Творческая эволюция

                На всякий случай признаюсь, что название стащил у Анри Бергсона. А зачем – и сам не знаю. Наверное, просто плохо лежало, а у меня, как и у всякого пишущего, страсть к словам и в особенности к глубокомысленным заголовкам. Но возможно, подсознательно я имел в виду засевшую последнее время в голове мысль, что жизнь постепенно становится прошлым, а прошлое – это нечто неопределённое и бесформенное, точнее, меняющееся или приобретающее форму в содружестве с фантазией, страстями, желаниями. То есть прошлое – это творческий процесс, творческая эволюция. Причём, это творчество доступно и присуще всем без исключения.

                Вот например Веня Королев, с которым я дружил в начале семидесятых. Я тогда заканчивал харьковский медицинский институт. Что делал Веня хоть убей не помню. Кажется, закончил библиотечный и работал в какой-то Харьковской газете редактором. Я и внешность его не очень-то ясно себе представляю. Среднего роста и средней упитанности блондин с мягкими чертами лица и робкой мимикой. Что уж там у него было за душой я и тогда не очень разобрал, а теперь и подавно выдумывать не стану. Во всяком случае, довольно симпатичный и неагрессивный в общении человек с размытыми контурами. Гораздо чётче обозначается его друг Жора, коренастый брюнет с блуждающей саркастической улыбкой, циник и насмешник. Впрочем, к Вене он был очень привязан, постоянно его защищал и ругал за мягкотелость. Жили мы все небогато, а Жора так и вовсе бедствовал одно время. Никто не хотел его брать на работу из-за анекдотической истории на харьковском телевидении. Жора закончил театральное училище и подвизался в вечерней детской передаче, типа, «Спокойной ночи, малыши», читал детские сказки. Работа эта его не особенно вдохновляла и вызывала зевоту. Однажды он до того расслабился, что забыл выключить микрофон после окончания передачи, потянулся и сказал со вздохом: «Отака херня, малята!». Скандал получился ещё тот. Долгое время Жора сидел на хлебе и воде, пока не устроился рабочим сцены в харьковский ТЮЗ.

                Веня часто наведывался в гостеприимный дом, вернее, квартиру Трегубовых. Я там тоже частенько появлялся по причине неравнодушного отношения к младшей дочке. Эту историю я здесь замну, иначе рассказ расплывется в панораму Полтавской битвы или Бородинского сражения. Отец семейства являлся украинским поэтом, то есть писал и публиковал стихи на украинском. По этой причине в семье говорили по-украински, но только временами, так как мало кто из гостей мог поддержать украинскую речь. Харьков русскоязычный город по-преимуществу. К моменту описываемых событий отец семейства уже скончался и гостей принимали его вдова Галя, шестнадцатилетняя дочь Леночка и сын Антон двадцати четырёх лет.  Чем занималась Галя бог весть, кажется жила на дивиденды от книг покойного мужа. Антон закончил физфак харьковского универа, но по специальности не работал, а писал обзоры на темы культуры в газеты и еженедельники. В деньгах семья не нуждалась, отец семейства был признан и хорошо издавался. В советские времена за книги платили намного лучше, чем ныне.

                Я вплотную приблизился к ключевому персонажу рассказа: Лидочке Писаренко, полненькой экспансивной девице под тридцать, в которую имел неосторожность втрескаться Веня. Лидочка почти постоянно находилась в гостях у Трегубовых и кажется даже жила там временами. Интересно, что я совершенно ничего не могу сказать о месте её так сказать прописки. Я её встречал только у Трегубовых. Чем она занималась в свободное от Трегубовых время тоже не очень понятно. Здесь необходимо добавить, что Веня и Лидочка писали стихи и имели соответствующие амбиции. Вене иногда удавалось печатать свои стихи в газете, где он работал, а Лидочка оставалась самиздатским поэтом. Я тогда ещё стихов не писал, язва эта открылась у меня несколько позже, и с интересом расспрашивал Веню о секретах творчества. Веня удивил меня описанием своего сочинительства. Он говорил, что это болезненный процесс, вроде постепенного созревания нарыва, который наконец прорывается с вытеканием стихотворения наружу и чувством облегчения в этой связи. Но я отвлёкся. Подробности личных отношений Вени и Лидочки мне не известны, разве что в Вениных стихах проскакивали некие образы и отражения. Что-то с самого начала моего с Лидочкой знакомства мне в ней не нравилось. Она слишком веселилась, смеялась и вообще возбуждённо вела себя на людях. Несколько неестественное впечатление это производило, словно она уговаривала себя радоваться жизни, которая на самом деле нисколько её не радовала. Позже выяснилось, что Лидочка страдает тяжёлыми депрессиями. К тому же её угнетала невозможность печататься. Ни на какие компромиссы в этом плане она не шла, а без компромиссов с соцреализмом начало литературной карьеры не имело шансов. Веня, несмотря на застенчивую видимость, депрессиями не страдал и от компромиссов не отказывался. Вскоре вышел небольшой сборник его стихов с вкраплениями соцреализма в виде каких-то высокодуховных крановщиц и прочих обитателей коммунистического мифа. Я похихикал, а Жора сделал мне втык, когда я дразнил краснеющего Веню. Как прореагировала Лидочка я не видел, то есть не присутствовал, но встретился с Веней непосредственно после того. На Вене лица не было и глаза подпирали брови. Он сказал, что Лида сошла с ума. Как я теперь понимаю, Лидочка относилась к Вене серьезно. Не менее серьезно она относилась к русской поэзии. Два эти отношения, встретившись, сдетонировали, и полетели  Венины клочки по закоулочкам. Если бы только это. Неожиданно Лидочка очутилась в клинике скорой помощи с порезанными венами, а вслед за тем в психушке. Я так и не дознался связано ли это с Веней, русской поэзией или маниакально-депрессивным психозом, который значился в её истории болезни. Хохотушка Лидочка пожелтела, похудела и Веня напрасно пытался её подбодрить и развеселить. Трегубовы всполошились. Знакомый профессор психиатрии немедленно был приведён в боевую готовность, но его усилия мало что изменили. Лидочка оставалась в том же нерадостном расположении. Я начал замечать, что Веня уклоняется от разговоров и похоже не знает как бы унести ноги. Компромиссы, видимо, служили ему не только в поэзии. Закончилась эта история неожиданным образом. Лидочка отказалась лечиться и наблюдаться, Трегубовы умудрились как-то снять её с психиатрического учёта и она вдруг исчезла. Я был занят собственными неприятностями и особого внимания на её исчезновение не обратил. Много позже мне стало известно, что она завербовалась в военный госпиталь санитаркой, а позже закончила медучилище и продолжала работать там же военным фельдшером. Попутно она вышла замуж за врача этого госпиталя. Как рассказал мне Антон Трегубов, писать она бросила и утверждала, что нет более отвратительного и лживого поприща, чем поэзия и вообще литература. Игра в слова – это для таких конформистов и лжецов как Веня, а она нашла честное и недвусмысленное занятие и теперь уверена в себе и своём будущем.

                Не знаю как отнёсся к этой метаморфозе Антон, а я мало что понял тогда и тем более ничего не могу сказать теперь, когда в моей жизни  «игра в слова» приобрела не менее важный смысл, чем медицина в жизни Лидочки.