Там, где фонарь, зима и окна

    
Белей костей мёртвой рыбы
на окраинном берегу последнего моря,
холодней её мёртвых глаз,
ясней удара
птичьего клюва в пустую глазницу -
свет,
путь к которому лежит
через такую тёмную тьму,
где даже зажжённый фонарь
не увидит,
не вспомнит себя.

©Макс Фрай



      Бывает, в мыслях всплывает нечто совершенно незначительное, нечто неясное и смутное, как давно забытая эмоция. Что заставило тебя её вспомнить?

      Время – вечер. Все, увядшие и ломкие, словно забытые в вазе цветы, едут домой после работы или учёбы. Брюхо автобуса, за редким исключением, не трещит по швам, словно у гигантской жестяной рыбины, и я даже смогла найти себе место в этом пристанище одиноких проглоченных мальков.

      За стеклом – ночь. Я смотрю в темноту, а темнота смотрит на меня. Мне знаком этот взгляд. Она зовёт, и мне до мурашек хочется выбежать из автобуса на следующей же остановке, поддаться порыву и просто утонуть в вязких чернильных водах этой ночи.

      Ловлю на себе пристальные взгляды простуженных окон. Просто кто-то слишком часто сушил варежки с влажными комочками снега на бедных кухонных батареях. Даже домам следует беречь свои бетонные плечи от переохлаждения. Серые многоэтажки – любовь моя и боль моя. Я чувствую каменную дрожь ваших перекрытий, помню холодное прикосновение к серости ваших шершавых стен. О них бились её крики и его руки. Как так? На костяшках не остается живого места. Кап-кап. Если б твоя кровь была сиропом, то её бы делали из клюквы.

      Скольких людей вы видели, окна? Скольких знаете? Страшно представить. А помните меня? Вы помните?!…меня ещё четырнадцатилетней, идущей по тёмной улице с родственной на тот момент душой и ощущающей смутную тоску по вашему теплу. Не могу удержаться, чтобы не заглядывать. Вижу тени цветов, очертания кухонь и смутные силуэты людей. Я так хочу быть одной из них, хочу быть согретой этим мягким светом дешёвых люстр и жаром ледяных цветков газовых плит. Хочу, чтобы кипел чайник, а бабушка тихо рассказывала мне свои истории. Когда мы так подолгу сидели ночами на кухне, сколько людей мельком заглядывали в окна 5-го этажа в тщетных попытках обогреть свои души?

      Помните сияние? Перламутровые блики и искрящиеся брызги цвета на снегу. Когда-нибудь я хочу стать декабрьским снегом – блестящим, манящим и холодным. Когда-нибудь я им стану. Помните рябину? Полыхание её алых ягод на иссохших, промёрзлых ветвях; в мягких и хрупких сугробах; на дороге… Такой контраст. Если бы я была художником, я бы покончила с собой сразу после увиденного, ведь мне бы никогда не создать нечто хоть близко столь волнующее. Да, и ты тут, старый друг. Тощий фонарь-анорексик сонно смотрит на меня своим единственным глазом. И такая тёплая грусть. Я улыбаюсь ему – спасибо, мне тебя не хватало. Я чувствую, как он грустно улыбается в ответ.

      Вы можете не знать, окна, но я помню, как специально выводила глаза в расфокус, чтобы строгие ряды фонарных столбов вдоль дороги превратились в мириады пульсирующих осколков, огненных клякс на полотне ночи. Когда теряет чёткость, мир всегда кажется немного проще.

      Выдох. Медленно раскрываю схоронившиеся под тяжестью век глаза, мельком ловя холодные блики и фонарных зайчиков в переплетении ресниц. Теперь хорошо. Улыбаюсь. Мир перед глазами потерял резкость и только для меня затупил все свои острые углы. Он смотрит на меня с лёгкой усмешкой – тебе хватит. Киваю и, стараясь идти по прямой, захожу в зовущий прямоугольник тёплого света – теперь и меня там кто-то ждёт.