О воспитании и ППР

 
 Я, гражданин Союза Советских Социалистических
 Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил СССР,
 принимаю присягу и торжественно клянусь
 быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным
 воином, строго хранить военную и государственную тайну,
 соблюдать Конституцию СССР и советские законы,
беспрекословно выполнять все воинские уставы
 и приказы командиров и начальников.
Командир…  отвечает: за боевую и политическую подготовку,
 воспитание, воинскую дисциплину и
 политико - моральное состояние личного состава…


     С первого дня службы отношение мое с политработниками было «интересным». В институте, естественно, тоже были комсомольские собрания. И мы «клеймили позором и нехорошими словами» двоечников (в том числе и меня). И в стройотряды ездили только те, кого одобрил комитет комсомола. Но в армии все оказалось немного не так.
     Формально комсомол «боролся за высокие показатели в боевой и политической подготовке» и «клеймил…» тех, у кого все это было не в надлежащем состоянии. Но что касается воинской дисциплины, не все было однозначно и понятно.
     Увы, дедовщина в семидесятых – восьмидесятых годах имела место практически во всех частях. Где больше, где меньше, но солдаты и сержанты, которым оставалось служить всего полгода, часто считали себя теми, кто может позволить себе заставлять своих более молодых товарищей выполнять за себя грязную работу, отбирали у них еду в столовой, посылки от родителей. Некоторые моменты дедовщины были для меня, офицера-двухгодичника, просто дикими. Как можно будить среди ночи молодых солдат и заставлять кричать «дедушкам до приказа осталось сто дней».
     Когда я, в 1973 году стал начальником двигательного отделения, техником отделения был старший сержант Янга. Высокого роста, очень крепкого телосложения, грамотный и толковый парень. Но вот идеология у него была отвратительная. Если отделение получало на комплексном занятии или за проверку техники оценку ниже пятерки, он делал оргвыводы. На завтраках, когда солдаты получали в столовой масло, он отбирал масло у всех и съедал сам.
     Были и меры физического воздействия на виновников низкой оценки. Солдаты получали подзатыльники и зуботычины, причем так, чтобы следов не было видно. Его неоднократно предупреждали.
     А весной 1974 года комбат, Александр Михайлович Косарев, собрал офицеров и сержантов в ленкомнате, поставил его перед всеми и рассказал в красках об его «методах воспитания». А в конце своей воспитательной беседы предупредил, что ещё один случай и вместо увольнения он отправит Янгу в дисбат. А комбат имел в батарее непререкаемый авторитет, и все знали, что слово его твердо и не подлежит сомнению. Янга такого исхода не ожидал. Его и до этого предупреждали о недопустимости такого поведения. Но твердые слова комбата были подкреплены приказом Главкома РВСН, где требовалось нещадно пресекать случаи неуставного поведения и принимать все меры, вплоть до осуждения судом.
     Янга, которого солдаты и сержанты батареи называли «техник» побледнел и дрожащим голосом пообещал, что дослужит до увольнения без нарушений. И обращаться с молодыми солдатами он стал по-другому, хотя не скажу, что уважительно. Но издеваться и унижать солдат он прекратил.
Тот приказ Главкома имел большой резонанс в войсках. Не один десяток «дедов» был осужден судом к дисбату и другим наказаниям.
     Конечно, мы не оставляли без внимания случаи «дедовщины». Но, к сожалению, зачастую страх молодых солдат, которые большую часть суток были «один на один» с увольняемыми, а также то, что «идеология казармы» была сильнее, чем вся, так называемая, «партийно-политическая работа (ППР)». А «идеология казармы» была проста: вот настанет время, когда и я стану дедом и тогда я отыграюсь на молодых. Нет, конечно, не все увольняемые издевались над молодыми. Но, как известно, «молчаливое согласие и согласное молчание при наблюдении за глумлением над молодыми солдатами» ещё хуже самого глумления.
     А что касается «комсомольцев» и «ППР», то в некоторых подразделениях было много показухи. И, зачастую, те, кто днем выступал на комсомольских собраниях, после отбоя с ещё большей злостью показывали молодым «кто в казарме ночью хозяин».
     Конечно, мы, офицеры, использовали любую возможность, чтобы воздействовать на нарушителей. В бытность ходил даже известный анекдот. Командир ругает хулигана. А когда все аргументы исчерпаны, в сердцах произносит: «Выгнать его из этого «долбаного» комсомола». А секретарь комсомольской организации говорит: «Так, товарищ полковник», он не комсомолец». На что командир, нисколько не задумываясь, отвечает: «Принять…и выгнать!»
     К сожалению, приходилось воздействовать не только на солдат. Молодые офицеры и прапорщики нередко доставляли не меньше хлопот. В основном «разбирали» их за пьянство и следовавшие за этим невыходы на службу. Еще в «комбатские» времена у меня был «запойный» прапорщик. Несмотря на то, что был женат и имел маленького ребенка, пьянствовал часто. И на «губе» сидел, и «в семью» к нему ходили неоднократно. Как ни странно, уволить прапорщика, а, тем более, офицера, было достаточно сложно. Вот и приходилось верить обещаниям, что «это последний раз, больше не повториться» и т.п.
     С тем прапорщиком мы расстались в 1978 году, когда полк сняли с боевого дежурства и его куда-то перевели.
     Увы, не всегда примером были и «комсомольские вожаки». В Выру в полк пришел молодой флотский лейтенант. Что-то там во флоте не пошло в серию, и многих офицеров разослали вместо флота в другие войска. Ходил он по полку в морской форме почти полгода. На допуск сдавал долго. А потом замполит полка предложил ему возглавить комитет комсомола. Должность была выборной, но, кого начальство предлагало, того и выбирали.
     Мы даже предполагать не могли, как изменится этот человек. Он стал высокомерным, появился «начальственный» тон, к молодым офицерам, которые раньше были его начальниками, стал обращаться на «ты». Я, тогда уже опытный комбат с четырехлетним стажем, входил в состав комитета комсомола. И однажды этот «хлыщ» и мне сказал «ты». Со мной номер не прошел. «Товарищ лейтенант, - глядя в глаза сказал я, - извольте обращаться к старшему по званию на «Вы. Кроме того, я, как член партии, делаю Вам замечание за неподобающее поведение с подчиненными комсомольцами. Вместо того, чтобы подавать им пример, Вы при них ругаетесь матом, что недопустимо. И если Вы не измените свое отношение, я на ближайшем собрании комитета комсомола поставлю вопрос о Вашем соответствии. А на офицерском собрании предложу рассмотреть вопрос о вашем поведении». Не знаю, что на него подействовало, но вести себя он стал приличнее.      
     Но было одно занятие, когда забывали про срок службы, про «вчерашние издевательства», про национальность и «партийность». Это были проверочные КЗ. И чем выше была комиссия, тем с большим рвением те, кто прослужил больше других проявляли рвение и помогали молодым не словом, а делом. Стремление показать все, что мы умели, наилучшим образом, было выше всех разногласий. И, если молодой не успевает, «дед» сделает свое и за «того парня».
     А еще все солдаты видели, что мы, офицеры, так же надеваем МВКШ и так же выливаем воду из сапог и выжимаем пот, снимая «химзащиту» после КЗ. И едим кашу и пьем чай из одной кухни на полевых выходах, и спим, зачастую, меньше, чем солдаты. И на новогодние праздники мы, офицеры, дежурившие в те дни, вместе с солдатами в казарме встречали Новый год и произносили тосты с поднятыми стаканами лимонада. И сидели за столом не «на халяву» а тоже приносили печенье, конфеты и лимонад.
     И я, командир полка, в каждый праздничный день приезжал в полк в парадной форме, поздравлял все подразделения и всех, кто дежурил на боевых постах. И это было не потому, что кто-то из начальства этого требовал.  Этого требовал, прежде всего, мой долг перед солдатами, перед их матерями, перед собой.
     А еще меня учили, что за победы надо хвалить и поощрять подчиненных, а в поражениях винить только себя.