Джон Бурк. На границе с Круком. Из главы 8

Полная здесь: https://vk.com/club87908871





     Джон Бурк. На границе с Круком.

              (из главы 8)



Как все это было устроено, я так и не узнал, и никто никогда не узнал. Но как бы то ни было, прежде чем какой-либо офицер или солдат узнал о том, что произошло, и пока добрые люди в Тусоне все еще спрашивали друг друга, есть ли у нового командира особая «политика» или нет - а у него ее не было - мы были уже в пути, пять полных кавалерийских рот, команда разведчиков и следопытов, собранных вместе из лучших доступных источников, и кампания против апачей началась.

До Тусона дошли слухи - из какого источника никто не мог сказать - что правительство не позволит Круку проводить наступательные операции против апачей, и не только в Департаменте, но даже в нашем собственном подчинении, были такие офицеры, которые к этому прислушивались. Однако они были энтузиастами и основывали свои взгляды на том факте, что «Локо» и «Викторио», видные вожди группы Уорм-Спрингс (Горячие Источники) в Нью-Мексико, с сентября 1869 года, то есть не более двух лет назад, лет расположились лагерем недалеко от старого форта Крейг, штат Нью-Мексико, на реке Рио-Гранде, ожидая известий от Великого Отца относительно создания для них резервации, где они и их дети могли бы жить в мире, но более консервативные лишь грустно покачивали головами. Они знали, что не было времени для того, чтобы различные документы и отчеты по делу бродили по чиновникам в Вашингтоне и привели к формулированию какой-либо общей кабинетной схемы. 

Раньше для такой простой вещи, как запрос на пайки или одежду, требовалось от четырех до шести месяцев, чтобы был хоть какой-нибудь эффект, и конечно, казалось бы, что чем большему количеству людей требуются пайки, тем больше времени потребуется и для кабинетных размышлений.  Но независимо от того, что может сделать или не сделать вашингтонский официоз, генерал Крук был не из тех, кто будет медлить, находясь на местах событий. Мы направлялись в форт Боуи, в восточной части Аризоны, выехав из Тусона в шесть часов утра 11 июля 1871 года по почтовой дороге, и к десяти часам утра жара достигала уже +110° по Фаренгейту в тени, как мы узнали от группы, оставленной в Тусоне, чтобы доставить почту.

Случилось так, что первое движение Крука было остановлено, но не раньше чем оно почти закончилось и превратилось в то, чем оно и должно было быть -  «учебным маршем» наилучшего вида, в котором офицеры и солдаты могли познакомиться друг с другом и со страной, в которой в более поздний момент они должны были надо серьезно поработать. Наш маршрут составил ровно сто десять миль на восток к старому форту Боуи, оттуда на север через горы к Кэмп-Апач, оттуда через не нанесенный на карту регион над и у подножия великого хребта Могольон к Кэмп-Верде, и Прескотту на западе. В общей сложности было пройдено около шестисот семидесяти пяти миль, и большая часть пути проходила в присутствии неутомимого врага, что делало его лучшим учебным пособием. Первым утром вставал, первым седлал, и первым был готов к дороге наш неутомимый командир, который в брезентовом костюме, восседая на хорошем, сильном муле, с винтовкой, перекинутой через луку его седла, возглавлял колонну.

 
Отряд наших скаутов представлял собой любопытную этнографическую коллекцию. Там были навахо, апачи, опата, яки, пуэбло, мексиканцы, американцы и полукровки из разных племен, какие только были. Это всеобщее сборище состояло из всего лучшего, что можно было собрать вместе в то время, и некоторые  из них были действительно хороши, а другие ни на что не годились. Они были прекрасным образцом социальной жилки Юго-Запада, и некоторые из них участвовали в каждой революции или контрреволюции на северо-западе Мексики, со дня высадки Максимилиана.

 

Мы научились узнавать друг друга, мы учились узнавать Крука, мы учились узнавать разведчиков и проводников и определять, на кого из них можно положиться, а какие не стоят и выеденного яйца; мы многое узнали об упаковщиках, вьючных мулах и самой упаковке, и к моему великому удивлению, я обнаружил, что это целая наука, и даже такой великий солдат, как генерал Крук, не счел ниже своего гения изучать ее. Применяя принципы военной дисциплины к организации караванов, сделать их настолько совершенными, насколько они когда-либо были или могут быть в нашей армейской истории. Наконец, что не менее важно, мы узнали местность — общее направление рек, гор, перевалов, где можно было найти лучшие пастбища, где больше всего топлива, где самое надежное убежище.

Разведчиков и каждого офицера по возвращении заставляли рассказывать все, что они узнали и увидели нового, о топографии местности и индейских «знаках». Последних было очень много, но не очень свежих, а в смутной дали, на голубых горных вершинах, мы могли различить прерывистые сигнальные дымы, посылаемые апачами; часто мы не могли понять, был ли это дым или стремительно кружащийся пыльный вихрь, уносящий в своих сверхъестественных объятиях дух какого-нибудь могучего вождя. Пока мы медленно шли по песчаным «playas», без единой капли воды на многие мили, нас мучил вид прохладных, прозрачных озёр, бульканье и журчание воды в которых можно было почти реально услышать, но иллюзия рассеивалась, когда мы приблизижались и видели, что мираж-демон издевался над нашими муками жажды, посылая нам призрачные воды.

Наш главнокомандующий показал себя человеком, который проявлял глубочайший интерес ко всему, что было вокруг, будь то пекари, гонимые по одной стороне дороги, перепелы, вспыхнувшие в большом количестве, быстроходный, длинноногий хвостатый дорожный бегун - «paisano» или «чаппаральский петух», о котором мексиканцы рассказывают, что он пленит смертоносного гремучего змея, соорудив вокруг его спиралей забор из кактусовых колючек; о тарантулах, многоножках и змеях…  Не было ничего слишком незначительного, чтобы его нельзя было отметить, ничего слишком тривиального, чтобы хранить его в нашей памяти; таков был урок, преподанный во время наших разговоров с генералом Круком. Проводники и следопыты вскоре убедились, что те кто родился и вырос в этом обширном крае, хоть и могли многое рассказать Круку, но никогда не могли сказать ему ничего дважды, а что касается чтения указателей на тропе, то никто из них не превосходил его.

Временами мы проходили много миль по стране, где росла только белоперая юкка с дрожащими зазубренными листьями; опять же, мескаль заполнил склоны холмов так густо, что можно было почти вообразить, что он был посажен кем-то намеренно; или мы проходили между массами пыльных призрачных кустов шалфея или близко к зловонным суставам hediondilla.  Цветочное богатство Аризоны поразило нас, как только мы поднялись на возвышенности Могольон и других хребтов.
 

 

Аризона будет занимать первые места в любом списке по количеству различных цветов, есть от двадцати до тридцати различных сортов очень красивых цветов и соцветий, которые можно сорвать в двух шагах от седла, достигнув вечернего лагеря - флоксы, маргариты, хризантемы, вербены, золотарник, сумах, коломбины, нежные папоротники, незабудки и многие другие, для которых мои очень ограниченные познания в ботанике не дают определений. Цветы Аризоны восхитительны по цвету, но не издают аромата, вероятно, из-за сильной сухости атмосферы.

Что касается трав, стоит только сказать, какие вам нужны, и о чудо! - они уже у ваших ног. От грубого сакатона, смертельно опасного для животных, за исключением тех случаев, когда он еще очень молодой и нежный, до изысканного мескитового куста, а также белой и черной грамы, сочных и питательных. Но я говорю о ситуациях, когда мы разбивали лагерь, потому что, как уже говорилось, есть долгие мили земли, чистой знойной и пыльной пустыни, покрытой лишь колючими кактусами, и им подобными растениями.

 
 

Если у марша по пустыням были свои неприятные черты, то, безусловно, компенсация в виде мест для отдыха в каньонах, с прозрачными потоками журчащей воды, рядом с благодарной листвой тополя, платана, ясеня или грецкого ореха, или, в горах, среди сосен и можжевельника, защищенные от солнца стенами из цельного гранита, порфира или базальта - была самой восхитительной противоположностью и вполне достойной тех жертв, которые пришлось понести для ее достижения. Неизменно выставлялись усиленные сторожевые пикеты, так как в этом регионе нельзя было подвергаться необдуманному риску.  Нам повезло, что у нас было достаточно свидетельств непосредственной близости апачей, чтобы побудить всех присутствующих держать свои глаза открытыми.
 

Отряд «F» Третьего Кавалерийского полка, к которому я принадлежал, имел несчастье подать сигнал тревоги большому отряду чирикауа-апачей, спускавшихся в долину Сульфур-Спрингс (Sulphur Springs Valley) из Соноры со стадом пони, или крупного рогатого скота.  Мы не имели ни малейшего представления о том, что в этом районе есть индейцы, не наблюдая ни малейшего признака их присутствия, как вдруг в конце ночного марша совсем рядом с тем местом, где с тех пор был воздвигнут новый пост Кэмп-Грант на склоне благородной Сьерра-Бонита или Маунт-Грэм, мы наткнулись на их костры со свежезабитыми стадами, неразделанными, с еще теплой кровью; но наше наступление встревожило неприятеля, и он сорвался с места, рассеиваясь по сторонам на ходу.

Точно так же Робинсон, я думаю, так близко наступил на пятки группе рейдеров, что они бросили стадо из пятнадцати или двадцати ослов, с которыми они только что подошли от мексиканской границы. Наши вьючные обозы наткнулись на группу из семи медведей в каньоне Араваипа (Aravaypa ca;on), что напугало мулов почти до потери сознания, но вскоре упаковщики уложили пятерых медведей и ранили двух других, которые, однако, убежали по пересеченной местности в опасные скалы.

Были пройдены участки, изрядно пропитанные пагубной малярией, например в месте слияния рек Сан-Карлос и Гила. Были и другие, вдоль которых на мили и мили не было видно ничего, кроме лавы, либо сплошными волнами, либо, что еще хуже, «негритоголовыми» («nigger-head») глыбами всех размеров.
Были горные хребты со склонами, скрытыми под плотной листвой дуба, и другие, на вершинах которых росли густые леса изящных сосен, чьи ветви, благоухающие бальзамическим запахом, защищали от слишком яростного зарева утреннего солнца.

 

 

Были широкие участки пустыни, где малейшее движение поднимало клубы пыли, от которых почти задыхались и люди, и животные, и мрачные овраги, и поразительные каньоны, в глубинах которых текли воды такие же быстрые, чистые и прохладные, как те, которые когда-либо струились по страницам поэтических сборников.
Кэмп-Апач был достигнут после марша и разведки всей промежуточной страны и полного ознакомления с течением всех ручьев, пройденных по пути. В этом месте природа была более чем щедра в распределении достопримечательностей, и на всей нашей территории действительно мало мест более прекрасных. Пост, все еще в очень сыром состоянии и только наполовину построенный, располагался на пологой плоской горе, окруженной более высокими холмами, спускающимися к плато, которые образовывали первую линию хребта Могольон. Травы должно было быть в изобилии, а что касается древесины, то склоны всех возвышенностей, а также вершины самих гор были покрыты высокими соснами, кедрами и дубами с примесью «мадроньо» (madro;o), или горного красного дерева.


 
 

Форт (лагерь) Апач.

Два рукава реки Сьерра-Бланка сливаются почти перед лагерем и снабжают водой, необходимой для любых целей, не говоря уже о том, что в них довольно хорошо водится форель - рыба, редко встречающаяся в других частях территории. Охота была очень хорошей, и охотник мог без особых усилий найти оленей, медведей, лосей и других разновидностей четвероногих, в изобилии также были дикие индейки и перепела. В окрестностях этого прекрасного места жило большое количество апачей, под командой миролюбивых по отношению к белым вождей, таких как старый Мигель, Эскитистла, Педро, Питоне, Алчис (Miguel, Eskitistsla, Pedro, Pitone, Alchise) и другие, которые выражали свое дружелюбие и демонстрировали своими действиями искренность своих признаний.

Они возделывали кукурузу на небольших фермах, собирали дикорастущие семена, охотились и были счастливы как  все дикари, когда их никто не беспокоит. Командовал полковник Джон Грин из Первого Кавалерийского, с двумя отрядами из своего полка и двумя ротами Двадцать Третьего Пехотного полка. Между военными и индейцами существовали хорошие отношения, и последние, как казалось, стремились встать на «дорогу белого человека».
 

Скауты Крука (Алчис подписан).

У генерала Крука было несколько бесед с Мигелем и другими апачами, которые приходили к нему, и он объяснял им свои взгляды. К моему удивлению, у него не было никакой «политики», в этом отношении он отличался от любого другого человека, которого я встречал, поскольку у всех, кажется, была припасена определенная своя «политика» в отношении управления индейцами, и чем меньше они были в теме, тем больше разной «политики» было у них в запасе. Речь Крука была очень простой, и даже ребенок мог бы понять каждое его слово.
Он сказал кругу слушающих индейцев, что пришел не воевать, а по возможности избежать войны. Мир был лучшим условием для жизни, и он надеялся, что окружающие увидят, что мир не только предпочтительнее, но и необходим, и не только для них самих, но и для всех других ихних людей. Белые люди заполняют  собой весь запад, и вскоре станет невозможно жить за счет дичи, ибо ее либо перебьют, либо прогонят.   

Гораздо лучше для каждого решиться сажать и разводить лошадей, коров и овец и таким образом обеспечивать свое проживание.  Животные будут толстеть и размножаться, пока он спит, и в мгновение ока апачи станут богаче мексиканцев. Пока апач ведет себя прилично, он должен пользоваться полной защитой войск, и ни одному белому человеку не должно быть позволено причинить ему вред, но до тех пор, пока какая-либо часть племени не выйдет на тропу войны, было бы невозможно предоставить всю защиту благожелательным, на которую они имели право, поскольку плохие люди могли сказать, что нелегко различать тех, кто был хорошим, и тех, кто был плохим. 

Поэтому он хотел точно выяснить для себя, кто именно склонен оставаться в постоянном мире, а кто предпочитает продолжать вражду. У него не было желания наказывать мужчину или женщину за какие-либо действия в прошлом. Он вычеркнет их все и начнет заново. Бесполезно пытаться объяснять, как началась война с белыми. Все, что он хотел сказать, было то, что это должно закончиться, и закончиться немедленно. Он посылал гонцов ко всем группам, которые все еще находились в горах, и говорил им то же самое. Он не собирался рассказывать одну историю одной группе, а другую – другой, но ко всем обращался с одними и теми же словами, и хорошо бы было всем слушать его обоими ушами. Если бы все пришли, не прибегая к кровопролитию, он был бы очень рад, но если кто-то откажется, то он должен был ожидать, что хорошие люди помогут ему в преследовании плохих. Так поступали белые люди: если в каком-то районе были плохие люди, все законопослушные граждане приходили на помощь блюстителям закона в аресте и наказании тех, кто не вел себя прилично. Он надеялся, что апачи поймут, что это их долг поступать так же. Он надеялся найти работу для всех. Именно благодаря работе, и только благодаря работе, они могли надеяться продвинуться вперед и стать богатыми.

Он хотел, чтобы они всегда говорили ему чистую правду, так как он сам никогда не говорил им ничего ложного, и он надеялся, что по мере того, как они будут лучше узнавать его, они всегда будут чувствовать, что на его слово можно положиться. Он сделает для них все, что в его силах, и никогда не даст им обещания, которое не сможет выполнить, в этом не было бы ничего хорошего, и между добрыми друзьями часто возникали дурные отношения из-за невыполненных обещаний.  Он не давал таких обещаний, и поскольку то, что запомнили они, могло оказаться отличным от того, что он сам запомнил, то он сделает все возможное, чтобы предотвратить все подобные недоразумения, записав каждое слово, которое он им сказал, черным по белому на бумаге, которую, если они того пожелают, могут оставить себе в виде копии. Когда мужчины боялись излагать свои слова на бумаге, казалось, что они не имеют в виду и половины того, что говорят. Он хотел относиться к апачам так же, как к любому другому человеку - как к человеку.

 
Он не верил в одно обращение с белыми и другое с индейцами. Все должны жить одинаково, но пока индеец оставался в неведении о наших законах и языке, для его же блага войска оставались рядом с ним, и он должен был держаться в пределах отведенных для него резерваций. Он надеялся, что скоро наступит время, когда дети апачей будут ходить в школу, изучая все, чему белые должны учить своих детей, и все они, молодые и старые, смогут свободно путешествовать по всему миру, как им заблагорассудится, способные работать где угодно, и не боясь белых людей.  Наконец, он повторил свою настоятельную просьбу приложить все усилия для распространения этих взглядов среди всех, кто еще может находиться в горах, и убедить их в том, что самым безопасным и лучшим путем для всех является мир со всем человечеством. После того, как всем было дано разумное время для размышлений, он намеревался лично отправиться в путь и проследить, чтобы все до последнего человека либо вернулись в резервацию, либо умерли в горах. 

Ко всему этому апачи прислушивались с глубоким вниманием, время от времени выражая свое одобрение тяжелым ворчанием и произнесением односложного «инджу» (Inju, хорошо).

Апачи, живущие в окрестностях лагеря Апач, имеют более чистую кровь тинне (Tinneh), чем те группы, которые занимали западный гребень длинного плато Могольон или вершины высокого Матизал (Matitzal). Последние весьма заметно смешались с покоренными людьми того же происхождения, что мохаве и юма из долины Колорадо, и следствием этого является то, что на этих двух языках во многих случаях говорят взаимозаменяемо, и немало вождей и воинов имеют по два имени - одно на языке апачей, а другое- на языке мохаве.

Покинув лагерь Апач, команда значительно сократилась из-за того, что три роты ушли в разных направлениях: одна из них – рота Гая В. Генри (Guy V. Henry’s)-столкнулась с отрядом враждебно настроенных апачей и вступила с ними в перестрелку, убив одного воина, тело которого попало в наши руки. Те, кто должен был сопровождать генерала Крука, шли почти строго на запад, вдоль края того, что называется горой или плато Могольон, гряды очень больших размеров и большой высоты, покрытой на вершинах лесом из больших сосен. 
 

Могольон.

 

Гора Матизал.
Это была странная причуда природы, так называемый «бассейн Тонто», выраженный в причудливой сцене величия и грубой красоты. «Бассейн» есть бассейн только в том смысле, что он весь ниже окружающих его хребтов — Могольон, Матизал и Сьерра-Анча, но вся его треугольная площадь изрезана оврагами, арройо, небольшими руслами ручьев и холмов приличной высоты, так что его можно с уверенностью назвать одним из самых суровых мест на земном шаре. Он обильно орошается притоками Рио-Верде в его восточной развилке, а также Тонто и Малым Тонто. Со времени покорения апачей он производил в изобилии персики и клубнику, а картофель прекрасно прижился и на вершине самого Могольона, в защищенных низинах с сосновым лесом. В день нашего марша вся эта часть Аризоны еще не была нанесена на карту, и нам приходилось полагаться на проводников-апачей, чтобы они довели нас до пределов видимости хребта Матизал, в четырех или пяти днях пути от  лагеря Апач.

Самое необычное, что следует отметить в Могольоне, так это то, что ручьи, протекавшие по его поверхности, почти во всех случаях направлялись на север и восток в развилку Шевлона (Shevlon’s Fork), даже там, где они брали свое начало из родников почти на самом гребне. Единственным исключением является источник, названный в честь генерала Крука (General's Springs),  который он обнаружил, и возле которого ему чудом удалось спастись от гибели от апачей - он ведет в Ист-Форк Верде.

 

General's Springs.

Это внушающее благоговение ощущение, когда ты можешь сидеть или стоять на краю пропасти, обратив свой взор вниз, на широкие просторы, поросшие сочной травой, на этот рай для скота. Нигде нет лучшего пастбища, чем в бассейне Тонто, и крупный рогатый скот, овцы и лошади теперь хорошо себя чувствуют в нем, а  такие земли, как долина Сульфур-Спрингс, были бы более прибыльно использованы для выращивания винограда и злаков, чем как пастбища для нескольких тысяч голов крупного рогатого скота, как это имеет место быть сейчас.

 

Бассейн Тонто был хорошо обеспечен оленями и другими дикими животными, а также мескалем, испанским штыком, дубом с желудями, грецкими орехами и другими излюбленными продуктами апачей, в то время как более высокие уровни Могольона и других хребтов являлись одновременно и приятными местами для отдыха в летнюю жару, и крепостными валами для защиты от внезапного вторжения врага. Я уже говорил о изобилии цветов, которые можно увидеть на этих высотах, и я могу только добавить, что на протяжении всего нашего перехода через горный хребет Могольон - около одиннадцати дней - мы наблюдали расстилавшиеся перед нами такие ковры из цветов, которые могли бы соперничать с лучшими образцами из Турции или Персии.

 

«Тропа Крука», горы Могольон.

Подойдя к западному краю плато, мы вошли в страну, населенную тонто-апачами, самой свирепой частью этого дикого и, по-видимому, неисправимого семейства. Однажды солнечным днем мы ехали по очень красивому сосновому лесу, любуясь богатством древесины, которая когда-нибудь станет притоком мировой торговли, и глядя вниз на постоянно меняющиеся цвета полевых цветов, усыпавших землю на многие лье (поскольку в этих лесах на вершинах всех больших горных хребтов Аризоны никогда не бывает подлеска, как это бывает в странах с более высокой влажностью атмосферы), и время от времени обменивались выражениями удовольствия и удивления природе  под нами, в огромном бассейне слева и спереди, ограниченном высокими хребтами Сьерра-Анча и Матизал, каждый любезно разговаривал со своим соседом, и так случилось, что дорога, по которой мы шли - если можно назвать дорогой то, по чему еще никогда не ступала нога человека - была так ровна и чиста, что мы ехали по пятеро и шестеро в ряд, а генерал Крук, лейтенант Росс, капитан Брент, мистер Томас Мур и я были на небольшом расстоянии впереди кавалерии и обоза, чьи колокольчики лениво звенели среди деревьев - и все были в восторге от возможности разбить лагерь в таком романтическом месте,  когда вдруг со звуками «Сью! Сью!» пролетели стрелы небольшого отряда тонто, наблюдавших за нашим продвижением и решивших проверить результаты быстрой атаки, не зная, что мы являемся всего лишь авангардом более многочисленного отряда.

Апачи в таком густом лесу не могли ничего видеть далеко, но, не колеблясь, сделали все возможное, чтобы подавить нас, и следовательно, смело атаковали стрелами, которые при выстреле не производили шума, который мог бы вызвать тревогу у других белых людей, бывших в тылу. Стрелы были выпущены с такой силой, что одна из них вошла в сосну до самых перьев, а другая не так глубоко, но все же слишком глубоко для того, чтобы ее можно было извлечь. Было легкое волнение, пока мы не смогли сориентироваться и понять, в чем дело, а тем временем каждый человек нашел свое дерево для защиты, не дожидаясь команды. Апачей из отряда тонто насчитывалось не более пятнадцати или двадцати человек, самое большее, и они уже отступали, так как увидели, что роты приближаются быстрой рысью, а командиры заметили неразбериху в наступлении. Двое апачей были отрезаны от своих товарищей и, как мы предполагали, что они наверняка попадут в наши руки в качестве пленников.  Это было бы именно то, чего хотел генерал Крук, потому что тогда у него могли бы появиться средства для установления связи с рассматриваемой группой, которая отказалась отвечать на любые  предложения о прекращении ведения всяких боевых действий.

 



Там они стояли, почти полностью спрятавшись за огромными валунами на самом краю пропасти; их луки натянуты, змеиные глаза блестят черным огнем, длинные нечесаные волосы ниспадают на плечи, тела почти полностью обнажены, лица испачканы соком испеченного мескаля и крови оленя или антилопы - картина самая отвратительная, но в которой не было ни малейшего намека на трусость. Казалось, они знали свою судьбу, но ни в малейшей степени не боялись ее. Звяканье вьючных бубенцов свидетельствовало о том, что вся наша команда прибыла, и тогда апачи, поняв, что дальше медлить бесполезно, пустили свои стрелы скорее наудачу, чем в надежде нанести урон, так как наши люди были спрятаны за деревьями, а затем через пропасть они отправились, как мы предполагали, на верную смерть. Мы все были так потрясены этим зрелищем, что на мгновение или больше никому не пришло в голову заглянуть за гребень, но когда мы это сделали, стало видно, что два дикаря быстро спускались по едва заметной ниточке тропы, очерченной на вертикальной поверхности базальта, и прыгали со скалы на скалу, как горные бараны. Генерал Крук быстро прицелился и выстрелил, рука одного из беглецов безвольно повисла рядом с телом, и хлынувшая красная струя показала, что он тяжело ранен, но он ни на йоту не ослабил скорости, и не отставал от своего товарища в стремительном броске вниз по обрыву и укрылся в кустарниковом дубе на нижних флангах, когда вечерний воздух уже звенел от выстрелов карабинов, отдающихся раскатистым эхом от вершины к вершине. 

В это время у нас не было ни того отряда разведчиков, с которым мы покинули Тусон - они были уволены в лагере Апач в тот момент, когда генерал Крук получил известие о том, что власти в Вашингтоне собираются предпринять попытку отправки уполномоченных для переговоров с апачами - ни небольшой группы из пяти апачей, которые проводили нас из лагеря Апач, пока мы не достигли центра Могольон, и, поскольку страна не была нанесена на карту и неизвестна, нам приходилось полагаться только на себя, чтобы добраться до лагеря Верде (Camp Verde), который никто из группы никогда до этого не посещал.

Мы достигли восточной оконечности плато и могли видеть Брэдшоу и другие хребты на западе и юге, а также пронизывающий небо конус Сан-Франсиско на северо-западе, но боялись довериться себе в темной и неприступной массе из камней и каньонов большой глубины, которые заполонили путь непосредственно перед нашим фронтом. Это была близость каньона Фоссил-Крик глубиной от полутора до двух тысяч футов, проход которого мы сочли за лучшее избежать, хотя, если бы мы знали его, мы могли бы безопасно пересечь его по прекрасной, хотя и крутой тропе. Нашим единственным проводником был Арчи Макинтош, который жил на территории компании Гудзонова залива и совершенно не знал Аризоны, но был замечательным человеком в любой стране.

Он, генерал Крук и Том Мур посовещались и пришли к выводу, что лучше всего будет идти прямо на север и обойти все ущелья, о которых упоминалось. Мы так и сделали, но результат не улучшился, так как мы вошли в каньон Клир-Крик, который является одним из самых глубоких и красивых на всем Юго-Западе, но очень трудным для всех, кто решит в нем спускаться и подниматься. Когда мы спустились, мы обнаружили много холодной чистой воды и берега ручья, заросшего диким хмелем, который наполнял атмосферу тяжелым ароматом лупулина.
 

Каньон Клир-Крик.

Продолжая двигаться прямо на север, мы наткнулись на каньон Бивер-Крик и были вынуждены идти вдоль его вертикальных стен из базальта, не в силах добраться до воды в крошечной чарующей речушке внизу, но в конце концов наткнулись на дорогу для фургонов от От Маленького Колорадо до лагеря Верде. Мы быстро спускались с вершины Могольон и въезжали в местность, в точности похожую на большую часть Южной Аризоны. Там была та же самая растительность из юкки, мескаля, нопала, испанского штыка, гигантского кактуса, пало-верде, гедиондиллы, мескитового дерева и полыни, отягощенной летней пылью, но было также значительное количество кедра, сосны, кустарникового дуба, мадроньо (или горного красного дерева), и немного шелковицы.

Рядом с этой тропой можно увидеть несколько археологических редкостей, достойных посещения студентами любой части мира. Есть чудесный «Колодец Монтесумы» (Montezuma’s Well), озерцо восьмидесяти или девяноста футов глубиной, расположенное в центре скалы, в которой находится пещера, когда-то населенная доисторическими людьми, а по окружности самого озера видны жилища в скалах, множество примеров которых можно встретить поблизости. Одно из подобных скальных жилищ, прекрасно сохранившееся, когда я в последний раз их посещал, представляло собой шестиэтажный каменный дом на ручье Бивер-Крик, который вытекает из пещеры в Колодцах Монтесумы, и впадает в реку Верде, недалеко от  армейского поста с таким же названием. Мы наткнулись на следы разведывательных групп, спускавшихся по Могольон, и вскоре узнали, что они были проложены под командой лейтенантов Кроуфорда и Мортона, которые проделали отличную и тяжелую работу против враждебных групп апачей прошлым летом.

 

Колодец Монтесумы.

 
Я уже отмечал, что во время этого тренировочного марша все члены нашего командования изучили генерала Крука, но гораздо большее значение имел тот факт, что он тоже хорошо изучил своих офицеров и солдат. Это был самый неутомимый человек из всех, каких я когда-либо встречал, и взбираясь вверх или вниз по неровному склону какого-нибудь скалистого каньона, лицом к палящему солнцу или под проливным дождем, никогда он не казался ни в малейшей степени огорченным, или раздраженным. Что бы ни случилось в лагере или на марше, он всегда все об этом знал.  Он всегда бодрствовал и был на ногах уже в тот момент, когда повара вьючного обоза вставали готовить утреннюю еду, что часто случалось  уже в два часа ночи, и оставался на ногах в течение всего остального дня. Я не могу точно объяснить, как он это сделал, но могу уверить моих читателей, что Крук выучил во время этого перехода названия всех растений, животных и минералов, мимо которых мы проходили, а также то, как их использовали местные жители, все без исключения; изучал он и повадки птиц, рептилий и животных, а также запоминал течение и общий характер всех ручьев, малых или больших. Индейцы с первой же минуты встречи с ним прониклись благоговением, они казалось не понимали, как белый человек мог так быстро усвоить все, чему они учили.

В характере генерала Крука проявилась замечательная нежность ко всем тем, за кого он так или иначе стал нести ответственность. Он всегда заботился о том, чтобы обеспечить своих людей во время кампании всем необходимым для жизни, и для этого он знал по своему очень большому опыту, что ничто не может сравниться с хорошо организованным и хорошо оснащенным вьючным караваном, который мог следовать  ночью или днем по любой местности, какой бы каменистой, заросшей лесом, или безнадежно пустынной она ни была. Он сделал изучение вьючных караванов величайшим занятием своей жизни и всегда с удовлетворением узнавал, что они в подчиненном ему отделе находятся в таком превосходном состоянии, что в тот момент, когда в других участках территории угрожала опасность, его обозы всегда выбирались, как наиболее подходящие для самой тяжелой работы.  Он нашел готовое ядро в системе вьючных перевозок, которую потребности шахтерских сообществ на тихоокеанском побережье привели к тому, что ее привезли из Чили, Перу и западных штатов Мексиканской Республики.
 

Недостаток этих обозов заключался в том, что они эксплуатировались для получения прибыли, а люди, как и принадлежавшие им животные, почти всегда использовались в качестве временных подручных средств, и как только нужда в них заканчивалась, увольнялись. Идея, над которой работал Крук и которую он успешно осуществил, состояла в том, чтобы создать караваны под руководством таких людей, которые обладали самым большим опытом и по своей природе были наилучшим образом приспособлены к выполнению важных обязанностей, которые им предстояло выполнить. Тех, кто имел слишком сильное  пристрастие к алкогольным стимуляторам, или был неподходящим по другим причинам, заменяли более лучшим и надежным материалом…

Согласно номенклатуре, принятой в то время в вьючных караванах, на каждого мула в надлежащем порядке надлежало надевать кусок ткани, простиравшуюся от холки до поясницы и называвшуюся из-за службы, которую она должна была выполнять «suadera», или ткань для впитывания пота. Затем, в соответствии с потребностями случая, два или три седельных одеяла, затем сам «aparejo»  — большой матрас, можно сказать, набитый сеном или соломой, весом от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти фунтов и таких размеров, чтобы наилучшим образом принимать и распределять по спине мула груз, который нужно нести, известный под испанским термином  «cargo».  Груз равномерно распределяется с обеих боков мула.
 

В те времена, о которых я говорю - двадцать один год назад - можно было неплохо подучить испанский язык в вьючном обозе, и было много общеупотребительных выражений, сохранивших весь колорит иных земель и иных традиций. Таким образом, сам караван был широко известен как «атахо» (atajo), командира называли «патроном» (patron), его главный помощник, в обязанности которого входило следить за всем, что касалось грузов, носил титул «cargador», повара называли «cencero» потому что что он ездил верхом на кобыле, обычно белой, из-за распространенного среди испаноязычных упаковщиков суеверия, что мулы любят белый цвет больше, чем любой другой.

Упаковщики всегда старались не подпускать бродячих жеребят к мулам, потому что они могли свести мулов с ума. Их действия не абсурдны, как я могу засвидетельствовать из своего личного наблюдения. Мулы так любят играть с молодыми жеребятами, что больше ничего не хотят делать, а будучи намного сильнее, часто их ранят. Старые караванные мулы прекрасно знают свое дело. Они не нуждаются в том, чтобы показать им где их место при вечернем кормлении, и всячески изображают из себя степенных, чопорных, благовоспитанных членов общества, из которых все остатки легкомыслия юности были напрочь искоренены.  Они никогда не уходят далеко от звука колокольчика и не доставляют хлопот упаковщикам «в стаде».

Но совсем другую историю можно рассказать о неопытном, пугливом молодом муле, только что вышедшем из голубой вкусной травки Миссури или Небраски. Он является источником большей ненормативной лексики, чем он того стоит.  Он не реагирует на звонок колокольчика, отдаляется от своих товарищей по стаду, и всячески и разнообразно демонстрирует испорченность своей натуры. Чтобы противостоять его злобности, необходимо пометить его таким образом, чтобы каждый упаковщик с первого взгляда понимал, что он новичок, и после этого уже принимался за свою работу.  Самый верный - поскольку это наиболее удобный способ добиться этого - аккуратно подстричь его гриву и обрезать хвост так, чтобы не осталось ничего, кроме карандаша или кисточки волос на самом кончике. Теперь он известен как «бритохвост», и каждый сможет узнать его с первого взгляда, в то время как его степенного и хорошо обученного товарища называют «колокольчиком».

Эти термины, в пограничном сарказме, были переданы и офицерам армии, которые на языке упаковщиков, известны как  «колокол» и  «бритый хвост» соответственно; первый – это старый капитан или бывалый полевой офицер, который слишком много знает, чтобы тратить свою энергию на ненужные экскурсии по стране, а второй - юноша, только что закончивший учебу на Гудзоне, который наивно воображает, что знает все и вся в этой жизни, и не против, чтобы люди вокруг тоже узнали, что он все знает. Он - «бритый хвост» - в элегантной униформе, новенький, ухоженный, и у него недостаточно здравого смысла, чтобы прийти на  «корм», когда прозвенит звонок. На равнинах эти два класса превосходных джентльменов назывались «кофейщиками» и «гусятами».

Сами упаковщики представляли собой интересное зрелище, так как они были набраны со всех концов земли, хотя большая их часть, как и следовало ожидать, была испано-американского происхождения. В этом путешествии по горам Могольонского хребта не проходило ни одного вечера, чтобы Крук не усаживался тихонько у костра некоторых из упаковщиков и не слушал их «воспоминания» о первых шахтерских днях в Калифорнии или « на Фрейзере в Британской Колумбии». «Хэнк и Янк», Том Мур, Джим О'Нил, Чарли Хопкинс, Джек Лонг, Длинный Джим Кук и другие, были «сорокадевятниками» и вполне могли обсуждать самые волнующие времена.   Это были «мужчины» в прямом смысле этого слова, они сталкивались со многими опасностями и лишениями, и мужественно победили,  что является единственным неизменным испытанием величия человеческой природы.  Некоторые рассказы вызывали смех выше моих сил, и для генерала Крука они представляли собой неиссякаемый источник тихого веселья всякий раз, когда представлялась возможность послушать их в том виде, в каком их рассказывали упаковщики.

Одним из наших людей - я забыл упомянуть о нем раньше - был Джонни Харт, очень тихий и сдержанный человек, обладавший огромной силой, которую умело использовал всегда, когда это бывало необходимо.  В Соединенных Штатах и Мексике почти не оставалось места, где бы он не путешествовал в качестве «старателя» по добыче металлов, драгоценных и недрагоценных.  Неудача постигла его в Соноре примерно в то время, когда эта страна была ареной самых оживленных столкновений между французами и коренными мексиканцами, и в то время как враждебные группировки гандара и пескьера делали все возможное, чтобы уничтожить то немногое, что осталось нетронутым от жадности галльских захватчиков.  Однажды ночью Джонни грубо разбудил громкий стук в дверь хижины, в которой он укрылся, и к своему великому удивлению, узнал, что он нужен как «доброволец», что означало, насколько он мог понять, что ему надлежит надеть наручники и пройти с отделением в штаб дивизии, где его  припишут к роте. Напрасно он объяснял или думал, что объяснял, что он американский гражданин и не подлежит призыву на военную службу. Все удовлетворение, которое он получил, заключалось в том, что ему сказали, что каждое утро и вечер он должен приветствовать «нашу благородную Конституцию и генерала Пескьеру».

Ведь не такая уж и тяжелая была жизнь. Переходы были короткими, и в стране было много кур, яиц и коз. Чего еще может желать солдат? Итак, наш друг не жаловался, с радостью выполнял свои немногочисленные обязанности и быстро продвигался по лозунгу «Да здравствует наша благородная Конституция и генерал Пескьера», когда однажды вечером первый сержант его роты  нанес ему сильную пощечину и сказал: «Идиот, разве ты недостаточно знаешь, что надо болеть за генерала Гандару?» И тогда-то бедняга Джонни впервые узнал - он несколько дней отсутствовал в экспедиции за фуражом и только что вернулся -  что генерал-командующий продал всю дивизию генералу Гандаре накануне, по доллару и шести битам за голову. 

Это было последней каплей. Джонни Харт был готов драться, и ему было мало разницы, по большому счету, на чьей именно стороне, но он не мог смириться с таким внезапным качанием маятника и, как он выразился, «решил пустить паруса по ветру».
Все упаковщики были общительны и склонны к дружелюбию. Испанцы, такие как «Чилино Джон», Хосе де Леон, Лауриано Гомес и другие, никогда не были более счастливы (по завершении работы), чем объясняя свой язык тем американцам, которые выказывали желание его выучить. Гомес хорошо разбирался в испанской литературе, особенно в поэзии, и часто с большим воодушевлением и выразительностью читал нам стихи на своем родном языке. Он предпочитал мадригалы и всевозможные любовные песенки, и никогда не был так доволен, как тогда, когда он организовал квартет и начал пробуждать отголоски величественных старых каньонов или лесов восхитительно-заунывными нотами «La Golondrina», «Adios de Guaymas» или других песен в минорной тональности.  Я могу сказать, что позже я слушал декламацию упаковщиком по имени Хейл строк Эспронседы - «Вождь бандитов» - в очень похвальном стиле,  в дышащих бальзамом лесах Сьерра-Мадре...

От долины Верде до города Прескотт, судя по крутым дорогам и тропам, соединявшим их в 1871 году, было около пятидесяти пяти миль, причем первая часть пути была чрезвычайно крута, а вторая половина находилась в пределах видимости холмов, покрытых изящными соснами и охлаждаемых бризами с более высоких хребтов. Местность изобиловала полями с хорошей травой,  южнее наблюдалось очень приятное отсутствие кактусовой растительности, глинобитные дома сменялись уютными на вид жилищами и амбарами из досок или камня, вода в колодцах была холодной и чистой, а высокие пики Сан-Франсиско, Блэк-Рейндж и Брэдшоу по нескольку месяцев в году были покрыты снегом.