Веники

Вся моя жизнь связана с армией. Когда я родился, мой отец уже был офицером. В семь лет, а примерно с этого возраста я себя помню, я отличал солдата от сержанта, а офицера от сверхсрочника. Я знал, что такое взвод, полк, штаб, полеты и много других военных слов. В институте я уже сам носил солдатский ремень и пилотку и «стоял в наряде». Правда это было немного не по-настоящему. Но с 1972 года началась настоящая служба, которую я полюбил, которой гордился и горжусь до сих пор. И слова «на боевое дежурство по защите нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик заступить» всегда вызывали во мне трепет и готовность выполнить приказ. А Приказ мог быть только один – провести боевой пуск ракет по объектам противника. Не какого-то там «вероятного», а вполне реального, объекты которого можно увидеть на карте Европы и Мира. Да, я прекрасно понимал, что «потом» уже не будет. Но это не имело для меня никакого значения. Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок. И это правильно, и по- другому быть не может.
     Читатель, наверное, подумает: как связаны «веники» с этой патетикой? Сейчас мы до этого дойдем.
     Комплекс с Ракетой 8к63, на котором начиналась моя служба, в полной мере подтверждал правильность понятия «ракетное оружие – оружие коллективное». Да, время подготовки ракеты к пуску из состояния повседневной жизнедеятельности составляло три часа пятнадцать минут. Но нас, офицеров стартовых батарей, это нисколько не смущало. А минимальная «пятиминутная» готовность к пуску позволяла надеяться, что пуск мы проведем. Была масса анекдотов про наши комплексы, например, когда американский президент звонил Брежневу, «что, мол, все», а наш генсек отвечал, что у него «еще Смоленская армия есть».
      И мы служили не за страх. А солдаты были самые разные. Я бы покривил душой, если бы сказал, что «дедовщины» у нас не было. Увы…Но я точно знаю, что, если случались между солдатами трения на национальной почве, мы этого, во-первых, старались не допустить, а, во-вторых, пресекали на корню самым жестким образом. Поэтому спали рядом армяне и азербайджанцы, грузины и белорусы, русские и узбеки, и еще солдаты многих национальностей.
     Да у некоторых были трудности с языком и образованность солдат была самой разной. Были даже такие, кто в армии впервые увидел наволочки и простыни. Но, если солдат попал служить в стартовую батарею, то мы любому находили место, где он мог освоить специальность и приносил пользу. А когда за маленький успех человека похвалишь, он стремится в другой раз сделать свою работу еще лучше.
     Осенью 1974 года ко мне во второе отделение первой стартовой батареи пришел небольшого роста солдат. До армии он жил в небольшом татарском селе, по-русски говорил плохо, но понимал все очень хорошо. Командир батареи Александр Михайлович Косарев, определяя этого солдата ко мне, сразу сказал, каким номером расчета он сможет работать. Уже через месяц солдат освоил несложные действия и старательно выполнял любую работу, которой на старте всегда было немало.  Фамилия этого солдата была Салахов.
     Через некоторое время меня перевели с повышением в четвертую батарею. Но всегда, когда мы встречались, он улыбался и лихо прикладывал руку к пилотке. А через год я снова вернулся в первую батарею, уже комбатом. Многие солдаты мне были знакомы. Естественно, я узнал и Салахова. Он служил уже второй год и на КЗ работал мастерски. Его по-прежнему, можно было увидеть в посудомойке солдатской столовой, драящим пол «палубным способом» в казарме, метущим территорию осенью и на многих других местах, куда солдаты второго года службы старались не попадать. Так прошли зима, весна и лето 1976 года. Подходила к концу и служба Салахова.
     В то время перед увольнением в запас, или, как говорили солдаты, «перед дембелем» в полку, дивизионе и в стартовых батареях создавались группы солдат, которые выполняли различные работы по благоустройству столовых, казарм, учебных классов и других объектов. Солдаты и сержанты, которым до увольнения оставался месяц-два по своим специальностям, как правило, были подготовлены отлично. Поэтому вместо занятий они ремонтировали все, что было нужно или создавали новые объекты. Это называлось «дембельский аккорд».
     В зависимости от того, кто был инициатором создания таких бригад, были уровень поощрения. Командир полка мог уволить сразу после окончания работ и сдачи объекта, с торжественным построением, оглашением приказа о поощрении, вручении подарков и документов об увольнении. Поэтому мы старались подбирать в такие бригады наиболее дисциплинированных солдат. Хотя иногда случалось и по-другому. Недисциплинированный солдат оказывался прекрасным каменщиком или художником, сварщиком или плиточником. Но с этим приходилось мириться.
     Так было и осенью 1976 года. В соответствие с Приказом Министра обороны увольнение проходило в период с октября по декабрь. Как правило командиры батарей, учитывая прохождение службы и заслуги солдат и сержантов заранее ориентировали личный состав по датам увольнения в запас. Это называлось «распределение по партиям», а солдаты называли проще «по пачкам». 
  Конечно, главным при определении порядка увольнения была подготовка качественной замены номеров расчета. Поэтому, как правило, после работ на «дембельском аккорде» увольняемые обучали свою «замену». Поскольку вечером в классы пройти было нельзя, увольняемые рисовали нужные картинки, проводили словесные тренажи, заставляли на память учить уставы, наставления и другие документы.
     Прошел октябрь и половина ноября. У меня в батарее осталось четыре увольняемых. Трое были систематическими нарушителями дисциплины, отсидевшими неоднократно на «губе», так в просторечии называли гауптвахту, исключенными из комсомола. Они знали, что уволятся позже всех, ничего не делали, но вели себя тихо. Я предупредил, что малейшее нарушение – и они отправятся в дисциплинарный батальон, а не на гауптвахту. А четвертым был Салахов.
     Не знаю по какой причине, но и начальник отделения, и я про него попросту забыли. Он не попадался на глаза, работал «как молодой» и до поры о себе не напоминал, наверное, по причине природной скромности. В тот день я пришел на вечернюю поверку личного состава. А после построения и команды «Отбой» Салахов подошел ко мне сам. Обратившись, как положено, он спросил: «Товарищ старший лейтенант, а можете и мне дать «дембельский аккорд».
     Это было для меня, как холодный душ. Его можно было уволить, замена готова, ничего его не держало. Я сказал, что подумаю и утром ему сообщу. Пока шел в общежитие, а я был на дежурстве, думал, что можно ему поручить. Случайно, возле учебного корпуса, где располагался дежурный по дивизиону, мне на глаза попался солдат. Он веником убирал с дорожки опавшие листья. Веник был весь истертый, как иногда говорили «в две хворостинки».  Я терпеть не мог, если видел солдата с таким веником. Видно его начальникам было все равно, как и чем солдаты подметают дорожки.
     Идея пришла сама собой. Наутро я подозвал олдата и спросил, умеет ли он вязать веники. Он удивился, но сказал, что умеет. Я не стал долго думать и сказал: «Сто веников сделаешь, и сразу уволю». Количество его нисколько не смутило. «Вы только мне разрешите на старт уходить с Елькиным», - попросил солдат. Елькин был механиком моей «боевой двойки» и ходил на старт самостоятельно, подметал территорию возле хранилища до прихода НДБР. Я согласился.
     К семнадцати тридцати, перед уходом со старта, я подошел к деревянному домику, возле которого увидел Салахова. Возле него лежала гора веток, топор и куски проволоки. К сучку стоящего рядом дерева была привязана веревка с небольшим кольцом на нижнем конце. Солдат собирал нужное количество веток, обвязывал их веревочной петлей и ногой, вставленной в нижнее кольцо, эту петлю затягивал. Куском проволоки связывал веник, делал еще одну петлю и опять связывал это место проволокой. Таким образом получался очень крепко связанный отличный веник.
     Я никогда не видел, чтобы для вязки веников использовали такое приспособление. Это было очень просто, надежно и быстро. На вопрос, сколько уже готово, Салахов пригласил в домик, где лежала гора готовых веников. «Уже шестьдесят пять», -с гордостью сказал солдат. Я был поражен. Естественно пересчитывать эту гору я не стал.
     С утра, сразу после развода, пошел в строевую часть и попросил подготовить документы к увольнению. Затем зашел к замполиту полка и спросил, можно ли солдату оформить грамоту от командира полка. На вопрос, кому и за что, я рассказал про Салахова, его службу и «дембельский аккорд». «Да для него в селе эта грамота будет как самая большая награда, он же героем для своих сельчан будет», - убеждал я замполита. Замполит ко мне хорошо относился и сказал, что к обеду все будет готово.
     А перед обедом на старте ко мне подошел Салахов и доложил, что все готово, можно считать. Я, для вида, зашел в домик. Куча веников была огромной. «Ну что ж, пойдем на обед, а потом будешь переодеваться, сегодня поедешь домой», сказал я солдату, и мы вдвоем пошли к казарме.  На вечернем построении я вручил солдату грамоту и документы, поблагодарил и просил от меня передать благодарность родителям. Вот так.
     В моей памяти, увы, осталась только фамилия солдата, а жаль. Понятно, что его родственники вряд ли прочитают этот рассказ. Но хорошо бы написать и имя, и отчество. Человек заслужил такую память.
      А вениками мы пользовались до следующей осени, почти год.  Спасибо тебе, солдат Салахов.