Папик

– А честь страны?
– Дорогой друг! Мы живём в век
утилитаризма. Всё продаётся и      
всё покупается.
     Артур Конан Дойль

     – Из всего своего бывшего класса, – хвалился он мне, – смог в жизни устроиться только я!
     –  А как же, – говорю, – остальные?
     –  А остальные, отвечает он, дураки.
     После этих слов, Николай Иванович Васильченко выжидательно посмотрел на жену, как Антей на Гею, но женщина промолчала. Лишь в голове невольно сложилась почти чеховская фраза: «Это ужасно, здравомыслием мой Коля обделён, края не видит. Не из тех, кто вовремя может остановиться, вовремя замолчать и уйти».
     Не получив от супруги желанной поддержки, Николай Иванович на какое-то время, шевеля губами, замкнулся в себе, тупо уставившись в тёмный угол комнаты. Казалось, он бормотал считалочку, играя в прятки с мыслями-невидимками. Наконец, время счёта вышло, оцепенение спало. Муж медленно повернулся к «пишущей машинке», – экрану монитора. «Надо всё же избавляться от непосильой ноши,  шагать будет легче», – утвердился он в решении. С чего же начать изложение думы, горечь которой отравляет сознание? Какой дать заголовок? Можно с сарказма: «ВОТ  КАКИМ  У  ОТЦА  ДОЛЖЕН  БЫТЬ  СЫН!» Эту крылатую фразу произнёс во время битвы восхищённый Чингиз-хан. Он адресовал её своему мужественному врагу Джелаль-эд-Дину, бескомпромиссному борцу с монголами за родной Хорезм. Николай Иванович задумался. «Должен, но... не обязан. Да и знакомые захмыкают». Остановился на заголовке «ПАПИК». На экране запрыгали буквы, складываясь в слова, предложения... Работа пошла.
   
     «Они неслись по Питеру в $70.000 спортивном «мерседесе», и правил им Харитон Ольгердович Хватов, гордый своим положением преуспевающий тридцатипятилетний бизнесмен из N, скверного и грязного предместья Северной Столицы. Болезненно самолюбивое лицо Харитона Ольгердовича с золотым крестиком на шее и бриллиантовой «запонкой» в мочке уха носило отпечаток заносчивости, ежесекундно готовой сорваться в открытое раздражение. Подобные лица, когда-то пережившие цепь унижений и теперь волею случая успешно продвинувшиеся из «мальчиков» в «папики» бизнеса, уже ни за что не скинут натянутой на себя маски, подчеркивающей достоинство обладателя на фоне людской серости. Сейчас по правую руку от бизнесмена сидел тот, кого он стыдился называть отцом, и если обращался, то безлико – ТЫ. Для простоты изложения подберём соответствующую аббревиатуру и Харитону Ольгердовичу – ХО, каковой будем часто пользоваться наряду с уважительным «ПАПИК».
      Вот «ПАПИК» вскинул бровь, – значит что-то скажет:
      – У меня в гараже ещё дороже лимузинчик стоит. Я тебе в следующий раз покажу, договорились?
      – Конечно, Тоник!
      Так в обиходе звали ХО домочадцы. Глядя на трассу впереди, он поморщился: «Этак медленно только черепахи ползают!». ХО увеличил скорость и, демонстрируя своё превосходство, непринужденно обошел две «волги» и мотоциклиста.
      – Дааа... Скоро я буду... папа, – слегка споткнувшись на последнем слове, вздохнул ХО. – Ты уже знаешь, «киса» через месяц девочку родит, помещу рожать в престижную клинику.
      «Киса» – это жена ХО. Глазки мужа затуманились счастьем. Конечно, по деньгам пойдёт и музыка. Переполненный трепетными надеждами «папик» передаст изнеженно-хрупкую «мамик» в руки искусных акушеров, и те с минимальным ущербом для «мамик» помогут появиться на свет еще одной будущей женщине. Может родится Жанна д’Арк, а может – новая демократка Старовойтова, но, скорее всего, дочь, когда подрастет, займётся менее опасным ремеслом, – как и её мать выйдет замуж за бизнесмена, что более престижно. Вот так-то! Престиж! «Вы думаете, – сказал бы Стендаль, – это пустяки? Как бы не так! Изумление детворы, зависть провинциалов, почет от дураков, презрение простаков...» Оставим философию депутатам и пенсионерам. Лучше вспомним, что мы сейчас в салоне молочного цвета машины рядом с папиком-миллионером. Отец уже встречался с сыном-бизнесменом, был представлен его жене, почему-то не назвавшей себя, но поразившей воображение. Он увидел перед собой небольшую брюнетку, одетую в броские дорогие лохмотья, с мушиным брюшком, верблюжьим профилем, управляемым надломленным книзу шнобелем, похожим на перевёрнутую семерку лото. Её подведённые глаза смотрели на тестя оценивающе сквозь свисающие на них мелко накрученные, как у черного пуделя, космы. Обаятельность своей внешности брюнетка дополняла игрой, то в веселую, то в честную, мудрую, но всегда неизменно положительную героиню современного романа, очарованную благородным бездельем. Она сопровождала телодвижения нежными вздохами кроткого женского сердца, не уставая повторять с монашеским смирением одно и то же: «Я сделаю всё, что захочет Тоник». Сценичность поведения не могла сокрыть в ней черт подпорченной воспитанием актёрши с самомнением, пустой и капризной, истеричной и неуживчивой в быту. Тем не менее, на протяжении целых семи лет всё это вместе оставалось законной супругой ХО – шедевре уличного абстракционизма, окультивированной (согласно классикам и сельхозсправочнику) разновидностью человеческих сорняков-прилипал. Сама себя брюнетка естественно считала особой, пренадлежащей элитной интеллигенции. В этом проницательном самоутверждении ей подыгрывали тугой кошелёк мужа, а также невежество непросыхающих обывателей N, «простолюдинов», как она их любила называть, хотя родословная брюнетки тоже отнюдь не блистала аристократизмом. Все её предки по отцовской линии были потомственными цирюльниками, а по материнской... не будем трогать мамы, – увял аккорд мажора, притихли барабаны.
     Случается же такое, что папаша ХО в молодости подстригался у деда своей будущей «невестки», – ловкого малого, не лишённого апломба в профессиональном задавании и мастера забытых анекдотов.
      – Я обслуживал всех старых звезд N! – подравнивая клиенту затылок, с воодушевлением восклицал цирульник и ждал вопроса, но подстригавшийся не реагировал. Продержавшись секунду, стригун решительно проходился машинкой-плугом по голове молчуна и спешил на выручку:
      – А молодые?.. Молодой сейчас волосами обрастает...
      Дернув за патлы зарождавшуюся моду, он завершал рифму:
      – Пока наша смена подрастает.
      И заливался хохотом.
      После стрижки поэзия уходила в тень, уступая место игривой прозе. Парикмахер откашливался и на фразу клиента «Сколько вам должен?» давал неизменный ответ:
      – Сколько не жалко.
      – А всё же? – настаивал дотошный клиент.
      – Ну, сколько вы можете пожертвовать бедному алиментщику? – с улыбкой отвечал вопросом на вопрос «звёздный мастер».   
      Не отступили от старинного промысла отец и сестрёнка. Лишь супруга ХО порвала с династическими порядками и внесла поправку в трудовую семейную традицию. Она резонно посчитала, что вообще не надо работать, если удачно выйти замуж, а парикмахершей можно остаться в душе.
      Отец взглянул на сына и поднатужился на лёгкий комплимент:
      – Ещё раз поздравляю, её беременность не очень и заметна.
      – Ну, зачем же «кисе» портить фигуру. «Киса» вся у меня такая... изящная.
      При этом молодой «папик» настороженно покосился на потёртого годами, однако ещё бодрого мужчину рядом. Отец понимал, что сыну ради устойчивости своего положения приходится терпеть негативные последствия женитьбы и исступлённо глушить трезвый глас рассудка касательно промашки в браке. ХО в совершенстве овладел искусством самообмана и у отца сложилось впечатление, что новая родня в тупом упоении от законного права на мужа и зятя, подкреплённого лестью и домашним шантажом, крепко держала «папика» за шиворот.
     Сейчас, раз вопрос коснулся «кисиной» внешности, «папик» ударился в рассуждения:
      – Знаю, ты думаешь... сроду не было у такой «муры» ни лица, ни фигуры, правда? Но разве это самое главное? Наверняка вчера тебе моя мать нажужжала в ухо, что она... ну ты понял. Так ведь? Я это знааю, хоть мать, как всегда, сто раз откажется.               
      Сын с первого часа женитьбы примирился с низкой оценкой, выведенной его матери новоиспеченной роднёй и, подыгрывая последней, уже выказывал «на людях» неуважение к «мамуле».
     Сообщим читателям то, что мы знаем об этой недалекой женщине, с детства столкнувшейся с ложью и подобострастием, чванством и низкопоклонством. Для её родителей, испытавших в молодости лишения, перемена к лучшему развила самомнение, которое в больших дозах передалось их розовощекой любимице. Таковой была бывшая жена Хватова-старшего Матрёна (назвали в честь коровы Мотри, спасшей в тяжёлое время материнскую семью от голода), девичья фамилия Трусова, дочь почившего в конце пятидесятых начальника тюрьмы Харитона Трусова, майора КГБ.
      По мнению въедливого окружения, Мамка-Матрёна (как не вспомнить Льва Николаевича) действительно «была глупа от природы. Но к несчастью» она обладала незаурядной памятью и окончила среднюю школу с золотой медалью, отчего, посчитав себя непревзойдённой умницей, «поглупела окончательно». На её лунообразном лице навсегда застыло выражение надменного величия, и только беспокойные глазки с близоруким прищуром выдавали неуверенную в себе шкодливую натуру, страдающую наследственной подозрительностью. В гостях Матрёна предпочетала больше молчать и глубокомысленно глядеть в потолок, круто запрокинув круглую головку с плоской переносицей, словно припечатанной горячим утюгом. В нестандартных ситуациях её выручала мудрость собственного афоризма, который она любила про себя повторять: «У чужих окажешься, – молчи, умней покажешься». При этом Матрёна воровито оглядывалась, – не посмеиваются ли над ней ненароком. Однако в среде простоватых родичей она вела себя вполне раскованно, даже развязно, щедро разбрасывалась не всегда понятными окружающим модными словами, закатывая оные в пустые фразы и восторгаясь их гулкостью.
      Родителям ХО удалось удержаться в браке ни много, ни мало, – десять лет, но жизнь у них так и не сложилась. Тогда отец создал другую семью и прожил с новой женой ещё пять пятилеток, ни разу не подравшись. Читатель, видимо, удивиться столь сомнительному достоинству оценки семейной жизни, приведённой здесь, но в первом браке Хватова-старшего мордобой был в почёте и составлял, как говорят, Божью долю атрибута домашнего уюта.
     После смены режима в стране Хватов-старший увлёкся политикой, захандрил и уехал за рубеж, выбрав Южную Америку, поскольку к тому же бредил с детства тропиками, мечтал «по-тарзаньи покачаться на настоящих лианах» и теперь решил видимо воспользоваться возможностью. Была ещё одна причина для эмиграции. Хватов смолоду страдал в весенние периоды жесточайшей сенной лихорадкой. Давно перестали помогать прививки и сезонные смены регионов в бывшем Союзе. Со временем аллергия трансформировалась в астму, разъедающее действие которой на организм усиливалось год от года. Вопреки скептицизму врачей, Хватов полагал, что его может спасти лишь переезд в тёплую страну южного полушария, где географически зима и лето по отношению к России меняются местами. Удивительно, но он оказался прав, – в Южной Америке болезнь не отступила, она просто исчезла. Исчезла до прозаичности буднично: вчера была – сегодня её нет, – назидание многим астматикам Севера!
     Пообвыкнув на новом месте, Ольгерд Капитонович (так звали Хватова-старшего) через некоторое время выписал к себе жену с сыном Ваней. Им удалось приобрести маленькую асьенду на крайнем юге Бразилии и семья, оставив за океаном зиму и политику, зажила в стране вечного тепла подобно потомкам конкистадоров – независимо и спокойно. Пролетели годы. Ваня заканчивал институт в Сан-Пауло, однако родителей навещал часто: они вышли на пенсию, которую стала выплачивать Россия-матушка. Как удалось провернуть в непростой ситуации столь трудоёмкое дельце, надо полюбопытствовать у самого уважаемого Ольгерда Капитоновича  и его мудрого дружка-адвоката Михуэля Воловичуса, но вряд ли они согласятся на интервью. Теперь всё решал вкус: желаешь, –  круглый год возись в саду, не желаешь – лови рыбу или путешествуй на автомобиле с «караваном». Словом, живи – не хочу! Все проблемы оставлены в России и из них – главная: доживающая на Родине свой век овдовевшая тёща. По причине преклонности возраста, старой женщине опасно было покидать Приладожье, в котором она прожила всю жизнь, и супруге пришлось, откладывая пенсию, регулярно навещать мать, пропадая в России месяцы. Участившаяся резкая смена климата пагубно отразилась на здоровье жены и в очередную поездку к Анне Ивановне (имя тёщи) рискнул, – вспомним о бывшей астме, – отправиться сам Ольгерд Капитонович Хватов-старший. Поскольку имя-отчество у него тоже не очень короткое, то пора и тут установить подходящую символику, – не называть же Ольгерда Капитоновича и нам в рассказе «ТЫ»! Пусть это будет популярное за рубежом «ОК».
     Итак, был куплен билет на самолёт и Анна Ивановна с радостью приготовилась встречать своего заблудшего зятя. Однако, люди предполагают, а Бог располагает. Радостному событию не суждено было случиться и вот почему. Старенькая тёща стала страдать бессоницей и напросилась на снотворное. Пробуждение Анны Ивановны оказалось ужасным, – вестибулярная система и восприятие окружающего восстанавливались с трудом. Днём её иногда навещали соседи, но ночами одинокой бабушке нужна была сиделка. Как быть, если зять прилетает только через двенадцать дней? Ситуация складывалась безвыходная, – через океан вмиг не перепрыгнешь! И тут, как иногда случается, вдруг вмешиваются Небеса и телефонный звонок из Санкт-Петербурга в южное полушарие известил ОК, что на проводе сын от первого брака, бизнесмен-миллионер, тот самый, с кого начался рассказ. Десять лет они не контактировали с момента, как отец покинул Отечество, и теперь преуспевающего дельца прошибла ностальгическая слеза по родительскому баритону и большое желание поподробнее узнать о латиноамериканском континенте «из первых уст». Чем занимался истёкшие годы оборотистый сынок, было «коммерческой тайной» бизнесмена. Тайной не для отца, который, с помощью пробивавшейся отрывочной информации и простейшей логики мысленно пробрался сквозь не слишком дремучие дебри сыновьего бизнеса к той запретной полянке, где под слоём дёрна был упрятан заветный сафьяновый сундучок. По этой причине отец в другое время повёл бы себя при разговоре более сдержанно, но сейчас на повестке дня стояла судьба тёщи, и ОК ухватился за протянутую ему руку».   
   
     Николай Иванович бросил печатать и вышёл в примыкающий к самым зарослям двор поразмять ноги. Низкие беспросветные облака, словно прожитые годы, неслись над его головой, оплакивая горькими слезами землю. Николай Иванович, вобрав голову в плечи, пересёк открытый участок и укрылся в сухой беседке. «Надо будет приобрести портативный компьютер и всё время работать здесь, на  воздухе», – подумалось ему под монотонную дробь тёплого дождя. Сделав несколько десятков дыхательных упражнений, бодро поработав по-боксерски кулаками и потряся для освежения мыслей головой, автор уже собрался вернуться в дом, когда неожиданно хлынул настоящий тропический ливень. Стало совершенно темно. «Вот тебе на! Ведь, знал же! И зачем я выскочил без зонта?» – укорил себя Николай Иванович. Ливень усиливался. Над беседкой яркие вспышки разрядов сопровождались орудийными раскатами грома. Вот совсем рядом ещё одна вспышка с пушечным выстрелом, от которого заложило уши. Молния ударила во двор неподалеку, метрах в тридцати, – хорошо не в беседку. Чёрная земля раскалилась докрасна вокруг места входа в неё электричества и на мгновение напомнила огромнейший, метрового диаметра диск восходящей луны.
     Здорово! Страшно и здорово! Николай Иванович любил грозу, хотя и боялся её. Сейчас непогода вызвала в памяти его далекое военное детство в южном городе с ночными сиренами и выстрелами зениток. Затем, Николаю Ивановичу представилась крутая булыжная мостовая и во весь опор громыхающая по ней пожарная машина с облепившей её как воробьи дежурной бригадой. На середине мостовой в это время сидел и перебирал камешки Мухан, четырёхлетний сынишка дворничихи Анички, почти его ровесник. На тротуарах – визг, истеричные вопли и топтание на месте растерявшегося народа, на глазах которого через несколько секунд свершится драма. Ещё он увидел свою мать, метнувшуюся к Мухану и схватившую того на руки. Убежать от машины она не успела. Кто-то быстро заслонил собой Николая Ивановича, прижав в себе его детскую голову. Раздался ужасный визг тормозов, какое-то бульканье, пара тяжёлых глухих ударов, и всё увидели в метре от невредимых виновников происшествия громоздкую пожарную машину, ставшую поперёк улицы и раскачивавшуюся с боку на бок. Водитель-азербайджанец не решился сбить двоих и чуть не пожертвовал пожарной бригадой с собой впридачу. Тогда пятилетний Коля был далёк от серьёзного восприятия случившегося. Давно растворились во времени дворничиха Аничка и её Мухан. Нет уже и матери, только её рывок на мостовую стоит перед глазами.
       Да! Пора уносить ноги, пока действительно в беседку не ударила молния. Громоотвода тут нет, да и вообще, не торчать же здесь зря час. Николай Иванович выскочил из-под навеса, окунувшись в ливень. Дома он переоделся в сухое, вяло помог жене по хозяйству и оба поахали над разрядом во дворе.
       – Завтра, Света, я найду «чёртов палец». Положим его в коллекцию минералов, – пообещал жене Николай Иванович.
       – Ой, не надо, Коля, не ищи. Говорят, очень дурная примета. Ведь это же – «чёртов» палец!
      За рубежом Светлана Алиевна (у неё отец был азербайджанцем) сделалась суеверной. Николай Иванович в отличие от супруги лишён предрассудков, поэтому он обязательно извлечёт из земли спекшийся стержень для коллекции. Однако, согласно обещанию, это случится завтра, а сегодня... гроза миновала. Автор вновь сел за монитор, чтобы продолжить своё изложение с того места, где он восстановил контакт отца с сыном, скрепив его рукопожатием через океан.
 
      «... – Ну, скажи конкретно, когда ты прилетаешь? – спросил ХО.
      Как деловой человек он любил точность.
       – Ровно через двенадцать дней. У меня билет на руках, – ответил ОК.
       – Не беспокойся, я найду сиделку на этот срок.
       – Думаю, что Анна Ивановна полностью окрепнет до моего прибытия, – у неё неплохое сердце.
       – На всякий случай все же договорюсь, блин, на две недели.
       – Даа? Что ж, отлично.
       Сиделка за щедрую для Росссии в то время плату, – тридцать долларов в сутки, – была найдена без промедления и всё разрешилось, казалось, самым удачным образом, если бы измученная нелёгким сном тёща не умерла через несколько дней после упомянутых телефонных переговоров. Печальную весть сообщил по телефону сам ХО и Хватов-старший прибыл уже в пустой дом. Мы сейчас, пожалуй, опустим подробности изложения возникших дел скорбных. Не будем также описывать мгновения встречи отца с сыном после долгой разлуки и, стоя в сторонке, сморкаться в платочек. Давайте лучше вернёмся в салон «мерседеса» к прерванному диалогу двух родных людей, который, как мы увидим, развивался далеко не в самых дружелюбных тонах. Разговор шёл о «мамуле» Матрёне. 
       – ...Харитон, нельзя так... неуважительно, – продолжил отец беседу, прерванную нами в начале повествования. – Она же всё-таки тебе мать.
       – Какая-то сволочь наплела ей, что моя жена, мол, выглядит... словно из группы риска. Какое скажи их дело? Пусть лучше собой занимаются! Просто у «кисы» самый модный сейчас вид, когда...
       –…в ноздре «звезда» горит, – не удержался от соблазна неосторожно ущипнуть Хватов-старший, внешне оставаясь серьёзным.
       ХО окатил его мрачным взглядом. Он не ожидал, что вместо благодарности отец начнёт по-свински покусывать.
       – Да! Моей «кисе» так нравится, и татуировки ей модные нравятся, и волосы ей тоже нравится закручивать в парихмахерской у своей сестры в мелкие... завитушки! – с нервозным вызовом выпалил «папик».
       – Ты прав, ей действительно нравиться соответствовать кругам, которые мелькают на телеэкране. Во всяком случае она старается... – отец воздержался, не произнес вслух: «...разыгрывать роль богатой сибаритки». – Но ты поторопился, про волосы я ничего не сказал. Правда, у нас в Бразилии такие носят в основном негритянки. Это их национальная прическа.
      Хватову-старшему не терпелось прибавить к слову – «негритянки» ещё пару популярных терминов. Однако, не будем преждевременно слишком ссорить отца с сыном из-за причёсок и к тёмнокожему облику простодушных латиноамериканок пристраивать появившихся новых модных поклонниц. Продолжим наше повествование.
       – Ну, что задумался, детина? – миролюбиво прогнусавил ХО, прерывая паузу.
       – Да так... Сколько я тебе должен?
       – Эээ... двести долларов, больше не надо.
       – Хорошо, можно я их отдам позже?
       ХО презрительно отвернулся. Немного ещё содержательно помолчали. Навстречу неслось глухо мычащее стадо автомобилей, мелькающее всеми цветами спектра яркого солнечного дня. Харитон Ольгердович согласно заведённой диэте «принял» с утра и теперь, закусив удила, устроил скоростной слалом по пригородной автростраде. Милиционеры на «осевой» ловко уклонялись, не замечая удали «новорусского».
       – Удивляешься? Пусть попробуют, блин, остановить. При них же звоню, куда надо, и их тут же заменят и на посту, и на работе. Менты это знают, поэтому «наши» машины не трогают.
       ХО удовлетворенно хрюкнул. Он процветал в атмосфере доллара и критерий, которым сам и его блестящая от французских кремов мелковатая половина руководствовались в оценках людей, определялся тональностью малинового перезвона в кошельках знакомых и их умением делать «большие» деньги.
       Большие деньги...     Шальные деньги...    Умных людей они превращают в рокфеллеров, а
                Провинциалов ограниченных –
                В хвастунов безграничных.
       ХО & «киса» были умными людьми, а умные пешком не ходят. Поэтому первые же премиальные «размочили» на «мерсы» новейших марок, сразу выдвинувшись из обывательской среды N. Знай наших! Дальше, – как в том кавказском анекдоте: «Мащин купил, права купил, как тийпэр умейт ездит купит?» Умная «киса» на «мерседесе» оказалась за первым же перекрестком в мусорном контейнере. Обошлось без жертв, но проницательная «мамик» сообразила, что её молодая жизнь может внезапно оборваться и за руль больше не села, предоставив рисковать собою ХО.   
       – Хо... вот ТЫ (мы уже знаем, что это обращение к отцу)! Чего ТЫ добился в жизни? Ни-че-го! Всего-то, как мать говорит, не пил и не курил. Подумаешь, статейки по математике писал! У моей «кисы» папаша имеет бизнес, он – парикмахер! Хоть и пьяница, – редко это конечно для его благородной породы, и из дома его за это рассчитали... кхм-крхм... 
      ХО затейливо откашлялся и продолжил:
      –...Но извини, он всё-таки деньги умеет делать и уже поэтому поумнее тебя. Я это понял на свадьбе, его «киса» привела с собой – отец ей всё же! А «кисина» мама...
      – Тоник, убавь скорость. Ты, мчишься, как наркоман.
      Могло показаться, что замечание попало в глаз. ХО жалко вздрогнул, правда, газ сбросил.
      – ...А «кисина» мама, – продолжал разходиться ХО, – сумела вырваться из своей местечковой деревни и стала зав.РОНО нашего N, большим человеком, вот так вот, не чета некоторым.
      Речь свободно лилась сквозь уста Харитона Ольгердовича, освежая их аргументированной приправой знающего себе цену хама.
      – Из какой она дер..? – подал было голос отец.
      – Из нашего N, ведь это деревня! – уклонился ХО. – И вся твоя Южная Америка – тоже  деревня.
      – В Нью-Йорке тебе, Тоник, надо жить тогда, в Нью-Йорке!
      – Ну, вот Нью-Йорк – это уж точно город, тут я с тобой согласен.
      Обманчивая зрелищность западной цивилизации всегда подогревает зависть сомнительно разбогатевших париев, имевших несчастье родиться в пыльной глуши заштатных российских городков. Жизнь в Париже, Лондоне, Нью-Йорке в считанные минуты затопила бы радужными цветами неона все годы тьмы, проведённые в «местечковой» глубинке. С садовых скамеек мечтает «подворотня» о парижской жизни с бесконечной сменой удовольствий и впечатлений, страдает безудержным желанием постоянно пускать пыль в глаза. Однако розовые парижские дали для романтической пары ХО & «киса» – несбыточная мечта. Никакие сбережения не выдюжат их светских аппетитов, а пополнять кошелёк отработанными в родном Отечестве приёмами, ХО «там» не сможет. Проще у себя дома карабкаться вверх к призрачному олимпу обеспеченности и сервиса в ожидании, что ревностные лакеи когда-нибудь освободят счастливую пару от нужды самостоятельно переваривать пищу. Иными словами, есть к чему стремиться, а это уже достойно уважения и скрашивает прозу их появления на свет.
      – Но мне пока и здесь неплохо, – завершил ХО мысль.
      – Пока, да.
      В салоне «мерседеса» водворяется меланхоличная тишина, нарушаемая лишь шуршанием шин извне, и ХО сосредотачивает своё внимание на дороге. Какой-то салага-постовой откозырнул, «мерседес» вывернул вправо и ворвался в стремительный поток машин стонущего, перегруженного металлом набережного шоссе. «Папик» нарушил «молчанку»:
      – А ведь признайся, тебе мать нашептала, наверное...
      – Что именно?
      – Что в прошлом «кисина» мама, например, была кабинетной...эээ... отчего муж запил.
      – Вот тебе на! Ну...
     Отец чуть не произнёс «было дело» и запнулся, но ХО лёгкого сбоя в голосе родителя не заметил. Он на секунду ушёл в себя, вдумчиво шевеля мозгами и губами:
      – Интересная подлянка всё-таки, блин...
      Пока сын напрягался, отец попробовал перевести разговор:
      –  Скажи мне, как звать твою... «кису»?
      – А? – папик сбился с мысли, – Нора! Разве ты не в курсе?
      – Ты ж мне не представил её по-имени, вообще не сообщал о своей женитьбе. А сейчас, – всё «киса» да «киса».
      Ответ внезапно разозлил ХО, глаза превратились в льдинки. «Ииишь, какого уважения захотел, сообщи о женитьбе ему лично! Да на кой чёрт ты нужон!»
      И папик высказался вслух:
      – Ну, а кто ты мне, собственно, такой, чтоб докладывать тебе? Отец, что ли? Двадцать пять лет уже, как бросил нас. Мне тогда было десять. Значит ты, как ушёл, стал уже мне никто.
       После таких выводов следовало навсегда покинуть салон дурака, но это был сын и Хватов-старший укротил своё униженное самолюбие. За годы, проведённые врозь, их взаимная привязанность основательно подувяла. Однако, достаточно было ОК вновь увидеть Тоника, как волна радости затопила отцовское сердце. Поднялась и тревога. ОК решил попытаться развеять в пух (ох, и чревата же коварными издержками отчая близорукость!) саднящие сомнения в чистоте сыновьего «бизнеса», а если опасения и впрямь подтвердятся, взять в союзницы мать. Ничего не ведающей Матрёне определённо станет страшно за сына, Хватов верил в это! Вдвоём они попробуют убедить Харитона «сойти» с опасного жизненного «витка», бросить всё ии... уехать подальше. Тоник спросит: «Куда?» Родители ответят: «Нуу, хотя бы пока на время... в Южную Америку, которая поначалу тебя заинтересовала, и это поверь – не худший твой, Тоник, будет выбор!». Право, родительская наивность безгранична! «Мир наживы с пренебрежением относится к любого ранга мечтателям». Хватов-старший не предполагал, что наперво Харитон задумал, используя отца, «отмыть» через латиноамериканский континент «лихие» деньги, но, встретившись с «предком», понял, что для деликатных сделок «папахен» чистой воды «лох» (панегирик ХО) и в помощники не годится. Поскольку перспектива финансовых махинаций для ХО потускнела, как пасмурный осенний вечерок, его интерес к «папахену» немедленно угас и родственные отношения приняли символический характер. Теперь в отместку смешливый «папик», юродствуя над отцом, пытался скомпенсировать досаду со всей старательностью добропорядочного негодяя. Сейчас он немного оправился от вспышки негодования:
      – Хотя, если честно, это даже хорошо для меня, что ты ушёл от нас.
      – Дааа?..
      – Да-дааа, ты замучил бы меня... замучил своей, блин, учёбой, советами, заставил бы работать на «совок» и я не стал бы таким «крутым», как сейчас. Ты бы только путался под ногами. Но всё равно, ты поступил с нами подло. Настоящие отцы так не поступают. 
      Мы не упомянули одного обстоятельства. До отъезда за рубеж отношения между Хватовым и бывшей женой худо-бедно укладывались в приемлемые рамки, которые в духе нового времени принято называть «цивилизованными». Ко всему, она задалась целью вернуть мужа и не препятствовала встречам отца с сыном, даже сочла разумным привлекать ОК к совместному решению вопросов, связанных со школьно-институтским образованием Тоника. Похоже, Харитон ценил это, и тем неожиданней оказалась его нынешняя пренебрежительная позиция, озадачившая «эмигранта». Правда, за промчавшиеся годы многое быльём поросло, чаду кое-что не грешно и забыть. Тем не менее, отец всё же сынка «уел»:
       – Раньше вы с матерью при встречах со мной распевали совершенно иные куплеты. А теперь... я в растерянности. Просто не знаю, что и ответить на всё сказанное тобою...
      Лукавая улыбка озарила серое лицо ХО.
      – Знаешь что ответить, знаааешь!
      И обиженно хмыкнул в воротник: «Хм... куплеты, говорит...»
      – Что же я знаю? 
      – Хочешь сказать, что почти половина людей на земле расходятся, значит все они теперь… подлецы, что ли? Конечно нет, но!
     ХО поднял кверху указательный палец:
      – Но! В рамках каждой разрушенной семьи всегда имеет быть только один, единственный... Ты надеюсь, блин, усёк?
      – Отчего же не усечь? Если каждая вторая семья на земле будет так себя разжигать, половина рода человеческого выгорит. Как ты думаешь? Отныне для вас я стал... Награждай эпитетом!
       – Да, я допускаю, у моей матери были сдвиги, – уклонился от эпитета ХО, – как это болтают теперь, ну по части зоологии, психологии и... ну да ладно. Всё-таки она мне мать...
       – Хорошо, что ты об этом обмолвился.
       Отец понял недоговор сына. Любила ночами экс-супруга пойманных в ловушку мышей кипятком ошпаривать, имелась такая женская слабость. Когда «мамку» удерживали от экзекуций, она бранилась, плевалась и хватала мужа ногтями за лицо, норовя попасть в глаза («лох» Ольгерд Капитонович так и не узнал никогда, что ещё в девичестве Матрёна за всплески странных наклонностей чуть не оказалась однажды на учёте, как говорит народ, в «дурдоме»). 
       – Но ты же в это время беспробудно спал! – возразил ОК.
       – А вы и утром продолжили, забыл, что ли?
       – Нет... да... пожалуй забыл... Тогда я замахнулся на её «шалость», а ты с годами стал замахиваться на мать. Если вернуться в прошлое, то и у тебя, Харитон, были детские шалости до двадцати лет...
       – Какие же? – удивился ХО.
       – Расстреливать оловянных солдатиков, когда тебя обижали.
      Отец и сын взглянули друг на друга и... расхохотались.
       – Надо же, – расстреливал... солдатиков... ха-ха-ха! Что угодно мог сейчас подумать, только ни это. Дааа, любил я играть в оловянных солдатиков. Даже теперь иногда пробую, правда!
       – Я верю.
       ХО посерьезнел:
       – Всё-таки, мою мать ты не ценил. Никого у неё ни до тебя, ни после не было...
       Отца покоробило. Действительно, как в старой присказке: «Чем больше верим святости, тем очевидней гадости». После женитьбы он узнал цену святости Матрёны Харитоновны. Хватов-старший схоронил в душе обидное для себя открытие. Стерпел одно, – переживёт и остальное, – решила женина родня. Неожиданно для Хватова, медовый месяц «молодуха» провела на Рижском взморье в обществе родственников. Простоватый муж в эту компанию не вписывался. Поэтому, выпроводив ошеломлённого молодожена из квартиры и заперев её, вернули Хватова на время к родной матушке. Немедленно развестись у посрамлённого Ольгерда Капитоновича не хватило духу. Правда, золотое обручальное кольцо полетело вслед уходящему поезду. Позднее обиженный супруг надел медное. Таковым был его единственный протест, и с того дня к Хватову прилипло прозвище «тюфяк». Реакция Матрёны на утерю золотого кольца оказалась в духе Трусовых: улавливая момент, она с силой, попирающей здравый смысл, била кулаком по большой выступающей родинке на плече мужа, приговаривая: «Устрою тебе рак, и мне знаешь как будет приятно!» 
      Всё это стабильно подливало масла в огонь и в итоге процесс, ведущий к разрыву, стал необратим. Чего уж теперь им с сыном тормошить прошлое и препираться? Отец ограничился пришедшей на ум неосторожной рифмой: 
      – К чему былое нам мусолить, себя сомненьями неволить? Всё уже давно запорошено временем, давай поменяем тему.
      ХО дурашливо поразился:
      –  Поменяем? Нет, постой: какие там ещё сомнения? Ты не праав. Ну вот со мной, например... ну, как с тобой, там... Так «кису» за это же не бросишь?
      –  Почему же? – глаза отца заулыбались.
      – Да если я её брошу, –  в тон шутит ХО, – она меня тут же посадит...
      Следует пауза, затем – продолжение:
      – ...в мышеловку ии... кипяточком, кипяточком.
       Оба рассмеялись.
       – А всё-таки ты должен был бы ценить, – ведёт начатое ХО, – ну, ценить хотя бы то, что мать мою воспитала уважаемая в городе семья. Отец всё ж таки начальник тюрьмы, блин.
       Вздохнув, он помолчал и вернулся в прошлое:
       – Помню в детстве, какие-то пацаны с гитарой садились внизу и надрывались: «Все мы вышли из низов, в похвальбе без тормозов...»
      – «Когда пьяными бродили, нас собаки изводили», – почти весело допел куплет Хватов-старший.
      – Во, во, ты запомнил? Причём, каааждый вечер, правда? Нууу, придурки, –  ХО затрясся в смехе. – Скажу тебе... в общем... тебе всё же следовало ценить такую женщину, как моя маманя.
      – Конечно! Я ценю и то, что одна воспитанная женщина посылала нам с женой на службы незаклеенные подмётные письма.
      – Да ну? Если ты не придумал, то для неё это был крик души. А что значит – «подмётные»? Слово-то какое... Ты что, из них подмётки собирался делать? Так они быстро бы износились...  х-х-х-х...
      Харитон опять затрясся, на этот раз в ознобе беззвучного смеха. Наверное, удачный экспромт пробудил игривую скромность, которая помешала в полный глас восторгаться собственным каламбуром.
       – Я шучу... – сказал он, вконец уморённый успешной «выпечкой». – Все равно повторю: мать со мной ты не имел никакого морального права бросать!
       – А по какому праву тогда ты сам бросил Олесю с двумя крошками, а?
       –  Откуда про Олесю знаешь?
       –  Мать всё рассказала. 
       Вопрос не смутил ХО, он нашёлся:
       – Твой, блин, характер.
       – И тут я у вас виноват...
       – Да, я бросил «гражданскую» жену, – сказал сын, обойдя вниманием реплику отца.
       – Почему же бросил?
       – Ну, отчасти потому, что меня, допустим, мать с ней в квартиру не впустила, – был такой грех, – боялась, что мы, блин, хату у неё отшибем.
       – Матери, конечно, простительно, правда?
       – Ну, признаться, я этого от неё не ожидаал.
       – Тем не менее...
       – Тем не менее, – перебил ХО, – как у всех старушек, у неё... эээ... ну, сумерки жизни уже начинались, и поэтому своё жилье для неё в жизни стало самым главным опорным пунктом и её надо тоже уметь понять.
       – Что ж, может логично. Но могли бы и снять что-нибудь?
       ХО словно не слышит и продолжает:
       – Зато теперь у меня у самого модерная хата близко от центра Питера на крыше, пока без прописки...
       – Как у Карлсона, что ли?
       –Ха-ха-ха! Нееет. Отличная трёхкомнатная квартира с отапливаемыми стенами и полом. Сейчас на многих домах такие «престижки» надстраивают.
       – А как же... без прописки?
       – Между нами мальчиками, хе-хе, питерская прописка мне вообще сейчас, как рыбке зонтик. Для чего мне, блин, такое уважение себе, которое стоит три тысячи долларов? Поэтому пока я приписан к матери, а живу в своём «тереме» на окраине N. Как на даче.
       «Теремом» назывался дом в два этажа с травяной лужайкой и декоративным бассейном во дворе.
       – Дааа... – вытянул ноту ОК, по привычке добавив:
       – Делааа... Сначала мать вас с Олесей не впустила, а потом навещать внуков зачастила... Кстати, это точно твои дети?
       – А чьи же ещё? 
       – Тогда почему не усыновил? Ведь тебе вполне по средствам.
    ХО обиженно засопел, но отец не дал возразить:
       – Интеересно... Ты кто!? Ведь это твои дети! И... мои внуки. Где они сейчас?
       – Ну, не смотри на меня так, я ещё никого, блин, не убил.
       – Я понял, – продолжал отец, – что «киса», поставила тебе условия: крошек не усыновлять! Подло, но естественно: ты же с ней живёшь, куда денешься... Выходит...
       – Что, выходит, чтоо... – поперхнулся выкриком сын и замолчал.
       «Эх, Харитоша, – подумал отец. – Вчера мать высказалась: «Все под Богом и, если с Тоником вдруг... что-нибудь такое, – жене не придётся делиться с близнецами». Даа! Не слабенький экскурс в будущее! С прицелом, чуть ли не с оптическим, чёрт возьми... Хм...»
       ОК случайно попал в цель. «Киса» после шумных семейных размолвок всегда замыкалась в себе, погружаясь в тёплый омут классического «супружеского разочарования». Харитон в такие минуты не предполагал, что тлеет в потёмках томного женского сердца. «Кису» выдали бы только глаза. Ольгерд Капитонович поймал раз на себе взгляд жены сына, взгляд ломбардной оценщицы, с хищным любопытством прикидывающей, насколько клиент выгоден. В её крошечных зрачках не было места принципам с занюханной щепетильностью.
       – Души, – тараторила губернской скороговоркой мать, – у неё никогда не было и быть не может, чёрная дыра вместо души, которая только деньги высасывает... Эх, с его-то умением делать эти деньги! Мог бы выбрать красивую да хо;оро;шую! Так нет, выбрал же... Дурак, что ещё скажешь! Она, видишь ли, любит «светское общество» и, чтобы все ею восхищались. Если такого внимания нет, – сплошное уныние, потом – истерика, потом уходит, садится в машину и рыдает от злости. Вот, от скуки придумала сегодня рожать, кто-то её надоумил. А вчера ни за что не хотела! Боже ж мой, кого она родит? Аааах, зачем всё это я тебе говорю?.. Продашь ты меня, – вдруг оборвала поток откровений Матрёна.
      В ответ Хватов-старший возразил:
      – Не успею, уеду. И вообще... не стоит столь мрачно на всё смотреть. Со временем, как говорят...
       – Ничего не образуется, ничто не уляжется «со временем»... и не зли меня, не злиии, как всегдааа... 
      Нижняя челюсть у Матрёны Харитоновны вывалилась вправо, на месте раскрытого рта – параллелограмм со скрежещущими резцами.
       – Не злиии!!!
       Она побледнела и затряслась, словно в эпилепсии, отчего ОК на мгновение обуяли сомнения в подвечерней здравости её рассудка.  Растерявшись, он по инерции спросил:
       – Тогда зачем вообще было на ней жениться? Что, Харитон, ослеп, не видел, какое сокровище брал? Не маленький уж, чай.
       А в голове мелькнуло: «Я-то сам почему на тебе женился, умник?».
       – Чуть Тоня обидится на них, – оставила без внимания вопрос «мамка-Матрёна» (она нашла в себе силы успокоиться), – тёща сразу ему на шею как хомут – хлоп! И повиснет. Висит, губами чмокает, целует, шепчет: «Ты у нас очень, очень умный. Ты настоящий биз-нес-мен, умнее Чубайса!». Потрясающая лицемерка!
       – Зав. РОНО обязана быть профессиональным психологом, – отгородился шуткой Хватов-старший.
       – Она уже не Зав. РОНО, на пенсию вышла... Вообще, с подач таких сук, как она, из школьной программы...
      Матрёну неожиданно туго повело в сторону, что с ней бывало:
       – ...говорю – стараниями таких вот «психологов», засыпавших письмами министерство, изъята сейчас вся... патриотика! Вместо Тараса Бульбы и Татьяны Лариной по страницам учебников спотыкаются в обнимку Мандельштам с Пастернаком...
      От услышанного правая бровь Ольгерда Капитоновича неожиданно поползла вверх, – подобной литературной образности от экс-супруги он никак не ожидал. С удивлением рассматривал Хватов-старший теперь другую, совершенно неведомую ему Матрёну, хотя и понимал, что всплеск эмоций у неё исходит лишь от внутренних неурядиц.
      – ...Подменяют таким убожеством русских классиков! – исступлённо уже выкрикивала медалистка советской школы. – Ты понимаешь? Ру-сс-ких клас-си-ков!.. Что из этого получится! Мир посходил с ума...
      Однако, волна возмущения так же быстро спала и Матрёна, как ни в чём не бывало, вернулась к теме:
      – Ладно, чёрт с этим... Лицемерить тёща – дааа! Может! У Тони после её слов от радости в зобу дыханье спирает, и он, дурачок, как та ворона...
      Мать всплакнула.
       – Она со своей доченькой наших внуков, – посмотри на фото, вылитые «он», – считают ублюдками. Они бояться, – уже рыдала в глас Матрёна, – что Тоник своих детей за их спинами усыновииит...
       Море отчаяния билось в уязвленном материнском сердце. Хватову-старшему стало не по себе от её подвываний, в которых переплелись неприязнь к новой родне, боль за сына и что-то ещё непостижимое.

       – Гхм-гхм.., – кашлянул рядом ХО, – ты что, уснул?
       Хватов-старший очнулся. Машина стояла, припаркованная к обочине напротив ОВИРа, где надлежало проставить отметку о своём прибытии. После перелёта уже прошло достаточно времени и следовало торопиться. 
       – Харитон, – сказал отец, прежде чем отправиться в отдел виз, –  твоя жена хотела выкинуть детские фотографии у матери со стола, это правда?
       – Ну и что? Не выкинула же! Мать вырвала их у неё. Просто «киса» из себя выходила, что бабка внуков навещала, пока Олеся не вышла замуж.
       – И как теперь?
       – Теперь их, блин... усыновил олесин придурок-муж, – выдавил из себя сын, – и моей матери запретили там появляться, и вообще... они вообще сменили жилье. Подумаешь! Скоро и у нас с «кисой» будет маленький «беби».
     История с внуками держала ОК в тисках смятения и он ответил невпопад:
       –  И вы оба с «кисой» на десятом небе...
       – Давай-ка, это, без глупой рифмы... – взъерошился ХО и внезапно чётко добавил:
       – Надеюсь, ты не замахиваешься на роль деда?
       – Да нет... – осталось пожать плечами «эмигранту».
      
      «Папик» поехал дальше по делам, а разжалованный дед, так и не подойдя к главному в разговоре «по душам», направился в ОВИР. Там его ждала неприятность, – в паспорте не оказалось визы-вкладыша на въезд в Россию, по забывчивости оставил её дома, когда, видимо, перекладывал документы из кармана в карман. Кляня себя за разгильдяйство, ОК выпросил у начальника ОВИРа отсрочки, ссылаясь на возрастную рассеянность, и в качестве подтверждения сего факта сунул в нагрудный кармашек госчиновника пятисотрублёвую ассигнацию. Вопрос был улажен, и ОК переключил свои мысли на Хватова-младшего. Сын после разлуки предстал перед ним совершенно иным человеком. Неуклюжие попытки наладить контакт с «новорусским» разваливались, как карточные домики, – «папик» продолжал сохранять дистанцию. Ко всему, сыну не нравилось, что отец постоянно грешил замечаниями, способными лишь раздражать. Хватов-старший не вполне отдавал себе отчёта, что поступки людей, ставших давно чужими, уже не его дело. Пузыри прошлого, продолжавшие выплывать из тлеющих глубин времени, лопались, обжигая память, справиться с которой «эмигрант» увы! не мог. Когда-то очень давно он не задумывался над таким природным явлением, как покойный отец Матрёны, который ради меблированной квартиры, не моргнув глазом, ликвидировал целую семью. Над родом Трусовых зависло проклятие. Говорили, что в ночи подвальных экзекуций сам собою звонил единственный, случайно уцелевший колокол на соборе, превращённом в конюшню. Событие вызывало нездоровые пересуды в N и возмутителя спокойствия горожан сбросили в ров с водой. Но шептались, что колокол звонил ненастными ночами и оттуда, пока его вновь не извлекли на Свет Божий и отправили в переплав. Активистка-тёща похихикивала над расхожей молвой. Ей тогда достались лавры невежды-Митрофанушки. Она драгоценности бывших владельцев посчитала пустой бижутерией, с деревенским упрямством отстаивая свою правоту, и Трусову пришлось вышибать из жены её заблуждение. Он позволял себе пользоваться этим неписаным правом супружеского воспитания, когда отпадали сомнения в дальнейшей целесообразности пререканий и наступала пора действенными мерами класть конец бесполезным спорам. Город N не слишком велик и его обитателям друг о друге кое что известно. Почему же ОК всё-таки женился на Матрёне? За розовые щечки? Ведь недаром  говорят: выбирая невесту, выбирай ее родителей. Исключения только подтверждают правило. Естественно, с высоты прожитого ошибки всегда очевиднее.
       ХО был в курсе исторических подробностей материнского клана, однако вереница человеческих теней, выстроившаяся в затылок за родом Трусовых, его нисколько не смущала. Два дня назад у него с ОК уже состоялась «лёгкая» перепалка, затрагивающая давно отшумевшие события. 
       – Ну, допустим, я знаю всё, – горячился «папик». – Ну и что? Мать говорила: деду приказывали расстреливать, он и расстреливал. А ты бы отказался?! А бабушка... Что – бабушка? Она сроду бриллиантов не видала, потому и думала, блин, что это стекляшки. Зато хлев знала хорошо, и навозом не брезговала! Не то что ты сейчас, бездельничаешь в своей Южной Америке... А что квартиру того управленца заняли, так это обычная для того времени... экспроприация, блин. И не твоё дело, что в войну дед не пошёл на фронт...
      – Слушай, я об этом ещё не успел и подумать, – вырвалось из уст отца.
     Но «папик-Тоник» не отреагировал на замечание. С охватившим его возбуждением он, как тетерев на току, остановиться уже не мог:
      –  Кто бы тогда отлавливал по лесам дезертиров, кто?!
      – В лаборатории у нас работал наладчик, который рассказывал, что большинство дезертиров были сущими инвалидами по здоровью, а их гнали на передовую. Вспомни случай поскромнее, как тебя, почечника, при Горбатом прямо из института забрали в армию! Отбиться мы не смогли никакими справками и ты тоже был на грани дезертирства.
      ХО пропустил мимо ушей неприятный абзац из своей биографии.
      –  Врал твой рабочий из лаборатории. Кто вообще он такой?
      – В бытность личный водитель твоего деда. На мотоциклетке с коляской. Не верится, правда?
      – Хм, хгх-птфу...
      Харитон скривился, сплюнул в бело-голубой платок и сунул его назад в карман пиджака, сказав:
      –  Наверное, пьяница и имел на деда зуб.
      – Насчёт пьянства не знаю, но вот что бабушка твоя Ксения Александровна была у мужа сексоткой, он говорил.
      –  Предупреждаю ещё раз: это – Не! Твое! Дело!
      – Рассказывал, что «спаливала» людей, которые в спину с ней не здоровались и не одаривали её, – игнорировал ОК «очередное китайское предупреждение», продолжая хаять покойницу и с удовольствием выгребать из затхлой лужи тину. ХО не оставался в долгу:
      –  Ну, если так было, то значит так надо. Нехай трудях уважають!
      – Так она после замужества ни дня не работала!
      – И хорошо делала...
      – До того хорошо, – клюнул на тухлого червя отец, – что даже перестаралась, – деда-то выгнали при Хруще!   
      – Неет, я не о тооом. Хорошо делала, когда лупила тебя по щекам... за такие будущие сплетни. Для профилактики.
      Сын по-хамски одернул отца. У Хватова-старшего не хватило характера достойно отреагировать. Проглотил. Только на скулах гуляли желваки и стучало в висках, пока Тоник нравоучал:
      – Тебе бы следовало в то время не лезть в бутылку, а... извиниться. Да, да... извиниться, блин, – от поклонов голова не отвалится! – И тёща была бы твоя. А то потом родственнички трепались и тётя Лика больше всех...
       Напичканый ушедшими за горизонт событиями, ХО вспотел от усердия, раскручивая постсемейную хронику.
       –...И правильно делала мать, когда ночами проверяла твои карманы и всё выбрасывала. Кроме денег, конечно...  как тётя Лика у своего Сашки... По другому с алкашами, ведь, нельзя! Правильно я говорю?
       –  Но я же не алкаш.
       –  Не важно...
      – Сынуля, про паспорт-то забыл... Правда, мать потом его подкинула...
      Пререкаясь, отец с сыном всё глубже погружались в пучину склок, принявших балаганный характер. Тоник продолжал энергично:
      – Понял теперь, почему так всё нескладно с тобой было? Потому что всё учииился! Семью содержать надо было, как я, а не учиться.
       –  Но ты ведь тоже учился...
       – Зря только, – возразил ХО. – Эээх, сказал бы, как знакомые чеченцы говорят, да ладно уж. Мой дед никогда не учился, а домой... эээ, чёрт... сколько всего понатаскал! А ты и теперь за границей наверно все учишься?
       – Учусь...
       – На кого же?
       – Португальскому языку.
       – Все десять лет?
       – Да.
       – Ха-ха-ха-ха! Уморааа... Чемууу? Протух-галь-ско-му языку! Тебе английского мало (отец на родине подрабатывал переводами)? Для этого туда поехал? «Иностранец»?! – продолжал забаву ХО. – Вот тебя «киса» и спросила, чтобы вывести на чистую воду, сколько ты стоишь в месяц. Оказывается в баксах всего-то шестьсот.
       – Это долларов, что ли? И «киса» чуть в обморок не упала?
       – Ещё бы! Она только в мелких расходах стоит мне восемь тысяч баксов в месяц! Вот она…
       – …тебя как, а!
       –   Не остри, нищета.
       – Харитон! Я, вроде, пенсионер, а не скотовод-миллионер, как представлялось домохозяйке «кисе».
       – Ну, какая она тебе домохозяйка?! – смехом ответил ХО. – Убирать мы нанимаем...
       – ...соседей, а то бы заросли...
       – Не зарастём, раз убирают, – сын перестал улыбаться. – И едим мы только в ресторанах. Пойми, мы другого уровня люди. Я занимаюсь большим бизнесом, а она у меня... вроде как советник у президента. 
       – Вот как?!
       – Именно так! И зря ты её разочаровал...
       – Но я не её очаровывать прилетел! Хотя... случись мне вдруг оказаться плешивым денежным мешком, налицо будет перемена.
       – Поясни, – неприятно осклабился «папик». Хватов-старший промолчал.
       Матрёна Харитоновна сетовала, что «киса» с тёщей украли сына, подогревают в нём самообман, поощряют манию величия. Обеим безразлично, что губят его, – ведь, как не лги, «а Харитоша этим сволочам чужой. У нечистой пары – одна забота: успеть нахапать побольше, пока хапается».
     ОК перевёл матрёнины слова:
       – У Тоника, говорит мать, на глазах шоры и некоторые люди, отодвинув её в сторону, навязались ему в поводыри.
       – Так и сказала?
       – Примерно.
       – Ну и чушь...
       ХО широким жестом извлёк из-за пазухи свою помятую гордость, по-петушиному тряхнул гребнем.
       – Да будет тебе известно, – прокукарекал он, – что командую парадом я, и если я решу, то могу поставить жену с тёщей в машине раком, дать пинка...  дальше сам догадайся куда.... и пусть катятся обе вниз по улице с ускорением, понял или нет?!
       Хватов-старший не ответил на его браваду. Ещё свежо было в памяти, как «киса», сбросив маску благопристойности, гнусной гусеницей ползала по ХО снизу вверх, словно по дереву, объедая всего, а он не посмел остановить её, не сказал: «Ты не в постели, здесь родители». Наоборот, потел от такого внимания. Оба демонстрировали непринуждённое французское обращение, подчёркивая, что в каждом от трепетной взаимной любви вот-вот лопнет жаркое, словно пылающий камин, сердце. Лавина поцелуев и объятий посреди гостиной, подслащенных щедрыми порциями восклицаний, которые рождала их взаимная страсть, продолжались бесконечно. Родителям так и не удалось посидеть с сыном и поговорить с ним. Серая золушка не отпускала своего принца ни на секунду и, «упоённая властью бесстыдною» выданных ей супружеских привилегий, бросала на предков торжествующие взгляды: «Делаю с ним всё, что хочу, поскольку он мой, а ты, родня, лишь рядышком стой!».
      – Ууух! – бушевала потом мать. – Не могу видеть эту верблюжью рожу. Пусть ею наслаждается только наш дурак-сын...
      Передохнув секунду, Матрёна тут же оговорилась:
      – Но учти: от своих слов откажусь. Ты улетишь, а я здесь останусь. Сам же видел! И мамаша такая. Эти две сучки способны на что угодно.
      
       На другой день, – то был вторник, – ХО сдержал слово, заехал за отцом, чтобы вторично «доставить» его в ОВИР. «Папик» прибыл на более респектабельной машине. Получив от отца долг, Харитон показал «мерс» со всех сторон и, по-деловому тряхнув шевелюрой, велел пошевеливаться. Он казался отдохнувшим и даже посвежевшим, только глаза как всегда лихорадочно блестели.
       – Ты сегодня неплохо выглядишь.
       – Жена следит, старается! – пошутил ХО. Он прошёл в комнату, пододвинул стул и уселся, ожидая отца.
       – Это твоя старается, что ли? 
       – Ха... Ну, мать моя – ладно. А тебе-то где моя жена дорогу перешла?
      Сразу на шутливо-обтекаемый ответ ОК не нашёлся и потому опять по-ковбойски поскакал «рысцой по булыжной мостовой»:
      – Я думаю, ты поймешь меня: во-первых...
      ОК на мгновение умолк. А с какой стати расшаркиваться перед сыном, который любит мутить воду? «Нувориш», скорее всего, отца разыгрывает, припася что-то за пазухой, но сдержать накопившуюся горечь недомолвок Хватову-старшему не удалось:
      – Зачем «ей» нужно было вчера изображать перед нами сцену, прости, римской куртизанки? Это был вызов нам, ты промолчал, а теперь тебе нужны объяснения?
      Лицо ХО на несколько секунд застыло в изумлении – ещё никто вне семейного очага не смел его, словно кошку, тыкать носом в наслеженный угол. Отцовская бесцеремонность саднила по живому «уязвимую и утончённую», как у двухгодовалого изюбра, харитонову натуру. Сдерживая себя, он демонически усмехнулся:
      – Ну, мне просто... любопытно, блин.
     Затем бросил взгляд на наручные часы, встал и приказал:
      – А вообще, хватит тянуть, давай поехали. В машине договоришь.  «Договорю, договорю», – ОК решил до конца отслужить молебен.
      – Хорошо, – сказал отец, когда они уселись в салоне. – Расставшись с Олесей, ты не нашёл в лесу леса и вцепился в первую попавшуюся юбку, которая подвернулась тебе. Это произошло, потому что на секунду остаться без бабы – выше твоих сил. Не можешь спокойно осмотреться, – золотую рыбку среди плотвы надо поискаать! Но тебе нужна тут же замена. Вот и находишь пичужек, вместо горлиц.
      – Значит, говоришь, мне подвернулась пичужка!
      – Да уж не горлица.
      – После таких слов насчёт своей жены я обязан сейчас же, блин, высадить тебя из машины, а? Как ты думаешь? – перестал ломаться ХО. Куртизанку он стерпел, а вот пичужку уже не смог. Отец растерялся:
      – Погоди, Харитоша, ты же сам просил...
      – Оскорблять жену я не просил. И вообще, лезть с критикой в нашу семью.
      Сейчас «папик» понимал, что прав, и представлялся себе грозно ощетинившимся утёсом – с него схлынула волна благодушия. Наступило напряжённое молчание. Но вот луч снисхождения забрезжил на его по-бабьи переменчивом от избытка капризов лице. ХО включил двигатель и тронулся, рассуждая по дороге:   
      – Ну, так и быть... чуток потерпим, потому что сами тоже ещё не всё тебе высказали. Мы теперь уже в последний раз с тобой, надо полагать, беседуем по душам и в жизни вообще.
      –  Звучит по-сыновьи откровенно.
      – Ну, вот видишь, как хорошо... Кстати, знаешь, что было позавчера?
      – Что ещё?
      – Когда ты приехал к нам со мной повидаться, мать и «киса» вытащили у тебя из кармана куртки на вешалке документы, отыскали российскую визу, блин... Мать сначала сунула её на подоконник, – а вдруг хватишься! Но потом разорвала на мелкие клочки и выбросила в урыльник.
       Хладнокровно преподнесённая новость потрясла отца. Это был рассчитанный удар. ОК обыскался визы, так и не нашёл её и не представлял себе пока, как быть дальше. Впереди маячили неприятные хлопоты в ОВИРе и серьёзный штраф. Итак, криминальный российский привет простаку-«иностранцу». Нувориши-уголовники, как алкоголики и наркоманы, стоят вне закона и реально искать правды на них в этом обществе негде. Можно конечно было попытаться вывести всех на чистую воду, но отец не хотел скандала, – толку бы скорее всего не добился, а дело сына могло обрасти нежелательными подробностями.
      Сейчас Хватову-старшему требовалось время, чтобы прийти в себя. Стараясь скрыть охвативший его озноб, ОК задал отвлечённый вопрос:
      – А что это такое... урыльник?
      – Нууу…унитаз, одним словом. Я иногда так говорю. Ладно, знаешь за что твою визу... экспроприировали?
      Отец сидел истуканом.
      – За то, что тебя как человека мать оставляла у себя... переночевать, а ты отказался.
    ОК продолжал молчать.
      – Ну и зло забрало ей тоже, что сама невыездная, непроездная. И тут её понять надо бы. Она ж тоже человек! Вообще по секрету, мать чуть дара речи не лишилась, когда узнала, что твоя... жена с Ванькой...
     –  С Ваней, – машинально поправил Хватов-старший.
     – Ну, с Ваней, блин... – какая разница? – переехали к тебе туда напостоянно, во как.
       – А на каком основании злодействовала твоя... «киса»?
       – «Киса»? А кто тебе сказал про «кису»? Она тут при чем?
       – Ты же сам сказал: мать и «киса».
       – Не мог я такой глупости сказать, не придумывай на ходу. Договорились?
       – Договорились, но про визу я и до твоего признания догадался, чья работа, – с беспомощной улыбкой слукавил отец.
       – Что? Ты уже раньше понял? Не поверю.
       – Представь себе...
       – Да если ты и догадался, то только потому, что когда примчался вчера к матери, так она по старой памяти тебя – по щеке, по щеке, когда ты спросил, не выронил ли визы случайно где-нибудь у неё, блин?
      Лицо опозоренного отца покрылось красными пятнами – двинуть бы провокатору в наглую рожу, не мешкая! Вместо этого рискованного в пути и уже не родительского позыва, ОК привычно глотает обиду:
       – Я заехал вчера вечером на всякий пожарный. Вероятность, что визу выронил у вас, для меня была меньше одного процента...
       – Вот она и врезала тебе, чтобы ты даже на долю процента не смел так думать! Она знает, что делает. Иль ты забыл уже? Ну вот, она и напомнила тебе...  Что говоришь?
       – Говорю, что прямо по Ремарку: «У нечистых на руку, наглость – лучшее средство в борьбе с законом».
       – Нууу, знаешь... ты не хамиии! Иишь, какой грамотный, блин...
ХО жестко взглянул на отца.
       – Хорошо, – брезгливо, словно ступил в навозную кучу, произнес Харитон, –  я же сказал, – перетерпим, ты же всё же мне... хм... вроде... ладно уж... отец, что ли? Но в России ты уже нелегал и тебя отсюда с позором вытурят. Так что покоя не жди и страны нашей на старости лет не увидишь. Что?
       – ...Да вот, думаю, удивительно, как вы меня крепко продолжаете любить. Мать, так та до сих пор не может забыть, что замужем была, да и ты не утратил родственных «чуйств».
       – Не язви... Иэх, говорю, зря мы на тебя время тратили, – фальшиво сокрушался ХО.
       – «Мы», – это кто? Николай Второй? – спросил отец.
       – Нет, эмир бухарский... Хм... Ну, это так, глупости... В общем, ты нам в сущности, когда жил в Ленинграде, не помогал, только мелочь там всякая, – алименты да подарки, там, велосипедики... иногда. Да, навещал меня, и я ночевал у тебя. Ну и что из этого? Да, возил меня в... Пицунду. Эка невидаль, – Пицунда! Мать моя оборжалась от этого! Да я сейчас с «кисой» половину мировых курортов облетал. Ну, что ты для меня ещё в жизни сделал?
       – Ну, – в тон простонал ОК, – чтобы поступить тебе в «престижный» институт, я почти год платил лучшему в N репетитору по математике и даже ты получил пятерку.
       – Все равно мне институт оказался не нужен, – не уловил издевки ХО.
       – Печально. Между прочим, мать твердит, что это она на тебя «разорялась», верно?
       – Ну, врёт как всегда. Правда, мне на этот диплом сейчас, как волку в жилет наплевать... Неет, ты выслушай всё, что я тебе выложу, потому что кроме меня тебе никто этого никогда не скажет, сообразил? Даже моя «киса» возмутилась. Как это, приехать из-за «бугра» без подарков. Подумаешь, мог не знать, что у меня есть жена. Теперь же узнал?!
      Выдержанное в рамках логики рассуждение имело продолжение:
       – Она сказала, что мог бы привезти для неё хотя бы, ну, кенгуру, что ли...
       «Подарки Ваша Спесь любит не в свою честь... Вот ещё где бешеная собачка зарыта!», – щелкнуло в голове «свёкра». Он окончательно успокоился и в душе усмехнулся, когда ХО, остановив машину у светофора, исподлобья, как миллиционер пьяницу, стал разглядывать отца.
      – Зачем, думаешь ТЫ, ей кенгуру, если...
      ...«если она сама кенгуру», – домыслил ОК и оборвал сухо:
      –  В Южной Америке кенгуру не водятся.
      – Ну, тогда страуса! – радостно подпрыгнул на сидении сын, опять довольный обороту в шутке. – Как он у вас там называется, эму, кажется?
      – Нанду. Самый мелкий из всех страусов, но в хозяйстве лучше не держать: такая курочка вмиг головку проклюнет, если её обидят.
      На Хватова-младшего нашло облачко, однако ненадолго: 
      – Знаешь, «киса» тоже по-английски понимает, и получше тебя, хоть ты и сказал, что только делает этот... умный вид. Обидел ты её и меня этим, конечно. Ну какой, скажи, у бабы ум, если эта насекоша...
     Зажегся зелёный и мерседес тронулся.
      – ...если эта насекоша в мафию хоботок сунула! Теперь прилипла крылышками к деньгам, хотишь дёрнуться – уже не улетишь. Сиди и жди, когда цветочек лепесточки захлопнет и переварит тебя! – с неожиданным злорадством выпалил ХО.
      В тёплом салоне сделалось совсем холодно. Унимая новую противную дрожь, отец спросил невинно:
      – Разве ты в мафии?
      – А кто, скажи, сейчас не в мафии!.. Тссс...
       ХО, держа одной рукой баранку, указательный палец другой заговорщицки приложил к губам:
      – Слышал поговорку: «сказал бы словечко, да волк недалечко»? А тебе, советую... тоже поработать в твои семьдесят, а не дурака валять, блин... Ты что-то ещё хочешь сказать? 
       – Мне пока шестьдесят.
       – Тем более. У нас в России пенсионеры до самой смерти вкалывают, прямо на работе концы отдают и ничего, за службу держатся. Не берут работать, – иди в метро, проси милостыню. Это тоже работа и не простая, скажу тебе. Убежать нельзя, найдут и убьют. Им надо постоянно бакшиш «хозяину» делать. Кругом план...
       ХО скривил губы в сатанинской ухмылке и дал долгий сигнал перебегающему улицу пешеходу.
      – Носятся тут придурки всякие...
      – Это ты о ком? – не удержался отец.
      Хватов-младший убрал улыбку и не ответил. Некоторое время мчались молча. ХО, морща лоб, погрузился в задумчивость.
      – Подожди, тебе точно шестьдесят? – словно оторвался он от тугих мыслей. – Но почему, маханья набавляет? Заливает всем, – чтобы люди ржали, что ли? – что тебе то ли семьдесят, то ли под восемьдесят. Ах, да ладно, я и сам забыл, когда твой день рождения, – придурял сынок, в серых глазках которого резвились бесенята. 
       – Видимо, когда и тебе, Тоник, было тридцать, «маханья всем заливала», что тебе за пятьдесят. Правда? Вот наверное люди ржали!
      Хватов-младший пришёл в восторг:
       – Ха-хааа-ха... Очень может быть... Теперь она мечтает, чтобы ей самой было сейчас... как твоей жене, – пятьдесят с полтиной. Правильно я говорю, ей столько? Меньше?
       ОК пожал плечами.
       – ...Значит, считаем: пятьдесят с полтиной и с шестисотбаксовой надбавкой, блин. В общем, неплохо. Для Латинской Америки. Как эти пенсии всё-таки удалось тебе выбить, поделись? Молчишь? Ладно, замнём, я чужие деньги не считаю... Гхм...
       – Ты не в ладах с логикой, Тоник. Сам же осмеивал сию сумму.
       ХО несколько секунд морщился, словно от дольки лимона. Не выжав из себя за столь скудный промежуток времени шутливого возражения, требующего присутствия чувства юмора больше отмеренного, Харитон ограничился не обременительной тирадой:
       – И что это за разговор у тебя все время такой... ископаемый: «сию», «сия»... Хм...  Дааа... Никак мать не желает влезать в свои шестьдесят один год. Ведь тогда ей придётся... птф, чёрт, прости Господи... тогда придётся смириться, что ей самой на глухой закат, седьмой десяток уже валит! Лицо, блин, стало как губка, не то что у тебя...
       – А что у меня?
       – Ииишь, какой за границей розовенький стал... Не сразу сообразишь, что старичок.
       – Ты, что ли мне завидуешь?
       – Хо! Нет, конечно... Мать по-старости сократили, и каких мне, блин, хлопот стоило, чтобы её взяли назаад!.. Эх, бабуси, бабуси! «Киса» тоже всё макушки со своих годков сшибает, тоже начала на людях молодиться. Уржаться можно!
       – Харитон, вопрос очень деликатный... – решился наконец Хватов-старший затронуть щекотливую тему.
       –   А что такое?
       – Живешь размашисто, на широкую ногу, каждые полгода «мерседесы» меняешь...
       –  Ну и что? – выжидающе спросил сын.
       – Как «ну и что»? Ты что, открыл свой «порох»? Вроде, не Туполев, не Эдисон… Чем занимаешься, если тебе институт не пригодился?
       И тут сын, вопреки ожиданию, не замкнулся, не оборвал разговора. Слова «открыл порох» вскружили голову, на какое-то время притупив осторожность, и его недалёкая натура бахвала уступила соблазну ещё разок распустить павлиний хвост перед неудачником-отцом.
       – Да, мы не Эдисон, и не Туполев, а Харитон Хватов и открыли «свой порох». Всю жисть в школе химию терпеть не мог, а вот теперь пришлось. Она нас туды, сюды кормит и неплохо. От неё мы имеем хорошие «бабки», дом, хату, «мерсы»...
       – Вот как?!
       – Да, много свободного времени... модерные удовольствия здесь и заграницей. Мы с «кисой» от этого счастливы в конце концов! Мои школьные...хм...товарищи тоже позаканчивали институты там всякие, но ничего не добились и сейчас живут, кто на зарплате, кто на пособии, кто...
       – Я узнал, – прервал песняра ОК, – что ты в ранге главного менеджера непонятной фирмы...
       –  Почему – непонятной? Фирма «Акварель».
       – Значит – «Акварель»? Пусть звучит так, Бог с этим... Ты как главный менеджер заключил договор с предприятием «Краситель».
       – Да, он поставляет нам полуфабрикаты для красок и я вытягиваю из них гексоген, а ты сейчас... вытянул из меня коммерческую тайну.
      Сказано было без тени смущения открытым текстом. Что хочешь, то и думай!
      – Но ведь это взрывчатка, сырье для пластида! – возмутился отец, хотя слово «гексоген» услышал впервые в жизни и лишь интуитивно угадал его предназначение.
      – Да что ты? – деланно удивился Харитон. – А ты как думал, вершить революцию и не испачкать, блин, рук? Неет, у нас все по-ленински. Не то что как у других – арихметика, протухгальский... Есть у нас коммерческая жилка!
      Сын дразнил отца и ждал ответной реакции.
      –  Отличное революционное начало. А дальше?
      Но дальше «ленинец», вдруг опомнившись, прикусил язык. Тем не менее, ОК живо представил себе ответ самохвала, не дай тому запоздалого подзатыльника «коммерческая тайна»:
       «Началась заваруха в Чечне, ну, мне и подсказали, блин, откуда деньги потекут. Производство пластида нелегальное, но под «надёжная крыша». Деньги сразу прорвались водопадом».
       – Зря заскромничал, приятель, – вслух отреагировал на сыновье молчание отец. – Уже восемь лет, как я случайно узнал о твоём договоре с «Красителем». Любому понятно, что на рядовых красителях быстрых миллионов не справишь. Вот, если из них «вытягивать», как ты сказал, гексогеен!.. Да иметь большой сбыыт!.. Тогда другое дело, так ведь?
       – Так ведь!
       Ответ, словно брошенная в лицо перчатка. 
       – Значит, для тебя деньги не пахнут?
       – Да, не пахнут! Не нужно жалких слов! – с ударением произнёс ХО и для внесения полной ясности по части денег поспешил добавить:
       – «Баксы» переведены на надёжных «человеков», ну и... зарубеж на предъявителя, так что если органы, блин, и доберутся, у меня ничегошенечки нет. Нечего государству с меня взять! Я нищий! Вот так вот надо уметь.
       Спустя секунду, его вдруг осенило:
       –  Ты что, денег хочешь?
       –  Избавь меня от своей милости.
       – Брезгуешь, значит! Про деньги я это просто так тебе сказал, не разматывай губу...
      Отец засмеялся. ХО это не понравилось и он задал вырвавшийся на волю вопрос:
       – Хочешь сказать, что многие сумели бы делать этот самый гексоген, но мало, кто на это пойдёт? Правильно?
       – Правильно, не всякий, выражаясь твоим жаргоном, «возьмёть туды, сюды» грех на душу. Лучше прозябать на зарплате или пособии.
       ХО возразил:
       – Просто много дураков ещё на свете. Иначе мне нечего было бы делать. А ты? Кни-жеч-ки, ста-те-ич-ки гнал! Да, раньше я завидовал тебе, потому что, по правде сказать, этого сам написать не смогу. Но мне это и не нужно! Сейчас завидуешь мне ты, а это очень приятно.
       В голосе ХО – самовосхищение конторского служащего, эффектно показавшего кукиш бывшему начальнику. Отец с грустью возразил:
       – В отличие от тебя я химию всегда знал на пятерку и рад, что по твоей шкале попадаю в число дураков. Когда-то в самом начале девяностых мне с неизвестным тебе физиком Агафоновым, тоже дураком, предлагали денежный бизнес. Агафонов ответил тогда немного мудрено, но верно. Он сказал, что хлеба из теста, замешанного на  крови, мы не едим.
       – Надо же, какие святые!
       – Святые, не святые, а нет за нашими плечами нулей!
       – Это что, валютного счёта со многими нулями?
       – Загубленных жизней! Не кривляйся, ирония тут неуместна, – ведь ты за эти годы произвёл должно быть горы гексогена.
       Тоник хмыкнул, сказанное отцом его нисколько не обеспокоило. Он сосредоточил всё внимание на выполнение очередного рискованного дорожного трюка.
       – Не бойсь, у меня надувные подушки, если врежемся... Дааа, – вернулся ХО к прерванному разговору, – вот Олеся, например, – пустая баба. Всё меня отговаривала и потому мы жили последнее время с ней, как кошка с собакой, блин. «Киса» – она другая. Соображает, что в бизнесе уже всё занято, но остался ещё...
       – ...«кровавый» бизнес, – подсказал отец. – Недооценил я «кису»...   Выходит, зря мы сотрясали здесь с тобой воздух.
      Лицо ХО вдруг приобрело цвет сырого бекона и он злобно зашипел:
      – Выходит, что зря!... Нора она для тебя, во-первых, Нора, а не «киса». Зови её только Нора! А насчёт «кровавого» бизнеса, – тут... называй как хочешь, –  позволил ХО, – у нас не убудет. Да, верно, остался ещё, блин, пластид. Да, верно, на этом свете – все бизнесмены. Даже киллеры – тоже люди, тоже бизнес...
      ХО разволновался, язык начал цеплялся за что-то и он поспешил закончить мысль:
      – А на том... это... Мы-то тут причем?
      В голосе послышалось откровенное недоумение.
      – Мы что ли с женой взрываем? Я – инженер, только делаю, остальное нас не касается. 
      «Конечно, деньги не пахнут!» – ощутив тщетность своих усилий, почти безразлично думал ОК. Нет, Харитон никогда не откажется от плывущих в карман баснословных дивидендов. Никогда не настроится он на «удручающе-благопристойную» человеческую жизнь, – труд мирян ему неведом. Между отцом и сыном – пропасть, глубиною в многие годы. Говорить больше не о чем.
      Последовавший в чаду разочарований нервный спад обессилил Хватова-старшего. Он устало прикрыл веки и, убаюканный монотонным движением автомобиля, стал забываться тяжёлым и тревожным, почти гипнотическим сном. Сын криво усмехнулся, – сморило слабака, но отца не беспокоил. ХО сам благосклонно воспринял тишину, установившуюся в салоне. Затянувшийся разговор порядком надоел, перешёл опасную черту. ХО этого видимо не очень боялся, и сейчас покосился на спящего. По лицу того скользили тени, время от времени отец хмурился и тогда у переносицы между сведённых бровей появлялись две глубокие вертикальные борозды, прорезавшие лоб. Было заметно, что и во сне беспокойный Хватов-старший продолжает прерванный диалог, совершенно нереальный наяву.
       Отец:
       – У тебя есть «друг»-чеченец сотоварищи, о которых ты мне уже говорил. Не через этих ли посредников сбываешь «товар»?
       Сын:
       – Не суй нос не в свои дела и для тебя будет лучше... Советуем держать язык за зубами. Ни о чем мы с тобой не говорили, понял? Или опять ничего не понял?
       В голосе – прямая угроза. Отца покоробило:
       – Харитон, останови, пожалуйста, свой броневик. Я уже доехал, спасибо... А теперь позволь взглянуть в твои честные глаза.
       – А что случилось? – удивился сын.
       – Никогда в своей жизни не видел так близко лица предателя! 
       У Хватова-младшего перехватило дыхание, челюсть его отвисла. Несколько секунд оба в упор разглядывали друг друга, – один с замешательством человека, с лица которого сорвана маска и он назван своим именем, другой – с отцовским сожалением. Сын нервно задергал локтями, как клоун в цирке, который безрезультатно пытается попасть в рукава пиджака. В конце концов рукава найдены, пиджак накинут, к «папику», – давно мы не использовали этот «термин», – вернулась отпетая самоуверенность.
       – Тебе ли говорить, эмигрант, – со злорадством бросил он.
       – Эмигрант, но не предатель-мутант, и в спину Отечеству не стреляю. А ты...
      Отец, задыхаясь, подбирал слова...
       – Что, сынку, жируете с... «киской» на русской крови... И ещё задаётесь этим!
      Рядом с Хватовым-старшим сидел человечишко, создающий свой капитал на новом прибыльном направлении отечественного «бизнеса», – измене Родине. Он, упоённый доходами от этого порока, один из изначальных виновников массовой гибели сограждан. За такими как он – опустошительные взрывы в Москве, развалины Каспийска, Волгодонска, разорванные парни из N-ского ОМОНа, со многими из которых учился в одной школе... Это он готовит пластид и снабжает им сепаратистов. Он даже гордится тем, что продался врагам, презирающим его заглаза, как ренегата, услугами которых в мире увы всегда пользуются. Бизнес есть бизнес! Для «новорусского» доллар всегда выше национального самосознания.
      Глаза ХО начали наливаться кровью.
      – Слушай, ты! Ты слышишь? Кончай свое словоблудие, а то...
      «Папик» трёт висок, чтобы успокоится. Через минуту голос его выравнивается и он, скорее оправдываясь перед собой, пускается в популистские рассуждения:
      – Бизнес не имеет границ и выше политики. Грамотно сказано, а? Не на Россию же мне, блин, работать за какой-то мизер!
      «Конечно, – думает отец, – враги платят больше! Ты, человек с улицы, попал в преисподнюю бизнеса, ибо райские яблоки давно собраны «элитой». Променял ты, иуда, свою жизнь на тридцать сребреников для «кисиных» сальных волос».
Затем добавил вслух без патетики:
      –   Естественно, за «мизер» твоя жинка не жила бы с тобой.
      – Об Отечестве ещё позволяешь себе рассуждать, коммунист хренов! Где у самого твой красный билет? Повторяю, не тебе всё это говорить! – не слушая, швыряет обвинения ХО, но отец не принял вызова.
      – Твоя жена сейчас страшится одного – слететь с задка раззолоченной кареты и утратить смысл своего существования. Потому и выводила меня «на чистую воду», как ты изволил выразиться. Боится, что я уговорю тебя бросить всё и перебраться в Южную Америку.
      – Ну, это потому что она уже не сможет «жить на зарплату», – усмехнувшись, горько посетовал остывающий ХО почти миролюбивым тоном. Затем оговорился:
      – А если хочешь знать, – ты отстал от жизни. Сейчас все люди занимаются оружием и туда, и сюда. Никто на них не давит.
      – Не надо про других, речь о тебе... – в свою очередь, успокаиваясь, протянул отец.
     Разговор замер. Грустные мысли теснились в голове ОК.
      – Помнишь, Харитон, свое восьмилетие? Тебе в шутку предложили разделить пирожное с двоюродной сестричкой. Ты не стал сквалыжничать, а схватил «наполеон» со стола и проглотил, одним махом решив проблему дележа. Меня, тупицу, этот не очень детский поступок, если сказать честно, лишь спустя годы заставил призадуматься, однако мама тогда впала в восторг: «Тоник себя не обидит!»
      – К чему это ты?
      – Сам не знаю, просто вспомнилось.
     Атмосфера опять начала сгущаться. ХО наконец счёл благоразумным сгладить размолвку и расстаться по-хорошему.
      – Я уже год не работаю в этом офисе.
      ОК слышал о таком факте, но воскликнул с притворным изумлением:
      – Надо же! Что ж ты оплошал?
      – Не нужен стал им, как главные... эти... дела закончились. А задел оставил им большой... На мои баксы по ресторанам гуляют!
      Его ела злая досада.
      – Тааак... А что «киса»?
      Хватов-старший продолжал упорно её так называть. «Папик» больше не возражал.
      – Что «киса»? «Киса» бешеных денег требует!
      – Конечно! И заметался ты, забегал тараканом, предлагаешь себя, словно затасканная шлюха, направо и налево.
      – А что же мне делать? Скажи, что-мне-де-лать? – взвизгнул фальцетом ХО. – Из этой общаги обратного хода нет!
      – Как же нет, если тебя выгнали? Давай поговорим о... простой работе, без звериного облика, – ведь ты закончил приличный институт!
      –  Я по специальности дня не работал.
      – Так начни! Пусть прошлое останется сном. Надо поменять орбиту, которая уносит тебя в бесконечность. Надо вернуться на землю. Хочешь, давай уедем в Бразилию, Аргентину или ещё куда-нибудь, средства тебе позволяют.
      Досадно, но теперь ОК сам готов был к сделке с дьяволом ради попытки вырвать сына из страшной трясины, которая всё глубже засасывала его. На этот раз Харитон не паясничал, к идее немедленно скрыться отнёсся с интересом, даже преобразился на глазах. Бледные щёки зарделись румянцем и он стал похож на того юного парня, каким был десять лет назад. Даже изуродованный нос не очень его портил. Дело в том, что по настоятельному совету «кисы» ХО отважился на косметическую операцию, убрав породистую «дворянскую» горбинку. Лицо потеряло привлекательность, «киса» с её мамой вздохнули спокойнее.
      – Ты знаешь, недавно мы отдыхали в Эмиратах. Нора сказала, что туда согласна была бы даже эмигрировать.
     За весь разговор он впервые от себя назвал жену естественно, по-имени.
      – Нам посоветовали и мы слетали. Нам там понравилось. И близко от дома, – можно регулярно туды, сюды.
      – Кто вам посоветовал, уж не посредники ли, туды-сюды? На двух стульях, Тоник, усидеть нельзя. Да и мусульманские законы на Востоке слишком строги. Жаль, что «киса» этого себе не представляет в полной мере.
     ХО размышлял, взвешивая все за и против, что видно было по его собранному в гармошку лбу. Сейчас его мозг, словно перепел в силках, бился над задачей: как обеспечить впредь безопасное существование, не отказываясь от привычных доходов. Иными словами, – невинность соблюсти и капитал приобрести.
      – Давай всё-таки уедем в Южную Америку, – осторожно настаивает отец. – Хочешь, – со мной в Бразилию, но лучше для тебя всё же – в Аргентину. Она далеко и свободная страна. Обеспеченных людей везде принимают, а браслетов стальных ты ещё пока, слава Богу, не успел примерить. Выучишь язык, начнёшь как все работать... Зарплата там выше, чем в России, при меньших ценах на товары и продукты...
      Смекнув, что рассуждения о зарплате и ценах на продукты для сына бессмысленны, ОК поправился:
      – В конце концов, можешь купить землю со скотом, или рыбный промысел, или доходный дом. Любое из приобретений – надёжное и прибыльное дело. Был бы исходный капитал.
      Размечтавшийся отец старался уже не думать, как создан этот «капитал». «Только слиняй, Харитоша, – представлялось ему, – и всё со временем успокоится. Если у «кисы» есть привязанность к тебе, – поедет. Нет, – Бог с ней».    
      – Плохо ты разбираешься в ситуации, – возразил ХО, – Когда я опять  понадоблюсь, меня везде отыщут.
      – А ты рискни. Рисковал же раньше, ныряя в этот омут. Рискни ещё раз, что сейчас для тебя важнее. Это – шанс. Будешь далеко, – о тебе постепенно забудут.
      Суровое здравомыслие отца в какой-то момент подействовало на сына. Мир тревожных предчувствий надвигающейся беды терзал его слабую душонку. А может быть действительно рискнуть! Дать за путёвку тройную цену, послать всех «компаньонов» к чёртовой матери и улететь. А там... 
                С супербаксами отмытыми
                Пути будут все открытыми.
Чем ХО не поэт?... Супербаксы! «Всё равно их в мир иной не унесёшь, – рассуждал он сам с собою. – Буду жить поскромнее, зато поспокойнее и подлиннее. Трудно, конечно, на это настроиться, – унять в себе, блин, «карточный» азарт. Вот только «киса»... Барахтается в шальных деньгах, как в дерьме, и счастлива. А что моя мать? Мать, называется! Иногда кажется, что для неё лучше я на кладбище, но рядом, чем живой, да за тридевять земель. Её, «оборонщицу», из России со мной никогда не выпустят. Да и захочет ли она? Тут все вместе: могилы деда, бабки, и... себе уже место присмотрела».
      – Вспомни, Харитон, про моего друга Агафонова, – гудел над ухом отец. – Ему и обещали, и угрожали. А что он ответил!..
      – Твой друг может и герой, – попытался отшутиться ХО, – а я нет.
      – Но между героями и... «негероями» достаточно много свободного места для...
      – Рядовых обывателей, хочешь сказать, – догадался ХО. – Помню такой югославский фильм. Про войну.
     «Всё, решено. С волками жить – по волчьи выть. Буду с волками. Вроде Маугли». Ободрённый этим бесповоротным решением, «папик» тут же утоптал хилые ростки сомнений. Призрачная мечта развеялась, как утренний туман над заводью. Рубикон давно перейдён.
      – Моя «киса» не позволит мне вернуться к бедности.
      – Почему к бедности? Разве жить в достаточно цивилизованной западной стране – бедность? Мы же живём и не жалуемся, вполне обеспечены.
      – Ну, все равно, блин, для «кисы» это – охрененная бедность... Если же я решу уехать без неё...
      – Понимаю, инициатива будет наказуема по всем супружеским правилам, – шутит отец. – Как же мать на всё реагирует? Она же наверное догадывается?
      – Мамочка, между прочим... не чокнутая и потому для неё, – ХО  ухмыльнулся, – деньги тоже не пахнут. Не пахнут они и для тебя, потому что у тебя их просто нет. А были бы, сказал бы – аромат!
      Отец пропустил выпад, его осенило: «Вот почему новые разработки по сообщениям ТВ попадают раньше всего боевикам! Значит мамочка с ними в одной упряжечке. Выносит с предприятия объёмистые кипы секретных проспектов, – сам их у неё видел на письменном столе».
      –  Получается, этакий семейный подряд.
      – Да! Законченный, проверенный подряд! – к «папику» вернулась  устойчивая наглость, а лепестки роз слетели с щёк.
      – Харитон, хотел я тебя вытянуть из ямы, думал, – ошибся ты. Теперь вижу, – ошибся я. Не в коня корм.
      – Не старайся, не тебе меня кормить! И не грузи меня своей протекцией, а то мне, блин, становится стыдно от этого. Ты ничего не можешь, только пыжишься, как жаба, – забрызгал живым ядом ХО. – И я так говорю, и мать так говорит, и «киса» тоже. Без тебя, неуважаемый, обойдёмся. Век бы тебя не видеть!
      Всё сказано с жестоким откровением. В глазах бывшей родни Хватов-старший со своими нелепыми претензиями выглядел посмешищем...
    
      Отца встряхнуло. Он очнулся от мрачного сна, открыл глаза и вернулся к не менее сумрачной действительности, когда лимузин круто развернулся у свободного места стоянки ОВИРа. Теперь оставалось только вытереть платком отсыревший от бесплодных дум лоб и навсегда покинуть салон «супермашины» вместе с бывшим сыном. Однако, человеческая натура требовала хотя бы небольшого, но удовлетворения, иначе от попранного самолюбия, втоптанных в грязь принципов может хватить удар, и ОК словно прирос к сидению.
       – Вот вы сейчас, «подрядчики», пытаетесь заинтересовать подпольных торговцев смертью с «хорошая крыша», так?
      ХО удивленно вскинул брови, не совсем понимая, о чём речь, но затем, широко улыбнувшись, наклонился к ОК (он никогда не пристёгивался) и прошипел с невыносимо кислым презрением:
       – Тебя что, дурные сноведения мучили?
      Подавляя в себе недовольство, «папик» решил ещё потерпеть. Они вдвоём, пусть старик «отбрехаиться, его душа возметь отступного», чёрт с ним, нам не в убыток! А то, – вон, как раскраснелся. Не хватало, если от обиды «сдохнеть в машине и двинуть хлопоты», ежели вовремя всё не уладить, конечно. А так, – отбубнил напоследок своё... заскоруузлое! и топай ко всем своим бразильским чертям. А мы ещё и тут повоюем!
       – ...За информацией в скором времени пойдут боевикам сами приборы, на это администрация завода закроет глаза,  так?
       – Надо же людям как-то жить, а?
       – Надо! А платят за русскую кровь враги хорошоо.
       – Неплохо, – вовсе цинично усмехнулся ХО.
       – Я попрошу тебя сменить фамилию, не позорить мою. Уж какая она ни на есть, а без бурых пятен. Вам всем сейчас к лицу вновь стать Трусовыми.
       – Хо, для меня эта фамилия лучше зазвучит: Харитон Трусов, бизнесмен, внук Харитона Трусова, майора КГБ.
       – Ой, нет, я ошибся, – спохватился отец, – майор Трусов был всего лишь меркантильным опричником местного пошиба, но не предателем. 
       – Залаадил…– отвернувшись в сторону, выдохнул ХО. Слово «предатель» слуха не резало.
       –  Придётся тебе принимать фамилию «кисы», если она надумает с тобой ещё поиграть в фантики…
       –  Этоо... мы разберёмся.
       – Спрячешься с «кисой» где-нибудь, как чересчур запахнет жареным цыпленочком, – приставал отец, – может, и веру чужую примешь, – чего тебе стоит!
      Бывшему сыну стало надоедать. «Врезать бы сейчас зарвавшемуся «папахену» по харе наотмашь, – задумался он, – и вытолкать из машины вон, но есть риск, что старый ишак лягнет копытом и суставом не скрипнет, – с него, здоровяка, ещё станется. Правда, в бардачке пугач! Лааадно... не тот случай. Сам когда-нибудь, блин, вылезет. И зачем я его повёз, и зачем вообще с ним связался?...»
       – Всё? Может, хватит? «Пора выводить», – говорил…эээ… «Девушку…» ээ… с чем-то там, с Гурченко, что ли, прошлый фильм такой, помнишь? По телевизору раньше смотрели...
       – Да, Пуговкин, кажется, сказал.
       – Ну вот, видишь! Ты тоже правильно сказал. Одним словом, яаа…  спешу. Ты всё закончил?
       «Папик» от скуки лёг на баранку и нечаянно нажал клаксон. Резкий сигнал наполнил салон, заставив вздрогнуть, и так же внезапно оборвался. Грузная фигура рядом шевельнулась с реальным намерением выбраться из машины. Распахнутая дверь, зевая, приглашала его на выход.
       «Выдать сыночку ещё торцевых? Да, надо!» Выдать было что.
       – Итак, с твоим бизнесом всё ясно.
       – Слава Богу.
       – Единственное, о чём ещё хочу тебя спросить... Сможешь ты мне ответить?
       – Неет... Ну лаадно, даваай, блин. В последний раз, – стоически позволил ХО и взглянул на часы.
       – Не нукай, надоело. Почему ты за неделю до моего прибытия велел сделать Анне Ивановне укол? Мы так с тобой не договаривались.
      Бывшее чадо опешило:
       – С чего ты взял?
       – Люди подсказали.
       – Ну, это ещё надо доказаать...
       – Дааа… делааа... нанял, а потом загрызла скаредная вошь, – вдруг отец не вернёт денег... 


                ПОСЛЕСЛОВИЕ

      Прошло полтора года. Хватов-младший (фамилию он так и не изменил) вопреки опасениям ОК жив, здоров, снова «при делах», продолжает продуктивно заниматься химией. К середине 2003-го прогремела серия взрывов, в том числе июльский в Моздоке, один унесший жизни более полусотни солдат. Раскатам взрывов эхом отозвался денежный поток в карманы ХО, – звонкой монетой потекли «премиальные». «Папик» преподнёс летний подарок «кисе» – $100000-й бронированный джип BMW, ибо стремление к личному счастью свято. Тронутая джентльменским вниманием «мамик» вновь села за баранку, решив уже не осложнять жизнь принципами. Поначалу «папику» хотелось ограничиться покупкой $70000 модели, однако «киса» этому воспротивилась, заявив жеманно: «Дорого – да мило, дёшево – да гнило!». Светская жизнь обязывала не дешевить.

       Сейчас наш честолюбивый визави уверенно обещает всем знакомым: «Я обязательно буду «новорусским»!». В рассказе он хотя и титулован этим модным словечком, но условно: во вновьсозданный клан стараются не принимать «пиротехников». Ими брезгуют, как «петухами» в тюрьмах, не подпуская к общему столу. Так и будут они стоять, забрызганные грязью, на запятках размалёванного экипажа истории, не обременяя себя думами, что окажутся в сточной канаве после очередного крутого поворота событий. Вот только ждать этого поворота придётся очень, очень долго. А пока идёт отсчёт сонливого времени, процветают «новохватовы» во славу проданного Отечества. Всё равно «лишних людей» на земле много, а Россия с её человеческими ресурсами – поистине страна неиспользованных возможностей! Так считают криминал-бизнесмены. Естественно, никто из них не допускает мысли, что может разделить участь своих жертв.

Август 2003
Н. И. Васильченко»


                ***
      Итак, рассказ завершён. Сырую рукопись ещё никто из знакомых не читал, поэтому она нравится пока только автору и пугает его жену Светлану Алиевну. Может быть, дать эпиграф? Что-нибудь вроде: «Сыну своему Сергею Николаевичу Васильченко посвящаю...». Николай Иванович задумался. Нет, нельзя касаться персоналий, не простят. А так – абстрагированный рассказ и всё! Остаётся вопрос, – куда направить?
     Вопрос решался год. За это время на родной земле Васильченко с устоявшейся переодичностью рвались мины, гибли люди. В каких-то из взрывов был повинен и его бывший сынок, – Николаю Ивановичу казалось, что во всех. С телеэкрана российские города и посёлки частенько проглядывались сквозь мглу пожарищ, дымились кровью. Это обухом било по седой голове эмигранта. Что изменится, даже если и удастся где-нибудь пристроить свое творение? Ровным счётом, ни-че-го! В настоящее время никого этим не удивишь. Тем не менее, который сейчас час? Николай Иванович вдруг решился на экспромт. Жена в полисаде, занята цветами. Васильченко порылся в записях, затем присел к телефону и набрал номер российского консульства одной из стран.
       – Здравствуйте, – ответил он женскому голосу по-русски, – Вы можете соединить меня с консулом, у меня важное заявление.
       – Консул пока занят. А кто будете вы?
       – Заявление касается взрывов в Москве и других городах. Я знаю лиц, которые нелегально изго...
       – Подождите у телефона, я доложу.
       Через несколько секунд «женский голосок сменил осипший мужской басок»:
       – Слушаю вас...
       Васильченко начал с приветствий:
       – Алексей Петрович? Здравствуйте, вам звонит...
       – Алексей Петрович давно не работает... гхм.
       – Ой, простите, а с кем я разговариваю? Вы – консул?
       – Да, я консул.
       – Простите ещё раз... не скажете ли, как ваше имя-отчество, – растерялся Николай Иванович.
       – Титоренков Павел Александрович. Говорите по существу.
       – Я знаю российскую семью, которая десять лет «вытягивает» из красителей гексоген. Их адрес...
      – Вы пришлите нам все подробности письмом под вашей фамилией и с обратным адресом, – обрывает консул разошедшегося Николая Ивановича.
      – Письма я писать вам, конечно, не буду...
      – Анонимных заявок мы не принимаем... гхм.
      – ...адрес: Гремяче...
      – Не надо нам анонимок...
      – Какая анонимка, на вашем аппарате определитель. Ведь рвут на куски русских людей!   
      – Вы, должно быть, гражданин России, насколько я понимаю. Повторяю, – только письмо с реквизитами. Это раньше в тридцать седьмом были анонимки... Сейчас в России демократия, такого уже нет! – с апломбом кощунствовал Титоренков. – Пишите, вам обещается полная конфиденциальность.
       – Пишите, пишите... Дураков поищите!
 Рассерженный неудачник дал отбой. Его унизили.
    
      Через три недели после разговора Николая Ивановича с консулом взрывается сумка со взрывчаткой в вагоне московского метро на перегоне между станциями Павелецкая и Автозаводская. Неофициальное предположительное число жертв – ужасное, сравнимое возможно с «Норд-Остом». Со слов переживших трагедию, салон вагона был заполнен до отказа наверняка более чем двумястами пассажирами, спешившими на работу. Из них выжило по сообщениям только пятьдесят. Интересно, сколько сребреников получила за этот безусловно удачный теракт «снобов парочка – «кисик» и «папочка»»?
      Васильченко звонит знакомому депутату Российской Госдумы и сообщает домашний адрес банды. Через четыре дня справляется о результатах. Реакция депутата уже откровенно отрицательная – он передумал по ряду причин, а записку с адресом ликвидировал для обоюдного блага. «Эмигрант» пытается заявить на «сына» в спецорганы, и не через третьих лиц, а напрямую из дома сам, сознавая, как это опасно, но на сей раз Светлане Алиевне удалось удержать его за руку.
      Даа, долго собирался «Хватов-старший»! Упустил время, а теперь все благоразумно отворачиваются, стараясь не замечать, как карабкается на сцену жизни продажное поколение. Внутренняя борьба с самим собою жгла рассудок.
      – Ты что, совсем с ума спятил? – более чем разнервничалась жена. – Под удар ставишь всю семью! Просила тебя, не буди лиха. «Он» тебе всё же сын!
      Но между отцом и сыном сейчас полные траншеи трупов, которые продолжают пополняться смертоносным конвейером. Мораль Николая Ивановича, с детства вынянченная бесхитростной заповедью «не убий», раскачивалась ощущением причастности к чужим преступлениям и маялась бессилием остановить адову машину.   
      – В том-то и дело, что сын!
      – Уехали оттуда, – должны забыть всё, пусть они «там» что угодно делают без нас и как хотят. Необходимо всё-таки помнить: мы уже граждане другой страны. Или... сидеть надо было «там». И вообще, не хочу, не принимаю я всего этого абсурда: они убивают людей, а расплачиваться за это будем мы?!
       Мысли Николая Ивановича, подстёгиваемые упреками жены, метались на пределе своих возможностей. Он пытался окликнуть бывших сограждан, но безуспешно: консулу нужно письмо с реквизитами, депутату – конкретные факты. Не будет же Николай Иванович звонить бывшему чаду с просьбой прислать депутату целофановый пакет с пластидом и автографом!
      В конце концов эмигрант решился на малое: заказать страничку в интернете, чтобы поместить «свой рассказ», заранее зная, что затеряется среди миллионов других писак. Даже если кто из русскоязычных и наткнётся на его творение случайно, вряд ли осилит его долгим чтением, – народ не любит лишний раз портить монитором зрение. Тем не менее, пусть рассказ пройдёт публикацию, быть сему, – через интернет на... ограниченный срок, – всё стоит денег.
      Так по-будничному просто Николай Иванович Васильченко шагнул к краю могилы без малейшего шанса уклониться от неё. Вместе с ним последовали туда же и Светлана с их сыном-студентом Ваней.


                ***
      Сергей Николаевич Васильченко, приехав из офиса, застал Майю в слезах. На вопрос, что с ней, Майя протянула отпечатанные листы. На первом красовался заголовок: «ПАПИК».
      – Возьми, полюбуйся на... пасквиль своего папочки.
      – Ааа, прорезался, наконец... Ты права была... гм, гм...
      Сергей, не успев скинуть дышащего достоинством кремового замшевого пиджака, занялся чтением. Брови его сразу поползли вверх, а углы капризных губ скорбно опустились.             
      –  Когда отпечатала? – спросил Сергей враз переставшую хныкать жену.      
       – Надо Софье Михайловне позвонить, – не ответила на вопрос Майя, рассматривая свежее пятнышко на пиджаке мужа, – она тоже любит «гулять» по интернету. А я... наткнулась совершенно случайно.
       Софьей Михайловной была мать Валерия Ильясова, бизнесмена, чеченского патриота и делового приятеля Сергея.
       – Послушай «киса»... – и бытро поправился, – Майя, может... пока не надо? Ведь я знаю тебя, ты не случайно наткнулась! Обещаю, я разберусь.
       Майя обиженно смотрела куда-то вдаль...
       Позвонил Ильясов, сам. Интересовался, зацвёл ли подаренный кактус, а вечером обе семьи сидели в ресторане, потягивали ликёр и вели нескончаемые светские беседы о машинах, погоде, женских украшениях и вообще... о бренности бытия. Выбрав момент, когда мужья наклонились друг к другу и о чём-то доверительно стали шептаться, Майя заговорщицки улыбнулась жене Валерия, Ларисе, и направилась к туалету. Понятливая Лариса проследовала за ней. Дверь облегчающего душу заведения захлопнулась и около неё застыл со спичкой в зубах охранник, – другие страждущие пусть потерпят. Когда все главные дела были дамами совершены, они подошли к умывальнику и стали восстанавливать помаду на лоснившихся губах. Майя, глядя на Ларису через зеркало, вытащила из сумки сложенные листы, передала их удивленной подруге, сказав лишь:
      – Сергей в курсе, прочтёшь дома, с моими комментариями.
      Ход делу был дан.


                ***
      Алихан Магометов вытянул из шкафа пёстрый галстук, швырнул его на пол и поддел ногой. Это был уже третий, который шеф подверг испытанию своим дурным настроением. Остановился на четвёртом. Когда-то их повязывала ему жена, после её отъезда в мир иной приходилось заниматься этим самому. Многое с тех пор изменилось, размышлял он невесело. Алихан вздохнул. Сегодня в этот сырой промозглый вечер Магометову не хотелось ни с кем встречаться. Куда приятнее было бы растянуться на софе и, попивая лёгкое вино, смотреть «Новости», а затем почитать что-нибудь мирское. Однако, шеф был поставлен перед фактом, который требовал личного вмешательства. Через пятнадцать минут чёрная «волга» уже несла Алихана вдоль холодных, залитых жёлтыми огнями улиц за город. Кавказец не любил иномарок, им он предпочитал модернизированные отечественные модели с бронированными стёклами и отчаянным шофером-телохранителем впридачу. Бешенная езда делает жизнь простой и лёгкой. Алихан прикрыл глаза и расслабился. Сейчас он имел на это право. Магометов понимал, что скоротечные события и люди уже не всегда удерживались в рамках контроля, который обеспечивал утомлённый непомерной нагрузкой мозг. Живой компьютор старого поколения стал иногда по ходу работы давать сбои и хозяин обречённо сознавал, что ещё пятилетка и он может выйти в тираж, – пенсия в его кругах не предусмотрена. В сегодняшний суматошный день сорван план передачи «сахара», за это по головке не гладят. Виною тому – загадочный звонок Ильясова и сейчас Алихан мчался на встречу с четырьмя подвластными ему «авторитетами» в конспиративной биллиардной.
      – Добрый вечер, хозяин, – посыпались градом голоса «шавок», как только он переступил порог заведения. Можно подумать, что тут их дюжина. Не представляя ещё себе ясно, откуда и какова будет сила укуса, Алихан взял в руки кий и, с ходу вступив в игру, занял выжидательную позицию. Партия не шла. Кончилось тем, что Магометов бросил кий и вопросительно взглянул на виновника звонка – «шавку» Ильясова.
      – Небольшие неприятности, шеф, – пытаясь удержать непринужденность обстановки, картинно повинился тот и протянул «хозяину» отпечатанные на принте листки. Алихан накинул очки, взглянул и тут же вернул бумаги.
      – Я детективами не интересуюсь. Говори яснее, в чём конкретно дело, лады?
      Ильясов выложил суть, из которой следовало, что отец «производственника» Сергея в курсе дел сынка. Последний себя раскрыл и склочный папаша опубликовал по этому поводу рассказ через интернет. Теперь уже Магометов сам потянулся за листками. Все бросили игру и сгрудились у угла биллиардного стола.
       – Что из себя представляет Сергей?
       – Обыкновенный холуй, продажный, в меру жадён, в меру глуп, за наши деньги решил, что чего-то стоит. Сейчас он пока нужен, – трудно подыскать замену.
       Это точно, – не всякий хохол (чеченцы как истые кавказсцы всех русских зовут «хохлами»)... да, не всякий хохол пойдёт на такое дело.
       – Значит так! Подготавливайте замену и решайте вопрос с ним. С этой минуты переходим на режим... всем понятно? С отцом надо тоже что-то предпринять. Он сейчас... в Сент-Диего, говоришь? Где это? Аааа... Смотри ты, куда забрался баран. Ила уба рярх! – выругался Алихан по-даргински и окинул подчиненных взглядом. Артур Валиханов с глупой кличкой «Полтора бардана» понимающе улыбался, лица трёх других оставались непроницаемыми. Все знали, что будет дальше.
       – Эх, парни, сто лет вместе не виделись, – слукавил шеф, – Давайте отужинаем. За столом и беседуется легче. Правильно я говорю?
      – Всё правильно, хозяин, – поддержали идею остальные.
      – Непонятно тогда, чего мы ждем? Вперёд!   
      «Авторитеты» гурьбой двинулись по лестнице наверх.
      – Минутку.
      Левую ногу Алихан занёс на ступеньку, правая ещё удерживала его в биллиардной. Рукой он потянул Ильясова за локоть назад и повернул лицом к себе настолько принудительно, что тот, теряя равновесие, вынужден был ухватиться за перила. Убедившись, что впереди идущие их не слышат, шеф с кладбищенским холодком пожурил:
      – Как же ты, Валера, промахнулся с этим... Сергеем? Сколько ты его знаешь?
      – Больше десяти лет. Одно время его рассчитали, когда дела у нас... там... сами знаете, хозяин.
      «Хозяин» молча смотрел на Ильясова, давая тому возможность высказаться.
      – Теперь его снова взяли, временно.
      – Ты же знаешь золотое правило, – до... И это – потолок.
      – Исправимся, хозяин, – засуетился оробевший Ильясов, уже не смея называть Алихана запанибрата – шефом. – Но его мать работает в «оборонке» и снабжает нас очень ценной информацией. Через неё мы получаем и... оружейную оснастку тоже, Вы же были в курсе! – продолжал оправдываться проштрафившийся.
      – В общем так. Всё это хорошо, но ответственности с тебя не снимает. Делай, что я сказал, – подыскивай замену, а пока не спускай с него глаз. Лады?
      – Лады, хозяин. А... публикация?
      Ильясов увидел, как жёсткие черты на лице шефа разгладились и тот уже произнёс более мягко:
      – А что она нам изменит? Наплюй на неё и забудь. Кстати, семнадцатого сабантуй... Известно, где. Приходи с женой. Предварительно проведи на всякий случай с ней... политбеседу. Всё-таки, женщины...
      – Будет сделано, шеф, – вздохнул с облегчением Ильясов.
Алихан постарался не заметить перемены настроения подчинённого.
      – Да, и принеси нам информацию о его... пахане. Лады?


                ***
      
      Семнадцатого у Ибрагима Имрановича, или для друзей просто Ибрика, собиралось общество. Три, четыре машины уже стояли припаркованными, кое-кто добирался на такси.
      – Добро пожаловать, друзья! – встречали приезжавших спортивного вида парни у подъезда, ощупывая приглашенных взглядом.
      –  Ааа, Анвар, привет!
      Глава дома терпеливо дожидался, пока кругленький как шарик гость, расплатившись с водителем, помогал жене выбраться из салона. Следом за такси уверенно прижалась к тротуару иномарка.
      – Как поживаете, Махмуд Аббасович?
      – Михаил, если нетрудно, – подкорректировал Махмуд встречавшего. – Добрый вечер, дорогой друг!
      Назвавшийся Михаилом, вежливо улыбаясь, пропустил вперёд дородную, душную от благовоний супругу. Гостей провожали в гардеробную, помогали раздеться. Ни один не пришёл без подарков.
      – Я вижу, сегодня здесь будет очень весело. Правда, птенчик?
      – Разумеется, крошка, – ответил «птенчик», огромный брюнет с внушительным, как орлиный клюв, носом и колючим взглядом близко посаженных тёмных глаз.
      – Сходи, дорогая, на кухню, отнеси это, – поспешил «птенчик» на время спровадить к женщинам подругу жизни, а сам уединился с Ибрагимом Имрановичем.
      – У меня для тебя дело, Эдик.
      Глава дома передал ориентировку с фотографиями чуть не сорокалетней давности.
      – Извини. Других не нашлось пока.
      – Кто?
      – Там всё сказано.


                ***
      
      Тёплыми майскими вечерами, когда деревья одеты в ажурный зелёный наряд, а освобождённые от зимней спячки лёгкие горожан наполняются пряным ароматом черёмухи, душа рвётся куда-то ввысь и хочется петь бесконечные гимны весне. Раз в году этому отрадному чувству неподвластны разве что каменные стены домов и прислонившиеся к ним пьяницы, страсти которых не зависят от сезона. В один из таких прекрасных будних вечеров Сергей Николаевич Васильченко (достойной замены ему в работе пока не нашлось), гнусавя себе под нос «май, светлый май, ты счастья мне... с «кисой»... дай», преодолев на одном дыхании шесть лестничных пролётов, позвонил в дверь. Мать впустила его и, не дав прийти в себя от быстрой ходьбы, повела на сына яростную атаку.
       – На, полюбуйся на грязное, подлое, гнусное творение твоего мер-зост-но-го папочки!
       Сын ухмыльнулся.
       – Где взяла?
       – То есть, как это где? Весь завод читал! Мне подкинули.
       – Опоздали вы с заводом. Я давно уже знал.
       – То есть, как знал? А почему мне ничего не сказал?
       – Мать, там про нас с тобой, блин, ни одного словечка нет. Отвлеченная писанина, и к нам, прости, отношения абсолютно не имеет никакого.
       – А его фамилия, а... – мать, как выкинутая на берег пиранья, хватала ртом воздух, от волнения давясь словами, сбившимися клубком в горле.
       – Что, люди, сволочи, дураки? Не понимают? – наконец удалась ей фраза.
       – Мать, аннотации готовы?
       – Не готовы, не пошла я за ними в информотдел. И вообще, как я завтра вообще! на работу выйду?
       – Выйдешь, ты раньше и с синяком под глазом выходила, – с глухим раздражением безжалостно напомнил сынок.
       – То есть, как это с синяками? Как ты посмел вообще! так с матерью разговаривать? – сорвалась она в визг и по обычаю тут же для самозащиты блудливо добавила, отступив на шаг от заскучавшего чада:
       – Ты что на меня кричишь?!
       – Мать, кричишь всегда только ты одна на три подъезда.
      Придавленная тяжестью седьмого десятка бабка раскраснелась, резко заблагоухала из рыхлеющих пор разбавленными потом духами, а перекошенный рот дохнул яичницей и ванильным зефиром.
       – Чтоб он сдохх! Ууухх! – прообраз «Матрёны», остервенело скрежеща зубными протезами, затряс головой, готовой каждый миг сорваться с тонкого черенка шеи, а расписанное паутиной морщин лунообразное лицо стало темнеть от переполнявшей его венозной крови.
       – И сука его чтоб сдохла!!! И выродок их... – страждущее зло задыхалось в изголодавшейся ненависти. – Мне бы до смерти было бы приятно от этого, слышииишь!!!
       – Чего ты орёшь, блин! – взорвался теперь сын, и затем, – тише:
       – Их  никого уже нет.
       – Как... это... нет? А где же они уже?
       Мать глупела на глазах, зрачки расширились от надвинувшегося страха, а поток злобы внезапно оборвался, как скоротечный весенний ливень.
       – Сгорел дом в грозу, – стихия!
       – И все... сгорели? – неуверенно шепчет мать, словно кругом весь белый свет подслушивает.
       – Все, – пригнувшись, отвечает противно дребезжащим шепотком сынок.
       – Все... и «он»?
       Сергей Николаевич не стал уточнять.
       Казалось, что-то мелькнуло в тусклых старухиных глазах, словно нежданный ветерок попытался на мгновение раздуть в тесноте её души остатки выгоревшего кострища, прежде чем навсегда обратить всё в белёсый пепел. Мать невольно подалась к сыну.
       Авторам хотелось бы дописать, что от нервного шока руки Сергея Николаевича, – всё-таки  погибли отец с братом! – заметно дрожали, и что он, стараясь это скрыть, отстукивал пальцами по столу какую-нибудь барабанную дробь... Ничего подобного не случилось. Ни Сергея душили, ни его жгли в цивилизованной глухомани. Бизнесмен пребывал в полном душевном равновесии, отобедав вместе с женой в ресторане в компании таких же кабанчиков. Иными словами, Сергей Николаевич чувствовал себя вполне вольготно, словно тех, кого «уже нет», он никогда прежде не встречал, равно как и других жертв своих страшных погремушек. У этой натуры не существовало ни Бога, ни совести, ни сердца.
       Для Сергея Николаевича – человеческое сердце не более, как насос, перегоняющий кровь, и благополучие «бизнесмена» напрямую зависит от массовой остановки этих механизмов. 
      – Ааа... как ты узнал? – всё допытывалась мать. Вопрос вовсе никчёмный.
      – Эээ... их телевидение сообщило.
      – Ааа... на тебе... не отразится?
      – А я тут причём? Я что ли дом поджёг?


                ***
    
       «...И пойдут сын на отца, брат на брата... и покроют они чёрную землю прахом своим...»
       Полыхают в пламени леса и свидетели, бездушный гексоген рвёт обшивку пассажирских лайнеров в небе, а на Грешной Земле благоденствуют пляшущие человечки – кисики и папики. Программа их Молоха не сорвана. Его ненасытный список жертв будет расти.

2004