Не признала

В начале тридцатых годов при станичном сельском совете была организована караульная недельная служба – тыждневка. Собиралось человек двадцать, из числа которых назначался караул, патруль, посыльные – всё прямо-таки по требованиям и нормам военного времени. И правили полувоенную службу. Однажды караульным начальником был назначен Василий Иванович Скубко. И в его службу случилось происшествие – каким-то образом из тюрьмы сбежали две женщины. Начальника караула посадили самого, но потом выпустили с условием, что он отыщет беглянок, если же не найдет, посадят самого окончательно. Женщин он так и не нашёл, но и сам не вернулся в стансовет. Случай этот со временем как-то позабылся, и о нём больше не вспоминали.

Но у одной из этих женщин, Зайцевой, было двое маленьких детишек – мальчик и девочка. Забрали же её за "ямку", то есть за то, что прятала зерно в яме, спасаясь от неминуемой голодной смерти, надеясь уберечь от голода и вырастить детей. Когда её арестовали, то детей отправили в какой-то детский дом, в приют. Как и где потом скрывалась она сама, неизвестно. Так говорила молва.
Но вот через многие годы, когда жизнь в станице кое-как утряслась, успокоилась, во всяком случае, людей перестала терзать злая нужда, Василий Иванович случайно встретился с одной из тех женщин. Был он тогда председателем колхозной кассы взаимопомощи.

Он принадлежал к тем неистовым преобразователям, красным партизанам, которые немало набедокурили в своё время в станице, даже бесновались в факельных шествиях вокруг церкви, требуя её закрытия и устройства в ней клуба. Теперь они были в начальниках, абсолютно уверенные в том, что жизнь наконец-то успокоилась и устроилась благодаря их деятельности, а, не несмотря на неё.
И вот, к нему пришла женщина, в которой он сразу узнал ту самую беглянку. Наконец-то он отыскал её, но сообщать об этом было уже некому и незачем...
Разговорились. Она рассказала, что это действительно была она, жаловалась, печалилась ему, что детей своих так и не нашла... Но вот недавно, когда лежала в больнице, ей показалась знакомой женщина-врач. Долго она к ней присматривалась, долго приглядывалась, терзалась, а потом заговорила с ней о том, что она, возможно, её дочь, указала приметы – родинки. Всё сошлось, всё совпало. Мать подумала, что это действительно была её дочь. Радоваться ли тут было или печалиться, когда жизнь прошла и сложилась так нескладно. Но врач Зайцеву своей матерью не признала.

Та ей говорит, что мне ничего от тебя не нужно, просто знай, что я твоя мать и всё... Но дочь так её и не признала. То ли вдруг открывшееся родство посчитала для себя слишком обременительным, то ли, воспитанная без матери, без семьи, оказалась обделённой чем-то очень важным. Или утрата родства после всего того, что здесь происходило, стала закономерным итогом. То ли действительно эта женщина не была её матерью.

Видимо, мать так долго искала детей своих, так долго ждала этой встречи, что  уже не могла не указать на кого-либо. Ибо не могла и мысли допустить, что такой встречи никогда не будет…

 Так нечаянно встретившись и нежданно-негаданно узнав о своём родстве-неродстве, они разошлись, словно и не встречались, продолжая жить так, как и жили до этого. Мать – на хуторе Крупском, дочь так же работала в больнице.

Виделись ли они после этого, не знаю. Но вот, зайдя на старое станичное кладбище, я увидел могилу дочери, известного в свое время в станице врача Марии Петровны Костровой. Видимо, уже и матери нет на свете. У этой могилы, теперь, когда уже никому не больно, кроме нас, остающихся пока на земле, мне вспомнилась эта давняя история, и я, печалясь, посчитал обязанностью своею сообщить  о ней, не в поучение и назидание станичникам, а лишь потому, что это всё действительно было.


         
Через пятнадцать лет после публикации этой новеллы в книжке «Не для меня придёт весна…»,  меня разыскала моя станичница Светлана Николаевна Заец, библиотекарь моей родной школы № 55. Она прочитала новеллу «Не признала», и приехала сказать о том, что это написано о её  бабушке. И сообщила некоторые подробности её трагической судьбы.

Её бабушка – Агриппина Пантелеевна Заец (1902-1985), оказывается, попала под раскулачивание, хотя и имела всего лишь арбу, гарбу и пару волов.
Вероятно, видя, что её преследуют, она решила покинуть родную станицу вместе с детьми. Уехать куда угодно, лишь бы не оставаться там, где ей грозила опасность. Но уехать ей не удалось.

Пришли на станичную железнодорожную станцию Ангелинскую. Дети остались в здании вокзала, а она, Агриппина Пантелеевна вышла на минуту-другую на перрон. Видимо, узнать, не идёт ли поезд. Вышла на минуту, а оказалось – навсегда. Ни она, ни дети её не знали, что видят друг друга в последний раз. На перроне её и арестовали. Поистине – и каждый раз навек прощайтесь, когда прощаетесь на миг…
После того как Агриппина Пантелеевна бежала из-под стражи, она скрывалась в плавнях. Была там она не одна такая беглянка. Из сухого камыша они делали плоты и уплывали подальше от берега. А ночью подплывали к берегу, выходили к людям и просили милостыню – продукты.

С какой нечеловеческой тоской они смотрели в ночи на тусклые огоньки хутора и станицы, не понимая того, почему им не дают жить, почему им не находится места в таком огромном мире, кому они мешают и в чём виноваты…
Позже, когда рьяная кампания по расправе с раскулаченными и нежелающими вступать в колхоз, улеглась, она поселилась на хуторе Крупском, тогда называвшемся Гарькушин Кут.

Детей своих тех, довоенных она так и не нашла.

Потом, после всех, выпавших на её долю несчастий, Агриппина Пантелеевна снова вышла замуж, за Владимира Зайцева и у неё были дети – Николай 1943 года рождения, Таисия 1946 года рождения. (Ох, эти «зайцы» в фамилии, в которых, кажется, путались и сами родственники. А, может быть, так, в фамилии отразилось то, какой образ жизни люди вели – вечно прячась, как зайцы, скрываясь и ховаясь…)
Но вот мне прислала электронное письмо из Краснодара Олеся Жукова-Канарская, которая тоже признала в рассказе свою бабушку. Олеся – двоюродная сестра Светланы Николаевны. Она и прислала  эту фотографию, на которой Агриппина Пантелеевна в кругу подруг, как видно по всему, составляющих звено колхозной бригады. Мама Олеси, Таисия  вспоминает о своей матери Агриппине Пантелеевне.

 Первым мужем бабушки был Дмитрий, и жили они на Кисляках, на хуторе Кисляки. Однажды на Пасху свекровь, жившая в Стеблиевской, пришла к ним. А Дмитрий, обычно не пивший, выпил у кума и вернулся домой навеселе. Агриппина же как раз испекла пасхальные куличи и расставила их на доливке, на полу. Дмитрий проходя мимо, задел их. Жена сделала ему замечание, мол, осторожней, аккуратней. А он в сердцах  пнул кулич ногой. Тогда мать ему и сказала: «Шоб у тэбэ нога отсохла». Она ведь не знала о том, что проклятие имеет обыкновение сбываться. Вскоре он заболел, болела нога. В станице Славянской ему сделали операцию. Но ничего не помогло, и он умер. Совсем молодым, лет тридцати.

Было у них четверо детей. Она осталась одна с ними. А потом началось голодное время. Агриппина прикопала, спрятала, часть пшеницы, какая у неё была. Это увидела соседская девочка. И когда пришли «активисты» изымать хлеб, указала, где бабушка Граня прикопала пшеницу. За эту «ямку» её и взяли. А дети, все четверо, остались одни в хате. Хата же стояла на отшибе, и родственники не сразу узнали о случившемся. Но потом прибежали, разобрали детей. Начали их откармливать. Накормили Ваню и он умер. И другие умерли. Осталась одна, старшая Маруся.
Когда Агриппина убежала из-под стражи, то пришла к звеньевой Вере Поклонской. Та еле узнала её, настолько она была исхудавшей. Что было делать? И тогда Вера отправила её на хутор Гречаная Балка, где у неё был знакомый председатель, чтобы тот взял её на работу под именем – Веры Поклонской. Люди на свой страх и риск помогали друг другу как могли. Марусю определили в детский садик. Но дочка сказала там, что её мама – не Вера, а Граня, а фамилия её не Поклонская, а Зайцева. Заведующая доложила об этом председателю. И тот вынужден был сказать Агриппине, чтобы она уходила. Куда было ей идти?

Арестовали её прямо в здании железнодорожного вокзала, видимо, намеревавшуюся куда-то уехать.  А её дочка Маруся так и осталась одна на платформе. Больше они никогда не виделись. Точнее увиделись через многие годы, как думала мать, но та её своей матерью не признала…

Председателями же   сельского совета и колхоза в Стеблиевской были Диденко и Фесенко. Они и решили не заносить её в списки зажиточных станичников. Пожалели её. А Марусю куда-то забрали.   Агриппину всё же посадили, но уже не охраняли. Однажды она вышла из стансовета и пошла домой. Никто её не задержал. Искала потом свою дочь Марусю по близлежащим детским домам в соседних станицах, но так и не нашла её…

Жила Агриппина одна, пока не встретила Владимира Зайцева. Пока не началась её вторая, другая жизнь. Было это на хуторе Крупском.

А Маруся после детского дома училась в медицинском институте. И всегда мечтала вернуться на родину, на Кубань. А потому при распределении, закончив институт с отличием, она попросилась в свою родную станицу Старонижестеблиевскую. Она искала свою мать. В стансовете подняли документы. И тогда она с горечью узнала о том, что у матери – новая семья и уже другая жизнь. Конечно, у неё была обида за то, что, как ей казалось, её не искали и, по сути, забыли.

Примечательно, что когда мать заболела и её доставили в тяжёлом состоянии в больницу, оказывается, известная в станице и пользующаяся уважением врач Мария Петровна Кострова уже знала, что привезли её мать. Своей лучшей подруге, дочери председателя колхоза, она так и сказала: «Я спасала свою мать…».

Так рассказывает дочь Агриппины Пантелеевны Таисия Петровна. Но дочь врача Марии Петровны Костровой, учитель Елена Фёдоровна Касютина рассказывает мне теперь, что мама её говорила ей, что однажды какая-то женщина с хутора Крупской, находясь на излечении в больнице, признала в ней свою дочь, которую она потеряла в трудные тридцатые годы. Дочь её воспитывалась где-то в детском доме, и мать о ней все эти годы ничего не знала: «Но вот увидев меня, почему-то решила, что я её дочь. Может быть, я действительно походила на её дочь.  Но предки мои приехали на Кубань относительно недавно. Мы не местные. Здесь у нас и родни-то нет.  Я никогда не терялась и в детском доме не воспитывалась. Но я не стала её ни в чём переубеждать. Что делать, коль горе, когда-то ею пережитое, оставило в её душе такой глубокий, неизлечимый след…». Так рассказывала Мария Петровна Кострова.

Эта печальная история вот уже около полувека тревожит души людей, сохраняется и передаётся. А потому у меня и нет никаких оснований подвергать её сомнению. В этой трогательной повести всё именно так и было, как рассказывают её участники.

Рассказ из книги Петра Ткаченко "Встретимся на том свете или Возвращение Рябоконя". М., "У Никитских ворот", 2018 г.
Материал к публикации подготовила Катерина Беда.