Сказки бабы Нюры

На филологический факультет университета Светка поступила не по призванию – занесло случайно: успешно сдала экзамены – друг помог. Прошла по конкурсу, оказалась в списке зачисленных.  Гена – друг, жил в соседнем дворе и учился в той же школе, что и Света. На яркую и смелую Светлану Басову он заглядывался давно, подойти не решался, слишком много рядом с ней поклонников и подружек.
Генка неплохо учился, а по литературе был гордостью школы и неоднократно выигрывал олимпиады.
 
Со Светкой у них закрутилось после выпускного, собственно он и уговорил её поступать вместе.
          Но учёба её не задалась сразу, слишком взбалмошная и легкомысленная Светлана была далеко не гуманитарий. Кое-как протянула учебный год, с горем пополам защитила курсовую работу.
 На лето студентам-филологам задали творческое задание: собрать фольклор и местечковый диалект, оформить записи рефератом.  Генка часто с удовольствием слушал беспечные Светкины побасёнки о проживающей в забытой богом деревеньке престарелой бабушке, её чудном характере и своеобразном языке.
- У тебя тема под ногами валяется, поезжай туда на каникулах, беседуй и записывай. Лучший реферат на курсе будет!
- На кой он мне лучший? Мне бы сдать.

Всё лето Светка гуляла по барам, дискотекам и ночным клубам, заводила новые знакомства, весело проводила время. Встречи с Геннадием стали редки. Ей претил его образ жизни. Библиотеки, книги, архивы, Интернет. Всё сводилось к тому: Генка читал и писал, читал и писал… «Так прожигать свою молодую жизнь?!» - удивлялась подруга.
В конце каникул Геннадий настоял на поездке Светланы, пообещав приехать за ней через неделю. Неохотно, но Светлана-таки, собрала баул и покатила к бабке сначала на пассажирском поезде, потом на автобусе и перекладных до деревеньки с красивым русским названием Листвень, затерявшейся в лесах и болотах.

Старый дом, заросший вековыми липами, основательно приосел, ушёл в землю устоями. На большой, раскинувшейся шатром крыше поселился мох и лишайник. Тропка к крыльцу с резными перильцами густо поросла аптечной ромашкой. Но запустения не чувствовалось. Под окном, выходящим в сад, была разбита круглая клумба, засаженная маргаритками и анютиными глазками. Под стрехой у угла как и прежде деревянная кадка с дождевой водой, рядом старинная лейка.  Светка заглянула в зелё-ное нутро кадушки, состроила рожицу:
- Привет филологам!

То же прясло с банками-кринками, бабкиными постирушками. Калитка в сад. Открыла. Далее знакомая тропка вела к колодцу. Как давно не была она тут. Пышно разрослись кусты, но по-прежнему ухожен бабушкой огород – грядки с овощами.  Сад с солнечными бликами сквозь листву показался привлекательным. Всюду кипела жизнь: пели птицы, наяривали кузнечики, жужжали пчёлки. «Ну, хоть какое-то развлечение», - подумала студентка.
Некогда крепкая,  ширококостная, с твёрдой поступью, состарилась бабушка, будто уменьшилась, ссохлась в размерах. Но так же живо выглянули из-под надвинутого на лоб платка карие глаза.
- Тю-ю, какие гости!  - Анна Ивановна крайне удивилась явившейся внучке. Засуетилась, встречая.

В раннем детстве родители на всё лето сплавляли Светку к старикам в деревню, но подрастая внучка иначе как берендеевым углом, тоской зелёной не называла это место, перестав навещать бабушку.
Гостьей однако, она оказалась не первой. Крестовый вместительный дом бабушки уже оглашали визг и хохот пятерых внуков от тёток Светланы.
По праву старшей ей удалось отвоевать дальнюю комнатку, бывшую некогда спаленку деда и бабушки. Старушка, с тех пор, как похоронила мужа перебралась на кровать почившей в своё время свекрови – в углу кухни. Мелюзгу разместили в просторной горнице.

Светлане волей-неволей пришлось помогать бабушке по хозяйству, ну-ка прокорми такую ораву, обстирай, обмой, угомони вечером, загони в постель. Правда, последнее Светка не считала своей обязанностью, предоставляя это удовольствие старушке.   
Вечерами баба Нюра приходила в горницу простоволосая в широкой рубашке-колоколом, ложилась в серёдку между внуками.
Облепив бабку на широком диване-книжке, три парнишки-пострела от пяти лет до десяти и две девчонки-погодки – семи и восьми лет, досаждали своими просьбами: песенку спой, побаску расскажи.

Иногда девчонки принимались плести бабке «коски», она отмахивалась:
- Идите вы к лешему, мой пепел собирать, отплелась, относила я косушки. Сабе плятитя – друга дружке, чем в бабкиной кудели путаться.
- Расскажи побасёнку, - смеялись девчонки.
- Ох, тюх, тюх, тюх,
Наловил дед щук,
Бабка рыбку пекла, сковородка утекла, - бойко читала баба Нюра.
- Как она утекла, куда утекла? – бесит Светку несуразица.
- Загадку, бабушка! – теребят старшие мальчишки.
- Ну, гадайтя, коли так:

/Был я на копанце, был я на хлопанце,/Был на пожаре, был на базаре,/
/Молод был — людей кормил,/Стар стал — пеленаться стал./Умер — мои кости негодящие бросили в ямку,/И собаки не гложут./
Ребятишки долго ломают голову, просят подсказки. Но бабка подкидывает ещё одну, уточняет, что предмет тот же:
- Жил Нероня, умер Нероня,/ Никто его не хороня:/Ни попы, ни дьяки, ни мы, дураки./ - Смеётся,: - И-и-эх, не ваше теперя время экие загадки гадать. Горшок то, глиняный. Мотайтя на ус, пока бабка жива!

- Бабуля, расскажи сказку, - требует самый маленький – Жека.
Для начала рассказчица набивала цену:
- Какуя вам сказку? Про Машу-лупоглазку?
- Нет, другую.
- Какуя другуя? Про Машу-голубую?
- Про Мальчика с пальчик.
- Ах, про Мальчика, ну, слухайте. Жили-были бабка с дедом, - начинала единственную в арсенале сказку бабулька, – был у их Мальчик с пальчик, маленька-ай, вот такоеч-ка маленькай», - показывала она на свой усечённый мизинец правой руки. - Пошёл дед пахать пашню, вот бабка затомновала: «Хто деду обед отнесёт?»
Далее Мальчик с пальчик, как и положено по сценарию, предлагал пойти в поле и унести обед. Бабка собирала еду в корзинку Красной Шапочки и вручала её Мальчику: «Вот, внучок, отнеси дедушке горшочек маслица и пирожков».
По мере повествования рассказчица меняла голос, то звучал он басовито, угрожающе, то сходил на нет до писка. Менялась и мимика, бабка корчила рожи, хмурила брови, доводя малышню до восторга.

Телевизор в бабкином доме давно «приказал жить», мобильной связи не было, потому Светка, растянувшись вечером на перине, лениво листала гламурный глянцевый журнал, волей-неволей слышала разговоры из горницы, с тоской подвывала иногда:
- У-о-о, жесть! Какой фольклор, какой диалект – бред какой-то? Чего тут записывать? - Она удивлялась, как эта самая сказка привлекала в детстве её?
Мальчик с пальчик между тем шёл к деду через лес. Первым на его пути встречался Заяц из сказки «Колобок». Заяц не грозился Мальчику съесть его, что вполне логично, зайцы ведь травоядные. Подразнив зайца:
/- Заяц серый, куды бегал?/- В лес-дуброву, лыки драл,/ - бойко отвечал Заяц./- Что украл?/

Заяц, заподозренный в воровстве, убегал. Мальчик благополучно шёл дальше. Тут на его пути возникала Лиса. Рыжая плутовка бегала перед Мальчиком, нескромно вихляла хвостом, хвасталась:
- Я Лиса – при беседе краса! Бя, бя, бя, бя.
- А я Мальчик с пальчик! – спокойно отвечал ей герой и шёл дальше.
Тут из-за деревьев выскакивал Волк. Он набрасывался на Мальчика с пальчик с угрозами, страшным голосом грозил:
- Ау, ау–а! Я волк, сейчас я тебя съем!
На этом месте, баба Нюра щекотала внуков. Приговаривала:
- Сейчас съем, хоть скибочку да откушу.

Дети заливались смехом, перекатывались друг через дружку. Светка, оторвавшись от журнала, кричала в горницу:
- Ба, чё за скибочка?
Отвлекшись, баба Нюра отвечала:
- Крошечка, кусочек малый, стало быть. А ты чего там одна, иди к нам, Светик!
- Ага, ещё не хватало ваш бред слушать.
- А ты не слухай, а вникай: сказка ложь, да в ей намёк.
Слово «скибочка» Светка записала всё же на полях журнала на всякий случай, дав ему бабкино объяснение.
Дети нетерпеливо просили:
- Рассказывай дальше, бабуля.

Мальчик прятался за деревьями, переодевался в шапочки: то синюю наденет, то красную, то зелёную. Маскируясь, он, наконец, добирался до деда, который пахал пашню. Дед жаловался Мальчику с пальчик:
- Да милай ты мой, дитё, что ба я делал без тебя! Притомился, отдохну малость.
Дальше события развивались как в сказке-первоисточнике: Мальчик с пальчик пахал пашню. Баба Нюра сопровождала его работу песенкой:
/- Парень пашенку пахал/Да скарордер барновал/
Голос бабушки дребезжал на протяжных высоких нотках.
«Скарордер», записала Светка под знаком вопроса, потому как бабка дала невразумительное на внучкин взгляд разъяснение.
Проезжавший мимо барин выпросил у деда Мальчика с пальчик, за большие деньги для барыни.

Сказка близилась к развязке: барин доставал из кармана платочек и вручал его барыне. Мальчика с пальчик, разумеется, там не было, но барыня выясняла, что он все же присутствовал, так как пописал.
К вящему удовольствию правнуков, баба Нюра изображала барыню: нюхала платочек, натурально чихала, затем чертыхалась и ругалась на супруга.
Ребятишки визжали и падали с дивана, захлёбывались смехом. Бабка давала им нарезвиться вволю, потом строго заявляла:
- Ну, будя, будя – делу время, а потехе час. Укладывайтесь! Бабка за день приморилась незнамо как! Ох, в крыльца так и шибает.
Иногда сказочница засыпала первой, смачно всхрапывала, откинувшись на подушках навзничь. Детвора считала за счастье такой случай. Девчонки притыкались рядом по бокам, прихватив Жеку, старшие мальчики ложились поперёк в ногах, лишь бы не потревожить бабкин сон.

Среди ночи баба Нюра непременно просыпалась, устраивала внуков удобнее, подтыкала одеяла, поправляла подушки, крестила их в темноте и убиралась в свой угол шаркая босыми ступнями. Подолгу старчески вздыхала и охала, ворочалась, находила удобную позу для натруженных косточек, сама себя называла старой капалухой. Потом в доме наступала тишина, лишь механические ходики отсчитывали бег времени, а иногда по ладоням крыши тихо шелестели благодатные тёплые дожди.
Но тихо было не всегда. Иногда по ночам дом оживал, то поскрипывали половицы, то шеборшался кто-то над потолком, скрёбся в оконные стёкла. Светка просыпалась и невольно прислушивалась к посторонним звукам.  Утром спрашивала бабушку о природе звуков. Баба Нюра на полном серьёзе отвечала приглушённым голосом:
- Дедушка-суседушка, знать, недоволен, надоть его улестить. Вот я на ночь миску с молочком в твоёй спаленке поставлю.

Суседушкой бабка называла Домового, ребятишки жались к ней в ужасе, Светка сердилась.
- Опять твои выдумки старческие!
Блюдце с молоком всё же появлялось в её спальне, не важно, что днём его вылизывали кошки, бабка была уверена: дед-сосед успокоится.
Коли Анна Ивановна не засыпала после возни с внуками, окликала старшую внучку:
- Светочка, ты ба мне крыльца натёрла, самой мне не в мочь. Шутка сказать, давно уж мне на осьмой десяток перевалило, не гнутся рученьки.
Крыльцами оказались лопатки – гнуло бабушку к земле год от году, хотя была она крепкого роду-племени. Смолоду в работе, требующей физической силы, не было ей равных: на сенокосе и хлебной ниве, при заготовке дров, на картофельном поле, в огороде.

В годы Великой Отечественной Войны Нюрку - молоденькую девушку, отправили на заготовку леса для нужд фронта. Как знать, быть может, там, в снегах по пояс, с ручной пилой и топором, от непосильного труда и зачерствела её душа: нравом…
Анна Ивановна была сурова, категорична, потому и затихали ребятишки сразу, как только слышали бабкину команду к отбою.
Никогда не топила жарко печи, не позволяла шалить за столом, и, упаси бог, небрежно обращаться с хлебом.  Не признавала излишки называя это лихоимством, баловством от лукавого.
- Не жадуй! – говорила внукам за столом, -  жуй как следовает, не заглатывай как рыба-кит, кишки завяжутся!

Убранство в её доме было самое скромное: белёные стены, ситцевые занавески на окнах, домотканые дорожки на половицах, круглый стол, диван и кровать, единственный шкаф и огромный сундук, в коем хранила все свои «богатства». На вопрос о достатке отвечала грубовато: «Прожила свой век за холщовый мех! Ну, да Господь с им, хлебушек насущный давал, чего словоблудить, хулу заздря наводить?!»
При всём своём аскетизме бабушка была словоохотлива, не упускала возможности поговорить с кем-либо, с желанием и охотой рассказывала о своей жизни, о вынужденном переселении в годы укрупнения больших сёл и разорения малых. Знала много присказок-поговорок, а ещё любила в рифму отвечать на заданные вопросы. Подвернется прохожий (любила возле дома на скамеечке посидеть), спросит:
- Чей это дом?
- Выспись ладом! – парировала бабка, - Мы в ём живём.
- А раньше-то где жили?
- Жили в лесу, молились колесу. Против нёба – на земле жили!
- А теперь-то на родину ездите?
- А куды мы поедем: к тётке-лебедке, к дядьке-плетню? Нет нашей деревни, разве бы мы её покинули! А таперича и эта вскорости сгинет, - крестила истово лоб, -

Господи, помилуй, дай свой век в родном углу дожить, не дай по чужим мыкаться.
Ещё в бытность старика – ветерана войны, в доме установили телефон. Но связь была столь ненадёжной, невозможно было разобрать, что говорят на другом конце провода. Одна лишь бабка освоила эту науку: кричала изо всей мочи:
- Цвяточек мой малированный, внучок ты мой дорогой! Да сладкай ты мой дитёночек! Бабка по тебе соскучилась, ехай скорея! – внушала внуку от сына.
Как по писаному перечисляла родню: «Нянька Донька, нянька Подь-ка, дядя Омельян, дядя Степан, дядя Илья, Михаил – коров доил, Василий – прыг в окошко – лата-та, Марея, Николай первый, я, Николай второй и Иван». Если собеседник интересовался, что значит «Василий - прыг в окошко – лата-та». Охотно объясняла:
- Иван у нас смирён-а-ай был – от носа соплей не отбросит, а Василий умственный. В войну-то впроголодь жили: кипяток кипятком закрашивали, вот он и омманывал тятю. Бывалоча, мешаить ложкой в стакане в однуя сторону, потом в другуя. Тятя спрашивает: «Чё ты почём здря её мутишь?» А тот отвечает: «Разве ты не знал: надо сорок раз промешать, ох и чай сладкай становится!» Отец помешал, помешал – чай, как был – вода. Схватил ложку, хотел Василию в лоб стукнуть, а он прыг в окошко и хлопает по ляжкам: «Лата-та!»

Сетовала, что сгубило брата Василия пьянство: «Водку, её никода не омманешь, а водка омманет!»  Заздравный тост произносила с бравадой: «За здравье ваше в глотку нашу!»
На вопрос о двух Николаях, как в царской династии, отмахивалась:
- Первого Колей прозывали, второго Николкой, а поди знай, что это одно и то же! Это уже кода они паспорта получили, оказались оба Николаи.
Ничего не разглядела, не оценила Светка, так и промаялась полторы недели, поджидая друга. «Генка приедет, чего-нибудь нароет, - думала беспечно, - И как это я в детстве тут любила бывать? Ума не приложу!

Бабка журила её за неопрятную одежду: растянутые футболки и майки, короткие трусы, не трусы – чёрты какие-то. Поднималась она ни свет ни заря, и как-то починила рваные-перерванные джинсы внучки. За-платки наложила в цветочек и в горошек, старательно срезав продольные нити, соединяющие потёртости.
Светка, схватившись, рычала, выпарывала крепкую, на совесть работу:
- О-о-о, мраки, зачем я только сюда приехала?!
Джинсы по её уверению оказались безнадёжно испорчены, колени и ягодицы теперь не светились сквозь дыры, а выпячивались целиком при каждом шаге. Положение усугубляло ещё и то, что Генка не ехал. Наскоро позавтракав бабкиной стряпнёй, Светка сгребла свои журналы, побросала в лукошко бутерброды, бутылку воды, покрывало и забралась в углу сада в смородинник, намереваясь не выходить оттуда до самого вечера. «Отосплюсь как следует, не нанималась я в няньки, а завтра ноги в руки – фольклор долбаный мне не по нутру!»

Вернулась, когда свечерело и в саду одолели комары. В доме необыкновенно тихо, не шумела детвора, только из горницы был слышен чуть приглушённый мужской голос и бабкин – двое вели размеренную беседу. Что-то сдержало Светку ринуться в комнату, она заглянула туда осторожно. За столом, спиной к ней, сидел Генка, бабушка в окружении внуков расположилась напротив. На столе лежала большая клеёнчатая тетрадь, в которую друг быстро-быстро чего-то строчил. Рядом мобильный телефон, наверняка включенный на запись.
- Ране народ жил дружно и работал скопно, родову всю по пальцам наперечёт знали, а теперя што? – сетовала бабка.
Светка тихо легла в углу на кровать, невольно вслушиваясь в разговор.
- Сколько у Вас детей, бабушка?
- Семерых родила. В живых шесть – пять девок, один сын, но годин!
- Хороший, значит?
- А то?! Со знаком «качества», - засмеялась старушка. - Рос огнеупорный! Девки над ём, бывалоча, изголялись, то платье на него натянут, то в платочек обрядят, то к кровати чулками примотают, чтоба не шкодил. Он ети перевязки как постромки рвал, не сидел на месте. Неа! А приду домой, спрашиваю: «Вы, кобылки, опеть над малым казнились?» Молчат и ён молчит, никода не жалился. Выросли, улетели из родного гнезда, - чуть пригорюнилась Анна Ивановна.

- А муж Ваш, простите?
- Помер мой старичок, одиннадцать годков как вдовствую, милок. Чижолую жисть он прожил, надорвался, знать. А баню любил! – вдруг за-дорно зазвучал её голос, - Ох и лупился веником, бывалоча. И на самый послед отхвостался вволю, а к утру сомлел – сложил ручки-те на груде, готов мол, к труду и обороне на том свете!
- Участник войны?
- Воевал, не приведи господь, повидал немало. Осколки по усёму телу ходили. Новой раз подумаю: перенесли-пережили, иному на два века хватило бы, ан нет, хочется ещё потоптать земельку, пока ходовая не отказала. А как ужо слягу, не дай бог, заживо тлеть!

Последнее, что слышала Светка, наставления бабки:
- Ты, мил человек, в моём дому гость, но я хозяйка, потому спрошу: ты нашей Светке знакомцем, судариком, али как будешь?
- Да, Анна Ивановна, у нас со Светой отношения.
- Вона как, - призадумалась старушка, - Про вас теперяча и не разберёшь, что к чему, но учти: в моём дому лишнего не дозволю, ты, милок, до поры до времени к ей претензиев не имей. Платье как и честь, берегут смолоду. Хошь Светка-то наша с гонором, но внучка она мне родная, в обиду её не дам! Давеча взыграло у неё ретивое – попортила вишь я ей штаны. Там и штаны-то были, тьфу, портки дырявыя. Залатала, да вишь, не эдак! Хвост трубой и в сад ударила, по сю пору нейдёт, робята в смороде её наглядели. Думат, бабка виниться пойдёт? Не тут-то было! Я, милок, на своём веку только перед мужем голову гнула, потому, так положено.
 За меня бабы как за тыном новой раз прятались. Ох и отчаянная я была! В войну на лесозаготовках бригадиром у нас был один мужик - волк-волком, продыху никому не давал, не делил, кто бабы, кто девки, кто робята безусые ишшо.
Бывалоча, в студель наробишься, губы смёрзнутся, «тпру» не выговоришь, руки-ноги не чувствуешь, а он одно шумит: «План давай!» Стану я заслоном перед девками, бабами и молчу, только глазьями сверкаю. Поглядит, поглядит он и скажет: «Шабаш на сегодня!»

- Анна Ивановна, вот вы всю жизнь работали и теперь сложа руки не сидите, как я погляжу.
- А как жа? – искренне удивилась собеседница, - государственный хлебушек жую, значит ,надоть работать!
- Вы сполна заработали его от государства.
- Эээ, милок, ране в колхозную бытность рабочие заместо денег одне палочки – трудодни получали, а старики и того не имели. А теперя грех обижаться – государство всем пензию выплачивает, стало быть, грех обижаться! Бери-ка стуло, пойдём вечерять, кто же гостя эдак морит, - миро-любиво заключила она.
- Да, я не голоден.
- Будет стесняться! Ешь, пей, пока рот свеж, завянет ни на кого не взглянет!
Светка предусмотрительно выскочила из дома, потом зашла как ни в чём не бывало, уселась вместе со всеми за стол. Корила друга за долгое ожидание.

На ночлег Геннадий устроился на лежанке русской печи. Бабка хлопотала:
- Как же эдак, милок, ты еслиф городской житель, не по ндраву тебе экое ложе придётся. Можа, печку-то затеплить хоть толику, холоднай камень-от?
Светка, выспавшись в саду, ёрзала в спаленке на перине, кляла на чём свет стоит бабку и кавалера:
- Вот спелись! Готова летом печку ради гостя дорогого истопить. Жесть!
В глубине души она верила, что дождавшись, когда баба Нюра заснёт, Генка придёт–таки к ней в горячие объятья. Но он так и не явился. Сморенная наконец сном, Светлана решила: «Надо кончать с этим батаном! Фольклор, местечковые наречия, мрак!»
Утром бабушка потчевала гостей на дорожку блинами, налила сливок в пиалу, заварила смородиновый чай.
Геннадий обращался с хозяйкой обходительно, задал вопрос:
- Анна Ивановна, а скажите, как выразиться например, если человеку всё было предоставлено, но он не сумел извлечь из этого пользу, урок?
- Да так и выразиться, - не задумалась баба Нюра: - Давался дураку клад, да не сумел его взять.

Геннадий искренне засмеялся, украдкой подмигнул Светке. Пыля по грунтовой дороге с вещами и рюкзаком бабкиных гостинцев, молодёжь ссорилась. Светка верещала:
- Чё ты над бабкиной поговоркой прикалывался? На меня намекаешь?
- А на кого ещё, Света? Ты две недели прожила попусту. Я от твоей бабули за один вечер столько почерпнул, сколько за жизнь не слыхивал, а ты два слова записала!
 - Атас! – вскричала Светка. – Местечковый диалект - тоска зелёная, я уже сама позеленела тут! Ночью почему не пришёл?
- Счёл бестактным входить в чужой «монастырь» со своим уставом.
- Ой, пай-мальчик, посмотрите на него! Какая лажа! Впрочем, ты можешь вернуться, если так понравилось! Пиши докторскую, студент Кошкин!
- Я тебе завидую, Светлана, у тебя бабушка - истинный алмаз, а ты к ней с таким неуважением.
- А я всё больше убеждаюсь, что нам с тобой не по пути!
- В этом ты скорее всего права.

Не смотря на расставание Геннадий отдал все записи Светлане, но она лишь в ночь перед сдачей засела за реферат. Потрудилась заглянуть в словарь Даля и определить значение слова «скорода» - поле, целина.  Надёргала из Интернета чужих цитат и выкладок, перепечатала Генкины записи, смешала всё в «винегрет», только «маслом» - логической мыслью не связала. Оценку получила посредственную.
На второй курс её не хватило, забрала документы, устроилась менеджером в модный магазин обуви.

Геннадий Кошкин – один из блестящих студентов, в доме бабушки  Анны побывал ещё раз, одарил старушку городскими гостинцами, основательно записал беседу, почерпнул немало из родника устной речи. Защитил диплом филолога, работает в родном Вузе преподавателем, пишет очередную монографию, готовится к защите кандидатской.