Позволь себе быть счастливой...

- Леночка, мне сметану вон ту, в зеленой упаковке и хлеба, «бородинского».

- Хорошо! Как ваши дела, Галина Ивановна? Ноги не болят?

- Ничего, Леночка, ничего. Летом они ходят и не капризничают, любят, когда тепло.

Галина Ивановна рассчиталась и вышла из маленького магазинчика, который был единственным в поселке. Она прищурилась на яркое солнышко, улыбнулась, и потихоньку спустилась по ступенькам.

- Здравствуйте, Галина Ивановна! – Татьяна, дочка соседки с сыном Павликом поднималась по ступенькам навстречу.

- Здравствуй, Танюша! Здравствуй, Павлик! – малыш наклонил голову набок, присмотрелся к губам соседки, а потом улыбнулся и кивнул. – Как дела ваши?

- Неплохо. Вчера вот вернулись из города. Обследование проходили.

- И как? Что врачи, Танечка?

- Говорят, что есть шансы. Операция нужна.

- И когда же вы едете?

- Пока не знаю. Квоту ждать долго, там уже почти все выбрали, что на этот год отпущено. Поздно нам направление дали на обследование. Получается, что на операцию мы только следующем году попадем. А у нас столько времени нет. Врач сказал, что с возрастом что-то там меняется, я не очень хорошо поняла, и тогда уже ничего сделать будет нельзя. А платно делать – у меня столько денег нет, чуть больше половины суммы отложила, да и то большую часть Илья дал. Завтра Павлика оставлю и поеду в город, по банкам, может где кредит получится взять, но вряд ли. Я еще прежние два не закрыла, которые Игорь брал.

Галина Ивановна покачала головой.

- Досталось тебе, детка. Ну, не грусти, всяко в жизни бывает! А сколько ты говоришь там не хватает у тебя?

Татьяна назвала сумму. Для Татьяны, которая работала дояркой, сумма была большая, если не сказать, что неподъемная. Галина Ивановна кивнула и распрощалась. Что попусту лясы точить, если дело делать надо.

Галину Ивановну Таня знала с пеленок. Два дома, совершенно одинаковых, построенных когда-то для агронома и ветеринара большого совхоза стояли рядом. Там поселились молодые на тот момент специалисты. Родители Татьяны дружили с Галиной Ивановной и ее мужем. Таня знала, что и до того, как родители стали жить рядом, Галина с мамой жили в соседних домах, но только на другом конце поселка. Вот такая интересная штука судьба – всю жизнь рядом.

Только странная это была «дружба». Заклятая какая-то. По малолетству Таня не понимала в чем дело, а позже, когда подросла, разобралась. Мать ее, Евдокия, завидовала Галине Ивановне. И не по-хорошему, а той самой черной завистью, от которой скулы сводит и белый свет не мил становится. Таня не знала причины, мама никогда не рассказывала, но видя, как мать чернеет лицом, даже глядя на розы в соседнем палисаднике, которые ей казались лучше, чем ее, понимала, что неспроста это все.

Откуда ей было знать, что много лет назад, приехавший в совхоз новый агроном, так глянулся Дуне, что она голову потеряла совсем. Караулила его у правления, старалась почаще попадаться на глаза. Высокая, стройная, как березка, с русой косой и зелеными, прозрачными, как вода в местной речке летним днем, глазами – она была настоящей русской красавицей. От женихов отбоя не было, но Дуня никого не замечала, с тех пор как появился в их поселке Егор. Такое внимание не могло остаться незамеченным. Раз-другой Егор на танцах пригласил Дуню, еще раз проводил до дома и вот уже весь поселок загудел, заговорил о скорой свадьбе, одобрительно кивая и радуясь за такую подходящую друг другу пару.

Но, как обычно и бывает, судьба вмешалась в планы Евдокии, которая уже в городе выбирала себе с мамой отрез на платье, хотя Егор ни словом пока не обмолвился ни о чувствах своих, ни о планах.

Из города, закончив учебу в техникуме, вернулась в поселок дочка фельдшера, Галина. Полная противоположность Дуне, Галя была маленького роста, чернявая, с карими глазами, в которых вечно царила смешинка. Любая мелочь могла рассмешить Галину до слез и она заразительно хохотала, невольно заражая весельем всех, кто был в тот момент рядом. А еще Галочка пела. И так пела, что замирали находящиеся рядом люди, невольно вытирая навернувшиеся слезы от грусти, если песня была грустной и за душу брала, или от смеха, если это были частушки. Редкий талант – вложить в песню чувство, дать жизнь, дан был Галине от природы. Ей не нужно было ничего делать, она просто вслушивалась в слова незнакомой песни, перебирала их как бусинки на нитке и выдавала потом свой вариант, который совершенно был не похож на услышанный, за исключением мелодии и слов, но, благодаря исполнению, становился тем самым, что переворачивал душу, поднимал самое потаенное, заставляя сердце биться чаще.

Песней-то Галина и покорила Егора, который замер у калитки соседнего дома, идя к Дуне, чтобы позвать ее в кино. Галина вешала во дворе белье и так задушевно выводила: «Ой, цветет калина», что Егор, не думая, зачем он это делает, просто толкнул калитку и вошел в соседский двор.

А через месяц, из этого же двора, он вывел зарумянившуюся счастливую Галинку. Евдокия в тот день стояла рядом с подругой, как свидетельница. Чего ей это стоило – не знал никто. Она сама не знала, зачем согласилась на это. Думала только о том, что наказывает себя за глупость свою, за то, что позволила чувствам замутить разум. Дуня ведь понимала, что теперь станет любимой темой для поселковых сплетниц, для которых слаще нет, чем кому-то все косточки перемыть. И понимала, что не выдержит этого шепотка за спиной, а то и в лицо сказанного злого слова. Поэтому стояла рядом с женихом и невестой в ЗАГСе, расписывалась книге регистрации, а потом сидела за праздничным столом с одной только мыслью – дотянуть до вечера, вернуться домой и все…

А вечером, мать Дуни, отобрав у нее пузырек с таблетками, отхлестала дочку по щекам, а потом ревела с нею вместе, крепко прижав к себе своего ребенка.

- Доченька, нельзя! Жизнь тебе дана, не для того, чтобы ты с ней такое сотворила. Будет и у тебя любовь! Будет! Муж, детки, свой дом. Все будет. Подожди немножко. Дай себе время. Позволь себе стать счастливой...

- Мама, я жить без него не хочу...

- Ради него не хочешь, ради меня – живи! Не бросай меня, родная, ведь за тобой пойду… - прошептала мама Дуни.

- Нет! – с ужасом глянула на мать Дуняша. – Нет… Права ты, мама, не стоит он того!

Она не помнила, как уснула в тот вечер. А утром встала, умылась, и, надев новое платье, уложила косы в корону на затылке. А потом гордо подняла голову.

«Не дождутся!»

И замолчали сплетницы, увидев такую красоту. Даже самые языкатые умолкли, глядя на бледную, с темными кругами под глазами, Евдокию, которая шла по поселку на работу, как королева по дворцу. Не повернулись языки оскорбить такое достоинство. Может быть, заплачь она на людях, покажи свои чувства, все сложилось бы по-другому. Но ни единой слезинки не показала Дуняша никому. Закрыла сердце на замок и постаралась вычеркнуть из мыслей Егора. Да, только сложно это, разом забыть первую любовь…

После свадьбы Галине и Егору, как молодым специалистам, отдали только что достроенный дом, и они зажили своей семьей.

А пару месяцев спустя в поселок приехал новый ветеринар. Борису было уже за тридцать, он остался вдовцом с маленьким сыном и перебрался подальше от того места, где был так счастлив с женой. В первый же день, идя к правлению, он замер посреди улицы, не веря глазам своим. Навстречу шла его Маша, только моложе лет на десять. Дуня, конечно, не подозревала, насколько она похожа на рано ушедшую жену нового ветеринара, она вообще не заметила странного мужчину, который проводил ее полубезумным взглядом. Занятая своими мыслями, она молча прошла мимо.

Борис пришел в себя, только когда маленький Илья стал дергать его за руку:

- Пап! Папа, ты чего?

Мальчик свою маму не помнил. Ее не стало, когда он родился. Всю его недолгую жизнь в три с половиной года, его растил только отец, да бабушка, которой не стало полгода назад. С фотографии на стене, возле его кроватки, смотрела красивая, но незнакомая мама. Илюшка иногда залезал с ногами на кроватку и гладил ее по лицу, пытаясь представить, что она живая. Не получалось…

Живая была бабушка, которая хлопала его кухонным полотенцем по попе, чтобы не пачкал покрывало, связанное ею для его кроватки, а потом давала вкусный пирожок и наливала молока.

Живой был папа, который, приходя с работы, брал его на руки и не отпускал от себя весь вечер.

А мама… Мама была только под стеклом, на фотографии, как уснувшая в сказке принцесса, про которую читал ему папа.

Борис быстро узнал, кто такая Дуня. Ему охотно рассказали и про нее, и про семью, но крепко молчали про неудавшуюся «любовь». Никто, ни одна живая душа в поселке ни тогда, ни потом не обмолвилась ему про эту историю. Может быть потому, что Дуня была «своей», а Борис приезжим, может быть, потому, что жалели ее, а может и потому, что видели, как крепко Бориса «зацепило» и рассудили, что ничего плохого не будет, если появится еще одна семья.

И она появилась. Нескоро, больше двух лет прошло, но Дуня вышла замуж за Бориса и заменила мать маленькому Илье. Мальчик-то и сыграл главную роль в том, что она согласилась. Когда Борис сделал ей предложение, по всем правилам, придя со сватами к матери, она только молча наклонила голову, дав понять, что согласна. Но, само согласие, добровольное и без принуждения, она дала, прежде всего себе, как раз тогда, когда маленький Илюшка залез к ней на колени и обняв за шею, прошептал, жарко дыша в ухо:

- Можно, ты будешь моей мамой?

Ласковая от природы, с открытым сердцем, Дуня после всей этой истории с Егором, застыла как цветок во льду. И вот этот жаркий шепоток малыша растопил эту глыбу льда, которая не давала ей дышать все это время.

Илью она приняла сразу и безоговорочно, полюбив мальчишку как своего, а вот с Борисом было сложнее. В конце концов старая русская пословица про «стерпится-слюбится» сыграла, и они зажили по соседству с Галей и Егором вполне дружно, родив еще дочку. Ту самую Танюшку.

Таня потом уже, став взрослой, не раз думала, как сложилась бы их жизнь, если бы мама с отцом жили в другом месте… Если бы уехали после свадьбы. Может и не было бы всего того, что случилось? Может жизнь бы их была светлее?

Первые несколько лет они жили спокойно. Таня этого не помнила, потому, что появилась на свет только три года спустя, после того, как родители поженились, а потом была слишком маленькой, чтобы что-то понимать. И маму, не хмурившую брови каждый раз, когда она выходила во двор и через низенький заборчик видела соседей, она тоже не помнила. Вечное недовольство и раздражение поселились в Дуне так крепко за эти годы, что к тому времени, как Тане исполнилось десять, она знала маму только женщиной со злыми, колючими глазами, которые теплели лишь тогда, когда она смотрела на нее или на брата. Но, тут же становились ледяными, стоило ей увидеть соседей. Евдокия умела держать лицо, когда было нужно и ни разу не показала недовольства на людях. Но, сколько раз Танюшка заставала ее у окна, когда она смотрела на хохочущую Галину, которая поливала свой цветник, направляя шланг в сторону мужа и дочки, или, когда они чистили снег, и, побросав лопаты, начинали лепить снеговика, попутно играя в снежки. В их семье никогда не было той легкости, с которой общались в семье соседей. И эта легкость, любовь, которая сквозила в каждом слове, в каждом взгляде, острым ножом полосовала душу Дуни, которая так и не смогла, даже выйдя замуж, забыть то самое чувство полета, которое испытывала сначала ожидая любовь, а потом каждый раз, когда видела на Егора. Она смотрела на него, на Галину и чернота заливала все вокруг. Даже маленькая Танюшка, которая не понимала ничего, а просто начинала плакать, чтобы привлечь к себе внимание мамы, не могла прогнать эту муть, которая с каждым годом все больше наполняла душу.

Может быть именно поэтому Евдокия решилась на то, что сделала. На то, что искалечило жизнь Галине, Егору, Марусе и нерождённому тогда еще Ванечке.

Галя считала, что все что было – то быльем поросло. У подруги все сложилось: семья, детки, муж замечательный. А значит нечего ворошить прошлое. И общалась с Дуней ровно, как в детстве, когда делить им было совершенно нечего и ближе подружки у Гали не было. Без всякой задней мысли делилась с ней радостями и горестями.

В тот момент появился в поселке новый конюх. Приезжий, никто его здесь не знал. Приехал один, без семьи, на вопросы отшучивался. Немного освоившись в деревне, заприметил Галину и совсем скоро уже весь поселок сначала шепотком, а потом и в полный голос заговорил, что этот Василий Гале прохода не дает, а она, знай, похохатывает.

Галя не считала нужным оправдываться. Глупости какие! Никогда она мужу никаких поводов ревновать не давала. Только слепой мог не заметить, как любит она своего Егорушку. Но, людские языки страшная сила… Словечко там, словечко здесь и уже Егор хмурится, уже резко отвечает жене на простые вопросы. Сложно сохранить доверие, когда все подряд твердят, что что-то тут неладно. А тут подоспело еще время, когда Егор большую часть рабочего дня на полях проводил, иногда оставаясь ночевать в стане, чтобы не ехать домой на пару часов, ведь с утра опять надо возвращаться. Редкие наезды домой становились уже не радостью, а испытанием для Гали и Егора. Они пытались что-то исправить, вернуть былую легкость в их отношения, но – не получалось… И, когда спустя три месяца, Галина сообщила мужу, что беременна, Егор застыл, а потом молча повернулся и вышел из дома. Он курил, отперевшись на низенький заборчик, который разделял их участки, когда домой с работы вернулась Евдокия.

- Ты чего такой мрачный, сосед?

- Да так… - Егор помолчал, а потом неожиданно даже для себя спросил. – Скажи, Дуняша, часто Василий к Галине наведывался, пока меня не было?

Спросил и сам себе противен стал… Ведь это его Галя…

А Евдокия замерла на секунду, вмиг вспомнив всю свою жизнь, несбывшиеся надежды и планы, да и кивнула:

- Часто…

Этого оказалось достаточно. Одно слово, оброненное в сердцах, и не стало семьи, рухнула жизнь…

Егор уехал на следующий день, бросив все и не обращая внимания на слезы жены. А Галина неделю прорыдав в полубеспамятстве, вырубила под корень свои розы, которые сажала вместе с мужем.

А потом, в срок родила сына - Ванечку и, сменив легкие цветастые платья на неизменные темную юбку и блузку, повязала голову темным платком и зажила своими детьми, стараясь дать им самое лучшее. От мужа никаких известий она не имела, кроме алиментов, которые он исправно переводил.

Подросшая Маруся, дочь Галины, не раз спрашивала мать:

-Почему? Мама, почему он нас бросил? Ведь вы были так счастливы, я помню...

-Потому, что не любил, наверное. Там, где любви и доверия нет, там и счастью места не найдется... Значит и не было его, настоящего. Не знаю, доченька, не спрашивай. Больно...

И Маруся, жалея мать, перестала вспоминать при ней отца.

Росли дети, менялась жизнь…

И вот уже, Маруся, дочка Егора и Галины выходит замуж, а Танюшка, которая моложе на несколько лет, разглядывает через заборчик невесту.

- Чтоб тебе пусто было и жизнь твоя горькою была… - вдруг услышала Таня за спиной злой тихий шепот и удивленно повернулась. Рядом стояла мать, которая смотрела потемневшими глазами на пару, выходящую из соседского двора.
- Мама, ты что?!

- Ничего! Марш уроки доделывать, нечего попусту время терять. Бери пример с брата! За него не стыдно! Учится, работает – золото, а не сын! Был бы отец жив – порадовался…

Таня поняла, что маме лучше не перечить сейчас. Когда у нее становились такие глаза, а губы вытягивались в ниточку, ничего хорошего можно было не ждать.

Бориса не стало за несколько лет до этого. Инфаркт. С того дня Евдокия оделась как соседка в темное и больше ни разу не улыбнулась. Даже, когда Илья, сдав все экзамены, принес домой золотую медаль, с которой он закончил школу; даже, когда он поступил в тот вуз, куда планировал, да еще и умудрился найти подработку в городе, освободив мать от необходимости помогать ему, ведь и так было сложно после того, как отца не стало. Она только молча обнимала его и плакала. А Илья все понял правильно, обняв в ответ Евдокию, которая все эти годы любила его всем сердцем, никак не давая почувствовать, что он ей не родной, став ему настоящей матерью.

Проводив в город сына, Дуня «довела до ума» дочку и отправив ее учиться в техникум, строго-настрого наказала Илье присматривать за сестрой.

Танюшка была скромной девушкой, красотой уродившейся в мать. Те же русые косы, колдовские зеленые глаза и точеная фигура. Почти сразу она стала предметом для восхищенных взглядов. Игорь оказался понастойчивее других парней и Таня обратила на него свое внимание. Через пару лет она закончила учебу и они сыграли свадьбу. Жили хорошо ровно до того момента, как Игорь, познакомившись с какими-то «дельцами» не стал строить грандиозные планы, в которых уже видел себя владельцем собственного бизнеса.

- Ты только представь, Танюшка, мы будем богачами! Сможем ни в чем себе не отказывать. Одену тебя как куклу, будешь в золоте купаться.

Вот только дальше бесконечных разговоров дело так и не шло. Таня, считая копейки до своей зарплаты, только горько качала головой. Уже несколько месяцев муж не работал, уговорив ее взять на свое имя два кредита, ведь ему, нигде не работающему официально, никто бы их не одобрил. И беременность, которую она так ждала, сейчас ее совсем не радовала. Как они справятся? Но, Игорь об этом не думал. Как и том, что будет, когда ребенок родится.

Таня еле доходила до срока, мучаясь поздним токсикозом и гадая, как же они будут выживать, ведь теперь она уйдет в декрет. Да и до сих пор, если бы не помощь мамы, которая каждый месяц везла продукты сумками и брата, который тайком помогал ей деньгами, они бы совсем затянули пояса.

Диагноз Павлика стал ударом для всех. Малыш почти ничего не слышал и говорить, судя во всему, тоже не сможет. Врачи разводили руками:

- Время покажет.

- Что теперь делать? – Игорь растерянно смотрел на жену.

- Лечить, если получится. Игорь, нам надо сейчас не о бизнесе твоем думать, тем более, что уже столько времени прошло, а ничего не сдвинулось.

- Ты что, думаешь это так быстро делается? Куда тебе понять хоть что-то! Если бы ты была здоровой, то и ребенок бы не родился больным.

- Павлик…

- Что? – Игорь запнулся.

- Ребенка зовут Павлик.

- Да помню я! То, что он такой – твоя вина. Надо было лучше за собой следить во время беременности, а не мне нотации сейчас читать. Займись уже ребенком и не путайся у меня под ногами, поняла?

- Поняла… - Таня только кивнула, глядя на мужа, который вдруг стал для нее настолько непонятным и чужим, что она сама себе поразилась, как могла прожить с ним столько времени. И еще одно она поняла сейчас – помощи от него ждать точно не стоит. Значит надо искать ее в другом месте…

Она дождалась, пока муж уедет на очередные свои «встречи», собрала сына и уехала к матери.

Дома ей стало немного легче. Она наревелась, а потом намыла полы, навела порядок в родном ей доме и заявила Евдокии:

- Дома остаюсь, если ты не против, мама. Павлуше здесь лучше будет, да и ты мне поможешь, если что… Ведь поможешь?

- Конечно… Что ты глупости всякие говоришь?! – Евдокия прижала к себе внука, которого качала на дневной сон. Она сразу поняла, что у дочки неладно с зятем, еще до того, как Таня ей все рассказала. – Ты прости меня…

- За что, мама?

- Это я виновата! – слезы закапали на ручки Павлика и он сонно завозился.

Таня осторожно приняла сына и спросила:

- В чем это ты виноватой себя считаешь, мама?

- В том, что с Игорем у вас вот так сложилось, в том, что Павлик родился нездоровым. Это ведь мое проклятие вернулось, которое я вслед Галиной дочке бросила на свадьбе ее. Моя злоба довела до беды. – Евдокия плакала уже навзрыд. – Она ведь хорошо живет, дом полная чаша, дочку вон родила здоровенькую, да крепкую, а ты…

- А сейчас ты глупости говоришь, мама! – Таня уложила уснувшего сына на кровать и подсунула под бочок подушку, чтобы не упал ненароком. – Злость да зависть, конечно, чувства поганые, и чести тебе не делают, но, чтобы все из-за этого… Нет, не верю я в такое. У каждого своя судьба. Вот, что на роду написано, то и будет. А мы справимся! Павлуша поправится и будем мы еще все счастливыми. Лучше расскажи мне, Илья как?

Знала Таня, как успокоить мать. Разом просветлело лицо у Евдокии и она начала рассказывать о сыне, о его успехах на заводе, где он работал, о девушке, которую собирался привезти познакомиться.

Жили Евдокия с Таней сложно, почти бедно, потому, что все средства уходили на лечение Павлика и на то, чтобы отложить на операцию. Но, все равно хорошо, как думала Таня. Павлушка рос, мама была рядом, Илья приезжал постоянно, помогая по мере возможности. Когда выяснилось, что нужна будет операция Павлику, невеста Ильи, Оксана, уговорила его не играть свадьбу, а тихо расписаться. Она была сиротой, родственников не было.

- Зачем нам эта гульба, если тут вопрос, будет ли твой племянник здоров?!

Они привезли деньги на следующий день после того, как расписались. Таня расплакалась, обняла их обоих, а потом сказала:

- Мама, что это мы?! Если свадьбу в городе гулять не хотели, будем гулять здесь!

Они успели до вечера накрыть стол, а Таня приготовила свой фирменный курник.

- Простите, дорогие, что не два пирога, как положено раньше было, а только один.

- Спасибо! – Оксана откусила кусочек. – Боже, вкуснотища какая! Меня научишь?

- Конечно! Вот как раз завтра и научу, пока вы здесь. О, вот и получится два пирога! – рассмеялась Татьяна.

Евдокия смотрела на детей и тихо смахивала слезы. Жаль, что Борис не дожил, не увидел, как светятся от счастья глаза сына, какая красивая у него невеста и как смотрит она на Илью.

Прошло совсем немного времени после это скромной свадьбы, и Таня поехала с сыном в город, чтобы пройти обследование и услышать вердикт врачей. А потом встретила у магазина Галину.

Вечером, на следующий день после их разговора, Галя пришла в дом Дуни.

- Доброго вечера, соседи!

- Здравствуй, Галя. – Евдокия удивленно смотрела на соседку.

«Что ей надо?»

А Галина положила на стол конверт и повернулась к Татьяне:

- Здесь столько, сколько ты сказала тебе не хватает, Танечка. На ремонт собирала, но решила, что терпит. Да и зачем он мне? Крышу год назад перекрыли, а остальное подождет. Если это поможет и Павлик будет слышать, а значит и говорить тоже, я же правильно поняла? – она подождала, пока Таня растерянно кивнет. – Ну вот! Значит, это хорошо и правильно!

Она не стала говорить, что вчера созвонилась сыном и попросила его подождать пока с покупкой квартиры, на которую собирала деньги несколько лет. А дочь, позвонив вечером и узнав обо всем, сама прислала перевод, который Галя днем забрала на почте.

Дети у Галины были замечательные. Судьба, видимо, решив, что все горести в семье уже доставлены по адресу дома, где жила Галя, забыла, что там жила не только она. Детей серьезная печаль обошла стороной. Маруся счастливо жила с мужем, нянчила дочь, ждала второго ребенка, а Ванечка учился в городе, готовясь стать хирургом. Галина гордилась своими детьми, но на вопросы всегда отвечала очень скупо. Помнила поговорку, что счастье любит тишину.

- Тетя Галя… Да вы что?! Не могу я взять… – Таня плакала, сквозь слезы уже ничего не видя.

- Можешь и возьмешь. Это не тебе, это Павлику. Если можно сделать так, чтобы он был здоров – значит надо сделать, а как – неважно.

Евдокия все это время молчала, а потом подтолкнула дочь к выходу.

- Иди-ка, проветрись! Мне с Галиной поговорить надо.

Таня глянула на мать и молча вышла.

- Галя… - не зная как начать, Дуня смотрела на старую свою «подругу» и вдруг подумала, что они ведь на самом деле постарели. Вон, дети уже взрослые, скоро внуки пойдут хороводом. Это у нее пока только Павлик, а Илья скоро обрадует и будет уже не один. Сколько можно в себе носить всю эту тьму-тьмущую?!

- Я сказать хотела, точнее… прощения у тебя попросить хочу! – голос Дуни окреп и она заговорила уже уверенно. – Я ведь виновата в том, что от тебя Егор ушел. Сомневался он в тебе, спросил меня, а я соврала, сказала, что ходил к тебе Василий и часто.

- А я знаю все, Дуня! – голос Галины прозвучал совершенно спокойно. – Знаю. И всегда знала, с того самого дня, как вы с Егором разговаривали. Я ведь слышала все, окна-то открыты были.

- И ты… сейчас... пришла, чтобы мой внук…

- Чтобы твой внук был здоровым и счастливым. И чтобы ты такой же была. И вся твоя семья. Злость в себе копить – большого ума не надо. Она как плесень. Дай ей чуточку места и пойдет расти, заполняя каждый уголок. Я хочу, чтобы ты поняла. Не ты виновата в том, что Егор ушел. Сломалось тогда у нас что-то. Любил бы меня – доверял бы. Доверял бы – не то, что спрашивать не стал, слушать бы никого не захотел, мало ли кто и что языками треплет. А он не просто слушал, а подозревать стал, хоть я ему повода и не давала, Василий ни разу мой порог не переступил. И ладно, мне не поверил, но сына своего не признать… Не было там любви большой, вот в чем дело. И не ты, Дуняша, тут крайняя. Чувствуешь себя виноватой – твое дело, только знай, что я тебя давно уже простила. И у тебя прощения тоже попросить хочу.

- За что это?- изумилась Дуня.

- А за то, что, когда Егор стал за мной ухаживать, мне ведь сразу рассказали, что он с тобой в кино ходил, да на танцы. Я спросила, а он ответил, что не было ничего серьезного, да и не думал он на тебе жениться. Так прогулялись пару раз. Ну, он-то ладно, а я же знала, что для поселка такое «пару раз». Но, я ему тогда поверила, ведь меня здесь не было, когда вы встречались. Надо было у тебя спросить, что ты чувствуешь. А я на него смотрела и никого уже не видела. Ты молчала, я не спрашивала и получается, что дала тебе повод, вот так злиться. Есть и моя вина в том, что случилось и немалая.

- Спрашивала ты меня. Забыла уже. Когда свидетелей выбирали. Ты и спросила, смогу ли я, не сложно ли мне будет. А я промолчала, согласилась. Так что обе хороши. – Дуня помолчала. – Галь, а ведь я могла быть на твоем месте… И растила бы тогда детей без мужа… А, так, хоть и рано ушел Борис, но почти успел детей поднять, да и сына мне оставил такого, что сердце не нарадуется.

- Вот и подумай, Дуня, так ли все плохо в твоей жизни? Дети есть, внук есть, а скоро, наверняка, еще появятся. Я ведь видела, что Илья с девочкой приезжал. Невеста?

- Жена уже. Расписались они.

- Как хорошо! Значит скоро тебя еще раз бабушкой сделают. И Татьяна твоя в девках не засидится. Она красивая, добрая, умница, каких поискать. Вот сына вылечит и будет у нее еще и семья, и счастье.

- Твои слова да Богу в уши, Галя… И все-таки прости меня… И за Егора, и за Марусю.

- А что Маруся?

- Зла я ей пожелала, когда она замуж выходила.

- Ну, как видишь, не сбылось твое пожелание. Значит не от сердца ты пожелала, а по привычке, от злости. Выкинь ее прочь из сердца, эту злость, да и из головы, Дуня. Ничего хорошего в твоей жизни она тебе не дала. Позволь себе быть счастливой…

Евдокия вздрогнула.

- Ты, прямо, как мама моя, сейчас сказала…

- Мама твоя была умной женщиной, Дуня, послушала бы ты ее, может и меньше печали было бы. Так?

- Так… Спасибо тебе…

- Не за что тут благодарить. Мы не святые. Нет таких людей. У каждого копни - есть за душой что-то. Надо нам отпустить прошлое, да в будущее глянуть уже. Дай Бог поправится Павлик! Пойду я. Завтра Маруся с мужем и дочкой приезжают, надо встречать.

Евдокия проводила Галю и без сил опустилась на стул. Господи, сколько лет впустую… Сколько хорошего мимо прошло…

Татьяна, заглянув в комнату, увидела, что мама сидит на табурете очень прямо, глядя перед собой, а от слез уже мокрое и платье, и передник. Она тихо прикрыла двери и пошла к Павлику. Пусть поплачет, иногда это нужно, уж она-то точно знает. Пусть уйдет вся эта многолетняя боль и злость, а душа пусть успокоится.

Павлику сделали операцию и он, первый раз услышав мамин голос, расхохотался так звонко и счастливо, что невольно его смех подхватили и врачи, и медсестры, которые пришли посмотреть, как снимут повязки этому мальчишке, случай которого можно было заносить в историю медицины. Врачи сделали почти невозможное и слух у Павлика, пусть и не на сто процентов, но на восемьдесят-восемьдесят пять восстановился точно. А поскольку он был еще маленький, они очень осторожно давали прогноз, что будет еще улучшение.

Татьяну отпаивали валерьянкой, а она то плакала, то смеялась, от счастья не зная, что и сказать, только твердила:

- Спасибо! Спасибо!

А когда Евдокия пришла к Гале, чтобы сказать, что через неделю Павлика выписывают и все обошлось, она увидела, что Галина плачет, держа в руках письмо.

- Что ты, Галь? Случилось что?

- Маруся прислала. Мальчишку ждет, сказали уже пол.

- Счастье-то какое! Чего же ты ревешь тогда?

- А реветь только от горя можно, что ли? От счастья и реву. – Галя утерла слезы. – Да еще новости. Маруське отец написал… Прощения просит, про меня спрашивает. Она адрес прислала, но я не знаю, хочу ли его видеть… Ох, Дуняша, как же это все сложно…

- Может поговоришь с ним?

- А что сказать-то друг другу? Разбитую чашку не склеить. Прежней она уже не будет.

- Прежней нет, другой будет. И пусть чаю из нее ты уже не попьешь, но, если красивая, так можно на буфет поставить, на память. Чтобы вспоминать, какая она красивая была. Не все же плохо у вас было, много было и хорошего, так?

- Может ты и права…

Они долго еще говорили, а когда Галя вышла на кухню, чтобы поставить чайник, Евдокия быстро заглянула в письмо и, запомнив адрес, отказалась от чая и ушла.

В тот же день она уехала. Куда – никто не знал. Даже соседке, Глаше, которая жила на соседней улице и которую попросила Дуня присмотреть за птицей и козой, она ничего не сказала. А та и спрашивать не стала, думая, что Евдокия поехала в город, проведать внука.

Дуня действительно проведала Павлика, но провела в больнице совсем немного времени и отправилась на вокзал. Почти сутки в поезде, и она достигла своей цели.

А еще через пару недель, у калитки Галины топтался немолодой, хорошо одетый мужчина, в котором она, вернувшись домой из магазина, куда бегала докупить кое-что к столу, с удивлением узнала Егора.

- Ты?!

- Я… Здравствуй, Галя… Прости меня! – Егор умоляюще смотрел на бывшую жену. – Натворил я… и тебе, и себе, и детям всю жизнь испортил… Я вот, привез… - Галина увидела стоящие возле калитки, завернутые в мешковину кусты роз. – Это мои, выведенные, сорт Гала называется… Галь, я ведь пойму, если ты мне сейчас скажешь, чтобы уезжал. И права будешь. Такое не прощают, наверное…

Галина вдохнула поглубже, выдохнула, посмотрела на мужа, пытаясь найти в нем черты молодого Егора. Нет, ничего… Неожиданно она вспомнила слова Дуни про чашку. И открыла калитку:

- Ну, заходи, раз приехал.

К вечеру все розы, которые привез Егор, заняли свое место во дворе. А на следующий день приехавшая проведать мать Маруся открыла рот, когда увидела выходящего следом за Галиной на крыльцо отца.

- Что, доченька, удивили тебя? – рассмеялась Галина, принимая из рук дочери внучку.

- Не то слово, мам! А Ваня точно в шоке будет.

Галя нервно дернулась:

- А где он?

- Сейчас придет, они там кое-что выгружают. Мы тебе подарок привезли.

- Придумали еще! – Галя с тревогой смотрела на калитку, не зная, как лучше поступить.

Но, дети Гали и тут оказались на высоте. Иван спокойно пожал руку отцу, отмахнувшись от попыток что-то объяснить.

- Да неважно это уже все. Какой смысл прошлое ворошить. Жить надо! Потом расскажешь. Мам! Ну, как тебе?

Они с Марусей гордо продемонстрировали матери телевизор, который привезли в подарок.

- Какой большой! Я и не знала, что такие бывают! А чего это вы? День рождения у меня еще не скоро.

- А подарки можно только на день рождения дарить, да? – Маруся рассмеялась. – Ох, мам, ну ты как всегда! Как нам – так по любому поводу, а как тебе, так только по большим праздникам, да?

Долго в тот вечер горел свет у соседей. А Евдокия, которая видела и приезд Егора, и приезд детей Гали, наконец, успокоилась и отпустила от себя ту тревогу, которая держала ее с того самого дня, как она решила ехать к Егору, чтобы признаться во всем и попробовать помирить их с Галиной.

И сидя сейчас у себя на веранде, погасив свет, она смотрела на теплый свет в окошках Галины и в какой-то момент поймала себя на том, что тихонько молится. Она удивилась. Ведь никогда и никто не учил ее никаким молитвам, да и не верила она в Бога. А тут вдруг пришли откуда-то сами собой слова:

- Прости меня, Господи, за все мои грехи… А их много и страшные, Ты-то знаешь. Ничего у тебя не прошу, кроме этого, да еще… Дай счастья и покоя Галиной семье и моим детям! Пусть никогда не узнают они ни зависти, ни злости, ни горя от потери. Пусть не коснется их та чернота, которая столько лет владела моей жизнью. Подари им Свой свет, Господи!

И странное дело, Евдокия закрыла глаза и, вдруг, увидела себя той самой молоденькой девушкой, которая не знала еще печали, живя в ожидании любви и счастья. И на короткий миг ощутила снова она тот самый «полет» души своей, который думала уже никогда не испытает в этой жизни. Странное это ощущение наполнило ее, Дуня улыбнулась и услышала такой родной далекий голос мамы:

- Вот и позволила ты себе быть счастливой, доченька! Не растеряй это больше…