В гробовой тишине. Процесс

 Я не знаю откуда такая гробовая тишина. Скрежеты за холодильником. Опять эта мышь?

 Я сажусь на последний троллейбус: не зная, почему я оказался здесь. Она просит, чтобы я написал прозу о ней. А я лишь думаю о том, как она... встаёт. Всё не так...

Около двух часов ночи. Я вспоминаю, когда в последний раз звонил отец. Сейчас бы пару кэсов в день, па. На столе стоит дешевая водка и кусок колбасы. 

 Питались мы тогда не очень. Да и особого желания питаться не было. За холодильником, в гробовой тишине, я снова начал слышать скрежеты. Мышь, которая жила там, очень ловко забиралась по проводам. Залезая на вверх, где лежал всегда горячий хлеб из пекарни, она лезла в пакет и шелушилась там, обнюхивая кусочки, и втягивая запах свежего хлеба.
  В полутемной кухне, я не осмелился заглянуть: чего же там? Снова забирается за хлебом? Я лишь думал, как же хорошо, что колбаса ещё не закончилась. И сколько же сейчас часов? Сколько уже прошло? Сколько ещё осталось? Где бы взять пару кэсов, па? Я слушал скрежеты мыши, и смотрел на кухонный гарнитур, который сливался с обоями. Обои были светло-фиолетового цвета, а гарнитур темно-фиолетовым. А я, среди всего, был цветом усталости, и сонности. Такая нелепая карикатура строилась часами. В минутах были часы. В часах секунды. Что-то смешивалось. Было холодно, из-за отсутствия радиатора в кухне. Если бы я знал, что через год я буду сидеть в колл-центре, и выслушивать от клиентов: «Пошёл на ***, долбаеб!», скорее всего, чувство темноты, и неосознанности, сменилось бы на нелепость. Нелепость обстоятельств, в которых оказался, по сути, я сам. Нелепость выражалась в простых вещах. Ноябрь 2020-го года. За окном идёт белый снег, смешивающийся с дождем, и градом. В ушах звенит из-за шума от других операторов. В туалете офиса запах говна и айкоса. "Вы так интересно все рассказали, - говорит клиент по телефону, - Ну, ладно, я пойду подрочу, - продолжает он". Вокруг бегает Наташка на каблуках, и кричит, что, мол, мало заявок сегодня у нее. Эту ****ь Наташку, я натянул бы и здесь. В ее коротенькой юбочке, можно было разглядеть уже вялые ноги. Ноги женщины за сорок. Туго обтягивающая юбка старалась как можно лучше выделить уже не свежую задницу. Лицо было отштукатурено так, что сияло ярче февральского солнца.
 Мой друг, который сидит рядом, ржет от клиентов. Я смеюсь, выключая микрофон. Потом идет гудок... еще один гудок... и потом снова гробовая тишина...

 

Процесс.

 Я рассматривал вид из окна. Весенний ветер кружился по улице, заглядывая к каждому листку дерева. В это время лаборантка высасывала какой-то иглой кровь из моей вены. А все начиналось так неплохо, и даже безобидно.

Тук-тук, – постучался я. А потом сказал:

– Я извиняюсь, можно? - обратился я к пустому кабинету.

– Можно? – сказала лаборантка, будто задавала тот же вопрос мне. 

– У меня вот, – говорю я и отдаю лист с непонятными иероглифами.

– Проходите.

Я прошёл и сел на ободранный стул.

– Какую руку?

– Любую. Кровь из вены.

И тут я вспомнил, что никогда раньше не сдавал кровь из вены. Из вены? Туда, в мою руку, будут сувать иглу? Кто же это придумал вообще? 

– Долго мы будем сидеть? – прерывает мои мысли лаборантка. 

 И тут начинается этот самый «процесс». Из руки в какую-то штуку льётся моя кровь... красная и такая свежая кровь. Продлилось это меньше минуты. Я сказал лаборантке: «Спасибо», и вышел из кабинета. Почему-то стало холодно. 

Или и было холодно? 

– Доктор, а почему это случилось? – спрашивал пожилой дедушка врача, который стоял напротив кабинета, из которого вышел я. В больнице, в основном, были пожилые люди. Будто их дела на старость лет, вместо отдыха, ходить сюда, и спрашивать у всех, что же не так, тоже своего рода какое-то занятие. Как секция. Или, как вторая работа? Работа над организмом? 

 Все это было сложно настолько, что я не мог понять, почему болит моя рука. Еле придерживая ватой руку, я поплёлся к выходу. Может, болезнь человеку даётся совсем для другого? Для того, чтобы он осознал свои проблемы, что лежат глубже его сознания? Отпустил все негативное, что скопилось. Все обиды и разочарования. И решил эту проблему, которую даёт ему организм. «Для чего ты даёшь мне это, организм?» – спрашивает человек. «В чем дело? Что мне нужно переосмыслить?» Может, нужно возлюбить свой недуг, и принять его? Почему все это случается? Я и сам не знаю. Но все ещё ощущаю себя на том ободранном стуле, где происходил «процесс».