Сказы деда Савватея. Стряпушка Мунюшка

СТРЯПУШКА МУНЮШКА

ТЫ МЕНЕ, РАБОТУШКА, НЕ БОИСЯ, Я ТАБЕ НЯ ТРОНУ.

 - Зима в тот год, - начал свой неторопливый рассказ дед Савватей,- выдалась дюже снежною. Как-то подзадержался я в пути, а ездил по просьбе нашего председателя колхоза, короче говоря - по надобности мотался. Перемёты большие образовались на тракте, сани елозили по дороге, переваливались через снежные валки, лошадь притомилась сильно. Вроде и до дома уж не особенно-то далеко, да стемнело. У нас в те годы волков развелось уйма, стаями нападали, рвали в клочья. Я мужик не рисковый, жизнь осторожности да разумности меня научила.
   Что ж, надо искать, где бы переночевать. В сторонке от тракта, поди с версту, деревенька Малая Копытовка, небольшая деревенька, дворов три десятка поди, церкви нету. Там проживала одна знакомая старушка. Вот и надумал завернуть к ней. Знал, что есть, где и лошадь поставить и меня, поди, чайком напоит, да пристроит на покой куда-нибудь. Старушка, Зинаида Макаровна, бабка Зина, рассказчица, каких ещё поискать, заслушаешься. Я и дедка её знавал, проворненький был дедок, хозяйственный, помер уж. Жива ли сама-то, заволновался я. А когда увидел свет в окошечке, сразу воспрял, ободрился. Жива-а-а, стало быть!
   Бабка Зина несказанно обрадовалась, обняла! А как же, живая душа! Им, дряхлым, ой как тошно без разговоров. Одиночество страшнее всего для любого человека, а уж старичкам и подавно. Лошадь пристроил я в тепло. Обтёр потную спину ей, зерна дал, сенца кинул, чтобы скучно не было в чужом сарае. Знай себе, жуй да похрустывай. Тёпленьким напоил, она-то вся пОтом изошла от такой дороги, аж пена на губах засохла. Сам я в избу зашёл, а бабка Зина уж мечется, гляжу, от печи к столу. Поставила передо мною миску серых щец,* горячих, со сметаной, ржаного хлебца увесистый ломоть отсандякала* от каравая. Я удивился, неужто охота для одной себя готовить, хлеб печь? На что бабка Зина резонно ответила:
 - А вдруг кого к мене занесёть, как вота табе таперича, а в пячи одни угольи? Так негоже. Лишним ня будить, сварю шти* да заморожу их. А коль надоть будить, как ноня, отрублю шматок* да растоплю вона в чугунке. Так ить? Зимою с етим расчудесно. Вота хлеб, аль пирог, аль калачи тожа, бляны и блянцы, так жа. Висять у мене в холодных сенях, в лядышку замёрзли. Коль надоть принясу в избу, сколь хотца, в полотенец влажнай закуляхтаю* да в тяпло, на печь пристрою. Он, хлебушек, опосля прям дышить, будта ба тока спячёнай. Так жа и каши всяческия, картошка разварная, мяса тушёная вона в печь на сковородку, масличка подпустила, шкварчить и будить так жа скусна. Овоща да хрукты морожу. Вот, к примеру яблыки, свои чай, поздния. Принясу с сеней, прям стукають, смёрзлися, а я их на крыжачку чугунка, которай на шастке* стоить, выложу пяток, аль вообче, в горячую воду кину. Посля наслаждаюся - сладинькия, мягонькия. И робятёнки мои полюбляли тах-та исть. Я вон и капусту квашену топориком, аль сечкай* с кадки вырубаю, сколь мене надоть. В морозы дюжа с етим ловка выходить. Про ледник уж и ня сказваю табе. Сам, поди знаишь, тама сырая мясо у мене, рыбки мал-маля. Главно - с осени назапасить всяво-всяво, перво-наперво топлива, дровец, а посля грыбов, ягод насушить. Рыбка сушёна, солёна, да и морожена, пойдё-ё-ть! Репу рублю на ряпныя шти - ум отъишь, такая скуснота. Натомлю ряпных штец да с грыбами, пост када идёть, ну вовси не хужея скоромных, вовси! Горох, бобы тожа сушу, а семачки разняя у мене. Зубов-та уж нету, ловчея руками. Да и леваши катаю* с ягод, на пироги и унукам баловство, коль приедуть. Летась* впрок назапасила. Ета я табе, Савватей, не обо всём порассказвала. Бабы, они смекалисты должны быть, тады и стол што престол в избе. Так ить?
   Старушка, выдав многие свои секреты, расплылась лучиками морщинок в улыбке.
   Мы не торопясь попили чайку с вершками* да с вареньем, мёдом и оттаянными, замороженными с неделю назад, пышными и теперь, блинцами.
   Вот как же правильно всё устроено в русском быту. Чередуются запретные посты с сытными праздниками, чередуются зимние и летние пОры. Всё кто-то ж продумал!?
 - А летом-та пища лёгкая, присел и съел, тах-та и обходимси, - продолжила старушка, - летом уха, каша - сливуха,* тюря квасная - мурцовка, окрошка - всё на раз - на завтря не оставишь, скиснить! Так жа мясноя, рыбноя, печёноя, сготовил да и съел тут жа. Пища для лёгкости тела, для пользы дела. Отяжалел - так вона в речку нырнул, скупнулси, охолонул. А в стужу человек должён быть сытай «от пуза», как надоть, чтоб не замёрзнуть, да в баньку итить, чтоба лишняе чаво согнать, не разжиреть за зиму-та, да лопатой помахать, снег разгрясти возля сваво двора.Так ить?
   Да, права бабка Зина - русская натура, русский дух, удаль и стать! Ну, об этом ещё потолкуем, а пока я ждал от Зинаиды Макаровны интересного рассказа. Чуял, что припасён у неё сказец знатный, всегда меня баловала, а я уж вам всё открою, не смолчу. Будьте уверенны в этом.
   Наконец, она вздохнула, решившись, перевязала беленький головной платочек, разгладила руками передник и приступила к сказу. А я уж вам передам его, по-свойски перескажу, как и всегда делаю:
 - Проживали в деревеньке, в Малой Копытовке, Рублёвы. Пятерых детей народили. Старшая, большуха Нюся - помощница матери. Сыновья Андрон да Филимон сгинули в войну где-то на чужбине. Был ещё младенец, рождённый после сынов, да помер, не дожив и до года. Последыш, поскрёбыш - Прасковья, Паша, будто хлебец печеный из остатков муки. Круто родители замесили из тех остатков, такую красоту. Однако, красота-то красота, да неумёха. Руки у той Пашки, точно с того пухлого, увесистого места растут, на котором сидят. Ну, это всем понятно, о чём речь.
   Избаловали, залюбили, заласкали девку. Всё куклы да гульки. Одна Нюся в трудах. Вот уж мастерица! А у пячи - прям царица. А то как же? Мать с отцом заметно сдали, изработались и одряхлели, всё больше на завалинке сидят, Пашка - гультайка, так что всё-всё на Нюсе. Кружилась девка в доме да на дворе, в огороде.
   Да вот посватали её в приличный дом. Надо сказать, сватали на большое хозяйство. Симпатия меж молодыми крепкая была. С любовью брал её парень.
   Что ж теперь Пашке делать? Гулять, поди уж не выйдет, старых кормить надо, а руки-то, вы сами уж поди поняли, откуда у неё. Каша пригорелая, блины прижаренные, супец постный да жидкий «крупинка за крупинкай гоняица с дубинкай», молоко «убегало», тесто припекалось в корку.
   Живность всю перевела Пашка, иль попередохла с голода живность та. Даже кобель у конуры, перегрыз верёвку да сбежал. Его все в деревне подкармливали, кости да кожа. Страсть! Да и стариков, одной тюрей кормила, да репой тёртой. Они быстренько убрались на тот свет, один за другим. Стала жить сама Паша, хозяйкою в доме. Сестра у себя управится и бежит к неумёхе этой. Поделает, наварит, наготовит и бегом обратно. Да Сам* после ей запрет выдал, пожалел жалостливую бабу свою:
 - Неча! Пущай сама, как смогёть, та и живёть.
   Прислонялись к Прасковье мужички, не без этого. Дюже красивая, да статная.
Но проживши пару неделек или с месячишко, не более, хлебнувши с нею горюшка, убегали охлявши,*оголодавши. А кто и пару дней вытерпеть не смог. Понятно, какая там любовь, коль кишки урчат да брюхо подвело.
   Сама-то Пашка, поди святым духом пробавлялась? Ан, нет! По честности ежели, то к сестре бегала кормится. А та ещё и с собой торбочку навертит ей, втайне от мужика своего.
   Да вдруг случилась беда-горе! Раздаивала Нюся первотёлку, видать ногу ей слабо привязала или забыла совсем закрепить. Корова от боли дёрнулась и копытом в висок хозяйке шарахнула, враз убила бедную, наповал! У неё детей пятеро осталось. Двум старшим девкам по четырнадцать годков, им расти да расти. Правда, свекруха, в избе Старшуха, ещё в силах, да мужик дельный, однако же…
   Схоронили умницу-разумницу новопреставленную Анну, все помины провели путём. На сороковой день подошла к неутешной от горюшка Паше племянница и протянула торбочку сказав:
 - Вота, тёть Паш, мамка наша собрала табе давеча чавой-та в гостинчик. Кажися пару полушалков, да кацавейку.* Сказвала, што табе пондравица. Сама не успела отдать. В память об ей будить, пущай, - сказала так, да в рёв.
   Да, Паше нравилась кацавея - безрукавка, оторочена мехом, да до этого ли теперь было! Однако надо брать, коли на помин души дают.
   Она вернулась к себе после поминок уж затемно. Душеньку умершей провожали, с молитвою и песнопениями платочками вослед всё помахивали.
   Разобралась* Паша, легла в постель, да не спится ей. Да и как здесь уснёшь, одна в доме, страхи обуяли. А в тиши-то ещё по углам шуршит, в подпечье скребушит, а в закутке попискивает. Страсти!
   Паша выла в подушку, измочила её всю слезами горючими. И как ей теперь жить-то, без сестры, без её опеки? Ворочалась с боку на бок, сбила, утолкла в кучу постель, сон к ней не шёл. Ходунцы* простучали полночь. Паша, будто на чуток задремала, да тут же встрепенулась от чего-то непонятного! Кто-то корячился, сопел, бормотал продираясь, вылезал откуда-то. Дрожащею рукою, в потёмках, Паша засветила свечу в подсвечнике, пригляделась:
 - Ой, ой! Чавой-та!
   Из торбочки с Нюриными подарками, которую Паша оставила у порожков, не было сил разбирать её, вылезала, корячилась и бурчала чего-то под нос себе, маленькая старушонка! Не больше лапоточка, поди! Диво прям!
   Выбралась, и устало присела возле торбочки* на пол.
 - Ох, задвохнулася я! Притомилася вылазимши, чай ня девка уж. Мене,- старушонка перебрала коротенькие персты* свои, шевеля сухонькими губёнками, - поди годков мене двести с лишком, а скока таво лишку-та-а-а, уж запамятовала.
   Паша, выпучивши глаза, закусив уголок пододеяльника, чтобы не завизжать в голос, молчком глядела на старушонку.
 - Ну, доброва здоровьичка, Прасковеюшка! Мене отправила к табе ныне уж упокойная сястрица твоя, Аннушка, Нюра. Чую, антиресна хто я?
   «Зовуть мене Зовуткою, величають Уткою.»
   Так сказала и залилась смехом старушка, а голосок у неё, точно гремушок, дребезг только и всё.
 - Шутю я, шутю,- уже по серьёзному сказала,- я стряпушка Мунюшка, не слыхала об такой, ась? Здря-я-я!- она приосанилась вся от важности и значимости своей,- я личнасть известныя во многих времянах. «Бязруких» девок да баб неумёх к хозяйству да стряпне приучаю, во как!
 - Ну уж я,- Паша задрала горделиво нос,- скусна там, аль ня скусна, не бяруся угадвать, а уж горячо завсягда сделаю. Да и не приходилося об табе-та услыхать.
 - Я с завтрева, прям с утря, стану научать табе, неумёху, яду стряпать. Неча позорить память об сястре своёй, об родителях своих. Всяку дрянь жрёшь здеся, а тах-та не можна. Замуж поди хотИшь выйтить, а? Мужука дельнава жалаишь?
 - Жалаю бабунюшка, ой, как жалаю! Извелася вся, одна-одинёшенька! Не можно боля тах-та. Подмогни уж и мене глупОй, штоль.
 - Ну лады, завтря и зачнём. Спать я стану в печурочке,* у табе она глыбокинька, мене там пондравица,- продолжила Мунюшка,- а таперя давай спи, всё.
   И чудо! Свечка сама погасла, будто на неё дунул кто. Паша, как сидела, так и повалилась, рухнула головою на подушку, тут же провалилась в сон, глубокий и спокойный!
   Поутру, пробудившись, Паша вспомнила всё и пришла в ужас! Этого не может быть! Огляделась - ни-ко-го! И в печурочках пусто! Что же это было? Она села на постели, приходя в себя, понимая, что это всё привиделось во сне, да так явственно. Почесавши залёжанные свои бока, подняла руки кверху, с удовольствием потяну-у-у-лась, до хруста и вдруг, аж взвизгнула, услыхав прямо возле уха:
 - Ты, мать моя, давай времечку-та не тяни, прибирайси и чаши, запасайси всем для учения надобным. Я туточки, ня смей сумлеваца, тольки углядишь мене када стямнеить. При свете мене не видать, а я-та всё-ё-ё примечаю, ага-ага!
   Паша грустно смухортилась* - не сон, оказалось!
 - Пойди умойси, космы подбяри, сама прибярися* и запасися- мучкой, мясцом, сахарком, сольцой, яичками, масличком конопляным да льняным, да коровьим. Посля уж по надобности возьмёшь другоя чаво. Да ты, поди грамошная, так черкани, штоба не запамятовать чаво. «Бабий волос долог, да ум короток». А поленисси, так чумичкою* по лбу дам табе! Не гляди, што мала, я строжить горазда!
   Так началось Пашино учение искусству вести дом и хозяйство, готовить вкусную пищу. Она узнала, как потрафить* мужу, да и родне, в их вкусовых предпочтениях.
   Труд оказался ох, какой не лёгкий, и неоднократно по лбу чумичкой получала Паша от стряпушки Мунюшки, но привыкла к ней, даже полюбила. Видно, Прасковью просто не стремился никто и обучить домострою.*
   Выходило так, что мужик строит дом снаружи, а жена строит дом и порядок в нём изнутри. Во как!
   Бывало, поздними вечерами, когда стряпушка Мунюшка проявлялась, то сидя на лежаночке печи, свесив ножки в лапоточках, говорила, да складно так, даже нараспев :
 - От хлябов подовых, до квасов хряновых,
От «няни»* печенай, до капустки сеченай.
Кутия да бляны из поварен старины.
Кулебяк да пряженцев, горошниц да смаженцев.
С Северу сиги,* да ржаны ковриги.
Соложены тесты,* для любой нявесты.
Рыбка, царская уха, да вязига,* да икра.
Каплуны,* пулярки *- для скоринькай жарки.
Сбитни, квасы, взвар да чай - похлябай, да не скучай!
Постнае, скоромнае - мастярство огро-о-о-мноя!
   И обращаясь со смешком к Прасковье, говорила:
 - Чаво, душа моя, спужалася, поди? Ета я враз табе спроворю, изготовлю, потому как иде я тока не стряпала, на таких поварнях постигала ремясло,- Мунюшка поднимала вверх глаза, - о-го-го каких! Но требовать ня стану от табе таво жа, лишниму не научаю. Ет так, моя присказка! Ты уж тока Пашкя не лянися, всё в зачёт табе пойдёть. Сама мене посля спасибочки станешь сказывать. Мужуки, оне рукастых да ловких любють, а тямти да лямти -  ентии вековухами горявать стануть.
   Ну и в конце хочется сказать, что перед годовщиной смерти сестры, Прасковья предупредила всю родню, что самолично приготовит пОминки и после церкви и кладбища, всех ждёт за поминальным столом в родительском доме. Родственники, памятуя откуда у Пашки руки растут, приуныли, но идти-то надо, как же, обида будет.
   Вошли и оторопели, чуть слюной не подавились! Стол поминальный богатый был, но всё по канону.* Не верила родня своим глазам, да желудки их разуверили в том, что Пашка Рублёва лентяйка да неумёха. А тот, кто не удосужился прийти, после «кусал свои локти от досады».
   Вскоре к Прасковье посватался кавалер, да не один, гужом потянулись. Теперь уж она выбирала, приглядывалась, вот и выбрала достойного, к душе, вполне зажиточного.
   Вопросы у деревни конечно остались.
 - Как так,- недоумевал они, разве ж можна када за тридцатник уж, обучица чаму-та? Ета ж с измальства делаица! Непонятно вовси!
   А стряпушка Мунюшка, спросите вы, что с ней стало?
   По её личному желанию, с подарками от тётушки Прасковеюшки подрастающим племянницам, по тихому, драгоценная стряпушка перебралась обратно в дом покойной Нюры. Такое чудо из рода выпускать нельзя, да и у теперь замужней Паши дети будут, вернётся Мунюшка обратно! Их научать станет. Так-то!

СЛОВАРЬ ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКОГО ГОВОРА:
Серые щи - из крошева капустных, крайних, зелёных листов
отсандякала - отхватила, отрезала (просторечное)
шти - жидкое блюдо, щи (по словарю В.Даля) но есть и другое значение
шматок - кусок (сала, хлеба и др.)
закуляхтать - неаккуратно завернуть, замотать
шесток - припечек
сечка - для рубки капусты и других овощей
летась - пошлым летом
леваши - пастила из ягод и фруктов
вершки - густые сливки с молока
каша-сливуха - из пшена и картофеля, «полевой суп» на костре
волоокинькая - красавица, глаза как у вола
Сам - муж-хозяин (тамб.)
охлял - похудел, обессилил
торба - холщовый мешок
персты - пальцы
кацавейка - тёплая короткая куртка известна с 18 века
разобралась - разделась
ходунцы - часы ходики
печурка - углубление в стене печи для просушки рукавиц, носков
чумичка - большая разливная ложка
потрафить - угодить
домострой - поучение по ведение хозяйства
каплун - откормленный, кастрированный петух
пулярка - курица для быстрой жарки, кастрированная
канон - церковный свод законов, норм и правил
няня - печёный бараний желудок, начинённый гречн. кашей и мясом
визига - мозг из хребта хордовых, осетровых рыб
сиг - ценная ныне рыба из семейства лососевых
соложено тесто - традиционное калужское лакомство,
мурцовка - старинный, холодный, русский суп