Часы

Та-ти-та-ти-та-ти… Нескончаемый, днём едва заметный, ночью – хорошо различимый чёткий звук. Секунды выступают маршем на Параде. Носочки до блеска начищенных сапог рядовых Его величества Времени посверкивают, постукивают капелью временнЫх промежутков. Часы – с круглым золочёным циферблатом, две ноги-опоры из натурального дерева, с резьбой наподобие кремлёвских стен по верху. Как генералиссимус на параде, часы смотрят на всё вокруг с пианино, внимательно и строго следя, чтобы каждая секунда бесконечно ценного времени проходила исключительно с пользой.

Часы впервые завел пожилой добродушный мужчина, с венчиком седых волос вокруг тонзуры потеющей головы, добрыми серыми глазами и удивительными руками. Пальцы этих рук были чуткими, работающими ювелирно-точно, при этом по-настоящему мужскими, с грубоватой кожей, белыми волосками на фалангах, коротко остриженными ногтями, маленькими трещинками кожи у ногтевых пластинок. В его руках ключ, попав в отверстие для завода механизма, как будто спел песенку-частушку. Часы ожили, удивлённо подняли брови-стрелки; ту же ключ выставил точное время. И после этого часы старались не отставать и не торопиться! Случалось, конечно, всякое. Засмотрится часовая стрелка на новогоднюю ель, которую дед ставит для внуков в углу комнаты, -  как сияет гирлянда, как переливаются советские еще стеклянные игрушки, какие подарки прячут под нижними ветвями! – и затормозит минутная стрелка, не смея торопить старшего товарища. Вот отстанут часы на минутку. Но уже во вторник, когда мужчина заводит часы, порядок восстанавливается. Или услышат минутные стрелки, как ругается жена на своего супруга, и прибавят ходу, чтобы скорее прошло время конфликта, чтобы всё вернулось к привычному порядку и покою. У снова во вторник всё возвращается на место.

А сколько забавных и запоминающихся картинок видели за свою жизнь часы! Похохатывали они над тем, как однажды стали свидетелями смешного происшествия. Внук и внучка вечером мыли ноги перед тем, как лечь спать, а внучка, пошутив, решила перекинуть домашнюю кошку в руки брату. Кошка, понятное дело, не птица, и, попытавшись изменить направление полёта, шмякнулась в таз с мыльной водой, взлетела петардой к потолку, и, оставляя мыльные пятна и брызги по всему дома, исчезла под кроватью в спальне. Долго еще семья не могла успокоиться, вспоминая ошарашенные кошкины глаза, возмущенный мявк и нежданную уборку в доме.
Однажды хозяин дома открыл двери и занёс в теплый коридор щенка: рыжего, жмущегося к ногам, опешившего от неожиданно обрушившегося на него тепла, запахов и веселья. Часы видели, как по длинному коридору волна морозного воздуха белым мороком прокатилась до самого пианино, принеся с собой морозное чудо зимы, о которой до этого они узнавали только по тому, что раньше становилось темнее, за окнами – белее, а хозяева приходили домой одетыми теплее.
 
Очень часы любили Новый год… Иногда ёлку ставили прямо напротив часов, и тогда они с гордостью смотрели на свое отражение в зеркальном боку ёлочной игрушки- будильника, который всегда показывал одно и то же время: без пяти минут полночь. Или полдень? Кто поймет? Реже ёлку наряжали в дальнем углу: хозяин большущими гвоздями прибивал её к полу, а потом начиналось священнодействие украшения дома. Из угла в угол протягивали бумажные гирлянды. Доставали из огромной коробки бесконечно разные игрушки, трясли мишурой и дождиком… Как этот дождик нравился кошкам, не пересказать! Но особенно любили часы пластиковые шары, внутрь которых хозяева складывали маленькие подарки: конфету с мишками или ананасом на обёртке, или мандаринку, или пару карамелек. Часам нравилось, как эти шары потом с ёлки потихоньку таскали внуки, заменяя конфетки пустыми фантиками, чтоб никто не догадался. А наутро дети искренне удивлялись чуду: вместо фантиков в шарах снова были конфеты! Но часы-то знали, как происходит это чудо: ночью кто-то из любящих внуков взрослых тихонько обновлял вкусные секретики.
А еще часы любили дождливые дни, когда за окном с ними вместе пели капли дождя. Иногда дождь припускал с большой силой, и часы насмешливо пропускали все его попытки ускорить ход времени. Как бы не долбили капли в землю, окна и крышу, ритм часов оставался прежним. Та-ти-та-ти-та-ти… Или весенняя капель: сосульки, нависавшие на карнизах, напоминали стрелки часов, и с них капельками падала вниз надоевшая за четыре месяца зима. Кап-кап-кап-кап-кап… Та-ти-та-ти-та-ти… Вместе с капелью часы отсчитывали секунды до приближения лета!

Как нравилось часам видеть возвращавшихся домой хозяев дома! Вот за окнами показалась светлая шляпа. Значит, Он идёт домой, в обоих руках неся продукты, или подарки детям и внукам, или что-то важное для обновления дома. Или кудрявые волосы хохотушки-хозяйки засияют за окошками: значит, скоро с кухни донесётся запах блинов, или овощного соуса, или котлет! Эх, если бы часы имели желудок, они бы точно растолстели на пирогах и тортах, которые пекла хозяйка дома. Масляный крем, минимум три коржа, сахар, сливки…. Ммммм!
Когда заболел хозяин дома, часы стали торопиться. Время болезни не хочется замедлять. Тяжело смотреть, как любимый тобой человек всё дольше сидит на кресле у окна с извечной газетой, пьёт всё больше таблеток, всё реже выходит из дома. И вот уж совсем чёрная страница: прямо напротив часов поставили скамейки, на них – тяжёлый ящик, обитый красным бархатом. В комнате не продохнуть от запаха роз, привезённых отовсюду. Но никто не радовался этим розам. В закрытых простынями зеркалах отразилось бы столько горя, что не вынести простому часовому механизму. И часы встали. Они долго отказывались идти, не подчиняясь силе принуждавшей их к движению пружины, пока однажды внук не раскачал механизм, ласково что-то говоря на своём непонятном языке. И часы согласились пойти. Просто потому, что хозяйке не могла жить в опустевшем доме, в котором не было привычного ритма: подъем – завтрак –работа - обед - работа – отдых – телевизор – газета –сон. Та-ти-та-ти-та-ти… И время снова пошло.

Часы дали себе клятву не торопить время хозяйки, потому что знали: обычно старые вещи отдают или продают, а видеть чужую семью они не хотели. Привыкли, наверно. И сейчас, скосив глаза, на стене они видели портрет любимого хозяина. Для него шли, отсчитывая мгновения вечности, в которую он ушёл из дома, последний раз заведя часы во время своей болезни. И видели венчик поседевших кудрей хозяйки, которая любила обедать и ужинать в комнате, за большим столом сразу перед часами. За столом, за которым большая семья не всегда помещалась, потому что Любовь, Счастье и Радость занимали аж треть мест, отведенных для гостей. А тут вдруг почти одна… Нет, конечно, её не бросили дети и внуки: они приходили в дом так же часто, как и в то время, когда был здесь хозяин. Но одно дело – двое живут в доме. Другое дело – одна.

Хозяйка умерла ночью, холодной февральской ночью. Часы услышали из спальни тихий вздох и ужаснулись! Нет, это слишком несправедливо! Кто заведёт их? Кто нарядит ёлку? Кто испечёт торты? Где дети, кошки, гости? Где всё и все? Разве не для них живёт само Время?

И часы встали. Просто забастовали от несправедливости. Почему люди такие несовершенные? Почему нельзя в спину им вставить ключик, повернуть девятнадцать раз по часовой стрелке, чуть качнуть вправо и влево: и вот уже пекутся пирожки с яблоками, варится холодец, наряжается ёлка, украшается дом. И снова Время идёт правильно. Та-ти-та-ти-та-ти…

Внук долго возился с уснувшими часами. Раскачивал бережно, пытался движениями стрелок расшевелить механизм. Без толку.
Тогда часы впервые увидели часового мастера. Он открыл заднюю стенку, поцокал языком, обнаружив комочки затвердевшего от горя масла, почистил механизм, что-то на своем часовщичецком нашептал часам, развеселив их. И снова пошли часы!
Дома, снова гордо встав на своё место, часы снисходительно разрешили внуку заводить их. Сейчас они видели портреты своих любимых хозяина и хозяйки на стене слева, если глянуть на одиннадцать часов. А что капризничать? Ёлку наряжают. Гости приходят. Дома тепло. Время идет, как и должно быть. Подросли внуки, приходят правнуки. Время идёт. Жизнь идёт. Та-ти-та-ти-та-ти…