Пролог

                Два чувства дивно бли;зки нам.
                В них обретает сердце пищу:
                Любовь к родному пепелищу,
                Любовь к отеческим гробам.
                А.С. Пушкин

               
                Пролог


    Из Петербурга Григорий Алексеевич выехал на заре. День  выдался на редкость тёплым и солнечным. Да и всё  начало лета было точно таким же. Бричка катила и катила себе по ровной дороге. Позванивали бубенцы, и ветерок обласкивал лица. Епифан покрикивал на лошадей:
   - Но! Пошла! Шевелися!
   Внимая его требовательному голосу,  лошадки прибавляли шагу, бодро постукивая копытами. Григорий Алексеевич в такт движению периодически впадал в спячку. Он скользнул взглядом по пробегавшим мимо окрестностям и начал вспоминать, что, кажется, где-то в этих местах во время возвращения из турецкой компании, столкнулись колесо о колесо его повозка и встречная карета. Только ехал он тогда, наоборот, из  Москвы в Петербург. Соскочил он на землю, чтобы ноги размять, и вдруг послышался знакомый до глубокого замирания сердца звонкий женский голос:
    - Григорий Алексеевич!
  На него из кареты, запряжённой шестёркой холёных лошадей, смотрели тёмные выразительные глаза. Всё всколыхнулось в один миг в его душе: и как он прощался с Софьей перед отъездом, и как слёзы текли по щекам, и как клялись они друг другу в вечной любви. Осталась она в его памяти стройной, юной и улыбчивой.
   К нему неторопливо  спустилась молодая полная женщина с двойным подбородком. Из-под вороха шёлка и бархата у неё выпирал большой живот. Лишь по глазам, говорившим о былой цветущей поре, он и узнал прежнюю Софьюшку. У него тут же улетучились сладкие воспоминания. Много позже он научится отличать влюблённость от настоящей любви, но после того, как они обменялись пустяшными фразами и разъехались, Григорий долго философствовал о причинах такой перемены в себе.
 Как-то незаметно, с ночёвками и короткими привалами, добрались они с кучером сначала до Москвы, где на почтовый станции с него в первый раз потребовали подорожную. В просторной избе, прокашлявшись, невысокий старик пробасил:
  - Вашу подорожную.
  - Извольте… - Григорий Алексеевич протянул казённую бумагу, выданную самим губернатором.
     Сея дана из Санкт-Петербурга  Григорию Алексеевичу Старостину,  чину девятого класса, росту 2 арш. 6  вер., волосы темныя, глаза кария, бороду бреет, лет 35. С ним следует Епифан Овечкин, росту 2 ар. 3 вер., волосы светлыя, брови густыя, правым глазом слегка  крив,  лет 46, удостоверяя в том, что едут они из Санкт-Петербурга по собственным Григория Алексеевича Старостина надобностям в Рязанскую губернию, деревню Фатьяновка, к помещику Петру Фёдоровичу Стерликову, и потому прошу господ командующих на разъездах пропускать их без учинения препятствий.
  Станционный смотритель мялся, читая бумагу. Жевал губами, искоса бросая многозначительные взгляды на Григория. Так и пришлось дать ему на чай. Но до Рязани было уже рукой подать, а оттуда и до деревушки, куда пригласил Григория Алексеевича его приятель Пётр Фёдорович Стерликов, с которым ему пришлось повоевать с турками.
   На высокой горе, как позже узнал Григорий, прозывавшейся Соколиной, стоял большой барский дом – длинный, двухэтажный, с толстыми каменными  стенами и большими полукруглыми окнами.
  Встречать его высыпало всё семейство и вся дворня. Григорий был человек скромный и даже стушевался от излишнего, как он полагал, к себе внимания. В душе, оправдывая такую встречу серостью провинциальной жизни, вызывающей интерес  к любому приезжему человеку. Сам Пётр Федорович стоял посредине многочисленной свиты – высокий и статный, с опущенными книзу пышными усами. Они крепко обнялись и проследовали в дом. После торжественного ужина в просторной столовой, украшенной древним оружием и саблей в ножнах, осыпанных изумрудами, подаренной государем хозяину дома за храбрость, Григорию отвели лучшие комнаты на втором этаже.  У подножия возвышенности протекала величественная и спокойная  река. Из окна открывались такие дали, что захватывало дух. Просторные заливные луга и круглые болотца, чаши голубых озёр, позолоченные и подкрашенные в розоватый цвет вечерней зарёй, очаровывали и притягивали взор.
   Когда солнце закатилось,  к нему в комнату постучались две дородные девки.
   - Нас барин прислал. Не след ли тебе пятки почесать? – бойко спросила одна из них.
   - Передайте ему -  я старый вояка и к таким нежностям не привык, - ответил Григорий и добавил: – Хотя нет, пожалуй, не надо, поутру сам всё скажу. А вы ступайте-ка отсель.
   Свежий воздух и чистая постель после трудной дороги в одно мгновение способствовали погружению его в крепкий богатырский сон. Непонятно отчего снились ему всю ночь скачущие всадники с остроконечными шлемами и мечами на боку.
    На рассвете он выглянул в окно. Ниже дома, на спуске с горы, высилась церковь. Из туманной дымки возле берега, обрисовавшей очертания баньки, неожиданно выскочил в точно таком же мареве мускулистый голый мужик с большой чёрной бородой, а за ним с визгом к реке устремились три голые девахи. Они бросились в воды Оки и, окунувшись, стали плескаться, поднимая тучи брызг. Буквально через секунду, также быстро они выбежали на берег и исчезли. Всё произошло за какое-то мгновение, Григорий  только успел подумать: «Почудилось что ли?»
     Вечером на большом пруду перед домом в честь его приезда был устроен праздник:  разноцветный фейерверк с пальбой из ружей и катанием на лодках под пляски и песни крестьян на берегу. Потом, как обычно в таких случаях, подали обильный праздничный ужин. Главным сюрпризом на нём были трюфели и приготовленные особым способом стерляди. После ужина чуть ли не до рассвета длилась беседа с хозяином и его супругой Анной Константиновной. А дальше дни потекли своей чередой.
    У Григория Алексеевича вошло в привычку каждый вечер ходить на прогулку и оглядывать с высокого крутого берега чарующие виды, расстилавшиеся перед ним на многие вёрсты. В это время мимо него часто проезжали крестьяне с повозками,  гружёными кирпичами. Они ехали откуда-то из глубины большого зелёного поля. Однажды он услышал громкий голос совсем рядом.
  - Н-но! Пошёл! – подгонял лошадь с гружёной доверху телегой мужик с большой седой бородой.
  Он поклонился Григорию Алексеевичу и последовал дальше.
   - Милейший, - задержал его Григорий. – Откуда кирпич в чистом поле?
   - Сами не ведаем, барин. Токо покываряшься в землице и глядь найдётся кирпич ентот,  - кивнув на телегу, ответил селянин.
  - И много там кирпича? – поинтересовался Григорий.
  - Ой, много, барин.
  Так и осталось для него большой загадкой, что это за строения стояли когда-то в чистом поле и что за высокие, покрытые, точно скатертью - сочной зелёной травой валы, окружают это место. Почти до конца лета он гостил у Петра Фёдоровича. Тот по поводу остатков неведомых строений просветить тоже не смог, предполагая, что это развалины древних храмов. Заметив однажды, что жена настроена возвести на месте одного из старых фундаментов большую каменную церковь. Он пытался порасспросить местных жителей, но те в ответ только пожимали плечами.   
     Под конец августа тронулся Григорий в обратный путь. Вновь побежали мимо перелески, овраги, барские усадьбы и крестьянские домики. Всю обратную дорогу не давали ему покоя мысли о загадочных развалинах в окрестностях Фатьяновки.
   В один из выдавшихся свободных дней наведался он в  Императорскую Публичную библиотеку и начал, по совету друзей, изучение заинтересовавшего его места с прочтения летописи по Лаврентьевскому списку. И складывалась такая то ли быль, то ли небыль…

   Продолжение следует...