Тюремное братство народов

     Каковы были реальные взаимоотношения многочисленных малых и больших этносов в империи Совка помнят уже немногие, а поколение, которому этот мир надлежит взять в свое управление и вершить его судьбы, не знает вовсе. И вполне возможно, что данное поколение может быть введено в заблуждение некоторыми современниками той эпохи, которые сейчас обильно льют крокодиловы слезы о потерянном в прошлом веке «советском рае», сваливая причины развала того государственного устройства на происки враждебного окружения, которое по их мнению не успокаивается и поныне, творя козни российскому преемнику советского наследия. Наблюдения же автора за российской реальностью дают основания полагать, что в основных своих проявлениях настоящего российская политическая и государственная современность во многом дублирует советское наследие, переиначивая имперскую «тюрьму народов» до 1917 года и советское «братство народов» в какой-то иной симбиоз. Причем новое сосуществование народов на этой территории также далеко от идеала, как и указанные выше  две предыдущие его фазы.
    Реалии нашего интернационализма того времени, а речь пойдет о конце 80-х и начале 90-х годов прошлого века, даны ниже художественной формой воспоминаний периода нахождения на имперской службе, которая обладала тогда ( как впрочем и сейчас )  многочисленными учреждениями с приставкой «спец», кои были основательно нагружены государственной секретностью, пестреющей в форме различных степеней допусков их сотрудников к тайным изыскам, а также доступом соответственно своей степени секретной лояльности  тех или иных бумаг, отличающихся количеством секретных нулей, а также аббревиатурами «ДСП» (для служебного пользования»), СС « строго секретно» и тому подобного…

     Окно служебного кабинета на моем новом месте работы в отличие от предыдущего – обыкновенной районной прокуратуры - выходило не на городскую улицу, а смотрело на плац войсковой части, пустынный в это время дня, так как солдатики были поголовно заняты исполнением неоплачиваемого зарплатно военного долга срочной службы на объектах оборонного комплекса Советской империи, поскольку угораздило их благодаря недалекости, физической немощи или же судимости, попасть не куда-нибудь, а именно в строительное войско оборонного Министерства. Один из них, призванный на службу из далекого аула Азербайджана и с трудом понимающий мою славянскую речь представителя имперской титульной нации, сидел сейчас по другую сторону моего следовательского стола и имел на настоящий момент процессуальное положение «потерпевшей стороны», так как получил в казарме «люлей» от сослуживцев, личности которых я и пытался  установить.

-   Еще раз прошу повторить обстоятельства получения Вами телесных повреждений, - я со вздохом вернулся взором от плаца к заправленному в электрическую пишущую машинку «Ятрань» ( о компьютерах в то время не было известно даже теоретически) бланку протокола допроса, поскольку в новой «фирме» полагалось заполнять практически все документы дела в печатном виде, что, несомненно, облегчало работу суда и иных чиновников, берущих дела в руки для изучения, избавляя от расшифровки клинописи следственных работников.
- М-н-э-э…? - непонимающе воззрился на меня допрашиваемый, с трудом понимающий русский язык, несмотря на заполненную мною соответствующую графу в бланке протокола, в силу которой образование у него было «среднее», т.е. десять классов советской школы.
- Где тебя мало-мало били! Бл..ть! Где и когда! – теряя терпение, стал погонять я медлительного селянина, так как, никак еще не мог привыкнуть к специфике поднадзорного контингента после «нормальных» участников бывших своих дел в районе.
- А-а! – понимающе замотал башкой допрашиваемый и стал, безбожно коверкая «великий и могучий», излагать обстоятельства подлого преступления своих сослуживцев и , кстати, земляков, - Э-т-т-а-а-а. Я бил в казарма и пел пестня по-азербаджански. Капитан гаварила мне – будиш на праздник выступать. А потом сержант Мустафаев говорил: «Зачем пел пестня по азербаджански перед другой нация, да ишо в армия? Нельзя ни петь, ни по другома наш наций унижать, они (русские) не достин этого.» А потом он меня бил, и другие земляки тоже…
   Я заносил эту билеберду переведенной на сухой казенный язык юриспруденции, думая, что речь письменную мой визави вряд ли осилит и придется в силу требований закона  читать протокол вслух, опять переиначивая казенную сухость на доступный потерпевшему беспадежный и не сопряженный с родами и числами язык. Переводчики из того же служилого контингента призывались к процессуальному действу, только уж в случае полнейшей филологической немоты. А  о точности их переводов оставалось только гадать.
  Собственно к чему сие воспоминание, всплывшее во время ваяния данного очерка? Наверное, для того, чтобы разбавить публицистическую сухость его тематики. Ведь в специальной прокуратуре приходилось заниматься не только разборками по поводу интернациональной казарменной самодеятельности, под надзором были вещи гораздо более серьезных порядков, которые напрямую влияли на военное могущество Империи в ее , как оказалось в недалеком будущем, безнадежной гонке военных технологий. Могущество сие базировалось на рабском труде вот таких сельчан с национальных окраин, которые использовались весь положенный им двухгодичный период службы на предприятиях, имеющих статус оборонных или секретных. И в этом было одно из множества противоречий того периода. Ведь секретность обязывала к тщательному отбору всех, кто трудился на благо военно-промышленного комплекса. А наш контингент как в насмешку набирался из тех, кто по медицинским показаниям не мог служить в «нормальных» войсках ( больше половины «засветившихся» в разбирательстве дел были комиссованы судебной экспертизой за непригодностью к военной службе, причем по критерию умственной неполноценности, что явно говорит о качестве призывных комиссий того времени, хотя не думаю, что кардинально этот сегмент изменился в современности), формируясь из призывников национальных окраин Совка или глубочайшей российской провинции. Остальной контингент составляли молодые люди, успевшие преступить закон, ибо судимость в этом войске не считалась препятствием к выполнению священного Конституционного долга.
   Но собственно вернувшись к нашей теме о тюремном братстве народов. На 75 процентов контингент был либо кавказский, либо среднеазиатский. Командировки же того времени в профильные фирмы, располагающиеся на национальных окраинах Империи, оставили воспоминания о таком же проценте служивших там славян. Все это давно уже известный имперский ход на случай разного рода чрезвычайности, когда придется прибегать к помощи подчиняющейся приказу служилой массы, не связанной никакой привязанностью к месту выполнения приказа, пусть он будет даже преступным. Реалии сегодняшнего дня, в которых Гвардия постсоветской империи формируется из числа, как правило,  жителей национальных окраин без всякого образовательного и культурного цензов – прямое тому подтверждение…