Чайник и свисток

   Он был похож на маленькую черноволосую девчушку в сарафане колокольчиком и передничке с оттопыренным или настежь распахнутым карманом, в котором хранилось много чего занимательного и любопытного.

   Там были возгласы хозяйки дома: «Дети, осторожно, горячее!» И разгорячённая беготнёй по дому детвора, что набивалась в комнату деда, давая возможность донести без опасений до стола супницу с половником, ручка которого торчала из-под приоткрытой крышки, как беломорина, прижатая уголком бабушкиных губ.

   В том же безразмерном кармашке хранилась красивая серебряная чашечка, одетая в чешую голубой мозаики эмали, словно в броню. Чашечка, наполненная свежесваренным белоснежным яичком «в мешочек», подавалась лишь к завтраку каждого буднего дня. Водружённая поверх белого фарфорового блюдечка, она кичилась своею избранностью, а на сомнения относительно её важности, что возникали у парадной посуды, дребезжащей в шкафу при каждом неловком шаге детворы, чашечка резонно ответствовала, что праздничных дней в году раз-два и обчёлся, тогда как прочих дней куда как больше.

Там, в просторном кармане сарафана, было ещё много всего. Сложенная «до лучших времён»  в дальнем углу тумбы кухонного стола настенная кофемолка со ржавой ручкой и погнутыми полозьями для стеклянного стаканчика. Кудрявая вилка с полой ручкой и наколотым на неё ломтиком сырого картофеля. Этим, вымазанным в постном масле кусочком, умасливали сковороды, чтобы те не очень уж усердствовали, и, распалясь, не жгли дочерна толстые блинцы. На самом же дне глубокого кармашка лежал юркий, источенный о край плиты ножик. Он был столь субтилен, что тонкое его лезвие очевидно клонилось на сторону, намереваясь загнуться. подобно поросячьему хвостику.

   Он действительно был похож на что угодно, только не на свисток, что надевается на носик чайника, которым, собственно, и был. Подгоняемый горячим паром, он сперва обращал на себя внимание нежным гудением, а уж ежели за ним никто не приходил, то, помедлив немного, принимался неприлично горланить, да плеваться кипятком, угрожая залить плиту.
Кто бы не присутствовал при том, отчего-то именно бабушке каждый раз выпадало бежать в кухню, снять чайник с огня...
- Иду-иду! - Кричала она чайнику, и тот, не прекращая кипеть, всё же переставал кипятиться, но лишь тихонько булькал ей навстречу.

   Маленький алюминиевый свисток от чайника с полукруглой прорезью и аккуратной чёрной головкой. Сколь раз желалось мне сжать тебя, ещё изрядно горячего, в кулачке и положить в карман. Одно лишь останавливало меня от того, - видение воплощённого в нём  совершенного, завершённого образа уюта, нелепость лишённого голоса дома... Ну не смогут они друг без друга: свисток и чайник, чайник и свисток.

   Невпопад или кстати, но это всё не о яствах вовсе, не о содержимом кухонных шкафов и горок. Это про время, бесценные мгновения которого сыпались в детстве на пол сухим горохом из прорехи в кульке, и мы заметали его наскоро веником под  низкий стол, дабы не заметил никто нашей промашки. Ну, а чего там, вон их ещё сколько, горошин. Подумаешь! Не хватятся, так и ничего страшного. Только... кому  думать про то, как не тебе? А не успеешь коль, - ну не выпало, не довелось, не случилось жизни, ничьей.