Две истории, не только про Ермолаева

Ещё две истории вместе. Первая: о том, как милиционер Ермолаев взял дезертиров. Вторая: о том, как "бывалый партработник" взял жену

Эти две истории объединяет один главный герой – начальник Частоозерского райодела милиции 40-х годов Ермолаев. Имени и отчества его я не знаю, да и в правильности фамилии не уверен. Но это не главное. Важнее сама фигура человека, её колорит.
Ермолаев был одним из тех счастливчиков, что смогли выбраться живыми из мясорубки 1943 года. Красная армия тогда уже рвалась наступать, а нужных навыков ещё не было. Вот через это желание и неумение побито было народу тьма-тьмущая. Выбрался Ермолаев живым, но за счастье это заплатил сполна – снарядом оторвало кисть левой руки, выбило глаз. Вместо одной ноги – протез, на котором он умудрялся скакать, лишь чуть-чуть помогая себе костылём. Просто сильно припадал на левый бок, но человек посторонний мог подумать: «передвигается «на своих двоих»… Я уже рассказывал о другом приятеле моего отца – председателе колхоза Арзине. Тот тоже был инвалидом войны, но рядом с Ермолаевым он был просто Аполлоном. А его культяпка – розовая, как кожа младенца, выглядела даже по-своему симпатично… Почему я так подробно описываю увечья Ермолаева? Наверно, потому, что, когда в раннем детстве я увидел их не прикрытыми одеждой, а в натуре, они произвели на меня ужасное впечатление. И этот жуткий вид обглоданного смертью, искорёженного человеческого тела, похожего на дерево, расщепленное и обугленное ударом молнии, и испугавший меня – пятилетнего ребёнка, живёт во мне до сих пор…
Как и многие кадровые военные, Ермолаев никакую «штатскую» работу делать не умел. Да ещё такие увечья. В общем, пристроили его к какому-то скучному и бессмысленному, с его точки зрения, занятию. То ли возил он товары из Петухова в Частоозерский райпотребсоюз на лошади, то ли почту. К работе он относился не так, чтобы спустя рукава, а, как говорится, без огонька: ему бы взводом командовать, в крайнем случае, тракторной бригадой, а тут…

Как-то зимой, в феврале или марте 1945-го ехал Ермолаев на санях из Частоозерья в Петухово. Время было уже позднее, часов 7 или 8 вечера. Сумерки, но ещё не ночь. Невдалеке была Утчанка, а оттуда до Петухова – еще километров 15-17. И вдруг видит Ермолаев: справа от дороги, метрах в двухстах, на деревьях осинового колка мелькают отблески костерка. И пахнет дымом.

Ермолаев тихо остановил свою кобылку, забросил вожжи на круп и, стараясь не скрипеть валенками по насту, двинулся, пригибаясь, к костру. Подошёл с опушки, противоположной от дороги, как говорят на войне, «с тыла». Подкрался поближе. Возле костерка на поваленной бурей осине сидели два бородатых мужика. Одеты в шинели, на головах – зимние утеплённые «будённовки», на ногах – серые армейские валенки. За спиной у мужиков, прислонённые к стволу берёзы, темнеют две «трёхлинейки». На костре в котелке варилась какая-то похлёбка. Один мужчина говорит другому в полголоса: «Здесь, за Петухово есть загиб железки. Товарняки скорость там сбрасывают километров до 15. Можно догнать и запрыгнуть на тормозную площадку. В морозы охрана на всех площадках не торчит, только на последней. Остальные дрыхнут в теплушке почти что до самого Петропавловска. Так что на часового не напоремся. Если не повезёт, как утопленникам. Но ты не боись, Коля, я – фартовый. Через неделю будем в Омске, а там нас всё НКВД Советского Союза не найдёт. Там такой простор!»

Дошло до Ермолаева: дезертиры, а, может, того хуже, диверсанты. Думает он: взять бы их, да как? Сам калека, оружия – нож самодельный, скорее хлеб таким резать, чем живого человека. А тут – два здоровенных амбала, да ещё с винтовками. Задумался Ермолаев. Можно, конечно, погнать на лошади в Петухово. А кого застанешь ночью? Пока раскачаются, этих и след простынет. Да ещё и самого винить начнут – «за несвоевременное сообщение».

Мужики тем временем стали укладываться на ночлег. Из небольшой копны соломы, черневшей на поле - метрах в пятнадцати от опушки, притащили соломы.
Ермолаев тем временем принял решение и самому себе отдал боевой приказ. Отступил он от укрытия дезертиров-диверсантов на 15 метров, достал нож и вырезал из ветки осины небольшую рогатулю. (Как ему это удалось – одной правой, или ещё и при помощи огрызка левой руки и зубов – не знаю.) Если взять за один рог, а черенок рогатки навести на соседа, то тому в полумраке может показаться, что в руках у тебя пистолет. Так и сделал Ермолаев: подкрался поближе к уже задремавшим дезертирам, выставляет свое липовое (то есть, конечно, осиновое) «оружие» и кричит во всё горло: «Руки вверх, сволочи, вяжите их, ребята!». Дезертиры – в полной растерянности. А Ермолаев хватает трехлинейку, как-то умудряется передёрнуть затвор и одной правой пальнуть в звёзды. Мужики – и «фартовый», и другой, что помоложе – в полной деморализации. А неугомонный Ермолаев командует им: «Лечь мордами вниз, иначе стреляю!». Дезертиры послушно легли на притоптанный снег. Ермолаев гнёт свою линию: «Снять поясные ремни, да без фокусов – стреляю без предупреждения!». Потом заставляет того, что помоложе, связать поясными ремнями хлястики двух шинелей. В таком виде эти здоровенные мужики были Ермолаеву уже не опасны: руки заняты – поддерживают тяжелые штаны на ватине,а связанные хлястики шинелей превратили их в сиамских близнецов. Выставив первую винтовку перед собой и зажав здоровой рукой под мышкой и закинув ремень второй на левое плечо, вывел Ермолаев дезертиров на дорогу.

И пошагали соколики, поддерживая штаны на ватине, по правой обочине дороги. А Ермолаев – на санях, чуть приотстав и прижав конягу к левому краю, чтобы получше видеть своих пленников. Тем временем выглянула луна. Светло стало, почти как днём. Морозец крепчает. Скрипят валенки, скрипят подковы и полозья. Идёт команда арестантов, позади конвоир… Сколько раз видел Сибирский тракт такую картину – не счесть…

В Петухово направил Ермолаев свою делегацию не в сторону милиции, а свернул к элеватору. Там – вохра, хоть в основном и бабы, но ведь много их, и с оружием. Да и покрасоваться перед слабым полом Ермолаев любил, а тут такой замечательный случай! Связали дезертиров женщины, как могли, закрыли в тёмный чулан, где хранились тулупы. В первом часу ночи прибежали и военком, и начальник милиции, и со станции военизированная охрана – там народ посолиднее, сплошь мужики, один даже с ППД пришёл.

Рисковал ли Ермолаев? Ещё как рисковал! Зачем же он подставлял свою неразумную головушку под кулаки и пули этих громил? Трудно однозначно ответить на это. Сам он не говорил, а я его по младости лет в начале 60-х, когда он был ещё жив, не спросил. Позже "бывалый партийный работник" всё напирал на романтическую версию, на какое-то особое ухарство, смелость отчаянную Ермолаева. Дескать, всё он прошёл, и потому море ему было по колено... Может быть, это и так. Но мне почему-то в голову приходят другие объяснения. Во-первых, была у него обида на этих пленённых мужиков. За то, что вот он, совсем недавно такой же бравый «парнечёк», теперь калека, а они, здоровые лоси, устроились в осиннике, кашку варят. На фронт не спешат, а прямо в другую сторону. То есть, за его спину собрались спрятаться? Нечестно. Есть и ещё одна догадка. Ему, комиссованному подчистую фронтовику хотелось доказать, что он много ещё может. Что рано его списали в инвалиды. И кто списал – местные начальники, которые и пороху-то не нюхали, сидели с самого начала войны на «броне», хоть и ходили при погонах. Так что и им он хотел доказать – кто на стоящее дело годен, а кто – только штаны о стул протирать.
…Через пару месяцев вызвали Ермолаева в областное управление НКВД, поговорили и начальником Частоозерского райотдела милиции назначили. Вместо рогатульки дали ему настоящий наган, троих милиционеров, две лошади, кабинет с телефоном и прочее имущество и вооружение…

А теперь я рассажу вам вторую историю, в которой были новые действующие лица и среди них – наш главный герой – "бывалый партийный работник".
Жил в деревне Чебачье, что в 30-ти километрах от Частоозерья, сибирский мужичок по имени Константин Филиппович. Роста невысокого, сильно плешивый, но дом себе сам срубил. И цепкостью в жизни отличался необычайной. От фронта он «откосил»: язва губы. Хотя и не с такими дефектами попадали под мобилизацию… К началу войны наделал Константин Филиппович десятерых деток – пять парней и пять  девок. Одного из старших, Василия, в 43-м забрали на фронт. Не вернулся парень, без вести пропал под Минском. Старшая дочь Анна училась в учительском институте в Акмолинске (сейчас это столица Казахстана Астана (Нур-Султан)). По тем временам это было хорошее образование. На красивую девушку засматривался и наш герой. Сама -то Анна относилась к нему как бы и ничего, но уж больно репутация у партработника была неважная – был женат , да развелся. Правда, родственники (мать, брат, постарше, Иван) быстро и без лишних «вокруг да около» объяснили нашему герою: нам в зятья бесштанного, да ещё еврея не надобно. Иди, товарищ дорогой, тут без тебя обойдутся. Так бы и разошлись по разным жизненным дорогам наши родители, но вмешался случай…

Работал Константин Филиппович в колхозе кладовщиком. (А, в самом деле, не землю же пахать-боронить на «натике» с язвой губы!). Утащил как-то раз Константин Филиппович со склада мешок гороха. И попался: увидали – донесли. Прибыл из района милиционер. Посадил мужика рядом с собой в ходок, в ноги бросил котомку с бельишком, вожжами мерина по боку щелкнул – поехали! В доме – вой. Знали наши люди, что полагалось крестьянину за мешок гороха. Прошёл день. Отпросилась сама Таисия Егоровна, поехала в Частоозерье, узнать про мужа. Милиционер с отчуждённым видом объяснил: «Следствие ещё не проводилось, но, преступление очевидное, есть свидетели, а срок, скорее всего, будет большой, по указу от 7 августа до десяти лет за это полагается».

…Часу в седьмом вечера сидит наш партработник в своей клетушке, снимаемой у какой-то тёти Домны, пьёт чай, просматривает газеты. Вдруг – стук в дверь – и заходит Анна. Бледная, вся в пыли, даже шатается – от Чебачья до Частоозерья проскакала верхом на коне. И это при том, что без седла, на прилаженном старом одеяльце… Подходит к отцу и прямо, без предисловий, говорит: «Выручишь отца – пойду за тебя замуж!».

Заглянул "бывалый партработник" за перегородку на хозяйскую половину пятистенника, занял у Домны сколько-то денег. По дороге зашёл к знакомому, у того перехватил до аванса – и прямиком к знакомой продавщице из райпо. Взял целый ящик водки, переложил бутылки в старый картонный чемодан, что приволок с собой, и пошел к дому Ермолаева.

С Ермолаевым они были старые друзья. Даже объяснять ничего не пришлось. Кивнул Ермолаев в сторону чемодана, придерживаемого, чтобы ручку весом бутылок не оторвало: «Что, за будущего тестя пришёл похлопотать? Ну-ну…». Позвал хозяйку. Та без лишних слов выставила на стол полчугунка уже остывшей картошки, сбегала на огород за луком-пером и огурцами… Сели мужчины за стол, стали выпивать, повели неторопливый разговор. Про Константина Филипповича – не слова. Новости обсудили районные, про международное положение… Когда подвыпили изрядно, Ермолаев сел на любимого конька: стал рассказывать, как служил в полковой разведке… Выпили бутылку, потом вторую. К концу третьей партработник сдал позиции. Сначала крепился, сколько было сил, а потом привалился, сидя на скамейке, спиной к побеленной стене, и глаза закрылись сами собой. «Слабак…» – с удовлетворением сказал Ермолаев и приложился ещё в одиночку к стакану, а потом тоже ненадолго (всего-то часа на полтора) пристроился на другой скамье.

Утром, часов в пять, открыл он крышку голбца (так в Сибири называют подполье). Голбец в доме Ермолаева, за неимением камеры предварительного заключения, выполнял и эту важную милицейскую функцию. Негромко прикрикнул: «Владимиров, вылазь!». Выполз Константин Филиппович по ступенькам, боязливо оглядываясь. «Твоё счастье - говорит - что не успели тебя оформить. Да еще будущего тестя благодари, за то, что уважаю я его за ум, образование и характер». Вывел на крыльцо, слегка поддал под зад здоровым коленом: «Дуй в своё Чебачье. Да в другой раз не попадайся». А через три месяца Анна и наш герой сыграли скромную свадьбу.