Тишка

Мне было лет пять или шесть, ещё до школы, в начале девяностых годов, как к нам в деревню из города приехали жить два пенсионера – бабка Вера и дядька Лёша. Они купили дом аккурат напротив нас – низенький, в два оконца на лицо, но с огромным огородом, который в силу возраста они обрабатывать не стали. Каждый день они ходили гулять, то в лес, то на речку, и лишь изредка выбирались в райцентр за продуктами. Жили они тихо и почти незаметно. К нам в гости они не ходили, только дважды в неделю заходили за молоком. Мы тогда держали большое хозяйство, но при этом жили небогато, и бабка Вера мне зачастую тихонько подсовывала подарки – то шоколадину, то тетрадку или даже небольшую денежку. Своих детей у стариков не было. 

Возможно, прошло года три, как они жили в нашей деревне, и однажды поздним зимним вечером, только мы выключили телевизор и легли спать, в оконце постучали. Пришла бабка Вера и тихо сказала – Алексей Иванович умер.

Мы, как могли, помогли ей с похоронами.

Бабка Вера тяжело переживала смерть мужа, болела, перестала лишний раз выходить из дома. Мы почти каждый день стали навещать её, и она всякий раз рассказывала, как прожили они с дядькой Лёшей вместе 52 года, как много лет работали в тяжёлом цеху на заводе, и как, выйдя на пенсию, решили оставить племяннице квартиру, чтобы уехать в деревню, жить на природе.

Наступила весна. Бабка Вера уже попривыкла жить одна, стала приходить в себя, и вдруг однажды она позвала меня к себе в дом и показала ползающего в коробке серенького щеночка. Я не очень-то любил собак, но только увидев этого щенка, моё сердце ёкнуло, и я в него безумно влюбился.

Спустя годы до сих пор помню, как я сидел на полу, одним пальцем гладил щеночка, а бабка Вера мило смотрела то на щенка, то на меня, и впервые за долгое время скромно расплывалась в своей беззубой улыбке.

- У нас с дедом Лёшей никогда ни кошек, ни собак не было. И детей вот тоже не получилось. А, понимаешь ли, тяжело одной. Я этого серенького подобрала сегодня в райцентре на помойке за рынком. Да и как не подобрать, ты посмотри, какой он хорошенький.

Я, не спуская со щеночка глаз, боялся даже дышать в его сторону.

- А что он ест? Он же есть, наверное, хочет? – чуть не заревел я.

- Я молока ему разогрела, а он не умеет из миски пить, ему с соски давать надо, а у меня её нет, но я завтра куплю, - виновато, почти шёпотом, сказала бабка Вера. 
Я опрометью помчался домой и изо рта спящей пятимесячной сестрёнки выхватил соску.
Оказалось, что щенку всего несколько дней. Я совал ему в рот соску, усердно выдавливал тёплое молоко и переживал, чтобы он не умер.

Больше недели мы не могли придумать с бабой Верой для найдёныша имя. Она смеялась и хотела назвать за его рыжие уши Чубайсом, а я возмущался и настаивал назвать Тишкой, потому что он всегда сидел тихо, почти не пищал, да и мы, когда склонялись над ним, сидели тихо, как мыши. Так имя Тишка, Тиша, Тишенька прижилось нашему щенку.
   
Мы с ней очень долго, почти до самого лета, выхаживали Тишку – грели молоко, готовили ему еду. Потом уже, когда стало тепло, мы выпускали его из коробки на землю. Тишка, видимо, из-за того, что его выбросили новорожденным, не сосал мамку и не был ею облизан, оказался щенком слабым, болезненным. Но мы, как могли, ухаживали за ним. Я сразу после школы, не заходя домой, бежал в дом бабы Веры, проверял Тишку, потом учил уроки, помогал маме по хозяйству и потом весь вечер проводил у бабки Веры дома. Я играл с Тишкой как с котенком, а она, сидя на диване, мило смотрела на нас и улыбалась.

За лето Тишка значительно вырос, но оказалось, что он был из каких-то мелких пород, ростом сантиметров 30 - не больше. С появлением Тишки бабка Вера очень изменилась, стала ещё более заботливой и даже поправилась здоровьем. За пёсиком она ухаживала как за живым человеком – отдельно готовила ему еду, расчёсывала, читала множество книг об уходе за собаками и по их лечению.

Прошёл год, второй, третий, пятый. Всё это время Тишка жил в доме бабки Веры, но по утрам он прибегал к моему крыльцу, ждал когда я выйду и провожал до школы – целых три километра пешком. А потом к двум часам дня снова прибегал в школу, и мы шли с ним обратно домой. По весенней распутице или по зимней стуже, он всегда сопровождал меня. Летом я уходил с Тишкой по утрам ловить рыбу, отводить коров на пастбище. Так прошло девять счастливых лет. 

Школа в соседней деревне была девятилетней и, чтобы учиться дальше, мне нужно было уезжать в город, поступать там в техникум или учиться в райцентре до 11 класса и жить там же в интернате. На семейном совете было решено отправить меня в город.
Когда утром нужно было уходить на пароход, чтобы уезжать в город, я долго сидел на крыльце у бабки Веры, держал на руках Тишку и плакал.

- Возьми его с собой, раз не хочешь расставаться, – тоже плача, говорила бабка Вера.

- Да куда же я с ним? Тишка, он же Ваш. Берегите себя. Мама будет к Вам каждый день ходить. И я всё время буду звонить.

Когда «Метеор» отходил от пристани, я стоял на прогулочной палубе и рыдал. А Тишка, высунув язык, бегал по прогнившим доскам причала и не сводил с меня глаз, видимо не понимая, почему я его бросаю.

Учёба в аграрном техникуме поглотила меня с головой. Целыми днями я читал книжки по ветеринарии и экономике сельского хозяйства. Особой дружбы я ни с кем не водил. Лишь иногда ходил поболтать к одному приятелю, с которым вместе учились ещё в школе. Он жил в соседнем корпусе общежития.

Незадолго до новогодних каникул, когда я уже собирался поехать на побывку домой, мне позвонила мама и сказала, что бабке Вере совсем плохо. Уж неделю не может встать с кровати, а Тишка не отходит от неё ни на шаг. Даже миски с его кормом пришлось перенести к бабкиной кровати.

На несколько дней раньше запланированного срока я помчался домой. Тишка и вправду сидел на стуле у кровати бабки Веры и не сводил с неё глаз. Он смотрел на неё жалкими промокшими глазами и тихонечко скулил. А бабка Вера слабой одрябшей рукой пыталась погладить ему голову и потрогать кожаный нос. Было видно, что они оба заметно исхудали. Это было берущее за сердце зрелище: умирающая, иссохшая старушка и её пёс – последняя и единственная отрада в её бездетной жизни.

Когда после Рождества я уезжал обратно в город, было очевидно, что больше бабку Веру живой я не увижу. Тишка провожал меня всего лишь до крыльца. Он не мог даже на миг оставить её одну. Я в своем сердце чувствовал большую боль души этой маленькой собачки, которая пыталась выполнять роль ребенка, заботящегося о своем больном родителе.

В феврале бабка Вера умерла.

Конечно, мне ли, шестнадцатилетнему парню, горевать о какой-то бабке и её собаке? – задастся вопросом обыватель. Да, не всякому понять ту боль, которую испытывает человек, потерявший в своей жизни единственного родного человека, но приобретший взамен верного и любящего пса. Пса, который тебя переживёт и несомненно испытает убивающую боль из-за твоего ухода.

Приехать домой я смог лишь после экзаменов, в конце мая. Где был Тишка, куда он пропал - никто не знал. Мама рассказывала, что на похоронах Тишка бегал вокруг могилы и пытался в неё прыгнуть, но копари отталкивали его лопатами. С кладбища Тишку увезли на руках и поселили у нас в доме. Отец даже сколотил для него специальную будку с тёплой обивкой внутри. Но Тишка жить у нас категорически отказывался и до тёплых майских дней крутился у дома бабки Веры. А потом, не дождавшись меня из города, исчез.

Я половину лета ходил по соседним деревням и искал Тишку, спрашивал у людей, показывал его фотографию. Я обошёл все дворы районного центра – Тишки нигде не было. Когда бабку Веру закопали, он, может быть, подумал, что она вернётся, поэтому он ждал её дома, но домой она, естественно не пришла, и он убежал её искать. Теперь он её где-то ищет. Бегает, несчастный, и ищет. Такова была моя версия.

Наступил август.

В один из дней мы всей семьёй поехали на кладбище. Мне и в голову не могло прийти искать Тишку в той дали от дома. От нашей деревни туда ехать пятьдесят километров.
Но едва мы у церкви вышли из машины, как гляжу, – сломя голову, оттопырив назад уши и вывалив наружу язык, бежит мой Тишка.

Я упал перед ним на колени и заревел.

- Тишка, Тишенька, Боженьки ты мой! Ведь я искал тебя, всё лето искал тебя, дурня, а ты вона где.

Я сидел на земле, а Тишка, встав на задние лапы, облизывал мне лицо. Было видно, что он тоже плачет.

Когда я встал с земли, он подпрыгивал метра на полтора, почти до самой моей головы, и вилял хвостом.

Тишка был грязным и исхудавшим. Я тут же вывалил из багажника всю нашу взятую с собой на кладбище закуску – бутерброды, котлеты, пироги. Он жадно и быстро ел, а обоими глазами, даже не моргая, смотрел на меня.

А я продолжал вытирать слезы.

- Это что ли ваша собачка? – спросила какая-то женщина, выходившая из церкви.
- Его это Тишка. Его, – ответила моя мама, вытирая платком слёзы.

- А я тут в церкви работаю. И давно ещё, подишто с конца весны, пёсика приметила. Он там на одной могилке живёт. Он ту могилку всю лапами разрыл. Усердно так копает. Раскопал так, что, того и гляди, крест уж упадёт. Я там лопатой подзакопала, а он опять нарыл.

Всем было понятно – это могилка нашей бабушки Веры.

От церкви мы пошли по могилкам нашей родни. Тишка не отступал от меня ни на шаг. Он бежал рядом и не видел дороги, взгляд его был устремлён вверх на меня. 
Вся могилка бабки Веры и дядьки Лёши была ископана тишкиными лапками. Причём больше всего с той стороны холма, где лежала бабка Вера. Отец подправил крест, мама уложила цветы, а я, сидя на корточках, гладил и обнимал Тишку. Он жалобно, с поднятыми вверх ушами, смотрел то на меня, то на могилку, и, то и дело, облизывал мне лицо.

- Ты его не заставляй сейчас поехать с нами. Может, он здесь захочет остаться. Пусть он сам решит, – подсев рядом на корточки, сказал отец.
 
- Я не хочу его тут оставлять. Скоро осень, потом зима. Тишка тут погибнет. Ведь он уже немолодой пёс, ему почти 10 лет, – ответил я, но, понимая, если Тишка захочет тут остаться, он всё равно от нас убежит, и эти пятьдесят километров для него не станут помехой.

Когда мы уходили с могилки, Тишка метался: он то подбегал к могиле, то добегал до нас. Когда мы сели в машину, он долго стоял рядом, смотрел в сторону могил, но потом резко прыгнул в машину ко мне на колени.

- Тишка, родной мой, больше я тебя нигде одного не оставлю, - заливаясь слезами, ответил я.