу как будто открылись глаза: ах, вот что, оказывается, происходит в нашей несчастной России, вот что надо стараться сделать! Да только получится ли?  Помнится, я был уверен: Чубайс должен стать президентом страны вместо Ельцина, и тогда вырулим.
                ***
  Сейчас я понимаю, что у всех, упомянутых мною людей, кроме прочих талантов, был талант большой воли и целеустремленности. Таким талантом  Разум-Бог наградил и Чехова, и многих других, ставших великими или не ставших.   Мир устроен так, что всегда и всюду царит хаос случайности, борьба противоположностей, которая рождает  движение, то есть жизнь, и в этом океане хаоса жизни Любовь и Труд всегда и всюду рождают островки Гармонии и Красоты. Далеко не всем людям удается прожить свою жизнь на таких островках.   Поэтому «судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то в бездну бросит навсегда».