Алый миндаль

 
После полудня небо неожиданно расчистилось. Дождь затих, словно уснул. Со стороны моря прилетел теплый ветер, и принес с собой аромат соли и водорослей.  Солнечные лучи заиграли на стеклах домов и в цветочной вазе, и комната наполнилась странным серебристым светом.   
Бодрящая свежесть разлилась по всей округе, даруя приятной легкостью.

И вот неспешно иду вдоль ограды, в густой тени кипарисовой рощи, оплетенной дикими синими вьюнками. Узорчатый полог деревьев плавно взлетает ввысь, словно несет в дар небу свое дыхание. Так хорошо наслаждаться воздухом в котором смешалось терпкое и пряное  благоухание деревьев  и прибрежных цветов. 

Громко поют птицы, о чем-то рассказывая деревьям. Над  влажной нежностью роз вьются бабочки. Звенят пчелы, попадая в лад с колокольчиками коз, силуэты  которых вырисовываются на вершине холма.  На камнях греются ящерицы.
Сияющим хрусталем лежат на листьях капли дождя.
Немного дальше игриво выглядывают небесной синевы гиацинты, которые пахнут горько и пряно.
 
Поднимаюсь на холм. И вот же  уже синеет навстречу море, жадно вдыхая в себя мирное спокойствие небосклона.
Агавы низко нагнулись над водой доверяя ей свои сокровенные секреты. Слышен смех. Вдоль берега чумазая детвора карабкается на перевернутые лодки, обсыхающие после шторма.  Спускают на воду паруса. Купаются перед выходом в море рыбаки.
     Перед этим высоким таинством замирает сердце, и крылатая легкость ложится на плечи.  Простор и гладь. Я неотделима от моря и неба, от птиц и деревьев. Едина со всем существованием.
         От прибрежного полукруга идет тропинка к скале, на которой красуется старая зубчатая  крепость. Люблю этот утес, где так хорошо любоваться уходящим солнцем. Однако, миновав крутой поворот иду дальше безлюдными тропинками.
          Единственная постройка на пути -  заброшенный дом с колонами, увитыми лиловыми гиацинтами  и широкой лестницей, между плит которой растут мирт и лавр, побеждая осоку и крапиву. Здесь иногда находят пристанище странствующие пилигримы.
           Вдруг, словно волшебный снежный мираж взгляду открылась колдовская пастораль.  Даль заснежил  цветущий миндаль. Его кружевная вуаль покорно легла на небесную синеву, перекатываясь волнами под легким дуновением ветра дыхание которого спокойно и чисто.
             Ветви задумчиво склоняясь к воде целуют речной поток, безропотно отдавая   девственность своих белых  цветов, а говор воды сыплет искрами упавшего на дно солнца, и серебряные струи несут в море белые лепестки, как будто вереницу волшебных мгновений.
 
 Сколько хрупкого очарования, нежности и чистоты в этом цветении, кажется сама непорочная царица Неба сошла на землю, и принесла божественное благословение запечатанное в этот ране цвет. Как спокойны деревья, как глубоко уходят корнями в берег.
           Бог всюду и везде. Пьянит густой и пряный аромат. Очаровывает магия первозданной ясности. До чувственной дрожи в груди окутывает благодать уединенного созерцания, и я как завороженная смотрю на это божье таинство, вглядываясь то в море то в небо, то  цветущий миндаль. 
Растворяюсь в этом таинстве. Вхожу в бескрайность, вбирая в себя безупречную  чистоту.
И в этой ослепительной благоухающей белоснежности, слепящей и нежной слышится истекающая из алтаря души мелодия любви.
         Вечереет.  Ветер все так же дышит молитвенным ароматом, а небо уже сменило одежды, заплывая красной рябью, которая падает причудливыми бликами на гладь воды.
         Вдруг показалось, что мимо проскользнул силуэт. Присматриваюсь, но лишь беззвучное странное мерцание сменяет очертание. Озираюсь, ничего не изменилось, но что-то стало иным. Все кажется не на месте. Наполняется духом. Рассеянный свет проникший в призрачный образ разрастается, разрушая грани, и наплывает некая непонятная сомнамбулическая отрешенность.

 
 И вот снова чудится: что - то пронзило воздух, и исчезло. Таинственные смутные образы. Слияние очертаний. Здесь танцуют горние миры, словно подают из глубины тайный знак. Вибрирует дымчатая пелена.
         Вот уже же садится солнце, и цветы миндаля, тронутые его лучами делаются алыми в отблесках заката. 
Что- то чужое прокралось в эту красоту, а ветер принес незнакомый доселе аромат. Вневременный миг.
 Вдруг раздается звон колоколов, и пронзительно плывет над округой. Горы отвечают эхом, и под эти гудящие звуки  в небо взмывает белая стая  легкокрылых голубей, отбрасывая легкие тени и на белую скатерть цветов. Дымчатая пелена рассеивается.
     Поднимаю голову. Птицы беспокойно кружатся в вышине, врезаясь  в яркость заходящего солнца, собирая на крылья красные блики. И то разлетаясь в разные стороны, то снова встречаясь в пространстве, они  мало - помалу  тонут в бездонной алости вечернего неба.
     Все громче рыдают колокола, и от этих тревожных звуков пробирает дрожь. Они пронизывают насквозь,  и кажется, что биение сердце нарастает, словно  кто- то раскачивает невидимый колокол внутри.
         И вот, вбирая в себя краски заката зеркало реки становится совсем красным. Все сильней играют языки огня и света в вихре цветущего миндаля. Алый тонкий свет ложится на море, на холмы, и на сухую землю.
                - Какой сегодня странный закат

Возвращаясь в город, иду той же тропинкой вдоль кипарисовой рощи.  Солнце только что село, и  высокие  стройные силуэты деревьев кажутся  темными и мрачными, словно объяты тоскливыми думами.
        У каменного алтаря на перекрестке царит необычное для этого времени оживление. Катятся в синеву вечера негромкие причитания. В воздухе виснет привкус беды.
          Подойдя ближе, слышу, как  смуглый мужчина в широкой шляпе  рассказывает о том, что в трактире случилась драка. Хозяин полез разнимать подвыпивших гостей, и сам попал под нож. Ранение стало смертельным.

Сажусь на камень неподалеку, и прислушиваюсь к разговору.
Женщины, держась за грудь одновременно приговаривают.
            - Какое горе! За что такая судьба?
Рассказчик лишь наклоняет голову в знак согласия .
        Краснощекая дородная матрона, которая глядит в даль, как будто  видит что - то сквозь стекло воздуха, вздохнув говорит:
            - С женой они жили, как голубь с голубушкой, и когда Лючия умерла, Хуан сильно горевал, от того и завел себе голубей на чердаке.
С того времени, если он с кем то  поругается или просто загрустит, шел  в голубятню, поговорить с птицами - и успокаивался, словно они дарили ему любовь умершей жены .
Смуглый мужчин подтверждает:
           - Правда. С той поры, как умерла жена он потерял интерес к жизни.
Когда завязалась драка между местным  цыганом и молодым моряком, он  преднамеренно бросился под нож, чтобы парню жизнь спасти, и соединиться со своей Лючией.
Молодой моряк так плакал, обнимая его окровавленное тело. Оказывается сегодня жена родила ему сына, и он хотел отпраздновать...

              Я замерла. Красный миндаль. Дымный, призрачный образ. Голуби уносящие душу хозяина. Я очутилась  рядом с чем-то запредельным  и нетленным.
            Стараюсь вспомнить лицо трактирщика, но вижу лишь его силуэт с опущенным лицом, когда он разливает вино или нарезает чоризо.
               Подул лёгкий прохладный ветерок. Закатная лента уплыла с горизонта, и окрестность потонула в сумерках. 
Горожане еще причитали какое - то время, а потом молча побрели по домам, словно никто не хотел тревожить улетающую в иные пределы душу.
           И стало совсем тихо. Где - то в небе Хуан слился со своей Лючией.  Плачет в чужом городе заезжий моряк, одиноко горят фонари, а там, возле реки цветет символ бессмертия -  миндаль. Бушует, празднуя жизнь.

 Когда я вернулась в город, небесная страна уже вся была усыпана звездами. Светила полная луна, и струила призрачный свет. Усилился аромат невидимых цветов. Было все так же тихо, и только слышалось как поднимается в высь вечерняя молитва, провожая освобожденную душу в нездешний, сад заметенный красным миндальным цветом.
Время застыло. Воздух наплыл  мимолетным видением, словно укутал плечи в вуаль. Замерло сердце, Взвились перед глазами голуби, в полусонном слиянии с небом, и в памяти поплыли слова восточного поэта:

                Любовь жива без губ, без рук, без тел,
                И дышит дух, хотя бы прах истлел...

Высокая, ясная, строгая ночь благословенного юга.