Масленица Глава из повести Первая роль

        Масленица! Она  будто вошла  в его  плоть и кровь с молоком матери. Сколько  Миша помнил себя, столько и Масленицу. Раньше, когда  он был совсем маленьким, Масленица представлялась Мише  эдакой разрумяной  веселой тетей. Может быть, оттого, что мать называла  Масленицу не иначе, как долгожданной  доброй гостьей, которой все  рады от души.
- Наша «ясочка»  пришла! – улыбалась она.
Стряпая  масленичные блины, мать - оживленная, с сияющими глазами - неизменно напевала:

- Да богатая масленица блинами,
Ой, ле, ляли, лели, блинами…

  Мише казалось,  что Масленица  всегда незримо стоит за спиной матери. И когда мать наводила опару, и когда укрывала ее в укромном теплом месте, чтобы та получше подошла,– Масленица  помогала ей - особый дух нагоняла!
Какие только блины ни пекла мать: из пшеничной муки,  гречневой,  овсяной, кукурузной, добавляла  то манную кашу, то картофель, тыкву или яблоки.
Миша любил смотреть, как весело дышит опара на жару, шкворчит, брызгается словно живая на сковородке. Когда же мать ловким движением переворачивала   наполовину поджаренный блин, он прямо на глазах покрывался желтой,  хрусткой по  краям корочкой.

Снятые со сковородки блины пышной горкой  высились на выскобленном  добела столе, паровали, притягивали к себе. Горница  сразу наполнялась дрязнящим запахом. Именно на Масленицу  блины всегда  особенные – от одного вида аж дух  захватывало.  Кажется, и не ел ничего лучше, чем эти  необыкновенные чудо - блины! А необыкновенные они потому, догадывался Миша, что помогала  матери  стряпать именно Масленица.
Возле стола крутится, трется о ногу хозяйки  кот Кузька.  Взбудораженный хлынувшими вкусными запахами, он жалобно задирает голову, щетинится белыми усами, урчит от нетерпения.  Дыбом стоит распушенный хвост, желтые глаза переполнены немой просьбой. Кажется, усатый так бы и слопал все блины со сметаной впридачу.

- Кыцу! - едва не споткнувшись о пушистый комок, мать беззлобно отпихивает ногой приставучего кота.
Кузька жалобно вскрикивает, трется уже о Мишину ногу, жалуется ему на свою судьбу.

Миша хорошо понимает Кузьку. У него самого уже давно руки чешутся оторвать поджаренный  ободок блина, это же такая вкуснятина! Не выдержав, он тихонько  тянется  к блинам, быстренько обрывает заветную корочку, хрустит. Вку-усно!
- Да что ж это такое? – замахивается на него рушником мать. – Никакого терпежа нет. Подожди, скоро уже будем есть. Всем достанется, блинов вон сколько!
Миша затихает как нашкодивший кот.
Ничего-то вы, взрослые, не понимаете, думает он. «Всем достанется…». Да разве в этом дело? Такая корочка есть одна на всем белом свете»…
Кузька мяукает,  поддакивая  ему, еще сильнее трется о ногу, жмурится от предвкушамого пира.

Посерьезнев,  мать выкладывала на подоконник первый блин.
-Это – за упокой,-  говорила она.
Миша  знает, что этот блин достанется какому-нибудь нищему, что постучится в дверь. А не постучится – так  мать сама  отнесет этот блин нуждающемуся, чтобы и тому масленица была в радость.
Потом  приглашала всех к столу.
-  Без блинов не масляна. Ешьте,  ешьте,  мои дорогие,-  приговаривала мать, пододвигая к блинам сметану, маслице, яйца. Сама притомленно присаживалась рядом.

-Вот пройдет Масленица, наступит строгий пост, нельзя будет в рот взять  ничего скоромного. Аж семь недель до самой Пасхи постничать будем!

Глаза  на минуту становятся строгими, задумчивыми. Потом оттаивают:
- Так что наедайтесь от пуза! На Масленицу надо есть столько раз, сколько собака махнет хвостом. Ешь, Миша, ешь,- подкладывала ему очередной блин.
А Мише кажется : это сама тетя Масленица угощает их, предлагая свои блины.
Миша вспоминает  о  дворовом   Шарике – добром рыжем псе с белыми отметинами. Одна  отметина закрывает у него весь глаз, отчего кажется, что у Шарика этого глаза и вовсе нет. Но Шарику  это не помеха, он знай заливается беззаботным лаем и беспрестанно машет хвостом. Это ж сколько Мише надо съесть блинов? Сколько глупый Шарик хвостом махнет? Столько и  в живот не войдет.

А как это они проживут, выдержат такой  длинный Пост? И почему  уж больно  строгий этот Пост, нельзя ли послабже? А ну, как сейчас он не наестся вдоволь, что потом будет? Вдруг не выдержит, не достоит как часовой на Посту? С голоду умрет?
Мише становится  страшновато. Представил, как, вытянувшись в струнку с громадным ружьем стоит на посту день, другой, неделю. Уже  сосет под ложечкой, есть хочется – спасу нет. Кажется, корову бы проглотил. Перед ним, словно дразня и насмехаясь,  проплывают разные вкусности- сметана в горшочке, сдобные ватрушки, колбасы. Особенно досаждает  обжаренная куриная булдыжка, что крутится прямо возле его носа. Какая вредная эта булдыжка!

« Кыш, кыш, не мешай стоять на посту!…»
Заметив задумчивость сына, оставленный  им блин, мать весело ерошит  ему волосы.  Поворачивается к отцу:
- Какой он у нас впечатлительный…
- Мечтатель!

Тают во рту блины, тихо журчит беседа,  в окно заглядывает солнце. Яркое, живое, оно косится своими лучами, словно тоже блинков хочет отведать. Мише хочется угостить и солнце, и кота Кузьку, и беззаботного Шарика, и неведомого нищего. Всех бы одарил!
У порога на подстилке разлегся, вытянулся во всю длину довольный  Кузька. И  блинков ему досталось, и творожка, и сметанки. Кот распустил брюхо, расплылся, отдыхает барином. Когда-то ему еще столько перепадет?

Когда Миша подрос, то понял, что никакой тети- Масленицы вовсе нет. А есть  просто  веселое гулянье, когда все едят, пьют вволю, забавляются разными забавами. Но навсегда Масленица связалась для него с образом матери, которая подает на стол  духмяные пышные блины,  что- то припевает,  гладит его по голове. Будто та тетя - Масленица, что стояла за ее спиной, переместилась в родной и самый близкий для него на земле образ- образ Матери.

Краски детства – они  для нас на всю жизнь.
А образ Матери - на века.

Набив  полные карманы тужиками – хлебцами  из гречневой муки,  что напекла Семеновна, Миша  утром  рванул  на улицу. Город уже был запружен  людом, а народ все подпирал и подпирал. Шли  с Гончаровки, Замостья, шли с Подола,  Заолешенки, с  Гая – отовсюду. Да и как иначе? «Себя заложи, а масленицу проводи!»- гласит неписаный закон.

За ночь подтаявший снег прихватило морозцем, лужицы покрылись тонкими льдинками. Все это под ногами  заскрипело,  захрустело разом битым стеклом. То тут, то там раздавались веселые возгласы, неумолчный  гомон, смех.
Пронзая толпу бойкими  стрелами,  ныряя в нее в одном месте и выныривая в другом, стрижами  летали взбудораженные мальчишки. На них шикали, их шпыняли, осекали, но это только распаляло ребячий дух и добавляло накала во всеобщую атмосферу веселья.

На душе у  Мише было легко и весело. Если и можно встретиться со счастьем, то - вот оно! Это ли ни счастье – сыграть раз, а потом еще и другой в комедии одну из главных ролей! Когда делаешь то, что  хочется, что тебе нравится, и за это еще получать благодарности, признательность зрителей. Мише казалось, что его жизнь пошла уже по- другому, наполнилась новым смыслом. И он  за эти дни стал  другим – старше, взрослее.

Он сыграл роль!  Куда бы Миша ни шел,  что бы ни делал, в голове у него  неотвязно крутилась одна и та же мысль. Ему верилось и не верилось в  то, что произошло. Это такое, такое… Как можно дальше просто так жить на свете? Нет, решительно никак нельзя, невозможно. Что- то должно меняться, что-то дальше должно произойти. После того, как они сыграли комедию «Вздорщица», когда все им хлопали и радовались, разве можно жить той серой обычной жизнью? Нет, нет и еще раз нет! Казалось, и Масленица подоспела в их честь, все хотят порадоваться такому успеху!
Где-то рванула гармошка, над  городом полетело:

-Эх, масленица, кривошейка,
Покатай меня хорошенько!

 «А где же  тройки, где?» - крутил по сторонам головой Миша, но лошадей нигде не было видно. Но вот - чу! – вдалеке послышался звон бубенцов. Все слышней, все зазывней.
-Едут! Едут! – подпрыгнул от радости Миша.
Из-за поворота  прямо на них вылетела окутанная беспрестанным звоном расписная тройка. Что за кони, что за диво! Гладкие, блестящие, с расчесанными гривами, из раздувавшихся  ноздрей пар валит – летят во весь опор, подхлестываемые звоном развешенных на  дуге бубенчиков и колокольчиков. Вздымая  голову,  чутко прядает ушами от оглушительного звона над головой коренной – гнедой, с темным отливом конь. Изгибая пружинистые шеи, всхрапывая, рвут постромки в разные стороны атласные вороные. Непривычны они  ходить в пристяжке,  оттого и мчатся ошалело  вперед, словно стремясь вырваться на волю. И летят, летят вперед с утроенной силой  сани. Развеваются привязанные к дугам  рушники,  трепещут на ветру цветные лоскутки,  снежные комья несутся  из- под копыт.

 Встав  в санях во весь рост,  рослый парень - шапка  на  затылок  сдвинута, полы тулупа  словно крылья распахнуты – лихо крутит над головой вожжами:
-Побереги-и - ись!
Возле стайки прижавшихся к обочине девиц осадил своих сказочных  коней.
-Прошу! – с поклоном сделал жест рукой чернявой дивчине.
Та зарделась, застенчиво отвела в сторону глаза, прикрылась  кончиком цветастого платка. Но – лишь  на миг, «для порядку». Вроде бы негоже сразу в сани  прыгать, что люди подумают? А девичье сердце  птичкой бьется  в груди, выскочить готово. Это ли ни радость – прокатиться на  дивной тройке с таким залихватским малым! Подружки умрут от зависти!
Каждая хотела бы оказаться на ее месте. Щебетать друг с дружкой, судачить на разные лады – это одно, а как доходит дело до ухажеров - куда девичья дружба девается? Ну, а масленица – это особая пора, вроде как смотрины невест проходят. И как не биться девичьему сердцу, когда на тебя парень глаз положил? Кто не хочет удачно выйти замуж, найти себе хорошего муженька?

Подала руку девушка, р-раз – и  уже в санях. Прокатиться три – четыре круга– это как закон, ее полное право. Другой наступит черед, новые будут смотрины.
Подмигнув избраннице,  свистнул добрый молодец,  крутнул вожжами:
-Вперед, родимые!

 Рванули с места добрые кони, осыпали девицу снежной пылью, зазвенели бубенцы. Лихо!
 Миша с Венькой с завистью проводили взглядом  уносящуюся  вдаль тройку. Будь их воля – катались бы днем и ночью. Есть у них своя, особая  «санная» забава. Ребята  поджидали,  когда сани с базара потянутся и можно будет к ним тайком прицепиться, хоть чуток прокатиться. Мужики  мальцов  не  баловали. Заметив, что хлопчик догоняет сани, иной специально подхлестнет лошадь: попробуй, догони! Ходко бегут сани по наезженному скользкому  снегу. Бежит, бежит мальчонка, запыхается весь,  все никак ручонками до спинки не дотянется. А мужик, обернувшись, только ухмыльнется в  густую бороду: отстал!

Это еще что! Иной  суровый возница  подпустит к саням, а потом ка-ак протянет кнутом по спине: получай! Мол, нечего мою лошадь нагружать, она и так притомилась, а тут ты еще хочешь надурняка покататься. Попадались и такие, которые, заметив, что ребятенок завалился на солому,  специально помчит во весь опор. Только ветер засвистит в ушах! Сердце в пятки уходит: как на всем скаку соскочить? А мужик только посмеивается да сильнее лошадь подгоняет: как хочешь, так и спрыгивай. Тут уж готов кулем валиться в снег, лишь бы в дальнюю деревню не завезли.

Но вот на масленицу  наступает и на их  улице праздник: детвору катают сплошь и рядом. Надо только дождаться, когда лошадей прибавится, тогда и они по городу кругом, «по солнышку» поедут.
На улицу въезжают все новые и новые разукрашенные упряжки. Торжественно, на холеных сытых лошадях едут богатые семьи. Сани убраны меховой или войлочной полостью,  красивыми  взбитыми подушечками,  к дугам привязаны колокольчики, ленты и полушалки. Впереди, на самых почетных местах  важно восседают  хозяин  с сыном, сзади расселась хозяйка с дочерьми. Едут, по сторонам поглядывают.  Для них выезд на масленицу – как демонстрация своего положения, сытости и довольствия.

Не спеша катят  вчерашние молодожены, раскланиваются на все четыре стороны – «вот они мы, имеем честь принять поздравления». Их то и дело поздравляют, а  когда кто-то  потребует «посолить рыжиков» - останавливаются, целуются при всем честном народе. Легко, озорно мчат «одиночки» -   разукрашенные сани или  крестьянские розвальни. И вот уже образовались санные хороводы:  в длинную цепь вытянулись  упряжки всех мастей, одна  другой краше. От звона множества бубенцов и колокольчиков в ушах закладывает. Сани облеплены детворой словно мошкарой,   лошади уже еле тянут, но возницы не серчают. Иной  шумнет незлобиво: куда еще, сколько можно?-  потом махнет рукой да по новому кругу пускает.
Миша с Венькой довольны: и на  расписных санях «со спинкой»  прокатились, и на мехах полежали, и на соломе в розвальнях повалялись. И никто кнутом не хлестнул, не осерчал: всем сегодня можно кататься. Хорошо!

На площади  снег плавится под ногами толпящегося люда. Все снуют, мельтешат  в беспрерывном водовороте.
- Блинков, кому блинков?- несется отовсюду.

Трещат дрова,  сладкий дым  разносится по площади. Обжигаясь, хватает  народ блины,  пробует  то в одном, то в другом месте. Детворе же еще каленые орехи да  медовые пряники подавай это их любимое лакомство.
 Пыхтят паром самовары, выпить  душистого чайку на бодрящем воздухе – одно удовольствие. Особенно бабам. Разодетые,  в разноцветных платках,  дуют они чашку за чашкой, трещат как сороки. И вот уже  раскрасневшиеся, довольные,  завели:

-Эй, ты, Масленица,  кривошейка,
Эх, зустреваем тебя хорошенька!
Хорошенька!

 «Ну и голосища!»- заслушался Миша.
А бабоньки  притопывают да  пышными боками  покачивают:

-Провожаем тебя  ох, ещщо лучше,
Ещще лучше!

Подтянулись другие, взметнулись вверх руки, закружился цветной хоровод:

- Кочергою, помялом, у горбяку.
-У горбяку!

Подмигивают друг другу бабенки,  заводят себя и остальных :
-Да горячим блином у шеяку.
Раззадоренная толпа  поддакивает:
- У шеяку!
Бабы враз  переменились - закатили глаза, заохали, затужили:
-Кабы тебе, Масленая, ой, семь неделек…
- Семь неделек!- соглашается с ними честной народ.

- А посту святого, ой, одна  неделя…
- Одна неделя!
Чуть стихло -  озорным  визгом взвилось:
-Ой, что- то горло дырынчит, дырынчит...
- Надо горло промочить, промочить, - слилось  в многоголосом хоре.

Льется рекой пиво,  плещется в чашках  горячительный, веселящий душу сбитень. Гуляй народ, пока гуляется!
Беспрестанно, как заведенная, крутится карусель. Быстрее, быстрее, еще быстрее – нажимают, поддают жару   «крутильщики». Лихо летят санки,  безостановочно мелькают лица. Глядь – иной ездок не выдержал  бешеной гонки, слетел!

- Ага-га!- зарадовались крутильщики, - выбили из седла!
Потом притомятся,  задышат тяжело, аж пар с них повалит от непрерывной крутни - и стихнет бег:  давайте ребята, меняться! Поменяются, и вновь летят санки по кругу. Девки визжат, хлопцы оглушительно свистят, ребятня кричит. Отчаянно веселая это штука– карусель!

На верхотуре отполированного столба  подвешены   призы. То один, то другой лихой малый, поплевав на руки, пробует  добраться до них. Сначала вроде бы лезет прытко, но потом чахнет, чахнет, глядь -  обмяк, обнял беспомощно столб –  никак!
- Давай! Давай!- кричит, подбадривает снизу народ.
Куда там!

Выпустит малый пар,  поползет беспомощной кишкой вниз. Слабо!
Но вот расступился народ, зашумел:
- Дядичко! Дядичко!
Скинув с себя всю одежду, худощавый мужичонка  вьюном обвился вокруг столба, раз- раз, выше, выше, не останавливаясь –  и уже на самом верху.
- Вот это да!
- Лихо!- зашумела толпа.

А Дядичко выждал  чуток, покрасовался перед честным народом, хвать  свои «трудовые»  сапоги и уже на земле. К нему сразу приятели прилипли.
- Обмоем?
- А  як же?
На ледяных горках – своя кутерьма. Кто на салазках вниз летит, кто на рогоже, кто на шкуре, а кто и просто на ногах пытается съехать. Кого-то сбили, кого-то  придавили,  свалили – не беда. Масленица на то и Масленица, чтобы  веселиться на полную катушку!

То тут, то там снежными изваяниями  высятся диковинные фигуры – белочки, лисички, зайчики. Возле них  роится малышня: разглядывает, поглаживает,  пытается что-то понять. А сказочную богатырскую Голову даже взрослые обступили. Все ахают да охают, крутят головами: красота!

…Сгустились сумерки. Но  народу на площади - не меньше, чем днем. На большом дощатом помосте  - громадная куча  из дров, хвороста, старых корзин, бочек,   разного тряпья, всего, что может гореть. В середине – высоченное, наряженное в женскую одежду, набитое соломой чучело Масленицы. Плотным кольцом вокруг нее толпились парни и девчата, даже щелочки не найдешь.

- За мной!- призывно махнул рукой Миша, ожесточенно заработал локтями. Ребята пробились, просочились, стали  впереди всех, где все хорошо видно. Вот она, сама Масленица – прямо перед глазами. На обтянутом тряпичном лице –  нарисованные углем глаза, рот, нос, во все стороны торчат «волосы» -  пучки привязанной пакли. Вместо рук – длинные палки, к одной из них приделан блин.

Мише даже жалко стало, что она сейчас сгорит, но обычай есть обычай. Заканчивается масленичная неделя, подходит к концу  развеселый праздник. Это и Зимы проводы. Хватит, кумушка, похолодила всласть, уступай Весне дорогу! Вон уже как легко дышится. Хочется  чего-то  свежего, нового, необычного…
 Зажгли смоляные факелы, озарились радостные лица.

Затрещали, охваченные пламенем дрова, наваленный хворост. Огонь яростно стал лизать деревянную гору, пожирать ее словно ненасытный  зверь. Жар хлынул во все стороны. Зашипел и стал плавиться вокруг костра снег, на его месте зачернела, запахла  разогретая земля. Миша,  прикрываясь ладонью, невольно отошел назад.
Костер на глазах набирал силу, радостно  гудел,  трещал, брызгался яркими искрами. Стало светло как днем.

 Со всех сторон Масленицу  охватили пляшущие красные языки. Вспыхнули  руки,  букли, заполыхали  бушующим пламенем.
- Ой, гори, гори, Масленица, Семионова племянница, -  взвизгнув, голосисто  затянули  девки. Их подхватили:
- Пройдет семь недель, придет светлый день.
Взметнулись вверх руки, задвигались, затопали ногами,  закружился народ.
-Будут Пасху носить,
Будут яйца красить!

Миша  заворожено смотрел на  бушующий костер, на вспыхивающие в отблесках пламени лица горожан, на стреляющие  искры.
Искры уносились в высокое  темное небо, растворялись среди мерцающих звезд.
Даже в самых смелых своих  помыслах никогда не смог бы он предположить, что  там, в вышине, по Божьему  провидению  в это время загоралась  новая, необычайно яркая звезда. Звезда - великого актера  России Михаила  Щепкина.
А тогда  – еще просто крепостного мальчика Миши, сыгравшего на суджанских подмостках в комедии  «Вздорщица»  свою первую роль.