Цветы для Нимфы

- …. Спасибо! – сказала, точнее, практически выдохнула она, осипшим от неожиданности голосом.

- Боже, какой аромат! – в ее голосе послышались дрожащие нотки, крылья носа смешно дернулись, и она тут же зарылась лицом в охапку полевых цветов, которую крепко прижимала к своей груди руками.

Я стоял растерянный и никак не мог понять, почему вдруг внезапно задрожали ее плечи и руки. Я не видел ее лица, прижавшегося к букету, из-за стены цветов виднелись только белокурые волосы и мелко дрожащие плечи.

С ее стороны донесся приглушенный звук, окончательно меня парализовавший. Что это – смех, слезы, комок в горле, который она пыталась вытолкнуть из себя словами возмущения или благодарности? Куда-то подевались все, заготовленные мною заранее, слова и шаблоны, в голове воцарилась такая пустота, что космический вакуум, по сравнению с этой пустотой, казался густонаселенным мегаполисом.

Но, через несколько секунд, данная пустота в голове сменилась вихрем мыслей и внутренний голос начал грызть и долбить изнутри черепную коробку простым и в тоже время самым сложным вопросом: «Зачем? Для чего ты это сделал?».

Самое интересное, что я и сам не знал ответа на этот вопрос. Я поражался своему неожиданному поступку, тому, что я такой практичный человек, все время обдумывавший, взвешивавший и отмеривавший свои поступки не по семь, а более раз, способен на такое сумасбродство. Как будто кто-то выключил мой мозг или он сам отключился.

«- Вожжа под хвост попала»,- сказал бы на это мой отец.

«- Гормон вырос и в штаны не помещается!», - с некоторой долей пошлятинки, отметил бы мой лучший друг Леха.

И они были бы оба по-своему правы. Других причин не было или я их просто не видел или не хотел их замечать.

Как объяснить то, что сегодня я сам проснулся на утренней зорьке, как от толчка, как говорится с первыми петухами? САМ – вот главное слово, без ежедневных криков дневального, без вечно раздраженного ворчания старшины. Проснуться самому – для меня, вечно уставшего от бесконечных физических нагрузок, нарядов, занятий, в том числе и ночных, уже само по себе подвиг. Ведь молодой растущий организм, пытаясь компенсировать хроническую усталость, постоянно требовал еды и сна, поэтому мы все засыпали без зазрения совести в каждую свободную минуту, чтобы не думать о первом и наверстать упущенное второе.

Несколько минут я ворочался под одеялом, уговаривая себя поспать еще. Но не тут-то было. Через приоткрытый полог палатки виднелось порозовевшее предрассветное небо, на котором одна за другой гасли звезды. Первые лучи солнца уже начинали касаться верхушек деревьев, разгоняя ночную мглу. Пение цикад стихало, постепенно сменяясь, доносившимися из перелеска и близлежащего болота, звуками. Щебет птиц был едва заметен на фоне кваканья проснувшихся лягушек, устроивших очередной утренний концерт.

Я потихоньку начал выбираться из палатки, чтобы ненароком не разбудить остальных. Пригнувшись, миновал полог, разогнулся и, потянувшись с зевотой, до хруста в костях, всем телом, чтобы размять затекшие мышцы, так и застыл – с открытым ртом и разведенными в стороны руками.

Я увидел ЭТО.

Метрах в десяти от нашего полевого лагеря, территория которого уже была порядком вытоптана и загажена, начиналась большая лужайка. Собственно, наш лагерь и находился на этой лужайке, на самом ее краю. Просто сейчас была очень заметна граница, между нетронутой природой и лагерем, вытоптанная ее творениями – людьми.

Вся поляна была усеяна цветами, различных видов, форм и расцветок. От нее, во все стороны, распространялось благоухание, вдохнув которое, я почувствовал легкую эйфорию. Воздух над поляной мерцал от поднимавшихся испарений, заставляя переливаться все это буйство красок призрачным калейдоскопом.

Босиком, распугивая, пока немногочисленных, пчел и шмелей, привлеченных великолепием красок и ароматов цветов и стремившихся сюда спозаранку со всей округи, я вышел на центр лужайки. Мои босые ноги, огрубевшие за три года от ношения сапог и портянок, с наслаждением ощущали шелковистость травы, упругость земли под ступнями, влажность и холодок росы, лежавшей крупными каплями на бутонах и листьях, заставляя их слегка пригибаться к земле под своей тяжестью.

Я оглядывался с недоумением по сторонам, не понимая, как можно было раньше не замечать эту красоту. Ведь мы здесь находимся уже более двух недель. Как же надо было загружать нас обязанностями или нам самим быть такими невосприимчивыми, что мы не могли поднять голову и оглядеться по сторонам?

И тут, словно молния, меня озарила мысль, что это место похоже на чудесный, волшебный сад, наполненный дивными растениями и животными, очаровательными звуками и восхитительными запахами. И здесь, в окружении фей и цветов, в принадлежавшем ей царстве, должна находиться она. Нимфа.

….. Первый раз я увидел ее около двух месяцев назад, в мае, когда подходил к концу третий год моего обучения в военном училище. В это время города и улицы меняли свои названия, страны - свои границы, а люди – мировоззрение. На этом фоне, взамен учебных часов по истории КПСС, которая ушла в прошлое, в программе обучения появились занятия по философии и несколько часов занятий по правилам этикета, которые нам преподавала она.

Она вошла в аудиторию в простом ситцевом платье, а вместе с ней к нам ворвалась весна. Глядя на нее, мы ощущали исходящее от нее тепло и нежность, ее голос звучал, как весенние ручейки, а улыбка ослепляла, как весеннее солнце. Задорно смеялась, когда мы оттаптывали своими сапогами ее ноги в босоножках, неуклюже пытаясь научиться вальсировать, учила правильно сервировать столовыми приборами столы (хотя в наличии были только ложки, вилки, тарелки и граненые стаканы из курсантской столовой), правильно есть воображаемую еду воображаемыми вилками и пить воображаемые напитки из воображаемых бокалов. Правильно вести себя и пользоваться столовыми приборами она учила нас по двум книгам, которые мы зажимали под подмышками обеих рук и которые вечно выскальзывали оттуда, с громким шлепком об пол, под всеобщий смех.

Она была женой одного из наших преподавателей, невысокого роста, лет около тридцати, сохранившая какую-то подростковую подвижность и непосредственность, с белокурыми волосами до плеч и хорошо сложенной фигурой. При этом не отличалась какой-то особенной красотой, но для нас, постоянно находившихся в окружении одних и тех же мужских лиц, в одной и той же военной форме, она в своем простом ситцевом платье и босоножках, была самая прекрасная и очаровательная. Я не боюсь ошибиться, если скажу, что одна половина курса была влюблена в нее, другая проявляла симпатию, и что для нас она являлась глотком свежего воздуха, богиней.

…. И теперь, стоя посреди цветущей поляны, я осознал, какой богиней она была – нимфой, божеством природы, ее душой и воплощением.

У меня возникло дикое, непреодолимое желание совершить какой-либо подвиг в ее честь или хотя бы сделать что-то приятное.

«- Она должна увидеть эту красоту, хотя бы ее часть!», - мелькнула в голове мысль. Я нагнулся и сорвал первый цветок…

Через пару часов я стоял перед ней на улице - потный, в грязном танковом комбинезоне, с растерянной улыбкой на пыльных губах, а она прятала свое лицо в охапке цветов, которые я ей только что подарил.

Только тогда, когда она подняла голову от цветов, по ее глазам, я понял, что она рада. Просто, от неожиданности, у нее, как и у меня, пропал дар речи. Я мог бы рассказать ей, как собирал эти цветы, как тайком сбежал в самоволку с территории полигона, где сейчас должен был находиться. Как добирался эти пятнадцать километров - где бегом, где на попутных машинах, как прятался от патрулей военной комендатуры, когда поджидал ее возле контрольно-пропускного пункта училища и при этом всем пытался бережно сохранить цветы. Но, глядя в ее серо-зеленые глаза, пришло осознание, что все остальные слова пусты и излишни, они лишь развеют, только что возникшую у нас обоих, ауру какого-то очарования и восхищения от этого момента, одного из тех, ради которых и стоит жить.

- Не за что. Хорошего вам дня! - произнес я и, развернувшись, пошел прочь.

Пройдя несколько шагов, я обернулся. Она все также стояла, прижав охапку цветов к своей груди, и смотрела мне вслед. Я улыбнулся, взмахнул рукой, изобразив какой-то, то ли прощальный, то ли ободряющий жест и решительно двинулся дальше.

Больше я ее никогда не видел. Когда через пару месяцев я вернулся в училище, ее уже не было в списке преподавателей. Как сложилась ее дальнейшая судьба, мне неизвестно.

Но в моей памяти навсегда закрепился этот белокурый образ, с охапкой цветов у груди, в простом ситцевом платье и босоножках.

Образ Нимфы.