У ангелов хриплые голоса 22

Продолжение шестого внутривквеливания.

- Понимай, как хочешь, - сказал Хаус, и его глаза улыбнулись Уилсону.
На улице снова падал снег, как будто спешил рассчитаться за испорченное рождество. Снег — это здорово, снег — это намёк, что можно начать жизнь с чистого листа, как этот парнишка — пациент Хауса. Кэмерон очень расстроилась из-за того, что они провели электрическую, как назвал её Хаус «мозговерсию», она винила себя и ходила, как в воду опущенная, а вот Уилсон сомневался, что это можно считать ошибкой. Иногда начать с нуля и полезно, и правильно. Уилсон пофантазировал, как бы это было, если бы память выжгли ему. «Привет, я — Хаус, я гениальный врач, гад и манипулятор. Ещё мне всё время больно, и поэтому я наркоман. И я — твой лучший друг.
Он рассмеялся вслух, и стайка совсем юных девушек диковато шарахнулась от него. Это рассмешило его ещё сильнее. Итак, любезный друг Джеймс, миссия провалена — чему же ты так радуешься, идиот? Неужели тому, что этот эгоистичный ублюдок сказал «я не должен был на тебя орать — ты сделал это, чтобы защитить меня, друзья так и делают». Немного же ему нужно для счастья. Только теперь это счастье надо бы закрепить. В конце концов, какой бы толстокожий Хаус ни был, он здорово перенервничал за эти дни и будет рад расслабиться. «Завтра вечером, после работы, - подумал Уилсон. - Немного китайской еды, немного выпивки и что-нибудь дурацкое и старомодное в видеопрокате. Может быть, он и прав, что живёт сегодняшним днём? Попробовать тоже пожить сегодняшним днём? Одним вечером? Одним бокалом ледяной «маргариты»? Одним разговором ни о чём?»
Он зашёл в кондитерскую и купил шоколадные бомбочки с сюрпризом. Хаус любит шоколад и любит сюрпризы.

хххххххх

Уилсон не был профаном в своей профессии. К тому же, он сам всё-таки жил в своём теле, поэтому чувствовал, что на этот раз у него будет после процедуры всего несколько минут, чтобы убраться отсюда и увести Хауса. В благотворность больничной обстановки он никак не верил, в то, что Ковард где-то прячет панацею, способную, как по волшебству, облегчить его страдания, тем более, а на Хауса с самого начала полагался больше, чем на врачей-мексиканцев. Тем более, что их с Хаусом медицинский арсенал выглядел уже весьма внушительно, у них даже был портативный кислородный баллон и портативный кардиограф — того типа, которым оснащают передвижные бригады парамедиков — Хаус обо всём позаботился ещё во время первой процедуры. А уж такие мелочи, как гемостатики, анальгетики и противорвотные...
- Я не останусь здесь, когда всё закончится, - ещё раз повторил он, укладываясь на уже знакомую платформу для термотерапии. - Мы сразу же уезжаем в отель. Слышишь, Хаус? Мы не остаёмся. Ни под каким видом. Даже если тебе покажется, что нужно остаться.
- Хорошо, - покорно кивнул и без того уставший, как собака, Хаус, предвкушая ещё часов пятьдесят - семьдесят почти без сна. - Как скажешь.
Уилсон виновато отвёл взгляд — он и идиотом не был, он всё понимал, но справиться со своей фобией, кажется, всё равно не мог. Ему казалось, что больничная обстановка медленно, но верно убьёт его и, улегшись на белую функциональную кровать, он с неё уже не подымется. А ему хотелось видеть закат над водой и песчанный берег, хотелось слышать раздражающие чаячьи голоса. Ещё больше ему хотелось домой, к красным канадским клёнам и тихому парковому пруду.
- Знаешь, - проговорил он, стараясь хоть как-то смягчить последствия своего упрямства для Хауса. - У них же тут есть нормальные пульсоксиметры со звуковым сигналом. Чтобы ты не вздрагивал каждую минуту и мог хоть подремать. Может, они нам одолжат на время — я попрошу.
- Одолжу, - буркнул краем уха услышавший их обмен репликами Ковард. - Идёмте, Экампанэ, я вам выдам датчики с монитором слежения. Идёмте-идёмте, пусть пока мои помощники всё подготовят. Не торопитесь.
- Вот что, Хаус или как вы там считаете нужным называться, - серьёзно проговорил он, резко остановившись, едва они вышли в коридор. - Вы — врач, перед вами я темнить не буду. Лечение Уилсон переносит плохо — картина крови, электрическая нестабильность сердца, даже, по-моему, какие-то психические наслоения появились. Поэтому дальнейших путей у нас три. Первый: всё это прекратить. Жизнь мы ему уже продлили на пару месяцев, а там всё пойдёт, как должно пойти. Второй: уменьшить дозировки и молиться, чтобы у него хватило сил пройти курс до конца. Тогда мы выгадаем полгода — много, год.
- Третий? - требовательно спросил Хаус, которого пока ни один из предложенных вариентов не устроил. - Мы вообще-то подписывались на три-пять, а вы теперь решили изменить ставки, когда уже колесо закрутилось?
Кавардес мог бы сказать, что человеческий организм непредсказуемее рулетки, но он не стал этого говорить — Хаус прекрасно и сам всё это знал, не мог не знать.
- Есть и третий, - помедлив, неохотно проговорил он. - Можно, наоборот, увеличить все дозировки до субубойных и провести одну процедуру, и это будет последняя процедура, которая либо даст вам ваши три-пять лет, либо убьёт его.
Хаус потёр ладонью лицо — он, и в самом деле, здорово вымотался за эти дни.
- И какой шанс примерно вы даёте?
- Фифти-фифти.
- Пятьдесят процентов за то, что он выживет и пятьдесят за то, что умрёт? А если процедура не подействует должным образом? Сколько вы на это кладёте?
- Нисколько. Она должна подействовать — я видел эффект от первой. Риск огромный, но этот риск именно таков, как я сказал. Я вас не обманываю — или смерть, или гарантированная ремиссия года на три — может, больше. Конечно при условии, что режим и рекомендации будут эти три года соблюдаться.
- То есть, если он выживет, но эффекта не будет, следующей попытки у него тоже не будет?
- Нет, - отрезал Кавардес. - Это — всё, что я могу сделать.
Хаус задумался, ритмично постукивая себя по лбу согнутым пальцем.
- Три года — не слишком много, - наконец, проговорил он.
- В его нынешнем положении это — целая вечность. Не торгуйтесь, Хаус, мне нечего уступить — всё обстоит так, как я сказал.
- И вы готовы пойти на это?
Ковард потёр шею — знакомым жестом, совсем, как Уилсон, и Хаусу больно кольнуло сердце от этого узнавания.
- То, что я делаю, уже незаконно, у меня нет лицензии на проведение одновременно всех трёх процедур — термо, химии и рентгена. Если выпадет решка, и он умрёт, вы можете организовать мне симпатичное уголовное преследование. Вы даже можете организовать мне уголовное преследование, если он не умрёт. Но вы этого не сделаете — во-первых, вы сами вне закона, во-вторых, деваться вам некуда, и, в-третьих, вы, насколько я успел о вас узнать, человек чести. Вы — врач. И вы понимаете, что ваш Уилсон отрастил опухоль до такого размера, за который не возьмётся ни один легальный хирург, и я не требую с вас денег. Ну, то есть, я ставлю эксперимент, я не бескорыстен, но денег я не прошу, значит, и судом вы у меня ничего не отобьёте. Так что я в относительной безопасности, дело за вами. Решайте.
- По-моему, это Уилсону надо решать, - с сомнением проговорил Хаус.
«Когда это Уилсон мог что-то решить? Да он мебель для гостиной выбрать не может, цвет галстука правильно подобрать не может, жену с четвёртой попытки выбрать не сумел»
- Решать, умереть прямо сейчас в мучениях или через полгода в мучениях? - саркастически усмехнулся Кавардес, как видно, тоже засомневавшийся на этот счёт. - Думаете, он сможет решить?
- Значит, решить должен я? И прямо сейчас?
Кавардес кивнул.
- Хорошо. Делайте. Ваш третий вариант. Но, может быть, окажется, что я убью его этим...
- Не убьёте. Опухоль в груди — вот что его убивает. А вы только пытаетесь спасти. Просто у вас может не получиться. У нас может не получиться, - поправился Кавардес. - И вот ещё что: после процедуры вам придётся остаться здесь, так что пульсоксиметр вам ни к чему.
- Давайте пока просто всё сделаем, - попросил Хаус кротко и непохоже на себя.
Когда они вернулись, Уилсон, обвешенный датчиками, уже входил в наркоз, но успел увидеть Хауса и сонно улыбнуться ему. Хаус кивнул и, чтобы не закричать, вцепился зубами в свой указательный палец.
«У тебя всё равно всегда получается настоять на своём, упрямец. Ты хотел, чтобы я эвтаназировал тебя — с вероятностью фифти-фифти я именно это сейчас и делаю».
- Вамос а эпезар, - негромко сказал Кавардес.

Внешне вторая процедура мало, чем отличалась от первой — тот же красный свет, та же нестабильная электрическая активность сердца, готового сорваться в фибрилляцию при каждом прикосновении гибкого зонда, тот же невидимый смертоносный луч с прицелом в чёрный перекрест на груди Уилсона. Разница была в дозе.
Кавардес сосредоточенно молчал и хмурился, и Хаус чувствовал, что в этом молчании кроется зловещая нотка. Сам он ощущал себя вибрирующей струной, хотя умом понимал, что если процедура и убьёт Уилсона, то не прямо сейчас — клеткам тела нужно время на смерть.
«И всё это время Уилсон будет жить, ещё не зная, что он мёртв. Его будет тошнить, снова закровит слизистая, начнут слущиваться клетки бронхов, желудка, кишечника, полетит к чёрту терморегуляция, начнутся судороги от нарушения электролитного баланса беднеющей плазмы — всё будет разваливаться постепенно и неумолимо, а он всё это время будет надеяться, что перетерпит, переживёт, что справится. Но не справится».
Хаус ощутил во рту металлический вкус и понял, что прокусил палец до крови. Только тогда почувствовал, что делает себе больно, и убрал руку ото рта.
Кавардес заканчивал. Платформа уже поднялась, санитары переложили Уилсона на каталку, и Хаус увидел, что кожа на его груди ярко гиперемирована и при этом выглядит безжизненно, как у приготовившейся к линьке лягушке.
- Термолучевой ожог первой-второй степени, - бесстрастно заключил Кавардес, только взглянув мельком. - Это в зоне прицела, позже могут появиться ещё очаги кожных повреждений. Мы дали высокую дозу, но ведь это — то, о чём мы договаривались, правда?
И Хаус почувствовал себя так, словно его только что в чём-то хитро облапошили лихие мошенники.
А из наркоза Уилсон на этот раз вышел даже легче, ещё по дороге в палату:
- Джи...
Хаус не сразу понял, что Уилсон обращается к нему — потом сообразил, что Хаусом называть при посторонних Уилсон его не хочет, а «Экампанэ» сейчас просто не выговорит. Нейтральное «Джи» годилось и для «Грегори», и для «Джорджио», что уже радовало — похоже, на когнитивные функции Уилсона второй наркоз за неделю не повлиял.
- Я здесь, здесь, - сказал он и коснулся плеча Уилсона. - Всё хорошо.
- Давай поскорее поедем в отель, - слабым голосом попросил Уилсон. - Ты взял этот пульсоксиметр?
Хаус не ответил.
Санитар помог ему перебраться на кровать, улыбнулся дежурной улыбкой:
- Дескансен, сеньор, - но едва он вышел, Уилсон сразу стал оглядываться в поисках одежды, а обнаружив её на стуле возле кровати, потянулся к футболке:
- Давай, Хаус, давай, поедем...
- Подожди, Джеймс...
Что-то в его голосе и тоне, а может, непривычное обращение по имени, заставило Уилсона насторожиться.
- Эй, ты чего? Ты же обещал, - напомнил он тревожно.
- Мы не можем уехать прямо сейчас — тебя нужно понаблюдать.
- Ты обещал! - повысил голос Уилсон.
- Обстоятельства могут меняться — ты знаешь?
- Плевать на обстоятельства, ты обещал, - повторил Уилсон в третий раз, как заведённый, а вернее, как утопающий, хватающийся за соломинку.
- Не ценой твоей жизни...
- Бред! - Уилсон торопливо одевался, путаясь в штанинах и рукавах — и руки, и голова всё ещё плохо слушались его после наркоза, хотя, надо отдать справедливость наркотизатору Кавардеса, своё дело он знал, и дозу отмерил точно:
- Ты мне соврал. Ты меня в больнице сам решил оставить? Я на это не подписывался. Мы уходим. Я ухожу. Ты меня отвезёшь в отель, или я должен сам лезть за руль в таком состоянии? - это был уже откровенный шантаж — и откровенная фобия, если уж по правде.
- Уилсон... - беспомощно воззвал Хаус почти с отчаянием.
Уилсон замер. Полувывернутая футболка выпала из вдруг ослабевших рук, а в палате повисла сгущающаяся пауза.
- Где ты мне врёшь? - спросил Уилсон шёпотом с такой фантастической непоколебимой убеждённостью, что Хаус почти восхитился его проницательности. - О чём не договариваешь? В чём темнишь? Колись! Вы что-то опять сотворили со мной втихаря, пока я был в отключке? И что-то похуже несанкционарованного облучения, потому что тогда ты признался сразу... Хаус! - он повысил голос.
Хаус почувствовал, что не удерживает знание в себе, проговаривается, как будто кто-то, вот уж действительно, тянет его за язык. По сути, перекладывает свою ношу на такие хрупкие, такие податливые плечи Уилсона, а главное, делает это постфактум, как будто принимает в тело бумеранг, вот только вернувшийся из свободного полёта после той его истории с инфарктом и паллиативной операцией.
- Ты получил двойную дозу химии, - хрипло, но без обиняков, сказал он. - Температуру твоего тела повысили так, что ещё немного - и сварили бы вкрутую, а от лучевой вечером ты должен засветиться. Это превышает протокольные рекомендации прошлых исследований Кавардеса по терапевтической широте суммарной дозы почти вдвое — в одну и семь десятых если точнее. И это был единственный выход, если имелось в виду получить эффект от курса лечения, потому что заявленной дозы для одного только последнего раза мало, а ещё одного сеанса на эффекте от предыдущего ты бы всё равно не вынес, так что Кавардесу пришлось бить сразу наверняка. Последний раз. Ты знаешь, как это, ты сам уже проделывал подобное, когда это казалось тебе лучшим выходом. Я подумал, что ты не будешь возражать.
- Одна и семь десятых? - повторил ошеломлённый Уилсон, а Хаус как-то забыл, вернее, выпустил из виду, что его друг и сам — онколог. - Значит, это ты подписал согласие?
- Уилсон, согласие — формальность. Всё, чем тут с тобой занимаются — махровая нелегальщина. Я просто...
- Одна и семь десятых... - перебил его Уилсон, снова повторив эту цифру с такой интонацией, что у Хауса от напряжения состоялся настоящий Великий Исход Мурашек из-под джинсов под рубашку, а язык прилип к нёбу.
Особенно нехорошо ему сделалось, когда Уилсон улыбнулся своей фирменной режущей, слёзной улыбкой:
- Значит, я... уже мертвец, что ли, да?
- С вероятностью пятьдесят процентов, - хмуро подтвердил Хаус.
Уилсон согнулся резко и сильно, будто его ударили под дых, закрыл руками лицо. Хаус, не дыша, смотрел на него. Время сейчас текло, огибая их обоих. И могло пройти пять минут или пять лет до того мгновения, когда Уилсон снова отнял ладони от лица. И, наверное, прошло, действительно, пять лет, а не минут, потому что он явственно постарел за то время, пока его лицо было закрыто ладонями.
- С вероятностью пятьдесят процентов мне осталось несколько дней боли, тошноты и удушья, - проговорил он, не спрашивая, а словно рассуждая с самим собой. - И я проведу их в этом чистилище... Спасибо тебе, Хаус...
Хаус вздрогнул так, как будто Уилсон ударил его, облизал губы, словно собирался что-то сказать, но не сказал - отвернулся, пряча взгляд. И снова вздрогнул, потому что Уилсон взял его опущенную руку, свободную от трости, и несильно сжал, понуждая посмотреть на него. Очень неохотно, как если бы ему приходилось сопротивляться натяжению резины, Хаус повернул голову и посмотрел. Глаза Уилсона мягко светились, лаская его этим спокойным светом.
- Я серьёзно, - сказал Уилсон. - Это не сарказм. Спасибо тебе за то, что ты выбрал за меня. Я бы не смог. Это непомерная ноша — я знаю, как тебе будет тяжело. Я изо всех сил постараюсь выжить — я тебе обещаю.

Хаус, однако, не стал строить себе иллюзий, что теперь с ним обойдётся без сложностей. И они начались прямо сейчас. Уилсон категорически не захотел оставаться в больнице. То есть, он согласился, уступил, но тут санитар, проводивший его в палату, сделал тактическую ошибку — попытался забрать его одежду, заменив её больничной пижамой. И, не смотря на сопротивление — чисто физическое, поскольку, по-английски он не понимал, а по-испански Уилсон почти не говорил — попытался чрезмерно настойчиво: недоумевая, в чём, собственно проблема, он попросту вырвал из рук Уилсона так и не надетую футболку, проворчав что-то, явно нелицеприятное и погрозив пальцем. Мало того, что Уилсон ощутил при этом полное своё бесправие и безличие, он ещё и очень отчётливо и ясно, просто кожей почувствовал, что уже никогда его ключиц в широком теперь для его исхудавшей шеи вороте не коснётся свежий воздух, не щекотнёт веки солнечный блик, не раздуются возбуждённо ноздри от запаха воды, он никогда больше не наденет носки, не зашнурует свои лёгкие кроссовки, не накинет на плечи ветровку, не щёлкнет пижонской массивной пряжкой ремня, не вжикнет, чёрт побери, зиппером ширинки — больничные пижамы ширинок не предусматривают. А запахиваются они сзади, и только для того, чтобы, когда он умрёт, эту пижаму можно было бы без труда, не ворочая тяжёлое тело, с него стянуть и швырнуть в угол, а его, голого, накрыть простынкой и повезти в морг. И на невысоких порожках его полысевший затылок будет глухо, как бильярдный шар, стукаться о металл каталки: туп-туп-туп.
Этот звук отдался в его голове, и он, замутнённый дурнотой и болью, даже не понял, что слышит просто стук крови в ушах. Неотвратимое будущее — вернее, его отсутствие - придвинулось и принялось властно втягивать его в себя, не оставляя ни вдоха. Настоящее расплылось мутью расплавленных пикселей, и только вошедший в палату Хаус показался в этот миг хоть каким-то надёжным ориентиром, готовым, впрочем, тоже вот-вот исчезнуть, подчиняясь жестокому и безапелляционному закону энтропии.
Уилсон задохнулся и вцепился в Хауса, как дошкольник, которого отрывают от мамы, чтобы увезти по определению суда в другой штат в приёмную семью:
- Не отдавай меня им!
- Ну, что такое? Ты чего? - слегка опешил Хаус, не видивший инцидента с санитаром, но почувствовавший сочащийся из всех пор несчастного Уилсона животный ужас.
По правде сказать, ожидая сложностей, он не ожидал их так скоро и такого вида, и немного растерялся.
- Прошу тебя, давай поедем в гостиницу! - умолял Уилсон, стискивая и комкая в кулаках ткань его футболки. - Я себя отлично чувствую, правда! Мы вернёмся сюда, если мне станет хуже! - быстрый свистящий вдох, потому что кончился воздух, весь истраченный на горячую испуганную скороговорку. - Ты — отличный врач, ты сам за мной приглядишь, правда! Я обещаю, обещаю тебе! Всё будет в порядке! Я буду в порядке!
- Я вижу, - лаконично заметил Хаус, стараясь высвободиться, потому что Уилсон буквально висел на нём, а у него и самого проблем с опорно-двигательной функцией хватало.
- Эра нецессарио адвертир куе эль пациенте суфре де ла энфермедат менталь, - с лёгким презрением попенял Хаусу санитар, так и стоящий с  отобранной у Уилсона футболкой в руках.
 Хаста агора но суфриа, - огрызнулся Хаус. - Кви хабис хэчо кон эль?
- Эль но квериа комбиарсе
- Что он говорит? - снова возбуждённо включился Уилсон.
- Сигнифика но тениа кви комбиарсе.
- Что он говорит? Скажи мне, что он говорит? - настаивал Уилсон, тряся и дёргая его.
- Говорит, что ты спятил и не отдаёшь штаны... Ну, и чего вы теперь застыли, как монумент? - снова повернулся он к санитару. - Скажите, пусть ему уколят... а, чёрт! Как среди глухонемых! Пор фавор, ламен аль доктор!
Однако, к появлению Кавардеса Уилсон словно бы выдохся — замолчал, ослабел, и если всё ещё стискивал в горсти футболку Хауса, то в большей степени, чтобы не упасть.
Хаус, которому роль опоры давалась всё хуже, кое-как отступил к койке и рухнул на неё, потянул Уилсона за собой, тоже заставляя сесть, а там прихватил его ладонью за затылок и прижал щекой к своей груди, жёстко контролируя каждое движение, потому что в том, что «концерт окончен» уверенности пока не было.
- Тихо, тихо, - успокаивающе бормотал он. - Я сейчас всё улажу. Ну, чего ты завёлся на пустом месте? Перестань. Ну, всё, всё... - и рука на затылке уже не держала — гладила.
Вошёл Кавардес, спросил, в чём дело.
Хаус вздохнул. Он чувствовал себя разбитым больше, чем когда — либо.
- Паническая атака. Пометьте там себе в журнале наблюдения за подопытными крысами. Ваш гоблин стал силой отнимать у него личные вещи — и ему что-то показалось или он неправильно понял. Правда, элементы нозокомефобии у него и раньше были, но не так остро.
Кавардес потёр кулаком лоб и заговорил с санитаром по-испански — очевидно, надеясь получить более подробную картину произошедшего. Хаус уловил только слово «одежда» и «психоз» и ещё то, что Кавардес рассержен, а санитар преувеличенно недоумённо пожимает плечами. Но говорили они вполголоса, негромко и долго.
Уилсон совсем затих, как бы даже ни заснул, привалившись к Хаусу, устроив голову на его плече, а лбом уткнувшись в шею. Лоб был обжигающе-горячий — градусов сорок, и Хаус понял, что испугавшим его припадком Уилсон во многом обязан этому жару, как и последовавшим упадком сил. Хорошо, если он вообще в сознании.
- Это не психоз, - вслух проговорил он — так, чтобы Кавардес услышал. - Это лихорадка. Бред. Вы его почти вскипятили, терморегуляция, похоже, в коллапсе.
- Сейчас сделаем жаропонижающее, - кивнул Кавардес. - Ладно, если так не хочет переодеваться, пусть остаётся в своём — не проблема. Нам обоим важен этот пациент, так что я готов эту ночь поплясать вокруг него, сколько будет нужно. У него нозокомефобия? О`кей — переведём на веранду. Там тоже всё отлично устроено для наблюдения, но светло, просторно и мало похоже на стандартную палату. Вы согласны?
- Да, - тихо сказал Хаус, стараясь не потревожить дремлющего Уилсона. Он продолжал поглаживать его по волосам, пока вдруг не осознал, что волосы эти, прилипая к его повлажневшим от волнения пальцам, так и остаются налипшими на них. Он вздрогнул и посмотрел на покрытую выпавшими волосами ладонь.
- А как вы думали? - жёстко усмехнулся Кавардес. - Конечно, они выпадут. Все, до одного. И не только на голове. Вот только на вашем и его месте я бы об этом волновался в последнюю очередь...