Последняя месса

В часовне было совсем тихо. Мессы в среду начинались, как и в другие дни, кроме воскресенья, в шесть пополудни, но сестре нравилось приходить загодя, убирать покров с алтаря, доставать чашу, патену, свернутый корпорал, пурификатор, наливать в небольшие кувшинчики воду и вино, готовить гостию для отца, проверять закладку в миссале. Кто будет делать это завтра? Она не понимала, как будет совершаться месса, если никто не сделает этих важных приготовлений? Она, пробыв в этом маленьком сибирском приходе почти два десятка лет - трудных и веселых, долгих и радостных, тянувшихся скучной проповедью и стремительных, как смех ее маленьких подопечных в катехизаторском классе, - не понимала, как все будет завтра. Как если бы ее не стало вообще. Как если бы ее похоронили здесь же, в стылой и такой доброй сибирской земле.

Но всё было куда проще: ордену нужны были руки в другом регионе, она еще и не знала, куда полетит дальше, только радовалась, что законные ее каникулы проведет в родном краю, с мамой, которая будет готовить капустницу, клёцки с брынзой, будет сама печь волшебный celozrnn; chlieb, а еще наивкуснейшие ovocn; kol;;e! Время вдали от родины не искоренило ее акцент, и по-прежнему она некоторые блюда называла так, как слышала и говорила сама с юных лет.

На скамье, где лежал ее рюкзак, послышалось дребезжание: звук она не включала никогда, и вибрация была только на сообщения в приходском чате. Не отвлекаясь на него, она закончила все приготовления: до мессы было еще полчаса, и в часовне она была одна. Нет, конечно, с ней всегда был Бог! Просто из людей – одна.
Встав на колени за своим местом на скамье (надо же, и вправду, это было ее место – даже в воскресенье, когда она намеренно оставляла рюкзак в коридоре и оставалась стоять у входа, чтобы больше людей могло зайти в зал и молиться с большим комфортом, люди укладывали на это место песенник и потом приветливо махали ей – проходи, мол, мы заняли для тебя!) она привычно взяла в руки чётки розария. Остановилась. Вздохнула глубоко. «Ot;e n;;…»

Рюкзак, казалось, стал жить своей жизнью. Вибраций от приходящих сообщений было много, и это начало отвлекать ее от привычных благодарностей, которые она неустанно и искренне возносила своей небесной покровительнице. Вздохнув, она пообещала себе прочесть розарий еще раз позже, а сейчас всё равно нужно было встретить отца. Руки сами потянулись за телефоном. Конечно, чтобы отключить его совсем и не отвлекаться во время мессы.
Мессенджер был открыт, больше сотни непрочитанных сообщений в приходской группе…
«Сестра!... Любим…. Жди в гости!... А как же наш котик?.. Когда вы уезжаете? ..Сегодня встретимся за кофе?...Дети так переживают!.. Бабушка вас обнимает! Вы лучшая… С Богом!»

С Богом…
Прихожане писали много, посылали фото, радовались и переживали, напутствовали, сопереживали, передавали приветы. Она в какой-то момент даже засмеялась про себя – люди, вы в церковь к кому приходили эти двадцать лет? Точно к Богу? Я здесь лишь тень на службе… Но ей было однозначно приятно.
Пришел отец. Строгий, без улыбки, очень пожилой темнокожий проповедник из далёкого края первые годы учил русский язык с ее помощью – она кое-что понимала, русский был ей немного знаком, но они оба не избежали ошибок, смешивших приход. Тем лучше! Эти истории запомнились надолго и передавались из уст в уста…
Зашла пожилая прихожанка: экзальтированная особа, одевавшаяся всегда броско, с чрезмерным макияжем, всегда надушенная какими-то сладкими духами, несомненно дорогими, но тепло-удушливо-фруктовыми, какими-то дореволюционными. Странно, но в маленькой церкви аромат этих духов как-бы приглушался, хотя отец редко служил с кадилом, да и свечи не всегда горели на подставке, полной песка. Как-то по-особому посмотрев на сестру, прихожанка подошла и приобняла ее одной рукой. Закивала часто-часто своей крашеной чем-то фиолетово-голубым седой головой, так, что очки в большой черепаховой оправе стали сползать с ее морщинистого и остренького, как у матери Дюры-дуралея из народной сказки, носика. Что-то горячо зашептала, окружив, запутав, утопив в смеси аромата духов, чего-то жареного, с острой отдушкой восточной пряности, в молчаливом внимании, жалости к ней и самой себе. Сестра в ответ тоже приобняла женщину, улыбаясь и пряча поднимающийся изнутри душащий комок усилием воли.

Месса была тихой. Как всегда, в рядовое время, когда в церкви никого, кроме отца и сестры не было, служили без колокольчика, и проповедь была краткой, и чтения не завершались долгими паузами. Но сегодня отец отошел от этого правила. Застенчиво покашляв за спиной, он улыбкой попросил их подняться, неожиданно выйдя не из ризницы, а от входа. На интроит сам запел «Придите, радостно воспойте…», сделав семнадцать шагов от входа до алтаря, и только один раз прервался, целуя алтарь. Еще одно отступление отец совершил, на обряд покаяния не начав читать «Исповедуюсь…»; он прочитал освящение воды и затем, выйдя перед алтарем, обильно окропил сестру и пожилую прихожанку, хотя не делал этого уже давно.
Затем месса пошла своим чередом. Первое чтение читала прихожанка, второе – сестра. Заданный отцом тон песнопений предполагал, что во время всей мессы они будут петь. Так и получилось: почти по-семейному, втроем, они исполняли «Славься в вышних Богу», пели псалмы и антифоны к ним, пели «Славься, наш Спаситель, в гостии святой», даже обряд приветствия мира они впервые за долгое время сделали, пожав друг другу руки. Отец вышел из-за алтаря и долго и с улыбкой, столь нечастой гостьей на его лице, держал руку сестры, прикрывая ее маленькие ладошки своей ладонью.

Благословляя их после мессы, отец коротко поблагодарил сестру за ее службу, и, исчерпав кредит своего дружелюбия, а может, побоявшись расчувствоваться, скоро ушел, пообещав завтра проводить сестру в аэропорт.
Прихожанка еще раз обняла ее, снова утопив в волне своего тепла, духов и пряности, а потом поцеловала ее в край платка на лбу, растерялась, стала оттирать след помады на коже, заставив сестру виновато улыбаться и снова давить комок удушливых слез, упрямо поднимавшихся из груди.
Вышли из церкви они вдвоем. Сестра заперла двери большим ключом, который приятно холодил ее ладошки, убрала привычным жестом ключницу в рюкзак, пригласила прихожанку на кофе, но та привычно отказалась, и вдруг, задумавшись, сказала, что придет, только заглянет в ближайший магазинчик.
Пятьсот сорок шагов до дома, шесть пролетов по одиннадцать ступеней – и вот дверь ее дома, бывшего приютом два десятка лет. Дома молитвы, радости, встреч с детьми, разговоров по душам, и снова молитвы. Вещи были уже уложены, то, что было приходской собственностью и ждало следующих сестер – протерто, убрано, почищено, выглажено и закрыто. Только в коридоре стояли четыре огромные коробки с книгами на ее родном языке – сборники печен, католические журналы, молитвенники, жития, кулинарные книги. Оставлять это здесь было не нужно: новые сестры могли быть откуда угодно, и литература на словацком была бы обузой. Когда-то всю эту библиотеку привез дальнобойщик Златан, который с другом Лойзо с оказией перевез огромные коробки через несколько границ, поднял на этаж, устало подышал в пышные усы, съел тарелку вкусного супа с лапшой, сдобрив изрядной порцией соуса «Классик», без которого ни одна словацкая трапеза не начиналась. Лойзо задержался и только попил кофе с традиционным Obl;; prst, наивкуснейшим пирогом, в котором были korpus, Kr;m, Sneh и Ozdoba. Сестра даже не смогла вспомнить, как эти слова произносить на русском, готовила этот десерт последний раз лет десять назад. Ну, ничего, мама точно сделает…

В двери позвонили. Сестра открыла: за порогом стояли грузчики из компании, принимавшей макулатуру. Жаль, да, но что поделаешь. Библиотека ушла с безымянными нерусскими ребятами, которые оставили после себя какой-то легкий чесночный след, да отпечаток грязного кроссовка на линолеуме у края уже вычищенного коврика для обуви. Ребят тоже было двое, как и парней, которые привезли эти коробки… Такие дела…

Чуть позже, когда пришла пожилая прихожанка, и за столом они вдвоем потягивали черный кофе с печеньем, в двери снова позвонили. Сестра понимала, что кто-то придет встретиться с ней после работы, но все прощальные слова, слезы, подарки уже состоялись в воскресенье, да и прощальный обед прошел. А тут… неожиданно, но в дом пришли ее подопечные, молодежь, основа приходского хора! Пришла пожилая Анна, полная, скупая на слова полячка, заглянула ненадолго тетя Мирослава, которая обещала поливать цветы до приезда новых сестер: она, несмотря на сопротивление, засунула свернутую в тугую трубочку крупную купюру в карман платья сестры, сказав строго что-то типа «а ну, не спорь, мала еще…». Хоровод милых, добрых лиц, череда улыбок – до почти полуночи не смолкал телефон, звоночек кофемашины и микроволновки.

Ночь прошла мгновенно: она сомкнула веки и всё – утро! Новый день разбудил сестру солнечным лучом, упершимся в край ее низенькой тахты. Она собрала постель, задумалась, как быть со стиркой, вздохнула печально и отправила все в стиральную машину, загрузив ее порошком и написав короткую записку своим преемницам.
Зашел отец, который сразу забрал ключ от церкви и помог донести небольшой чемодан до машины. Она села сзади, чтобы тихо помолиться. Но отец всю дорогу о чем-то говорил, спрашивал, мило коверкая русские слова. А потом сказал: «Dc;ra, nehnevaj sa na m;a». Сестра подумала, что ослышалась, но отец улыбнулся и повторил по-русски – не обижайся на меня. Она улыбнулась. Какие могут быть обиды?
В аэропорту ее снова ждали: добрые милые люди, любившие ее как свою настоящую старшую сестру.

Времени до вылета было немного, и она снова стояла, купаясь в волнах доброты, благодарности, грусти, запахов, каких-то ненужных слов, обещаний приехать, просьб… Затем простилась со всеми тепло. Прошла мимо строгого и от этого не менее родного досмотра. Ее ждал самолет, долгие перелеты, родина, мама. И Бог, который и так всегда с ней.