25. 27. Пушкин. Месть суда по делу дуэли

Месть военного суда по делу дуэли — сентенция предать забвению
Кто и как судил и осудил мертвеца — поэта нашего Пушкина

27 января 1837 г  состоялась дуэль чести между русским дворянином А.С. Пушкиным  (АСП) и французским бароном Ж-Ш. Д-Антесом (ЖШД).
28 января военный минстр граф Н. Чернышев доложил о происшествии Государю императору Николаю-1 (*)
Императором приказал судить военным судом всех прикосновенных (**)
Два участника поединка были военными людьми — ЖШД= поручиком лейб-гвардии Конного полка, секундант Данзас — инженер-подполковником СПб инженерной команды по строительной морской части.
(*) О дуэли Ник-1 узнал сразу от  жандармов - вечером 27 января имп-ца АФ записала: « Н. Сказал о дуэли между П. и Д., бросило в дрожь...»
(**) До издания в 1839 г Военно-уголовного устава судебная власть в отношении военнослужащих осуществлялась по утвержденным Петром1 «Краткому изображению процессов или судебных тяжб» (1715) и «Артикулу воинскому Сухопутного устава» (1716).  Профессионального военного суда в русской армии не было. «Краткое изображение» определяло военное судопроизводство и процесс в военных судах: при необходимости командование из числа офицеров части формировало состав суда, которому придавался проф. юрист — штатский аудитор, следивший за правильностью судопроизводства, процесса следствия и суда, его беспристрастностью. Типовой состав полкового суда: председатель (президент, презус) — полковник (полуполковник) и ассесоры: два капитана, два поручика, два прапорщика. Процесс суда был негласным и письменным.  Без адвокатов. Эта военно-судная комиссия выносила императивное решение, которое рассматривало и согласовывало вышестоящее командование вплоть до Высочайшего волеизъявления = судьба сентенции (приговора) суда был в компетенции Государя…

Военно-cудная комиссия по делу дуэли АСП-ЖШД имела такой состав:
1) презус — полковник Л. Гв. Конного полка, флигель-адъютант  Бреверн, 
2) ассесоры - ротмистр Столыпин, штабс-ротмистр Балабин, поручики Анненков и Шигорин, корнеты Чичерин и Осоргин,
3) аудитор Маслов
4) следователь по делу - полковник этого же полка Галахов.
Кто эти люди, кому досталось такое — судить поэта Пушкина?

Вот их характеристики в статье «ВОЕННО-СУДНОЕ ДЕЛО О ПОСЛЕДНЕЙ ДУЭЛИ ПУШКИНА» доктора юридических наук А. В. НАУМОВА (см.ФЭБ: Наумов. Военно-судное дело о последней дуэли Пушкина. — 1996 (текст) (feb-web.ru)): Презус  полковник А. И. Бреверн начал службу в полку корнетом в 1817 г., участвовал в польской кампании 1831 г., с 1833 г. полковник, в 1835 г. флигель-адъютант,  1839 г. командир Финляндского драгунского полка, с 1843 г. — генерал-майор; 1ый боевой орден (Св. Владимира 4 степени) - за участие в подавлении восстания декабристов; за подавление польского мятежа - бант к этому ордену и следом орден Св. Станислава 3 степени. Из дошедших до нас кратких сведений о биографиях остальных членов военно-судной комиссии  - все они были типичными представителями гвардейского офицерского корпуса своего времени (не лучше и не хуже других). Служебную карьеру, кроме Бреверна, сумели сделать (дослужились до генералов и флигель-адъютантов) лишь Галахов и Анненков. Поручик Иван Анненков — в КВП с 1833, с 1841 — ротмистр (ст. обер-офицерский чин в кавалерии = капитан), 1848 — полковник, с 1851 — при особе ЕИВ,  с 1855 — генерал-майор в свиет ЕИВ); Иван  Анненков — родной брат известного литератора  П. В. Анненкова, первого биографа и посмертного издателя сочинений Пушкина. Им была написана и 4-хтомная история конногвардейского полка, в которой  о суде по делу о дуэли Пушкина не упоминается.
рис.Ротмистр панцирной хоругви
А вот полковник с 1837 А.П. Галахов (в полку КВП с 1820, участник подавления бунта 1825г.с ранением в боестолкновении, генерал-майор с 1846 в Свите императора, с 1847 — обер-полицмейстер СПб)  был лично знаком с Пушкиным: в одном из авторских примечаний к восьмой главе “Истории Пугачева” Пушкин благодарит будущего следователя за передачу ему документов о пугачевском бунте, находившихся в архиве деда Галахова.  Этот генерал  Галахов читал во время экзекуции на Семёновском плацу  указ о замене смертной казни смутьянам, когда на них уже надели капюшоны смертников, ссылкой в Сибирь …

3 февраля состоялось его первое заседание. В тот же день следователь по делу Галахов произвел первый допрос Дантеса и Данзаса. 

6 февраля Дантес и Данзас впервые предстали перед судом лично. Судей, естественно, интересовал главный вопрос — о причинах и обстоятельствах дуэли. Дантес на допросе объяснил, что «дуель учинена мною», а «причина вызвать на дуель» такова:  Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком низким. Все сие может подтвердиться письмами находящимися у ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА».  Из его показаний следовало заключить о следующем:
1)  “беспричинности” вызова Пушкиным на дуэль Дантеса в  ноябре 1836 г.;
2) решении Пушкина отказаться от этого вызова, изменении им оценки поведения Дантеса и едва ли не извинении по этому поводу;
3) о том, что Дантес после этого вел себя в отношении Пушкина вполне безупречно.

Данзас на допросе совсем по-другому объяснил поведение обоих Геккеренов и их роль в наступлении трагической развязки: “Гг. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с женой его... давать повод к усилению мнения поносительного как для его чести так и для чести его жены” (именно эта формулировка Данзаса была принята судом и легла в основу многих официальных документов дела).

7 февраля комиссия постановила: через комполка просить разрешения Николая I на ознакомление с находящимися у него письмами, на которые ссылался Дантес, а также “формулировать вопросы” Вяземскому.

8 февраля аудитор Маслов сделал это следующим образом: “...откуда реляция (о дуэли) Вами взята? а если дадена, то кем, когда и на какой предмет, кто оную составлял, не имеется ли кроме оной — еще каких-либо бумаг, касающихся до вышеупомянутой дуэли, когда и от кого Вы узнали об оной и неизвестно ли Вам за что именно произошла между Камергером Пушкиным и Поручиком Бароном Де Геккереном ссора или неудовольствие последствием чего было выше упомянутое происшествие”. На поставленные вопросы Вяземский ответил так: “...Реляции о бывшей... дуэли у меня нет, но есть письмо Виконта Даршиака, секунданта Барона Геккерена...».

9 февраля на заседании суда заносится в протокол факт получения от мининодел  графа Нессельроде двух пушкинских писем, на которые ссылался на допросе Дантес (он показал, что они находятся у императора). Это письмо д’Аршиаку от 17 ноября 1836 г. и Геккерену-старшему от 26 января 1837 г. Оба эти письма были направлены нидерландским посланником в числе других документов министру иностранных дел 28 января 1837 г. как оправдывающие, по его мнению, лично его и его приемного сына в дуэльной истории.
А с точки зрения доказательно-судебной январское письмо Пушкина нидерландскому посланнику является одним из важнейших официальных судебных документов по делу, так как именно оно, а не показания Дантеса, послужило более или менее приближенному к истине представлению суда о причинах дуэли и сопутствовавших ей обстоятельствах, которое легло в основу обвинительного вердикта.

После этого следователь и члены комиссии посчитали так: дело подлежит завершению вынесением приговора подсудимым.

Однако во всякой  семье не без чудака: аудитор Маслов был другого мнения и  подал официальный рапорт  о том, что он “считает неизлишним истребовать от вдовы Камергерши Пушкиной некоторые объяснения». Аудитор был опытным в судебных делах чиновником и он профессионально увидел ряд пробелов судебного следствия: он был единственным, кто обратил внимание на то, что в деле отсутствует пресловутый анонимный диплом, который должен был бы стать одним из главных документов в этом процессе; он настойчиво обращает внимание суда на то, что позднее Пушкин получал и другие оскорбительные анонимные письма; он  попытался выяснить что-либо по этому вопросу. Аудитор Маслов указал на пути собирания новых дополнительных доказательств, которые, по его мнению, должны усилить виновность подсудимого - Дантеса. Маслов также пытался усилить доказательства вины старшего Геккерена, его своднической и подстрекательской роли в преддуэльных событиях. Военно-судная комиссия отклонила ходатайство аудитора, сославшись при этом на две причины: достаточная ясность по делу без дополнительных документов и данных;  нежелание причинять лишние моральные страдания вдове поэта. Нач.дивизии генерал-адъютант граф Апраксин высказывая свое мнение по делу о дуэли, почти полностью солидаризировался с позицией аудитора по этому вопросу.

19 февраля - окончание судебного процесса и вынесения приговора. В начале сентенции (приговора) констатируется, что суд был учрежден не только над Дантесом и Данзасом, но и над Пушкиным, а также то, что суд был учрежден по повелению самого царя:  “По указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Комиссия военного суда учрежденная при Лейб-Гвардии Конном полку над поручиком ... Бароном Геккереном, Камергером... Александром Пушкиным и Инженер Подполковником Данзасом, преданными суду по воле высшего начальства…”.  Было вынесено следующее решение (сентенция):
“Комиссия военного суда соображая все вышеизложенное подтвержденное собственным признанием подсудимого Поручика Барона Геккерена находит как его, так и камергера Пушкина виновными в произведении строжайше запрещенного законами поединка а Геккерена и в причинении пистолетных выстрелов Пушкину раны, от коей он умер, приговорила Подсудимого Поручика Геккерена за таковое преступное действие по силе 139 Артикула воинского Сухопутного устава и других под выпискою подведенных законов
повесить,
каковому наказанию подлежал бы и Подсудимый Камергер Пушкин, но как он уже умер, то
суждение его за смертию прекратить,
а подсудимого Подполковника Данзаса... по силе 140 воинского Артикула
повесить.
Каковой приговор Подсудимым... объявить и объявлен, а довоспоследовании над ними конфирмации... содержать под строгим караулом”.

За сентенцией (приговором) в деле находится важный документ. Это «Записка о мере прикосновенности к дуэли иностранных лиц. К таковым военно-судная комиссия отнесла: нидерландского посланника барона Геккерена, “состоящего при Французском посольстве” господина д’Аршиака и “находившегося при Английском посольстве господина Мегенса”. В отношении первого военно-судная комиссия полностью согласилась с оценкой Пушкиным и Данзасом своднической роли нидерландского барона:
“...сей Министр (имеется в виду бытовавшее тогда официальное дипломатическое звание Геккерена как посланника — Министр Нидерландского Двора. — А. Н.) будучи вхож в дом Пушкина старался склонить жену его к любовным интригам с своим сыном... поселял в публике дурное о Пушкине и Жене его мнения на счет их поведения...
”
С оценкой суда относительно своднической роли Геккерена-старшего согласился и Николай I.

26 февраля 1837 г. через неделю  после вынесения приговора по делу, но до принятия по нему окончательного решения ревизионной инстанцией и царем, Дантес написал и отправил письмо п-ку Бреверну, в котором очернил личность Пушкина: он выделил такие будто бы присущие поэту качества, как злобность, мстительность, нетерпимость к окружающим, невоспитанность, деспотизм по отношению к своей жене, и пытается объяснить причины дуэли только этими чертами убитого им поэта (см. А. С. Поляков. О смерти Пушкина (по новым данным). П., 1922, с. 55):
Господин полковник!
Я только что узнал от моей жены, что при madam Валуевой ‹…› в салоне ее матери он говорил следующее: «Берегитесь, вы знаете, что я зол и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастие, когда хочу». Она также только что мне рассказала о двух подробностях, которых я не знал. Вот почему я вам пишу это письмо в надежде, что оно, может быть, даст еще некоторые объяснения насчет этого грязного дела.
Со дня моей женитьбы, каждый раз, когда он видел мою жену в обществе madam Пушкиной, он садился рядом с ней и на замечания относительно этого, которое она ему однажды сделала, ответил: «Это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе и каковы у вас лица, когда вы разговариваете». Это случилось у французского посланника на балу за ужином в тот же самый вечер. Он воспользовался, когда я отошел, моментом, чтобы подойти к моей жене и предложить ей выпить за его здоровье. ‹…› После отказа он повторил то же самое предложение, ответ был тот же. Тогда он, разъяренный, удалился, говоря ей: «Берегитесь, я вам принесу несчастие». Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела мне тогда повторить разговор, боясь истории между нами обоими.
В конце концов он совершенно добился того, что его стали бояться все дамы; 16 января, на следующий день после бала, который был у княгини Вяземской, ‹…› где он себя вел обычно по отношению к обеим этим дамам,  madam Пушкина на замечание г. Валуева, как она позволяет обращаться с нею таким образом подобному человеку, ответила: «Я знаю, что я виновата, я должна была бы его оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь». Того, что он ей сказал, я не знаю, потому что  madam  Валуева передала мне начало разговора. Я вам даю отчет во всех этих подробностях, чтобы вы могли ими воспользоваться, как вы находите нужным, и чтобы вам дать понятие о той роли, которую играл этот человек в вашем маленьком кружке. Правда, все те лица, к которым я вас отсылаю, чтобы почерпнуть сведения, от меня отвернулись с той поры, как простой народ побежал в дом моего противника, без всякого рассуждения и желания отделить человека от таланта. Они также хотели видеть во мне только иностранца, который убил их поэта, но здесь я взываю к их честности и совести, и я их слишком хорошо знаю и убежден, что я их найду такими же, как я о них сужу.
С величайшим почтением, г. полковник, имею честь быть вашим нижайшим и покорнейшим слугой.
Барон Георг Геккерен.  Петербург 26февраля 1837.    Господину полковнику Бреверну [флигель-]адъютанту Его Императорского Величества.  Петербург. От барона Геккерена.
В соответствии с законами того времени вынесенная комиссией сентенция не была окончательной — требовался аудит в соответствующем департаменте МО  и  царская конфирмация приговора. Через командующего Отд. гвардейским корпусом дело направилось в Аудиториатский департамент военного министерства с мнениями полкового и бригадного командиров, начальника дивизии и командующего резервным кавалерийским корпусом по поводу обоснованности приговора и вынесенной меры наказания подсудимым. Все они высказались за неприменение к Дантесу смертной казни, но настаивали на очень строгом по тем временам наказании — разжаловании в солдаты (а некоторые — и с направлением его на Кавказ, и даже пожизненно).

16 марта генерал-аудиториат вынес по делу следующее определение (приводятся  фрагменты):

“Генерал-Аудиториат... полагает, его Геккерена за вызов на дуэль и убийство на оной Камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им Российского дворянского достоинства, написать в рядовые,
с определением на службу по назначению Инспекторского Департамента... 
Хотя Данзас ... подлежал бы лишению чинов, но Генерал-Аудиториат ...  решил
выдержать его ... под арестом в крепости на гаубтвахте два месяца
и после того обратить по прежнему на службу.
Преступный же поступок самого Камер-юнкера, подлежавшего равному с подсудимым Геккереном наказанию за написание дерзкого письма к Министру Нидерландского Двора и за согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль, по случаю его смерти
предать забвению.
С сим заключением представить ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ от Генерал-Аудиториата всеподданейший доклад”.

18 марта 1837 г., на определении генерал-аудиториата по делу о дуэли Николай I “начертал” следующую резолюцию:
“Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты”

Доктор юридических наук А. Наумов сделал такой вывод  о судебном деле и судьбе его решения:  Ставшая традиционной оценка данного суда как суда в кавычках, как “комедии”, как спектакля, поставленного по сценарию, написанному царем, не соответствует истине. Никакой комедии не было и быть не могло; покойный поэт меньше всего походил на комедийного героя, и процесс свидетельствовал об обратном. Судьи (представители гвардейского офицерского корпуса) не думали шутить, а вынесли Дантесу смертный приговор. Суд отверг все объяснения наглых проходимцев (и Дантеса, и нидерландского посланника) и в своем решении исходил из пушкинской версии о причинах дуэли.  Основные выводы военно-судной комиссии и генерал-аудиториата совпадают: Дантес приговаривался и там (к смертной казни) и здесь (к разжалованию в солдаты) к строгому наказанию.

Некоторые очень недовольны. Они требуют отмщения. Они хотели и по сию пору хотят видеть Пушкина невиновным, а француза повешенным за… и чтоб непременно поболтался на веревке как шут .. .
 
Однако, г-жи и г-да кровопийцы и вендеттовцы, в 1837 г суд не имел прав приговорить кого-либо за дуэль к смертной казни. На нашу смышленную голову мстителей с 1 января 1835 г. вступил в силу Свод законов Российской империи 1832 года. В соответствии с ним смертная казнь в России сохранялась, но применялась только в отношении трех категорий преступлений: 1) политических (“когда оные, по особой их важности, предаются рассмотрению и решению верховного уголовного суда”); 2) за нарушение карантинных правил (за так называемые карантинные преступления, совершенные во время эпидемий); 3) за воинские преступления.
Вопрос о наказании за убийство на дуэли регламентировался ст. 352, 354 и 332 XV тома Свода законов (Свод законов уголовных): по ст. 352, “Кто, вызвав другого на поединок, учинит рану, увечье или убийство: тот наказывается как о ранах, увечьях и убийстве умышленном постановлено”; по ст. 332, “Главный виновник умышленного смертоубийства подлежит лишению всех прав состояния, наказанием кнутом и каторжными работами” (но каторга  часто заменялась заключением в крепость, а телесные наказания к дворянам не применялись). Таковы возможные пределы наказания Дантеса. Наказание же Пушкину (только живому) должно было определяться по ст. 352 и ст. 361 (“причинение легких ран подвергает виновного, смотря по степени вреда, сверх бесчестья, заключением в тюрьме, или денежному штрафу...”). Наказание Данзасу как секунданту определялось  ст. 354 (“Примиритель и посредники или секунданты, не успевшие в примирении и допустившие до поединка, не объявив о том в надлежащем месте, судятся как участники поединка, и наказываются по мере учиненного вреда, то есть, если учинится убийство, как сообщники и участники убийства, если раны или увечья, как участники и сообщники ран или увечья...”) и в соответствии со ст. 334 (“Все соучастники в умышленном смертоубийстве подлежат или равному с умышленными смертоубийцами наказанию или меньшему смотря по вине их”).

Пушкин был признан виновным в нарушении закона, но суд постановил «суждение его за смертию прекратить», а генерал-аудит решил, что суждение может продолжить и признал камер-юнкера подлежащим  равному с подсудимым Геккереном наказанию, но преступный  поступок по случаю его смерти
предать забвению.

Вышло, однако, так, что забвению был предан не только проступки 25-27 января, но и жизнь поэта. Он выпал из публичного пространства СМИ на долгие 30 лет пока в 1859 году в сочинении из четырех статей (ст. 1, разд. 2) «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина» писатель-почвенник и критик Аполлон Александрович Григорьева не обронил: «Лучшее, что было сказано о Пушкине в последнее время, сказалось в статьях Дружинина, но и Дружинин взглянул на Пушкина только как на нашего эстетического воспитателя.

А Пушкин — наше всё: Пушкин представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что останется нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужими, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, — все то, что принять следует, отстранивший все, что отстранить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, — образ, который мы долго еще будем оттенять красками. Сфера душевных сочувствий Пушкина не исключает ничего до него бывшего и ничего, что после него было и будет правильного и органически — нашего. [.…]  Вообще же не только в мире художественных, но и в мире общественных и нравственных наших сочувствий — Пушкин есть первый и полный представитель нашей физиономии».