3. 1 Я тебя никогда не забуду!

Никола Недвора
Самые трогательные воспоминания в шедеврах литературы посвящены первой любви. Какая экспрессивная лексика, какие завораживающие эротические фантазии и от всей этой темы тянет свежестью и космизмом.

Когда же я попытался обратиться к этой теме, я остановился в растерянности. Первая любовь?...Да. она у меня была. Но когда, какое увлечение считать самым первым? Когда я впервые овладел девушкой (женщиной)? Когда я встретил (наконец) ту, о которой поешь «Я б навеки пошел за тобой»? И другой мне не надо? Ту, с которой впервые поцеловался? Ту, с которой так и не целовался, но замирал, впадал в болезненное состояние при ее приближении? С которой впервые осознал разницу между мужчиной и женщиной? Которая приносила с собой неосознанное волнение, к которой постоянно тянуло, но ты боялся к ней подойти?

Пожалуй, так персонифицировать я мог Наденьку Прокопенко, с которой я стал учиться в третьем классе, переехав из Донбасса в казахстанский (прежде сибирский) городок Щучинск, который имел и другое название Курорт-Боровое.

Это все благодаря ищущей натуре моего отца, который не мог долго сидеть на одном месте. У него на роду было написано «быть начальником», неважно чего, но чтобы командовать. При этом у него был крупный недостаток, перекрывающий все его достоинства (если они были) – он не любил, не умел подчиняться. Поэтому, поначалу все его начальники сначала были очарованы его харизмой, его контактностью, образованием (верней, начитанностью) и первые полгода пытались понять, а что он все-таки умеет, и что ему можно поручить без ущерба для вверенного участка работы. Вторые полгода уходили на то, что он осваивался, получал квартиру, перевозил семью, устраивал детей в школу, ознакамливался со школьным учебным процессом для детей. И третьи полгода уходили на всеобщие старания убрать эту кандидатуру, которая за предыдущий год не сумела одержать хоть какую трудовую победу.

Постоянная смена мест моего отца приводила и к неловкостям, привыканием к условиям, когда меня учителя представляли всему классу «новеньким» и я плавился от всеобщего внимания, слушая свою краткую биографию. Но в этот раз я испытал и неведомое прежде удовольствие, наткнувшись прячущимся взглядом на ответный, заинтересованный, прекрасных девичьих очей. Это было, как я уже сказал, в третьей четверти третьего класса…

Это было не впервые, когда я привлекал особое внимание новых одноклассниц – к третьему классу у меня, по милости отца, уже числилась третья школа. Но если и в Красноармейске, и в Докучаевске, тогда – Сталинской области, понравившиеся мне девчонки сразу брали надо мной опеку, то эта Наденька, удовлетворив первоначальное любопытство, вскоре потеряла ко мне интерес. Тем более, что я его и не поддерживал – не знал как!

Немудрено, что красавица Наденька пользовалась всеобщим интересом в младших классах этой школы – вплоть до пятнадцатилетнего лба Кольки Депутатова, сидевшего в каждом классе по два года. Мой новый дружок Валька Перевертунов, с кем меня посадили за одну парту, быстро раскрыл мне глаза на скрытые подробности сексуальной жизни единственной школы этого городка.

Валька оказался двоюродным братом Надюшки и поэтому вряд ли кто в этой школе знал о ней больше. Узнав о моей влюбленности, которую я не сумел скрыть, он меня обнадежил: «Ты не дрейфь, ее запросто можно трахнуть. И я ее уже.., и Депутатов с дружками. Я как раз тогда с ними был!»

Меня чуть не стошнило от этих гнусных подробностей: как, к этой чистой, свеженькой десятилетней девочке смел прикасаться своими грязными лапами (если б только лапами!) этот недоразвитый недоросль?! Да, получается, что и не он один?!

Что Валька не врал, я смог убедиться через какие-то несколько дней. Проходя со школы к дому через лесополосу, отгораживающую зимой железнодорожную насыпь от снежных заносов, я увидел Надюшку в окружении  Депутатова и его соклассников, часть из которых была моими соседями. Незамеченный ими за густыми зарослями кустарника, я, потрясенный, слушал, как они нестройным хором уговаривали ее. Среди писклявых ребячьих голосов выделялся басок Кольки, который повторял одно и то же: «Надя, ну дай!..Чего тебе стоит? Дай же!...»

В тот раз Надя, к моему облегчению, открутилась, голова, мол, у нее болит. А во мне уже боролись два несовместимых желания – или броситься на этих сексуальных дергунчиков с подобранной корягой, или дождаться, когда пойдет неприемлемый мной процесс, чтобы ликвидировать пробелы в моем познании, как это, все-таки, делается?! Мысль о том, чтобы присоединиться к этой очереди, я, с отвращением, сразу прогнал…

Когда Надька убежала, Депутатов повел своих делегатов к ограде небольшого парка, огораживающей здание конторы дистанции пути. Там, под сенью акаций, он расстегнул штаны, достал набухший детородный орган, положил его между штакетинами на перекладину забора и воззвал: «Все сюда! Будем …ими мериться. Заодно и сдрочнем!»

Этот процесс меня не интересовал и я побежал стороной к своему дому…

Целую неделю после той оргии я был в каком-то шоке и боялся даже посмотреть в сторону Надежды. Мне казалось, что она каким-то образом знает, что я видел эту неприглядную картину ее принуждения к… Но неделя эта прошла, Надя была по-прежнему в центре «мужского» внимания, а у меня, парадоксальным образом, стало пробуждаться к ней серьезное чувство. К ней, непостижимым образом, как-то не прилипала грязь той обыденности, в которой я ее застал. Я любовался ею в классе, неотрывно следя за ней с последней парты. Иногда она, как будто, чувствовала мой тяжелый взгляд, резко оборачивалась, улыбалась во весь рот тому, что я не успел вовремя отвести взгляд, и довольно вульгарно мне подмигивала.

Развивать отношения мне помешал произошедший со мной конфуз, когда на уроке физкультуры, пользуясь тем, что учитель на пару минут оставил наш класс и мои одноклассники стали носиться по спортзалу, как оглашенные, да и я принялся болтаться на высоко подвешенных кольцах, Колька Депутатов сдернул с меня спортивные штаны вместе с трусами. Приземляясь в хохочущую толпу свидетелей моего позора, среди прочих я успел заметить заинтересованный взгляд и Наденьки…

Несколько дней я просто боялся глядеть в ее сторону (на остальных было наплевать!) Но потом я с некоторым удивлением заметил, что она стала поглядывать на меня с возрастающим интересом.

Совершенствуя тактику, я стал подкладывать в карман ее осеннего пальтишки, ждавшего ее внизу, на вешалке, записки с одной и той же фразой: «Надя, я тебя люблю!» Она, одеваясь, доставала из кармана сложенный листок, читала, чуть ли не вслух и, оглядываясь, бормотала: «Опять! Кто же это может быть?» Я, спрятавшись наверху за горшком с пальмой или с каким-то иным деревцем, получал дополнительное удовольствие из-за таинственности и безнаказанности для меня этого приключения.

Но, как ни долго длились эта таинственная связь, секрет однажды обнаружился, переведя наши взаимоотношения на несколько другой уровень. Опаздывая с переодеванием на урок физкультуры, я выбежал из класса и определил, что я, все-таки, не последний, чуть ли не наткнувшись на Наденьку, разглядывающей себя в трюмо, стоявшем между этажами. И я увидел то, что интересовало ее и в то же время сразу заинтересовало и меня: расстегнув тонкую блузку, она достала и открыла для обзора небольшие грудки, впрочем, с яблока белого налива величиной:
«Ого! – произнесла она. – Уже вон какие!»

Я поперхнулся и хотел убежать, но она, увидев меня в зеркале, грозно повелела: «А ну , стой! Так это ты пишешь дурацкие записки и кладешь мне в пальто! Иначе, что ты здесь один около гардероба делаешь?»

Вид у меня был настолько жалким и потерянным, что она, будто, сжалившись, продолжила: «Ну что мне с тобой делать? Я ведь дружу с мальчиком… ну, ты его не знаешь! Ладно, додружу с ним,тогда с тобой начнем!»

По новой не получилось. Как раз подошло время, когда моего отца, наконец, выдавили с его начальнического поста, а так как в Щучинске для него не нашлось других, равноценных должностей, то нам всей семьей пришлось перебираться в другую казахстанскую область к его месту работы, которое отец предусмотрительно присмотрел заранее, мотаясь по командировкам вдоль Казахской железной дороги. В том областном центре открыли железнодорожный техникум, куда требовались преподаватели и отец предложил свою кандидатуру по предмету «Путь и путевое хозяйство».

 Мы сразу были готовы к переезду: хозяйства не завели никакого, а пару столов, шифоньер для одежды и пять железных кроватей в разобранном виде мы должны были погрузить в контейнер и отправить по железной дороге прямым сообщением на новое место жительства.

За день до того, как мы должны были выехать всей семьей, я распрощался в классе с друзьями, которых считал за таковых,. С трудом сдерживая чувства, отдельно попрощался с Наденькой. Она, беззаботно глядя на меня, проговорила: «Ну вот, подружить с тобой не получилось. Теперь уедешь, забудешь про меня…»

Я многое хотел сказать в опровержение, но не выговорилось. И решил написать ей прощальное письмо, где открыто рассказал бы о чувствах, которые мучили меня и передал бы его перед началом уроков в день отъезда. Но, крутя в руках блокнот и ручку, я до позднего вечера не сочинил ничего, кроме фразы: «Надя, я тебя никогда не забуду!»

Листок с этими словами я положил за пазуху, под майку, чтобы не искать его, когда проснусь раньше всех. Но проснулся я, когда отец с бабкой уже чаевничали на кухне. Обшарив себя, перевернув подушку и одеяло, я нигде не обнаружил своей записки. Чертовщина какая! Мне в голову закралась мысль, а писал ли я вообще, не приснилось ли мне желаемое?
И тут я услышал издевательский гогот отца: «А не это ли ты ищешь, влюбленный антропос?» И он развернул бумажный листок. «Надя, я тебя никогда не забуду!» - не заглядывая в него, продекламировала бабка… Минут 15 они меня почему-то стыдили, читали-перечитывали нараспев мою коротенькую записку, пока в дом не вошла мать с братом и сестрой – они что-то собирали во дворе. Мать прекратила это глумление, дав отцу какое-то задание по сборам. Бабке одной стало неинтересно продолжать экзекуцию.

Меня больше всего впечатлило, что в этом издевательстве так горячо приняла участие бабка – «заслуженная учительница с сорокалетним стажем», как она отрекомендовывалась при знакомстве. Я не мог понять, в чем проявлялись ее педагогические заслуги, позволявшие ей, выпускнице епархиального училища быть и учительницей русской словесности, и директором школы, пусть и сельской.


С Надей я, конечно, не попрощался. Под пристальным вниманием отца и бабки я уже не решился продублировать свое прощальное письмо, а тем более сбегать в школу из которой родители забрали наши документы…

О чем я жалел потом в своей взрослой жизни, уехав вообще из Казахстана, что не повторил «подвигов» старшего брата, устроившего свое свадебное путешествие по 10 городам, где нам пришлось жить с отцом-кочевником. Но его целью было желание познакомить молодую жену с «этапами своего жизненного пути. А я, по происшествии многих лет, укорял себя, что не совершил этого небезынтересного турне по «местам своей боевой славы». Я думаю, заматерев, и на своих школьных подруг мог бы произвести должное впечатление, да и сам получил бы немалое удовольствие от более близкого общения с ними – вкус у меня и тогда был безупречным…

А Надя Прокопенко обещала расцвести так, что и в столицах нелегко было найти подобное. Я это мог «сэкстраполировать», увидев еще в том далеком детстве ее старшую сестру-десятиклассницу на уроке физкультуры. По требованиям тогдашнего физрука, по фамилии Свинарев, девочки в теплое время года должны были приходить на урок в открытой маечке и коротких трусиках.

А эта белоснежная спортивная форма так шикарно сидела на Валентине Прокопенко, подчеркивая ее по-взрослому роскошную грудь, сексапильные бедра и выпуклые ляжки, что физрук все время рвался показать на ней элементы техники, например, метания копья. Он по-хозяйски подпирал ее одной рукой под грудь, другую расположив в ее паху, и призывал остальных повторить это положение «натянутого лука»…Сам же, отойдя, пытался незаметно поправить рукой вздувшиеся тренировочные штаны, что, впрочем, не сразу получалось.

Несмотря на это детальное отображение техники, копье Валентины (правда, мужское) не летело дальше 12 метров. Чего хватало, чтобы стать чемпионкой школы.
Я полагаю, что и Надюшка уверенно прошла по пути старшей сестры – она тогда была просто уменьшенной ее копией – знаменитой статуи «Девушка с веслом».