А ведь было, было...

Вероника сидела, подтянув колени к подбородку, и задумчиво смотрела на мелькающий за окном пейзаж ранней осени. А мысленно обращалась к кому-то неизвестному: «Всё повторится, правда. Но пусть каждую девчонку из того, нового, поколения обойдут мои испытания. Ну пожалуйста!».

Город детства и юности. Она не приезжала сюда тридцать лет...

Взглянув на часы, ойкнула: до конечной станции оставалось минут сорок. Вскочила. Принялась поспешно собирать постель, достала багаж. Попутчик – дедушка, ехавший к дочери помогать с первоклассником внуком, вышел, давая возможность переодеться.

Никто бы не подумал, что ей пятьдесят, так придирчиво и тщательно следила за внешностью. Женщина нервно одёргивала пиджак чёрного костюма на стройной, как в молодости, фигуре, поправляла ворот красной рубашки, хотя знала, что одета изящно и в то же время скромно. Зачем-то принималась в который раз вытирать и без того чистые кожаные осенние туфли. Автоматически перевешивала красную сумочку с одного плеча на другое, часто заглядывала в зеркало на двери.
 
- Да ты бы уж присела, милая, - улыбнулся сосед. - Зачем же так нервничать? И зеркало изъелозила взглядами. А зачем? Стрижка у тебя что надо, одета с иголочки, да и вся ты ладненькая. Ни дать ни взять – куколка.
Вероника приложила ладонь к груди: «Вырваться хочу».
- Экая ты впечатлительная. Крепко, знать, эти места тебя зацепили.
- Да уж, - глазами, блестящими от волнения, похожего на лихорадку, благодарила за понимание.

Её ожидала ещё небольшая поездка на такси в соседний город. И только тогда она окажется в том доме, где выросла и где до сих пор живёт мама.
Увидев шеренгу таксистов, женщина вздохнула полной грудью, улыбнулась и остановила взгляд на машине любимого цвета. Решительно, как и всё, что делала, открыла заднюю дверцу красного «фольксвагена», поставила на сиденье небольшой чемодан с выдвижной ручкой, сумку, а рядом села сама и, не интересуясь ценой, нетерпеливо назвала адрес: в деньгах она не нуждалась. Водитель не успел даже выйти и под напором пассажирки тут же завёл мотор. Веронике никакого дела не было до него, как и ему - до неё.

Вскоре пейзаж превратился в скучную и однообразную картину –раздольная степь, уже пожелтевший и поникший ковыль, сбросивший метёлки потомства и приготовившийся к длинному сну под толстым снежным одеялом.

Взгляд механически упал на руки водителя.
«Ты смотри, - подумала, - на правой руке наколка на внешней стороне между большим и указательным пальцами. Как у Анатолия».
Произнеся мысленно имя, уже не могла не думать о хозяине. «Вот точно такие же, наверно, волосы у него сейчас, как у этого водителя: седые, коротко подстриженные. Да и одет, скорее всего, именно так: в лёгкую темно-серую курточку. Он никогда не стремился одеваться красиво. А не взглянуть ли на него сбоку?».
Любопытство взяло верх, и женщина, слегка наклонившись вправо, быстро посмотрела на профиль мужчины. "Так не бывает. Даже в сказках", - прошибла мысль. Пассажирка зажала рот рукой, но поздно.

- Что с вами? – услышав вскрик, спросил водитель.
Притормозив и остановив машину, повернулся к пассажирке.
На неё смотрели всё те же большие, немного грустные карие глаза, которые она помнила всю жизнь. Когда-то до боли родные и безмерно любимые. Она почувствовала, как резко запылало лицо, словно в него плеснули кипятком.
«Ах!» - он тоже узнал её, но боялся поверить, зажмурил глаза и мотнул головой, как прогоняют видения.
Съехал с трассы, заглушил мотор. Быстро вышел, открыл заднюю дверцу машины, наклонился и прижал к себе тонкие руки, нежность которых никогда не забывал.
- Не может быть. Вероника. Я ехал и думал о тебе. Так хотел, чтобы вместо какой-то дамочки на заднем сиденье оказалась ты. С мыслью об этом и принялся таксовать.  Каждый рейс еду и жду тебя. Знаю, что этого никогда не случится, но всё же надеюсь. И Бог услышал мои просьбы. Однако ты так шикарно выглядишь, что, нет, не признал, глянув ещё на вокзале в зеркало заднего вида. У меня в памяти твои чудесные косы. Прости старого дурака.

Как-то раз во сне он спускался с крутой горы ночью. Булыжники и выступы прятались в темноте, оттого часто падал и обдирал ладони обо что-то рвано-острое. Было очень больно, поэтому сон запомнился. Теперь так же споткнулось его сердце. Он закинул обе руки за голову, полу прикрыл глаза и со счастливой улыбкой обошёл машину. Сел на водительское сиденье, развернулся в сторону Вероники.  Видеть её фигуру, глаза, губы, каждое изменение в выражении лица. Так художник вглядывается в натурщицу, утрамбовывает в сознании малейшие штрихи и блики. Чтобы запомнить.

- Где ты живёшь, Вероника? Как ты оказалась здесь? Семья, дети? – забросал вопросами.
- За меня не надо переживать. У меня муж и два сына. Живём в Швейцарии и занимаемся наукой. У нас всё хорошо. А ты так же, по соседству?
- Да. Каждый раз прохожу мимо твоего подъезда и представляю, как дверь открывается и выходишь ты. Хоть помечтать, раз реально это невозможно.
 
Как передать трепет сердца Вероники?
Пытаясь справиться с былыми волнующими чувствами к Анатолию, терзавшими израненную душу после их внезапного расставания, Вероника с усилием заставила себя проанализировать его поведение тогда, когда ярким костром металась их любовь. Разложила по полочкам все воспоминания о нём, его поступки, и окончательно убедилась, что, если бы любил искренно, без рассуждений и размышлений, снёс бы все преграды, как стены из детского конструктора. А раз в один момент бросил и не пришёл со словами прощения или объяснения, то не стоит он того, чтобы по нему сходить с ума.
Тот холодный рациональный расклад ситуации был ей необходим; так человека, впавшего в истерику, отрезвляют пощёчины: да, больно, неприятно, обидно, зато лучше любого лекарства. Действительно, всё встало на свои места: сердце Вероники успокоилось вполне, воспоминания больше не жгли и не изматывали, чувства к Анатолию будто атрофировались. Пришло настоящее умиротворение, словно всё то было не с ней, а с какой-то героиней из книжки.
 
Однако сейчас, когда он оказался рядом, совсем не изменившийся, женщина испытала некоторый шок. Ей даже не верилось, что они снова сидят рядом, могут смотреть в глаза, разговаривать, чувствовать дыхание. И... тот, как думалось, непробиваемый щит, выстроенный ею, развалился, словно игрушечная башенка из песка после дождя. Чувства бурно рвались наружу, угадав плохо выстроенную преграду, сносили и рушили казавшиеся прочными установки. Веронике стоило большого труда не показать волнения. Только она сама знала о нём.
А он? Он не вычёркивал её из своей памяти никогда.

Как много хотел рассказать Анатолий! А ведь было, было...

Оставшись один, подолгу сидел в пустой квартире. Потом вскакивал и включал музыку. Комнату заполняло что-то нежное, сладкое, отчего голова шла кругом, а за спиной явно-явно вырастали крылья, всё больше, всё сильнее.  Вот уже опять и опять уносился в то прошлое, когда их было трое – он, Ника и их сумасшедшая любовь.
Вырывался стон раскаяния и муки.  Слёзы душили. Что он сделал не так?
Задавая себе вопросы, понимал, что лукавит. Ответ на них не был для него тайной. Понимая свою вину, всё-таки легче притвориться. И он трусливо хватался за эту соломинку.
Однако память цепко хранила тот день, когда сам разрушил их счастье.
Как-то на улице к нему подошёл незнакомый парень. Не случайно, именно ждал.
- Я люблю Нику, - без предисловий ошарашил признанием. - Я долго искал такую девушку. Отойди в сторону, не вставай препятствием на нашем пути.
- А она?
- Она меня пока игнорирует. Всё о тебе. Всегда - к тебе.
- Хорошо, попробуй, - сказал то, за что винил потом себя всю жизнь. - Я постараюсь не вмешиваться.
Хоть и был полностью уверен в любимой, но мелкая мыслишка проверить, раз случай сам предоставился, перевесила и вытолкнула это согласие.
Когда через день увидел её родные глаза, в которых плескалось недоумение вместе с возмущением, понял, что Ника с тонкой душевной организацией без труда разгадала его подленькую затею. Услышав: «Это правда?», не был готов к честному ответу, виновато опустил голову. Она развернулась и ушла. Навсегда.

А он остался один и метался, как зверь в клетке: нервными шагами переходил из одной комнаты в другую, садился, тут же вскакивал, закуривал, сжимал сигарету в кулаке, с радостью ощущая ожёг. Днём немного отвлекался, а ночью образы и вставали. Измучившись, чувствовал, что не в силах больше вынести эти страдания. Но что же делать? Где выход? Как-то надо жить. Пытался убедить себя, что уже ничего не вернёшь, что те глаза никогда не вспыхнут любовью к нему. В душевных терзаниях медленно тянулись тяжёлые дни. Жить одному становилось невмоготу.

Решение созрело, пусть и ненормальное, дикое: «От кого мои муки? От неё. Я буду мстить им, всем подряд девушкам. Да, мстить за мою дурость, моё предательство. Чтобы плохо было не мне одному». Он один знал причину нежелания официально жениться на Нике. Любил, жизни не мыслил без неё, но с женитьбой тянул, медлил, выжидал. Теперь решил прокручивать тот же сценарий, что и с Никой, с другой, потом – с третьей.  «Не могу я больше ходить по кругу и не чувствовать земли под ногами. Все девушки одинаковы. Уж хуже, чем сейчас, мне не будет. Вот и выход», - злой на весь мир, пинал ногами камни, разгуливая подолгу за городом.
 
А тут и случай представился, словно кто-то тихонько вёл за руку. На работе шёл по цеху с выражением затаённой тоски в глазах. Задумавшись, бесцельно поднял голову и увидел спускающуюся с высотного крана девушку. Заплутавший луч солнца проник сквозь высокие окна цеха и запутался в её золотых волосах. Она улыбнулась.
Что-то толкнуло его в сердце.
«Почему не эта, раз все одинаковы», - вкралась равнодушная, но спасительная мысль.
Подошёл, подал ей руку и, тоже улыбнувшись, спросил:
- Как зовут златовласку?
Девушка охотно ответила:
- Надя.
Конечно, Надя уже бегала за ним хвостиком после первой же недели знакомства. Умел он вскружить голову, играя блестящими глазами. Но вот завершить свой план у него не вышло: девушка объявила о беременности. «Не может быть, - убеждал себя. – Я не мог допустить никакой оплошности. Чёрт, вот же вляпался!».
Ранней весной тихо и мирно, без песен и плясок, они поженились.
«Может, и к лучшему, - вяло внушал себе. – Всё проходит, и мои муки улягутся. Я забуду Нику. Перестану тосковать, изводить себя».

Возвращаясь домой с работы, слушал долгие рассказы жены обо всех деталях прошедшего дня. Потом, помыв посуду, Надя усаживалась к телевизору. Он понимал, что, в общем-то, всё хорошо, но чего-то явно не хватало. Словно заноза в душе ворочалась, не давая спокойно принять семейную жизнь в таком механическом виде, когда все действия жены предсказуемы, когда нет загадки любимых глаз, лёгкой тайны, приятного ожидания невероятного и сказочного. Так было с Никой.

Как только закрывал глаза, ложась спать, перед ним появлялась она - нежная девушка с ранимым сердцем, ласковыми тонкими руками. Опускала свои пальчики ему на плечи, стоя со спины, когда сидел в кресле, наклонялась, и Анатолий чувствовал на шее лёгкие горячие поцелуи. Спиной различал упругую грудь. Ника смотрела на него так, что он забывался в каком-то необъяснимом состоянии полёта: приятного, трогающего душу. Необыкновенные по цвету волосы до талии с заколкой на уровне лопаток касались его щеки и обдавали дурманом. Таких пепельно-каштановых волос он больше никогда не встречал.

Днём усиленно глушил в себе эти чувства. Но бывали моменты, когда раздавалась где-то музыка, та, которую они слушали вместе, и тогда ничего не мог с собой поделать: мысленно танцевал с Никой, ощущал в руках гибкое тело, запах чудесных волос, трогал губами пухлые, правильно очерченные губы. Хотя тогда влюблённые никогда не танцевали вместе, он и без танцев был на седьмом небе, но теперь Анатолий забыл об этом, ему хотелось такого воспоминания, и он не отталкивал его.
А иногда умышленно вызывал такие моменты, выпивая рюмку-другую водки. И всё повторялось почти ощутимо.
«Как же я ошибся. То сладкое прошлое не уходит. Оно во мне навсегда. Жить мне с этой мукой до конца дней. Судьба это моя. А девушки-то разные. Теперь я точно знаю».

С женой полёты души не получались. Надежда его устраивала, но с одной стороны, с бытовой. И ребёнка выносить до срока не смогла, а потом и второго, и третьего... Выявилась какая-то генетическая болезнь. Это усилило его страдания.

Хотелось пить счастье полным ковшом, а не маленькими глоточками, купаться в нём, искриться самому и ловить искорки во взглядах любимой. Этого так и не случилось в его жизни после Ники. Словно скрипка по-прежнему пела, но какая-то из струн порвалась, отчего мелодия не радовала сердце, а будто скребла по нему.
Вслушивался в себя и понимал, что тот первый полёт души не может исчезнуть бесследно. Его нельзя забыть, вдруг женившись на другой. Первое томление сердца навсегда останется маленьким негаснущим уголёчком. И будет жить, временами вспыхивая ярче обычного, а временами скромно затихая.

Анатолий съехал на кромку дороги, видя первые постройки их города. В тишине салона Вероника услышала: «Прости, родная. За мою дурость, подлость, неверие. Я наказан сполна. Но о твоих словах прощения мечтал всю жизнь». Опущенная голова, срывающийся голос, заглушаемые волевым усилием рыдания.

День плавился, как медленно разогреваемый сыр. Выцветший степной ситец еле-еле колыхался, будто кто-то мощный и ленивый то подует от нечего делать, вытянув губы трубочкой, то, зевая, отвернётся.

Вероника пересела на переднее сиденье. Гладила его седые волосы, сузившимися глазами устремляясь вдаль на плывущие облака, похожие на подушки, а неизбывные тяжёлые воспоминания толкались мыслями: «Если бы он знал, что пришлось пережить мне, то про свои страдания, возможно, промолчал бы».

- Ты осталась с тем парнем, так нагло влезшим между нами?
- Нет. Я сказала ему, что жду ребёнка от тебя. И он исчез, даже забыв помахать на прощание рукой. Вот такой был влюблённый. Обо мне думал меньше всего.
- Подожди. Бог с ним. Что ты сказала про ребёнка? – почти прервав её, воскликнул Анатолий. Голос дрогнул. Он весь напрягся. Глаза с мольбой и плохо скрытой надеждой лихорадочно исследовали её лицо.
- Да, ничего, - спокойно улыбнулась Вероника. – Просто ляпнула, чтобы проверить. И проверила.
- Так значит... - поник Анатолий.
- Дыши спокойно, Толька, и не накручивай себя. Ты и так, наверно, весь в детях и внуках?
- Нет, - карие глаза потухли, - нет у меня детей, есть только жена. Она хорошая.
Помолчав минуту, Анатолий махнул рукой, словно отогнал что-то грустное и неприятное, и, окинув Веронику вновь засверкавшими глазами, заговорил.
- Ладно, не будем о грустном. Ты рядом, и ничего лучше не может быть. Расскажи о себе, чудесная женщина. Моя любимая женщина. Можно мне так говорить, хотя бы, когда мы наедине?
«Вот так он любит хорошую жену. Скажи я сейчас уйти от неё, бросит ведь, не задумываясь. Эх, Толька, Толька», - с грустью подумала Вероника.
Глаза Анатолия блестели и просили.
- А жена? – провоцировала Вероника. - Сидит дома, ждёт тебя...
Анатолий нажал кнопку, и голос Филиппа Киркорова, поющий с кассеты «Никто мне в мире этом сейчас не нужен. Опять в моей ладони лежит ладонь твоя» был ответом.
- Я никогда не изменяла и не изменю мужу, - Вероника решительно пресекла его мечты.
Гостью неприятно задела мысль: не в том ли причина его совсем другого отношения к ней, что теперь она - зажиточная женщина, у которой есть всё: дом, деньги, семья, работа.
- Толька, почему ты не пришёл тогда, раз понимал, что виноват? Я два дня ждала. Снести унижения не могла, что бы ни стояло на кону. Меня нельзя ударить или оскорбить. В случае удара я за себя не поручусь, даже, если это навредит мне. На третий день принялась сжигать твои фотографии, чтобы вырвать из памяти.  Представь, они не зажигались. Так прочно ты врос в моё сердце, как вековое дерево глубоко въелось корнями в плоть земли. После бесполезных попыток пришлось взять ножницы и порезать те фотографии на мелкие кусочки.  Только потом я уехала, словно с океанского лайнера сделала один шаг прямо в бездонную чёрную воду, не захватив даже спасательного круга. Чего мне это стоило, никто не знает. И тебе не понять. Почему теперь ты ведёшь себя со мной совсем по-другому, ведь я - всё та же?

- Да гордыня меня распирала. Понимаешь? Как это я упаду на колени, пусть и перед любимой? Решил, не буду так низко опускаться. Не понимал ничего. Потом много читал и классиков, и Евангелие. Знаешь, прозрел.
Раскаяние, просветление читала Вероника в глазах Анатолия. «Да, он переоценил ценности. Но только когда необратимо поздно». Они замолчали.  Молчать вместе им было хорошо.

«Разбросала нас судьба – лихо! Изменилась круто жизнь моя. Стало в доме без тебя тихо. Возвращайся, я так жду тебя», - пела кассета.
Анатолий смотрел на любимую, словно никак не мог поверить, что она рядом, что он держит её руки, видит лицо, улыбку. Не удержавшись, резко развернулся и поцеловал в губы. Это он умел. Был у него кураж.
Не считая поцелуй изменой, она не обиделась. Если уж сказать откровенно, ей было приятно вспомнить те сладкие ощущения и почувствовать теплоту его губ.
Ах, эти блестящие карие глаза. Вероника хранила в себе первую встречу с Анатолием так подробно, будто всё случилось вчера или даже сегодня. Время не властно над воспоминаниями обо всём первом, если оно вошло в глубины сердца: первой любви, первом поцелуе, первой страсти.

У одного - память на цифры, у другого - на лица. Вероника помнила всё: числа, дни рождения, номера телефонов, а уж лица когда-либо встреченных людей – особенно: с ямочками, морщинками, формой бровей. Она просто слегка прикрыла глаза, и замелькали картины далёкого прошлого подобно кадрам фотоплёнки, - чёткие, выпуклые, живые.